ипломы рробивать - право же, ума  не
приложу!..
   Из этих  слов Курочкину стало  ясно только то, что он сам  - тоже дичь,
которую  загнали.  Все  остальное  по-прежнему скрывалось  в  густом тумане.
Какое-то ограбление, какая-то бутылка на станции
   Барановичи,  неведомые  Синицын с Кондратьевым и юноши  в  оккупантских
мундирах -  все это  никак  и  ни во  что  вразумительное  не  складывалось.
Временами  Дмитрию Олеговичу казалось, что кто-то из них все-таки бредит: то
ли сам он, то ли герр доктор, то ли они оба одновременно.
   - ...По правде говоря, - с печалью добавил доктор, -  я и сам в толк не
возьму, зачем  этим охламонам  дипломы  пединститута?  Неужели хотят идти  в
школу  работать?  Вот вы  бы, дорогой  мой  Потапов,  доверили  детей  таким
педагогам?
   На  счастье, детей  у  Дмитрия Олеговича  не  было,  о  чем  он  честно
промолчал. Ввиду продолжающейся невозможности честно проговорить.
   -  Именно, господин Потапов,-- сказал  доктор. - И я бы своих внуков им
бы ни за  что не доверил... Однако вернемся к нашим Барановичам, - черепашка
усмехнулась собственному каламбуру.  -  Времени не так уж много,  а  вы ведь
наверняка очень хотите, чтобы я возобновил свой рассказ. Да?
   Больше всего  на свете Дмитрий  Олегович хотел, чтобы доктор- черепашка
куда-нибудь сгинул. Увы, собеседник его не относился к племени телепатов.
   -  Значит,  я начну снова,  - сделал неверный вывод герр доктор. -  Идя
навстречу пожеланиям трудящихся, как говорили в незабвенные 70-е.

6

   - Наглец ваш Кондратьев был первостатейный...
   Сообщив Курочкину эту  важную новость,  доктор тут же  счел необходимым
уточнить, что  слово "наглец" следует здесь понимать не в  предосудительном,
а, напротив, в одобрительном  смысле. Поскольку  в те  годы на такое дерзкое
ограбление  международного  вагона мог решиться человек  с  железной волей и
богатой фантазией.
   -  Не  знаю,  известно ли  вам,  геноссе  Потапов, -  доктор  аккуратно
поправил на Дмитрии  Олеговиче повязку  с  кляпом,  - что  для пассажиров по
крайней мере одного вагона  уже названного мной состава рейс "Москва-Берлин"
не заканчивался  в столице  существовавшей тогда Германской  Демократической
Республики.  Вагон прицепляли к поезду, следующему в Кельн, а  там уже  была
открыта  дорога  на Антверпен, Страсбург, Милан или Саратогу - куда пожелают
дорогие  товарищи,  синьоры или месье...  Любопытно,  что  синьоры  и месье,
едущие  из  Москвы,  в  те  времена пользовались  услугами  "Аэрофлота"  или
путешествовали  по  железной дороге  какими-то  иными  рейсами, а  потому  в
прекрасно отделанном карельской березой вагоне номер четыре предпочитали

   кататься  одни  только  товарищи.  То  ли  у  иностранных  господ  была
идиосинкразия к карельской  березе,  то ли билеты в этот вагон бронировались
через Международный  и Административный отделы ЦК и только для своих. Следуя
принципу Оккама,  возьмем  на вооружение вторую  догадку  как более простую.
Однако, геноссе Потапов,  не следует думать, будто в четвертом вагоне ездили
в капиталистический  рай  одни  лишь сплошь члены  ЦК, дипкурьеры,  ранговые
атташе и прочая серьезная публика при исполнении. Если бы дело обстояло так,
даже  Кондратьев при  всей своей наглости  не решился  бы  на свой  набег. У
дипкурьеров, знаете ли, оружие при себе, у членов ЦК  - охрана из "девятки",
а эти  атташе очень  чувствительны к  протокольным  формальностям  и  на них
собаку съели.  Потому-то ваш Кондратьев выбрал  сладкий  месяц июль  - самую
середину лета,  когда  административная жизнь  замирает,  высокие бонзы  уже
загорают  и  вагон  наполнен  средней  и полусредней  цековской  и  гэбэшной
шушерой. Ну, там инструкторами,  начальниками  подотделов, чьими-то женами и
любовницами, шефами малоперспективных резидентур и прочими товарищами.  Всех
их, что интересно, объединяет одно - наличие незадекларированной валюты...
   Доктор усмехнулся. Рассказ о  деяниях абсолютно неизвестного  Курочкину
налетчика Кондратьева пробудил у черепашки чувство, похожее на удовольствие.
Может быть, с привкусом чуть заметной зависти к чужой недостижимой наглости.
   -  Сейчас,  конечно, понятие "валюта" не  вызывает  таких  эмоций,  как
прежде, -  продолжал герр  доктор.  -  Сейчас любой работяга или  конторский
сверчок могут запросто  зайти, например,  в обменный  пункт  на  Маросейке и
получить необходимое количество долларов, фунтов,

   дойчмарок по нынешнему курсу. Тогда же, при  курсе шестьдесят копеек за
доллар... вижу, вам тоже весело...
   В действительности же  Курочкину  было не до  веселья:  он корчил рожи,
просто пытаясь таким образом чуть  ослабить повязку и  сдвинуть кляп языком.
Пока безуспешно.
   -  ...При курсе шестьдесят копеек за  доллар, -  повторил доктор, вновь
усмехаясь,  -  валютой  заграничных  путешественников  снабжало государство,
которое,  увы, сильно  экономило даже на своих  преданных  служащих.  Скупое
государство  выдавало  только  самый  минимум  - на  пару глотков свободы  в
неоновых джунглях,  а хотелось дышать и  дышать в течение всего  отпущенного
срока  и  даже  кое-что  из  буржуазных  благ привезти  с  собой  обратно...
Существовало  два распространенных выхода из  этого  экономического  тупика.
Первым   всегда  пользовалась  мелкая   и  мельчайшая   публика  -  артисты,
вырвавшиеся    на    гастроли...    передовики    соцтруда,    премированные
турпутевками... да-да, мне тоже смешно, дорогой Потапов... Совершенно верно:
они под завязку нагружались барахлом,  водкой и консервами, надеябь первое и
второе реализовать сразу по пересечении  госграницы, а  консервами питаться,
экономя нищенские суточные... С этих  деятелей Кондратьеву взять было нечего
- кроме разве что пары утюгов или бутылки  водки на посошок. Однако,  как вы
понимаете, такая мелюзга в  четвертом  вагоне  и  не ездила, ваш  сподвижник
правильно все рассчитал. Товарищи из четвертого вагона возили с собой отнюдь
не утюги. Они предпочитали конвертируемую наличность. И, что  интересно, ваш
Кондратьев ее тоже предпочитал.
   Герр   доктор   шустренько   потер   большой  палец   об   указательный
международным жестом,  означающим  деньги.  Точно  таким  же  жестом супруга
Валентина встречала  Курочкина в день  зарплаты. Только черепашка  в  данном
случае намекала вовсе не на рубли... Дмитрий Олегович опять задвигал щеками,
надеясь все-таки переубедить повязку. По-своему истолковал мимические усилия
Курочкина герр доктор.
   - Вы удивлены,  - не без удовлетворения  заметил он. -  Вы уже мысленно
спрашиваете себя: "Откуда этот посторонний старикашка знает

   такие подробности,  если даже я, Потапов, их не знаю?" Вы, должно быть,
теперь  подумали,  будто  я  был  в  том  самом  вагоне  и  наблюдал за всем
самолично?  В  таком  случае  вы   ошибаетесь.  Я  не  был  свидетелем  того
ограбления. Я и быть им, по совести говоря, не мог. Характер учреждения, где
я  работал  в  те годы, автоматически  делал меня невыездным.  И  все  же  я
докопался до сути! - Доктор  вдохновенно  постучал  указательным пальцем  по
своему старческому лбу.  - Интуиция плюс экстраполяция при минимуме  фактов.
Традиционный метод научного поиска дает пока еще  неплохие  результаты... Да
вы не нервничайте так сильно, дорогой Потапов. У вас от волнения,  я смотрю,
уже глаза на лоб полезли...
   Чтобы  не вызвать  черепашкиных  подозрений, Дмитрий Олегович  на время
приостановил свои опыты с  кляпом. Курочкин не  был уверен, что  рассказчику
понравится его попытка к бегству.
   -  Правильно, - одобрительно сказал герр доктор. - Чего волноваться? Вы
в  этом ограблении не  участвовали,  да  и  срок  давности...  Не  умри  ваш
Кондратьев в  тюрьме,  давно бы  гулял на  воле. И  тем более  Шереметьев...
Однако я  забежал вперед. Мы с вами говорили о валюте, - рассказчик похлопал
себя по  левому  боку,  очевидно  намекая  на  присутствие  бумажника.  -  В
четвертом  вагоне  -  двенадцать двухместных купе. Другими словами, двадцать
четыре валютных  источника.  Если  поискать. А  искать- то  и Кондратьев,  и
Шереметьев умели хорошо. У них к тому времени  был  уже большой опыт...  как
это сказать по-вашему... шмона.
   Небрежно брошенное  словечко  из  какого-то явно уголовного лексикона в
интеллигентной   речи   герра   доктора   выглядело   чумазым   проходимцем,
затесавшимся среди гостей аристократического салона. Видимо,

   рассказчик   употребил  его  все-таки  недаром.  Может  быть,  искомому
Потапову по каким-то причинам обязан был больше нравиться воровской диалект.
Курочкина, однако, он совсем не вдохновлял.
   -  Вообразите себе, майн либер Потапов, - тем временем  говорил доктор,
чей указательный палец замельтешил теперь  где-то  на  уровне  курочкинского
носа.  -  Два  часа ночи, нежное  время  для  сна. До контрольно-пропускного
пункта  в Бресте  еще час сорок  чистого  времени...  Точнее, час сорок две,
считая полутораминутную  стоянку  в  Барановичах  и  полуминутную стоянку на
подъезде к Коссово... Пассажиры спокойно дремлют. И вдруг - шум, топот, стук
прикладов, свет  фонариков в лицо! Что  такое?  Что стряслось?  Оказывается,
разыскивают нарушителя.

   Стало  быть -  проверка  документов, проверка багажа,  личный  досмотр.
"Гражданочка, встаньте,  пожалуйста..." и  все такое прочее. Оба  самозваных
проверялыцика стараются  за  четверых,  под  шумок досматривая  бумажники  и
очищая все  те  маленькие  смешные тайнички,  где уважающие  себя пассажиры,
следуя за рубеж, прячут обычно не указанные в декларациях посторонние суммы.
Сильно пострадавшие граждане скрежещут зубами, но помалкивают: кому же охота
доносить на  себя?  К  тому  же Кондратьев с  Шереметьевым очень грамотно не
обдирают всех, как  липку, но  оставляют каждому самый минимум на  прожитие.
Такие  вот  благородные  робингуды  под  зелеными  фуражками,  купленными  в
Военторге...   Всего   каких-то  двадцать  минут  индивидуальной   работы  с
пассажирами - и ваши  соратники обеспечены на год  вперед.  Причем далеко не
все  в вагоне  и  не сразу догадываются,  что стали  жертвами  банальнейшего
грабежа.  Кое-кто  даже  мусолит листки декларации,  воображая,  что вот-вот
получит  свои излишки обратно,  если  соответствующим  образом  внесет их  в
реестр, ха- ха... - Герр доктор со вкусом посмеялся над чужой глупостью. - А
затем, согласно расписанию, на пути поезда выплывает безымянный полустанок с
тридцатисекундной   стоянкой,   где   друзья-разбойнички   предусмотрительно
испаряются.  Делу  - время, потехе  - час.  Между Коссово и  Брестом в вагон
могут  зайти  уже настоящие зеленые  фуражки, встреча с  которыми  для вашей
команды нежелательна...  Талантливая, математически выверенная операция,  не
правда ли? -  Доктор пристально глянул прямо в глаза Курочкину и сам же себе
возразил:  - Гениальная.  Я  понимаю,  что изъятие  бутылки  в  двенадцатом,
последнем  купе   было   чистой  воды  экспромтом.   Озарением  Кондратьева,
счастливой  догадкой  - как  угодно  назовите... Поскольку главные участники
этого инцидента умерли, я лишь приблизительно могу воссоздать эпизод. Но
   факт остается фактом:  фальшивые  пограничники  обнаружили  контрабанду
самую настоящую. Всем контрабандам контрабанду!..

7

   Неожиданное  открытие можно сделать в неожиданном месте  - в ванне, под
яблоней или даже  в  полутемном подвале, когда ты связан  по рукам и ногам и
крепко заткнут кляпом. Только сейчас до Дмитрия Олеговича, например,  дошло,
зачем блистательному Шерлоку Холмсу так необходим был

   серый  и  туповатый  врач  Ватсон.  Великий сыщик  всего  лишь нуждался
временами  в   благодарном  слушателе,  готовом  внимать  его   рассказам  и
восторгаться.   Правда,   искренняя  привязанность  Ватсона  к   знаменитому
детективу избавляла последнего от необходимости прибегать к веревкам.
   Другое дело  - герр доктор-черепашка. В отличие  от Холмса, он  не  был
уверен  в  покладистости слушателя и не ожидал  от  него комплиментов своему
дедуктивному методу. Поэтому иногда он похваливал себя сам.
   - Согласитесь, дорогой Потапов, - разглагольствовал доктор, обращаясь к
безмолвному  собеседнику, -  пока моя  реконструкция  происшествия  выглядит
убедительно. Я не  беру на себя смелость утверждать, будто бы мое  небольшое
расследование  конгениально замыслу Кондратьева, хотя кое  в чем  моя теория
стройнее его практики. Нет-нет, я не собираюсь постфактум обижать покойного!
Просто, когда  разматываешь клубочек с конца, априори  знаешь какие-то вещи,
недоступные тому,  кто начинал с начала. Скажем, про то,  что  в двенадцатом
вагоне едет потенциальный невозвращенец  Ванечка Соловьев, ваш герой,  ясное
дело, и понятия не имел...
   "Теперь еще какой-то Соловьев появился, - с отчаянием подумал Курочкин.
- Интересно, кто следующий?"  Количество незнакомцев  в  докторском рассказе
все прибавлялось и  прибавлялось, и конца  им не было видно. Неужели и этого
Соловьева обязан был знать неведомый Потапов?!
   Дмитрий  Олегович  напрягся,   пытаясь  издать  сквозь  повязку   нечто
наподобие скорбного мычания, и ему это, в конце концов, удалось.
   -  Ах, вот  как! - доктор неожиданно развеселился. - Вы хотите сказать,
что  до сих пор не знали, ЧЬЮ бутылочку храните? Так, может, и Кондратьев не
сообразил, какой птенчик ему попался?
   На всякий случай  Курочкин повторил мычание. Ему вдруг почудилось,  что
кляп чуть-чуть поддался.
   - Вот видите! - герр доктор радостно потер руки, гордый своей внезапной
осведомленностью.  - Оказывается, я все-таки располагаю сведениями, даже вам
неизвестными. Системный подход, представьте себе. А вы еще отказывались меня
слушать,  глазки  закрывали...  Подозреваю,  вы сейчас  гадаете, из  ТЕХ  ли
Соловьевых  названный мной губошлеп  Ванечка... Из  ТЕХ, из  ТЕХ,  можете не
сомневаться!  У  члена Политбюро товарища Андрея Кирилловича Соловьева было,
как известно, три сына: старший - членкор, средний - замредактора "Партийной
жизни",  а  младший...  Угу, вы  совершенно правильно подумали. Сейчас этого
Ванечку  именовали бы  плейбоем,  а тогда,  в  конце 70-х, - бездельником  и
лоботрясом.  В  МГИМО его  с курса на  курс буквально за уши  перетаскивали,
точь-в-точь,  как  сегодня этих  двух  обормотов...-  доктор  указал пальцем
куда-то в глубь  подвала.  - И после МГИМО папа-Соловьев с некоторым трудом,
но  пристроил чадо  в  Международный  отдел,  в сектор  связей  с  братскими
партиями.  Потом,  уже при перестройке, пошла гулять  журналистская  версия,
будто бы молодой Иван
   Андреевич  сильно  увлекался африканскими сафари и вроде  даже  погиб в
пасти льва  в Кении. Но это как раз была неправда: мне  доподлинно известно,
что  погиб  Ванечка летом  семьдесят девятого в  Польше. Бросился с  горя  в
Вислу...  Вы улавливаете связь  между  двумя происшествиями?  Ах,  вы хотите
спросить,  в каком именно летнем месяце  Соловьев-младший бросился в великую
польскую реку? В июле. Разумеется, в июле!..
   Рассказчик  сделал эффектную паузу. У  него был  до  того самодовольный
вид,  словно  он ждал немедленных аплодисментов.  Каковых,  естественно,  не
последовало:  Курочкин  еще  не  научился рукоплескать со связанными руками.
Впрочем, вся эта история в  самом деле начинала потихоньку  его увлекать. По
крайней  мере,  она  пока  позволяла  не  думать  о  разложенных на  газетке
хирургических  инструментах. Герр  доктор  был  и Шахрияром, и Шахразадой  в
одном лице.
   - Не люблю журналистов, - продолжил свое повествование черепахообразный
Холмс  после  того,  как  насладился  паузой.  - Не  подумайте,  драгоценный
Потапов, что  я  -  какой-нибудь ретроград  и  против свободы  слова. Просто
недолюбливаю пишущую братию, и все тут. Если им что втемяшится в голову, так
они  километры бумаги изведут и будут повторять одно и то же раз,  и два,  и
тысячу  и  один  раз... Вот  придумали  они  однажды:  "Золото  партии" -  и
пошло-поехало! А  ведь это же концептуально безграмотное  выражение,  можете
мне поверить. При  международных расчетах  с братскими партиями и движениями
никто  и никогда  не  пересчитывал  суммы  по золотому  эквиваленту;  всегда
предпочитали  измерять наши  пожертвования  на  благо  мировой  революции  в
американских долларах. Однако  наш Ванечка  Соловьев очень  быстро  узнал  в
своем  Международном  отделе, что пачки долларов тоже никто никому из  рук в
руки  не передает:  это,  конечно,  не  золотые  слитки,  но  тоже  довольно
громоздко. И  что может  быть компактнее пачек  и слитков? Это вы уже и сами
лучше  меня знаете.  Они самые,  бриллианты для  диктатуры пролетариата, как
написал  однажды некто Юлиан Семенов. Маленькие, но бесценные штучки. Каждая
такая  штучка  могла  обеспечить  на  Западе лет  пять  состоятельной  жизни
отдельно взятому советскому человеку... А если  учесть, что к лету семьдесят
девятого  плейбой  Ванечка  порядком запутался  с  долгами,  многочисленными
дамами сердца и нехорошими - зато весьма дорогими - порошками  и пилюльками,
ему оставалось сделать единственно  возможный выбор: либо покаяться папе  из
Политбюро, либо  запустить руку в  бриллиантовый мешочек и поскорее покинуть
родные края'... Признаюсь, дорогой Потапов,  в этом месте  моя реконструкция
событий несколько умозрительна. В Международном отделе я все-таки не служил,
их систему охраны ценностей слабо  себе  представляю,  и  сам процесс  кражи
оттуда,  скажу  честно, видится  мне  достаточно  расплывчато.  Однако  факт
остается фактом: за  два дня  до  отправления того самого  поезда "Москва  -
Берлин" у туриста Соловьева И.А.  в руках оказалось  четыре  бриллианта. Три
просто хороших, по двенадцать с  половиной  каратов, а один - замечательный.
Тридцать  два карата,  московская огранка. Всего на карат меньше знаменитого
"Ивана Сусанина" из Алмазного фонда.  Бриллианты  такого класса не  проходят
мимо международных аукционов, поэтому нашему  Ванюшке с этим камушком еще бы
пришлось  хлебнуть лиха... Но  до  этого, как  известно,  дело все равно  не
дошло.  Камни  очень  скоро  достались  якобы  пограничнику  Кондратьеву,  а
ограбленный   Ванечка  хлебнул   польской   речной  водички...   Собственно,
Соловьев-младший  сам был во  всем  виноват.  Мысль спрятать камни в сосуд с
прозрачной жид-
   костью была толковой, но наш контрабандист выбрал не ту бутылку. Засунь
он бриллианты в обычную  емкость со "Столичной"  - и никто бы не  обратил на
нее  внимания.  Подвело  Ванечку  все то  же дурацкое плейбойство: он  повез
украденное в красивой бутылке с импортным джином. Ну разве не балбес? В чем,
в  чем,  а  в наблюдательности  вашему Кондратьеву, я  уверен,  нельзя  было
отказать. Он, видимо, сразу же заметил  эту  странность.  Нормальные люди  -
даже  из поезда "Москва  - Берлин"! - никогда бы  не стали  везти с собой за
рубеж импортное спиртное. Оттуда - могли бы, это понятно. Но - ТУДА?..

8

   Рассказчик сделал очередную эффектную  паузу, и в этот же момент где-то
в глубине  подвала послышались металлические звуки: похоже, ржавая панцирная
сетка   опрокинулась   прямо  на   железную  скорлупу   не   менее   ржавого
парикмахерского "киндерсюрприза". Звуки сопровождались неразборчивой руганью
на русско-немецком наречии.
   - Разгильдяи,  - вполголоса пожаловался герр доктор на  свою гвардию. -
Просто слоны в посудных лавках. Вечно они производят столько шума, как будто
их  не  двое,  а по меньшей  мере целая  рота. Говоришь  им  о  конспирации,
говоришь - все без толку..: Но, с другой стороны, какая с этими детьми может
быть  конспирация?  Они  ведь  до  сих пор убеждены,  что я  с  ними  просто
занимаюсь экстенсивным изучением немецкого языка... - Доктор хитро подмигнул
Курочкину и еще немного понизил голос. - Вы знакомы с экстенсивным принципом
Ильзы  Кох? Не  старайтесь  вспомнить,  я  его сам  выдумал  год  назад,  за
каких-нибудь полчаса. Надо, дескать, вживаться в языковую  атмосферу методом
практических  действий,  попутно  внедря