вкой с  перебитым
носом.  Вероятно, главным  своим  жизненным  предназначением гоблин  полагал
умение вовремя бить морды всем, кому прикажут,  а  в свободное от мордобитья
время  накачивать  свои  мускулы  в  спортзалах.  Этакий Смертельный  Комбат
отечественного замеса, только без рогатой маски.
   -  Эй!  -  тихо  сказал  Дмитрий  Олегович,  проверяя  быстроту реакции
гоблина. Просто так, вдруг пригодится?
   Накачанный гоблин моментально встрепенулся.
   - Слушаю!  - браво сказал  он,  выпячивая грудь  колесом.  Колесо  было
здоровенное, как от "КамАЗа".  На  секунду Курочкин  попробовал  представить
свою рукопашную  схватку с  этим охранником - в случае попытки к бегству - и
только  вздохнул  про себя. С таким же  успехом он мог  бы сразиться  голыми
руками с танком.
   - Нет-нет, это  я  так,  - объяснил гоблину Дмитрий Олегович.  -  Все в
порядке... Между  прочим, - вдруг  решился  полюбопытствовать он.  - Если не
секрет, сколько килограммов вы поднимаете?
   Вопрос ничуть не удивил гоблина.
   - Лежа - двести десять, - с гордостью ответил он  и  виноват добавил. -
Больше пока не получается, боюсь мышцы растянуть...
   Дмитрий  Олегович  и  сам  не мог понять, зачем он  задал  этот вопрос.
Наверное, для того, чтобы уяснить:  скольких Курочкиных  его охранник  может
поднять одновременно. Оказалось, примерно  трех. Эта на редкость бесполезная
информация мертвым грузом осела в  мозгу Дмитрия Олеговича, где-то  сбоку от
песенки про негритят. Если каждый  негритенок тягает штангу по двести десять
килограмм... Тьфу!
   - Молодец, - на всякий  случай  поощрил своего караульщика Курочкин.  -
Терпение и труд все перетрут...
   Он еще собирался упомянуть народную мудрость про пруд и рыбку, но затем
понял,  что  в  малюсенькой приплюснутой  головке  гоблина  сразу две  умные
пословицы могут не поместиться, а потому решил не рисковать.
   Кивнув гоблину, Дмитрий  Олегович отвернулся от двери и  продолжил свое
занятие, обозначенное в распорядке дня под пунктом три. За время разговора с
охранником диспозиция за окном ничуть не изменилась. Торговый павильон рядом
с комплексом  "Известий" по-прежнему сверкал на солнце ярко-синей бесплатной
краской, полученной от  мэрии в честь дорогих гостей  из США. Чисто  вымытый
Александр Сергеевич Пушкин на постаменте готов был пробуждать чувства добрые
не только  давно  отсутствующей лирой, но и  одним  своим  опрятным  внешним
видом.  Призывно  бил  во все стороны фонтан у  кинотеатра "Россия", скликая
приличную публику и обещая  москвичам и гостям столицы необходимую прохладу.
Прилично одетые воскресные прохожие, в свою очередь, обтекали фонтан, еще не
зная, что именно  здесь  суждено пролечь маршруту американской  делегации  -
маршруту  с  тремя  ТОЧКАМИ СХОДА, пригодными для  снайпера по кличке  Сорок
Восьмой...
   Мысли  о  предполагаемом  теракте  не  улучшили настроения  и.о.  Сорок
Восьмого,  то   есть  Дмитрия  Олеговича  Курочкина.  Он  бросил  взгляд  на
электронные  часы: согласно  распорядку, ему следовало еще одиннадцать минут
высиживать здесь диспозицию и, рискуя заработать косоглазие,

   рассматривать попеременно то синюю коробку свежевыкрашенного павильона,
то синие  стрелки на  карте.  Возможно,  для  настоящего  киллера этот пункт
подготовительных мероприятий был весьма значительной вехой, но вот Курочкину
это сидение у окна в  позе пушкинской царевны казалось полной  бессмыслицей.
Сколько  ни смотри, Пушкин  останется Пушкиным, фонтан  -  фонтаном  и  даже
восьмиэтажный особняк,  из  окна  которого  он  ведет  свое  наблюдение,  не
подрастет на пару этажей вверх. Рутина.
   Дмитрий  Олегович  снова посмотрел на электронный циферблат. Теперь  до
окончания этой фазы его распорядка  оставалось десять минут - точно по числу
негритят.  Курочкин  вдруг  подумал, что если  негритенок  Дмитрий  Олегович
утопнет  (например,  в ванне)  или  скоропостижно вывалится из окна восьмого
этажа,  или даже совершит удачную попытку  к  бегству (допустим, по пожарной
лестнице на чердак, а там крышами до буквы "М" в "Макдоналдсе"), теракт едва
ли будет сорван.  Наверняка у Шефа  есть  какой-нибудь запасной вариант - на
тот случай,  если  заботливо нанятого киллера экстра-класса  вдруг  разобьет
паралич  или  он  перекушает  своей  ужасной  травки.  Возможно,  кто-то  из
присутствующих гоблинов обучен

   снайперскому  ремеслу, либо  дублерами могут стать  серебристый  хек  с
наодеколоненным.   Да,  сейчас   с  Курочкиным  носятся,  как  с   капризной
театральной примадонной, и согласны  терпеть  его  странную  забывчивость  и
мчаться  за мороженым  по первому его требованию...  Но  в каждом порядочном
театре  у каждой примадонны имеется замена на крайний случай.  Ибо спектакль
обязан состояться в любом случае.
   Очевидно, это применимо и к теракту.
   Стало быть, единственная возможность уберечь Брюса Боура от выстрела из
винтовки - это занимать вакансию Сорок Восьмого до того момента, когда будет
уже  поздно что-либо изменить.  "Мрачная  перспектива", - подумал  Курочкин.
Если за оставшиеся два  с лишним  часа он не придумает, как вместе  с Брюсом
спасти  и  себя,  то  ему  самому  уж  точно  не поздоровится.  Снайпер,  не
оправдавший   надежд,   -   это  не   гроссмейстер,   получивший   "мат"  от
третьеклассника. Другая степень ответственности.
   Дмитрий Олегович попытался сосредоточиться и
   придумать  хоть какой-нибудь план  спасения. Фортуна, богиня невезения,
уже  не  раз  ставила  его  в  почти  безвыходные  положения, но  всякий раз
каким-либо образом избавляла его от смерти. Однако  теперь  Фортуне, похоже,
надоело подкладывать Курочкину  соломки,  и если он  сам сейчас  не  проявит
какой-нибудь  инициативы,  то  богиня  невезения элементарно  спишет  его со
счетов. У Фортуны, как известно, не бывает постоянных фаворитов. Проигравший
выбывает из игры.
   Дурацкая песенка  про негритят,  засевшая  в голове, по-прежнему мешала
Курочкину думать о чем-то толковом,  и, чем больше он пытался заставить себя
не думать  о  негритятах, тем громче звучала в его мозгу проклятая песенка о
десяти юных любителях  купания, не пожелавших учить правила безопасности  на
воде.  Сдавшись,  Дмитрий  Олегович  стал  размышлять о  негритятах. Почему,
например, они  продолжали  проявлять беспечность,  когда  море уже вело свой
отсчет  утопленников? Наверное, потому,  что морская пучина не глотала своих
жертв помногу, а скромненько, незаметненько отсекала негритят по  одному. По
одному...  Курочкину  почудилось,  что  где-то   вдалеке  перед  ним  что-то
забрезжило - некий  слабый  намек на спасение. Десять, девять, восемь, семь,
шесть,  пять, четыре...  Четыре  негритенка пошли  купаться  в море,  четыре
негритенка  резвились на просторе..  Так-так... Курочкин уже чувствовал себя
рыбаком,  у которого  вот-вот клюнет.  Рыбка  в  глубине  уже плавает вокруг
наживки, еще  минута-другая - и леска натянется, и  вот  тогда  спасительная
мысль, пойманная на крючок, всплывет на поверхность...
   Увы,  две  лишние минуты никак  не были предусмотрены в железном  плане
киллера  Сорок  Восьмого.  Стоило Дмитрию Олеговичу  начать  подсекать,  как
электронные  часы равнодушно возвестили об окончании  срока,  отведенного  в
расписании  на  диспозицию.  В  ту же секунду  в комнату ввалились  еще  два
охранника-гоблина, неся в руках  большой телевизор. Телевизор был установлен
в  углу комнаты,  включен и  сразу наполнил комнату невероятным  шумом. Шум,
естественно, распугал  всю рыбу:  спасительная  мысль отпрянула от крючка  с
наживкой и ушла в глубину.
   "Проклятье!" - с  досадой подумал Курочкин, прилагая все усилия,  чтобы
эта досада не нарисовалась на его лице.
   Один  из  гоблинов  тем  временем сверился с сиреневым листочком плана,
чуть уменьшил звук телевизора и произнес:
   - Прямой эфир, господин Сорок Восьмой. Все по расписанию.
   Оказывается,  один  из  московских  телеканалов  как   раз  вел  прямую
трансляцию   из    аэропорта    "Шереметьево-2".    Американская   делегация
только-только  вышла  из  самолета  и  сразу  попала под  прицел  телекамер.
Конечно, операторы, знающие толк в субординации, поначалу ловили объективами
лица    американского    госсекретаря    и    встречающего    гостя   нашего
премьер-министра.  Но время  от  времени  камера показывала всю прибывшую  в
Москву  делегацию - и  тогда Курочкин  явственно различал  плывущую  в толпе
широкополую  ковбойскую шляпу,  а  заодно  и улыбчивое лицо под  шляпой.  Не
узнать актера Брюса Боура было невозможно.

10

   Как отличить нашего от американца? По зубам.
   Наш  человек  привык считать  свои  зубы  чем-то  вроде  военной тайны,
которую нельзя  открывать  ни  посторонним,  ни  даже  родным. Улыбаясь,  мы
по-прежнему остаемся пограничниками, охраняющими
   стратегические  зубные  секреты  за  "железным  занавесом"   губ.  Лишь
стоматологи, в силу профессии, знают кое-что о тайнах наших резцов, клыков и
коренных,  -  и  именно  поэтому  мы  так  не любим  посещать  зубоврачебные
кабинеты, готовые лучше потерпеть дома, но только бы не отдаваться в  цепкие
руки повелителей бормашин.
   У американцев  - совсем другие комплексы. Им  кажется,  что  зубы - это
витрина    частного   магазина,    обязанная    привлекать   внимание   всех
встречных-поперечных демонстрацией самого лучшего товара в

   ассортименте.  Демонстрировать  положено  без  перерыва.  Стоит  только
кому-нибудь  хоть  ненадолго  укрыть свою витрину за бронированными  губными
жалюзи, как все могут заподозрить, будто и сам магазинчик - беден либо вовсе
пуст...
   -   Хау  ду  ю  ду,   -  под  щелканье  блицев  старательно  проговорил
премьер-министр Миронов. - Вэлкам ту э-э... э фридем Раша.
   Произнеся выученную фразу, премьер добросовестно чмокнул в щеку мистера
Ламберта, а  затем  тоже повернулся  к  камерам анфас. Глядя  на  телеэкран,
Курочкин посочувствовал  Миронову, чья скупая  протокольная улыбка блекла на
фоне ослепительной зубастости  госсекретаря США. Скорее всего мистер Ламберт
давно  сточил  свои  настоящие  зубы  на  всевозможных брифингах и саммитах,
однако отменное качество протезов в  витрине его рта позволяло  высоко нести
знамя улыбчивой американской демократии. Тридцать две  прекрасные фарфоровые
поправки  к  Конституции,  имплантированные  в  челюсть   Основного   Закона
двухсотлетней давности.
   - Здрав-ствуй-те, - произнес госсекретарь по-русски,  сверкая фарфором.
Камера показала зубы крупным планом.  - Мы ра-ды  по-се-тить Москва... -  На
этом, как  видно, скромный словарный запас  мистера Ламберта  иссяк, и гость
без паузы пере-
   шел на родной английский. К сожалению, английского Дмитрий Олегович  не
знал,  а на  весь  прямой  эфир  почему-то  не нашлось переводчика,  который
растолковал  бы зрителям  содержание  приветственной  речи  госсекретаря. Из
всего длинного  монолога  уши Курочкина выхватили лишь "о'кей", "президент",
"бизнес" и "Голливуд", повторенные несколько раз. Каждый раз при  упоминании
Голливуда один из гоблинов,  принесших телевизор, радостно сопел:  наверное,
ему просто очень нравилось звучание этого слова.
   - Ну,  чешет...  -  не выдержав,  сказал  он, наконец.  -  Жаль, не по-
нашему.
   Кажется, и на  телевидении  сообразили, что  среди москвичей не так  уж
много  полиглотов.  Все  еще  приветствующий  госсекретарь начал  потихоньку
отдаляться  на  задний  план, а  камера  выхватила из толпы вокруг  премьера
Миронова   очень  худого  и  очень  серьезного  типа,  похожего  на  учителя
математики. Как  сразу  выяснилось, учитель был  замом  министра  экономики.
Искоса  посматривая  на  мистера  Ламберта, замминистра скучным  учительским
голосом принялся  толковать  о каких-то  инвестициях, которые-де наша страна
получит из  Америки по новому договору. Это сухое экономическое занудство до
того не  вязалось с  полупраздничной  атмосферой  встречи  в аэропорту,  что
телеоператор,  не  дослушав, объективом поймал  в  задних  рядах встречающих
другого типа  - плотного,  живого и веселого.  Курочкин  сперва решил, будто
этот живчик  -  не  меньше  чем  министр  внешней  торговли, и  приготовился
услышать разглагольствования  об экспорте-импорте  пшеницы,  молока и  мяса.
Однако  надпись в углу экрана тотчас  известила,  что тип по  фамилии Птахин
является президентом некой Ассоциации "Кинорынок России".

   - Я счастлив,  -  жизнерадостно заявил господин Птахин, - что вместе  с
глубокоуважаемыми  американскими  гостями в Россию  прибывают  замечательные
ленты из Голливуда...
   -  Ну, Голливуд! -  радостно повторил все  тот же  гоблин-охранник, но,
вдруг вспомнив о присутствии в комнате Сорок Восьмого, осекся и замолчал.
   Под аккомпанемент  приглушенной английской  речи  госсекретаря  мистера
Ламберта  телекамера  вновь зашарила  по задним  рядам  встречающей  толпы и
уткнулась в унылое лицо, обрамленное седым  ежиком сверху, висячими щеками с
боков и галстуком-бабочкой у подбородка. Если верить  надписи на экране, это
был российский министр культуры.
   -  Нам  очень  приятно,  -  еле  разжимая  губы,  пробурчал  министр  в
подставленный микрофон, - когда представителей американского бизнеса и

   американской   культуры   встречают   в   столице    России   с   таким
воодушевлением...  Наших  артистов в  Америке  так  бы  не  встретили,  -  в
протокольном  тоне  внезапно  возникли  нотки  раздражения.  -  Хотя  именно
кинематографисты  нашей  страны  прославились  не  бездумными  сериалами,  а
высокохудожественными...
   В  этот  момент  госсекретарь мистер Ламберт  закончил свою  так  и  не
переведенную речь, и телеоператор, бросив нашего министра на середине фразы,
вновь вернул свою  камеру на исходную  позицию,  чтобы  вовремя  подгадать к
финальным  аплодисментам.  Последнее,  что  успело мелькнуть  перед  глазами
Курочкина,  - это  седой  ежик  оборванного на полуслове министра культуры и
мрачный   взгляд,  который   тот  напоследок   метнул   в   толпу   приезжих
знаменитостей.  Будь   в  арсенале  министра  не  взгляд,  а  граната   -  и
представителей дружественной американской кинокультуры разнесло бы в клочья.
Что стало бы несомненной потерей для Голливуда.
   Громкие хлопки  аплодисментов  возвестили о том,  что официальная часть
встречи   делегации  завершена.  Телекамера,  будто  только  того  и  ждала,
немедленно оставила в покое наших и американских чиновников, взяв на  прицел
прибывших  кинозвезд. За  кадром мигом прорезался голос комментатора.  В  то
время,   пока   мистер  Ламберт   своими   фарфоровыми   зубами   разжевывал
приветственную речь, этот комментатор где-то шлялся, зато теперь был тут как
тут.  Захлебывающимся  от  воодушевления баритоном  он  принялся перечислять
имена, фамилии и кондиции голливудцев.
   Сведения, предоставленные Курочкину, оказались точными. В числе гостей,
кроме  Брюса Боура, действительно оказались  режиссер  Твентино, экс-ребенок
Маколей,  кинодива Таня Коллинз (мимоходом был упомянут  даже  повар, он  же
предполагаемый   бой-френд)   и  комик  Махони.  Каждой  звезде   закадровый
комментатор посвящал в среднем секунд  двадцать  скороговорки,  пересыпанной
датами, названиями фильмов и премиями. Каждая звезда  награждалась эпитетами
в превосходной  степени, так что Дмитрий  Олегович довольно быстро устал  от
многочисленных "великих"  и "выдающихся" и  ожидал только, когда дело дойдет
до человека в ковбойской шляпе.
   Тот был явно оставлен на сладкое. Лишь после  того, как  все голливудцы
уже получили в прямом эфире положенную порцию комплиментов, очередь дошла до
несравненного Брюса. Было пересчитано  не только количество  фильмов  с  его
участием, но  и  количество  недругов,  коих  его герой  прикончил  в  своих
картинах   из  всех   видов  оружия.  Последняя  цифра  выглядела   особенно
внушительно. "Некоторые снобы от  кинокритики полагают, что Брюс Боур прошел
пик своей  славы и начал  повторяться,  -  с глубочайшим  сарказмом произнес
заэкранный голос. - Однако цифры говорят сами за себя. Три последних  фильма
с его участием возглавили прокатную
   десятку и  за первую  неделю  проката  собрали..."  Прозвучали какие-то
несусветные  суммы в  долларах.  "При этом  гонорары  за каждый новый  фильм
составили в среднем... - голос назвал цифры, - ...что превышает даже гонорар
Такера  в  "Бронтозаврах", и,  следовательно,  все инсинуации  выглядят,  по
меньшей мере..."

   "Интересно  было бы  узнать, - неожиданно подумал Курочкин, - кто же за
работу   получает   больше   -  голливудский  профессионал  Брюс   Боур  или
профессиональный  киллер  Сорок  Восьмой,  взявший подряд на  убийство Брюса
Боура?"  Эта  мысль  показалась  Дмитрию Олеговичу отчего-то  важной, однако
додумать   ее   до   конца,   как  и   прежде,   помешали  предупредительные
гоблины-охранники.  Один  из  них  аккуратно выключил  телевизор  и  вежливо
напомнил:
   - Время вышло,  господин Сорок  Восьмой. Сейчас  по  распорядку  у  вас
икебана.

11

   Созерцать  икебану  Курочкину  предстояло  в  одиночестве, без  участия
гоблинов.  Расписание отводило данной процедуре почему-то четырнадцать минут
- не пятнадцать, а именно четырнадцать. Откуда взялось  это некруглое число,
Дмитрий  Олегович  понятия не имел. Возможно,  число что-то символизировало.
Возможно,  киллер  Сорок  Восьмой  знал некие  загадочные  тонкости японских
ритуалов,  и  как раз  благодаря  этим тонкостям  жители Страны  восходящего
солнца превращали обычное разглядывание чахлой флоры в мистическое таинство.
Курочкину немедленно припомнилась старая песенка про космонавтов, которым на
перекур перед стартом отводилось ровно столько же минут. До сих пор он, как
   медик   по   образованию,  полагал  эту  песенку   на  редкость  глупым
сочинением:  если медкомиссия Звездного городка  допустила  к  полету  явных
токсикома-нов,  то  грош  цена  этим  хваленым врачам  из  Центра подготовки
космонавтов. Теперь же Дмитрий Олегович вдруг сообразил, что дурацкая  фраза
насчет курения могла возникнуть в песне в результате вмешательства советской
цензуры   -  дабы   не  обеспокоить  слушателей   непонятным  и  не  слишком
благозвучным  словом, да  еще японского  происхождения.  Курочкин представил
себя на месте цензора, не  чуждого  поэзии, после чего  сразу догадался, как
мог бы звучать первый куплет на самом деле. Примерно вот так:
   Заправлены в планшеты космические  планы и штурман уточняет в последний
раз маршрут. Давайте ж,  как ни  странно,  займемся икебаной:  У нас  еще  в
запасе...
   Стоп-стоп!  Дмитрий  Олегович  старательно  замотал   головой,  пытаясь
вытрясти  из  нее так некстати попавших туда космонавтов. Вместо того  чтобы
обдумывать план спасения, он вот уже  три...  даже четыре драгоценные минуты
отвлекает свое  внимание черт знает на что! Ну  какое  ему  сейчас дело, чем
именно  занимаются  эти  друзья  перед стартом, пусть хоть  анашу курят: для
него-то,  для Курочкина, стартовый  выстрел  давно  прозвучал, и уже недалек
финиш. А новых  идей  - что кот наплакал.  Тряся  головой,  Дмитрий Олегович
попробовал даже вернуться к мыслям об  утопших негритятах, с которыми у него
как  будто связан  был отдаленный проблеск  в конце  туннеля. Однако сколько
Курочкин ни  старался, ни напрягал воображение,  никакой более-менее внятной
подсказки в его голове  не возникало,  хоть плачь. Итогом всех его мысленных
усилий стала  компания  отчаянно  дымящих  папиросами воображаемых негритят,
одетых в белоснежные космические скафандры. Курочкин чертыхнулся, но добился
лишь того, что мысленные негритята побросали окурки в песок и один за другим
сиганули в море. Последний из них  обернулся  напоследок к Дмитрию Олеговичу
и, осклабившись черным  циферблатом с  бровями-  стрелками, нагло пропел: "У
вас еще в запасе ля-ля-ля-ля минут!" И тоже -  по-хулигански ушел в глубину,
присоединяясь ко всей остальной утонувшей компании.
   Курочкин машинально посмотрел  н