оту  в  обратную  сторону,  и  Алик,
оцепенев  от  обрушившегося  на  него  фонтана,  вновь, но уж в
усиленном варианте, повторил процедуру санитарии тела.
     Так начался круиз.
     Проходило путешествие согласно программе, бежала за бортом
бирюзовая   вода,   загорали   люди   в   шезлонгах,   мелькали
экзотические порты с их кабачками и магазинчиками...
     Но   красоты   мира  Алика  не  занимали.  Он  пребывал  в
удрученном состоянии. Во-первых, нужный человек с  контрабандой
так и не подошел к нему, во-вторых, вообще никто не подходил на
корабле  к  отщепенцу  Бернацкому,  ибо  совтуристов, вероятно,
предупредили о нежелательности контактов с ним, а интуристы  не
проявляли  интереса  к  персоне  слабо говорящего на английском
Адольфа. С иезуитской вежливостью беседовали с  Бернацким  лишь
трое:  старпом, бармен и официантка Нюра - все из КГБ, в чем не
без оснований Алик был убежден.
     Всю ночь возле каюты постоянного жителя США жужжал пылесос
- видимо, под предлогом "приборки" его неутомимо "пасли".
     Так - скучно, пакостно и даже унизительно пролетел  круиз.
В  назначенный  день  судно  вошло  в  лондонский  порт. Нужный
человек так и не появился, пассажиры уже собира
     лись на берег, собирался туда же и Адольф, но тут  капитан
сделал ему официальное заявление.
     - Борт корабля, - заявил капитан, - вы покинете после всех
остальных пассажиров.
     Сердце Алика словно в пропасть полетело... Провокация? Его
увозят в Союз? Или... что-то пронюхали о контрабанде?
     - Таково  решение английских властей, - подытожил капитан,
повергнув Адольфа в еще большую сумятицу идей и гипотез.
     - Давай  хоть  накормлю  тебя  напоследок,  американец,  -
вздохнула сердобольно "кагэбэшница" Нюра, наливая Алику большую
тарелку  борща  -  отменного,  с  зеленью  и густой сметаной, с
душком баранины.
     Посерев озабоченным лицом, Алик  механически  вкусный  суп
проглотил.
     На  судне  тем  временем  появились официальные английские
представители,  часть  из  них  зашла  в  каюту  Бернацкого,  а
остальные,  плотно  Алика  окружив  и  подхватив  его чемоданы,
проследовали с ним на берег.
     Затем две дамы в таможенной форме раздели Адольфа донага и
тщательно обыскали. Длился  обыск  около  двух  часов.  Одежда,
чемоданы, внутренние полости самого Алика...
     - Сколько  вы  везли  с  собой  сигарет  из США? - начался
допрос.
     - Четыре блока...
     - Сколько сигарет у вас в данный момент?
     - Ну... пачек шесть...
     - Восемь!  Почему  вы  скрываете  от   таможенной   службы
Великобритании еще две пачки?
     - Но... я не помню точно!
     - Нет, вы скрываете! Вам был задан конкретный вопрос.
     Алик  сопел  от  возмущения, как перегретый чайник: что за
придирки, так вас растак...
     Путая русскую матерную речь  с  цивильной  английской,  он
попытался данную мысль выразить, однако маленький лысый человек
с  галстуком  -  вероятно,  английский кагэбэшник, перебил его,
спросив уже без обиняков:
     - С кем шел на связь?
     - На какую еще связь?! - возмутился Алик, до  этого  минут
пять   постигая   сущность   вопроса   в   различных  смысловых
интерпретациях и задавая, естественно, встречные вопросы.
     - На связь со своим агентом, - откровенно уточнил чиновник
из британского чека.
     - Вы это... крейзи?.. * - скривился Алик.

     -----------------------
     * - Сумасшедший (англ.).

     - Но-но! - Чиновник показал Бернацкому костистый кулак.  -
Русские  моряки  сказали  нам,  что  вы  -  американский шпион,
работающий против Англии... Но  нам  кажется,  вы  -  советский
агент...
     - Я беженец из коммунистической России! - заявил Бернацкий
гордо.
     Возникла пауза.
     - Беженец?  -  переспросил чиновник утвердительно. - Тогда
зачем же вам надо было непременно попасть  на  коммунистический
корабль?
     - Вы...  вот... меня хорошо понимаете? - нашелся Адольф. -
По-английски?
     - Не очень, - признался чиновник.
     - И я вас тоже, - сказал Алик.  -  Хотелось  пообщаться  с
соотечественниками, отдохнуть...
     - Пообщались?
     - Нет!
     - Что так?
     Алик туманно объяснил про происки КГБ.
     Чиновник вздохнул, здорово, видимо, утомившись. Произнес:
     - Завтра вы должны покинуть территорию Великобритании.
     - Конечно!  -  обрадовался  Бернацкий. - У меня и билет на
завтра в Штаты. Сегодня переночую в отеле,  у  меня  тут  номер
зарезервирован, а завтра...
     - Никаких  отелей,  -  отрезал  чиновник.  -  Вы  -  лицо,
подлежащее  депортации.   И   благодарите   Бога,   что   легко
отделались!    Остановить   корабль,   ввести   в   заблуждение
пограничные власти... Что вы там плели о своей работе  в  Белом
доме, а?!
     Бернацкий угрюмо молчал.
     Вошли  двое полицейских, застегнули на Алике наручники и в
машине-клетке доставили в аэропорт, где водворили в камеру  для
лиц, выдворяемых из страны.
     Среди  лиц  в основном были подозрительного вида арабы, и,
оказавшись в их компании, Алик всерьез  испугался,  вспомнив  о
своей  национальности. Однако представился как русский, из СССР
- друга  арабского  мира,  и  неприятности  ограничились   лишь
заменой итальянских ботинок на драные кроссовки и поверхностным
обыском   на   тот  предмет,  имеет  ли  сокамерник  какие-либо
ценности.
     Промаявшись сутки с  врагами  своей  исторической  родины,
Адольф  Бернацкий  вскоре  наслаждался  свободой  и  пивом  над
Атлантическим океаном в "боинге" "ПанАм".
     Когда же самолет приземлился,  вышедший  из  кабины  пилот
попросил мистера Бернацкого оставаться на месте, и, после того,
как  из салона вышел последний пассажир, в самолет шагнули трое
верзил  в  костюмах,  с  жесткими  лицами,  предъявив   Адольфу
удостоверения ФБР.
     Началась   старая  песня:  почему  оказался  на  советском
корабле, что говорил пограничникам о своей  должности  в  Белом
доме, что везет в США и что из США вывозил?
     Алику  без  особенного  труда  удалось  прикинуться полным
придурком и добиться чего-либо от него представители  спецслужб
не смогли, несмотря на все их утонченные старания.
     - Учтите,   -   сказали   ему   напоследок,   -  еще  один
микроскопический инцидент - и вам не  позавидуют  все  грешники
ада...  Да,  кстати.  Мы  должны  вас обыскать. Надеемся, вы не
против?..
     Не  без  горькой   иронии   улыбнувшись,   Алик   принялся
раздеваться...
     Объяснение с Фридманом произошло нелегкое, хотя обвинить в
чем-либо Адольфа хозяин не смог.
     Через  неделю,  получив исчерпывающую информацию из Союза,
Семен как бы вскользь обронил Бернацкому:
     - Если  бы  не  твоя  история  с  задержанием   корабля...
Побоялся  тебе человек пакет передать. И правильно сделал. Увез
обратно. Два раза рисковал - с вывозом и ввозом - и  вхолостую.
А  сколько  денег  на  операцию ушло, сколько сил... И дурак ты
все-таки,  Адольф,  со  всею  своею   находчивостью,   как   ни
обижайся...  Иди-ка  лучше  ковры пылесось, помощник президента
хренов...

     ИЗ ЖИЗНИ БОРИ КЛЕЙНА

     Мысль о постриге в официальный брак Борю  не  вдохновляла,
но  через  месяц  своего пребывания в Нью-Йорке он таки решился
позвонить своей американской невесте, сообщив, что, невзирая на
преграды, прилетел к ней на крыльях любви.
     К такому поступку подтолкнули обстоятельства  объективные.
А   именно:   благотворительная  организация  "Наяна"  выдавала
пособие и талоны на еду в течение лишь  первых  месяцев,  жилье
предоставляла  по  здешним  меркам неважное, а вот с работой не
помогала вовсе. То есть с приличной работой. От  трех  до  пяти
долларов в час - пожалуйста, да и то с натугой, а Боря мечтал о
должности  коммерческого  консультанта в крупной фирме или же о
кафедре математики в университете.
     Несостоятельность  таких  вожделений   открылась   быстро.
Математический  уровень  Бориса  здесь, в Штатах, годился разве
для преподавания в  колледже,  однако  с  ужасающим  английским
языком  претендента  и  жесткой конкуренцией, существующей даже
среди таких скромных должностей, прорваться не виделось никакой
возможности. О месте же в фирме  не  приходилось  и  заикаться.
Оставалось  одно:  осваивать  профессию  попроще,  стараясь  не
тратить денег на обучение.
     В таксисты! -  решил  Борис.  Но  одно  дело  -  решить...
Получению   лицензии  на  управление  обыкновенным  автомобилем
предшествуют  муки,  а  именно:  подача  заявления,  письменный
экзамен,  автошкола,  назначение  на  экзамен  по практическому
вождению, где срезают даже профессионалов, ибо есть  ритуальные
хитрые  условности,  секреты,  познание которых - за отдельную,
что называется, плату. А  завал  экзамена  требует  нового  его
назначения,  причем не ранее чем через два месяца, а назначение
- это подъем в пять утра, поезд  из  одного  конца  Бруклина  в
другой,   на  "Декалб",  четыре  часа  в  очереди  на  улице  у
автомобильного департамента и, наконец, штамп в бумажке, никого
ни к чему не обязывающий.
     И за все - плати! Кроме сабвея  разве.  Боря,  по  крайней
мере,  ездил  в  сабвее бесплатно, заходя к платформе с выхода.
Укреплять корпорации своими кровными долларами он считал  делом
глупым.
     У выхода часто дежурили полицейские, ловившие "зайцев", но
Борю они   не   смущали.   Важна  не  наглость,  считал  он,  а
сверхнаглость. И - шел прямо на оторопевших стражей порядка, на
ломаном языке объясняя, что он - русский турист, ему необходимо
навестить зоопарк в Бронксе и... не здесь ли это?
     Нет,  говорили  полицейские,  здесь  Брайтон-Бич-авеню,  а
нужное  место  находится...  И подводили Борю к карте, объясняя
подробно, как и куда, и Боря кивал усердно,  выслушивая  пустые
советы,  ибо  и  сам  мог их дать, а затем, пожав руки властям,
вопрошал невинно: "А поезд... там?" - и, получив утвердительный
ответ, сверхнагло шел к платформе, полагая, что свой  доллар  с
хвостиком заработал.
     Полицейские же пожимали вслед плечами: мол, что возьмешь с
этих туристов из дикой Сибири?
     На  водительскую  лицензию  Борис  все  же  экзамены сдал,
получив похожую на  визитку  карточку  с  цветной  фотографией.
Начиналась   морока   с   покушением   на   лицензию  таксиста.
Требовалось пройти через тернии  новых  экзаменов  и  заплатить
новые деньги.
     Ах,   деньги...   С   какой  ослепительной  легкостью  они
доставались Борису в Стране Советов! И какие деньги!  Тысячи  и
тысячи.   Просто   из   воздуха.   И   как   трудно  добывался,
выцарапывался каждый серо-зеленый доллар, на который ничего  не
купишь.  Доллар в Америке все равно что десять копеек в России.
Правда, колготки здесь стоили этот доллар, но буханка  хлеба  -
уже два...
     С  другой стороны, что такое советские рубли? - успокаивал
себя Боря. Вата... Одновременно он  высчитывал.  При  работе  в
такси  в  среднем  зарабатывалось  две  тысячи в месяц. Семьсот
долларов - квартира, пятьсот - еда. Одежда -  копейки,  на  сто
долларов на распродаже можно принарядиться в пух и прах. Однако
все равно не очень-то густо и остается... В Союзе с ватными, но
в  большом  количестве,  рублями  Боре жилось лучше. И куда как
праздно. Стоп, возражал он сам себе. А экология? А жизнь  среди
серых  людей  и  серых  зданий? Беготня за дефицитом? Идиотские
законы, "нельзя" на каждом шагу? Пусть таксистом,  пусть  нищим
среди  изобилия,  но  ведь  жить  богатым среди нищих удручающе
скучно. И опасно! А здесь все стремились к богатству.
     В общем, стабильность американской семьи Борю  привлекала.
Привлекала  кооперативная квартиры жены, невольная каждодневная
практика в английском языке, к браку принуждал  и  зверствующий
СПИД, да и просто устал он, набегался...
     Зарегистрировали   брак   в   Сити-Холл,   в   Манхэттене,
неподалеку от знаменитого Бруклинского моста,  с  которого,  по
словам   Маяковского,   безработные  бросались  в  Гудзон  вниз
головой. Протекала под Бруклинским мостом,  правда,  Ист-Ривер,
так что насчет Гудзона поэт дал маху.
     Свадьба  прошла  скромно, среди англоязычных родственников
невесты Риты, отметивших прекрасный аппетит жениха, проявленный
им за столом.
     После свадьбы потянулись семейные  будни.  Рита,  служащая
банка,  напирала на активное зарабатывание Борисом серо-зеленых
денег. Боря соглашался, но арендовал желтую машину на два дня в
неделю, не более, опасаясь, что текучка труда засосет. Боре  не
давали  покоя  прошлые  сверхдоходы. Ну почему, почему здесь их
никоим образом невозможно извлечь? А ведь  летают  некоторые  а
собственных  самолетах  развлечься  на Гавайи, а тут вертись по
вонючему  Нью-Йорку  и  лижи  задницы  клиентов  за  три-четыре
доллара  чаевых,  может,  и скопишь на поездку к этим Гавайям в
общественном транспорте...
     Неизвестные и хитрые  механизмы  работали  здесь  на  ниве
извлечения  сверхприбылей,  и  освоить  механизм дано было лишь
американцам с их американским языком, воспитанием, образованием
и опытом, а Борю угораздило родиться в Воронеже, прожить  жизнь
в  Союзе,  а здесь уже доживать, в труде добывая хлеб свой... А
так не хотелось, ну не хотелось и - баста!
     Не один Боря мучился этаким  образом,  но  единострадальцы
своей солидарностью успокоения не приносили.
     - Я  решал  в министерстве вопросы, - ныл на Брайтоне один
из них. - Я с премьером за  руку...  А  тут?  Таксистом  вшивым
устроиться не могу!
     Этот  страдалец, равно как Боря, был из вновь прибывших. А
ветераны? С десятилетним, а  то  и  двадцатилетним  стажем?  Те
говорили иное. Да, трудно, да, несладко, но надо перетерпеть.
     И  действительно, неплохо устроились многие ветераны. Свои
магазины, кафе, рестораны, автомастерские и заправки...
     Их мир был миром сытых,  иной  средой,  куда  Борю  и  ему
подобных  не очень-то и допускали, подобно тому, как в армии не
допускают "старички" в свою компанию даже  ближайший  по  сроку
призыв,  а  уж  что  говорить  о  среде  офицеров  и генералов.
Впрочем, генералы американской жизни на Брайтоне не появлялись,
да и вообще  в  среде  эмигрантов  из  СССР  отсутствовали.  Но
миллионер на Брайтоне - не редкость, и почему бы миллионером не
стать,  как  справедливо  размышлял Боря, расправляя и убирая в
бумажник  три  зеленые  десятки,  заработанные   на   переноске
тяжестей с первого этажа на второй у соседа-кубинца.
     Жил  теперь  Боря  в  Бронксе,  в  приличной его части, но
тянулся  в  далекий  Бруклин  постоянно  -  там  было  общение,
соотечественники.  Тянулся  к  уютному  Брайтону  с  его  серой
дощатой набережной, океаном,  овощными  лавчонками,  грохочущим
над домами сабвеем и вывесками на русском языке...
     Там,   в   американском   Бронксе,  преобладала  идеология
покорного служения офисам и домашним очагам; здесь, в маленькой
Одессе, перенесенной  на  берег  Атлантики,  витал  дух  некоей
романтики   и  мыслили  категориями,  Америке  неизвестными.  И
звучало над океаном ностальгическое, но и задорное, с  порывами
ветра из шального динамика:

     Здесь нету моря Черного, но есть залив Гудзона,
     А вместо Дерибасовской по Брайтону пройдем,
     Здесь в магазинах ты найдешь от водки до лимона,
     Здесь также нет ОБХСС, но мы переживем...

     Для жизни одессита все здесь создано природой,
     Здесь деловому человеку - сказочная даль!
     Здесь вместо Дюка Ришелье есть статуя Свободы,
     А вместо красной "Лондонской" здесь
     есть "Националь"...

     Никакой сказочной дали в своей судьбе прагматический Борис
покуда  не  разглядел.  Такси,  мелкая  халтура  - от переноски
тяжелых  предметов  до  бетонирования  дорожек  на  участках  с
частными   домами   в   Бронксе,  репетиторство  математики  со
школьниками из русскоязычных семей - этим и ограничивалось.
     Вместе с тем зрели идеи масштабного свойства.  К  примеру,
прилепился  ариец  Боря  к  синагоге  как  общественник. Люди в
синагогу ходили разные, в том числе богатые старики и старушки,
и Боря пытался втереться в доверие к состоятельным прихожанам в
надежде если не на наследство, то уж на полезный контакт.
     Словоохотливый и общительный, он вскоре  раскланивался  на
Брайтоне  едва  ли  не  с  каждым встречным. Но толку? Создайся
такая ситуация в Москве, был бы уже Боря при  работе  легкой  и
денежной,  стыкуя  спрос  и предложение в кругу своего общения,
греб  бы  барыши  и  жил  припеваючи,  но  здесь  подобное   не
проходило.  На  работу  никто  никого  не  устраивал,  разве на
второстепенную, все искали источник  дохода  самостоятельно,  а
любой  спрос  удовлетворялся в считанные минуты по утвержденным
расценкам, вне всяких знакомств.
     Однако Боря не  унывал,  синагогу  не  оставлял,  хотя  бы
потому, что там бесплатно кормили - уже экономия!
     Приспособился   Боря  также  к  мелкому  личному  бизнесу,
приезжая в гостиницу для вновь прибывших эмигрантов и скупая  у
них   по   дешевке  золотишко  и  камушки,  не  брезговал  даже
матрешками, имея соответственно с каждой сделки наварец.
     Товар  сбывался  на  Брайтоне  бухарскому  еврею   Иосифу,
одинаково  плохо говорившему и по-английски и по-русски, однако
толк в ювелирных изделиях разумевшему.
     В основном Иосиф оперировал тремя фразами:
     "Ты прав".
     "Это не секрет". "
     Что я могу сделать"?
     Фразы имели универсальное применение в  любом  диалоге.  К
примеру,   если  кто-либо  говорил:  "Какая,  дескать,  сегодня
замечательная стоит  погода,  Иосиф",  тот  выпаливал  все  три
словосочетания, на чем разговор можно было считать исчерпанным.
     Боря,  обладавший  куда  более  богатым словарным запасом,
тихо  завидовал  своему  новому  компаньону  -   темному,   как
насекомое (определение Бори), однако весьма состоятельному.
     - Вот, - говорил Боря, передавая Иосифу очередное колечко,
завезенное эмигрантской контрабандой. - Золотишко тут тьфу...
     - Это не секрет, - поддакивал Иосиф, рассматривая кольцо и
доставая из кассы магазина двадцатку. - Ты прав.
     - И это все? - удивлялся Боря.
     - Что  я  могу сделать?! - удивлялся в свою очередь Иосиф,
бросая Боре кольцо и демонстрируя  презрительной  мимикой,  что
иной цены товар не заслуживает.
     - Хорошо,  хорошо, - говорил Боря, возвращая Иосифу кольцо
и убирая двадцатку в карман. - Согласен. Ты прав.
     - Это не секрет, - разводил руками Иосиф.
     Доходным  делом,  как  Борис  уяснил,  была  купля-продажа
бриллиантов  свыше  карата,  но таковые камни из Страны Советов
вывезли ранее, и ныне на рынке они появлялись редко.  Вместе  с
тем  несколько таких камушков у Бори имелось, но там - в Союзе,
на хранении у Миши  Аверина,  вместе  с  некоторым  количеством
валюты.  Существовала  и  дача  в Малаховке, но как одно, так и
другое пребывало  за  тридевять  земель,  а  часовые  покинутой
родины  стояли  серьезной  преградой  на пути реализации данной
собственности.
     Владелец фирмы  из  Нью-Джерси,  имеющий  офис  в  Москве,
Бориной дачей заинтересовался.
     - Малаховка!  -  убеждал  его  Боря.  -  Рай!  Дом  как  у
Суворова! Стоит  как  свечка!  Пятьдесят  тысяч  долларов,  вот
письмо  к  моему  другу  Мише, он устроит переоформление! Такой
домишко здесь, на Манхэттен-Бич, миллион весит!
     Фирмач саркастически улыбался, замечая,  что  Малаховка  и
Манхэттен-Бич   -  очень  разные  регионы  планеты,  во-первых;
во-вторых, пятьдесят тысяч долларов - это миллион хотя и жалких
рублишек, но жить с миллионом в СеСеСеРе можно ого-го!
     - Ты прав, - соглашался Боря. - Это не секрет.  Но  что  я
могу сделать? Дай хотя бы десятку...
     - Пять тысяч, - отрезал фирмач. - И то когда посмотрю твой
дом Суворова. - Фирмач прекрасно знал русский.
     С фирмачом Боря отправил приятелю Мише письмо, где выразил
беспокойство  относительно  своих  ценностей,  предлагал  любые
совместные предприятия, а  также  выразил  готовность  прислать
гостевой  вызов.  Ответ  пришел  быстро, но ответ расплывчатый:
пред