ли бы
стражей порядка, но в начале семидесятых такие слова прозвучали
как крупнокалиберные пулеметные  очереди  -  хозяин  аж  голову
бородатую, тюбетейкой увенчанную, в плечи вжал, бормоча:
     - Иди в магазин, бери, что хочешь, сколько унесешь...
     - Полицию! - сказал непреклонный Алик.
     Хозяин  дотянулся  до  телефона,  набрал  номер.  Тут Алик
несколько струсил, представив себя в тюрьме, в клетке с черными
людьми, большими охотниками насиловать  людей  белых...  Однако
страхи  Алика  оказались  напрасны.  Хозяин  что-то  записал на
обрывке бумажки после  разговора  с  неизвестным  абонентом  на
непонятном иврите и - протянул листок Алику.
     На листке был записан адрес.
     Оказывается, благотворительная организация перед Бернацким
извинялась,   квартиру   ему  предоставляла,  а  хозяин,  лично
нагрузив Адольфа тремя объемистыми пакетами,  проводил  его  до
порога,  причем детективы поймали Адольфу такси и наперед такси
оплатили.
     И  этим  же  чудным  днем  въехал  Алик  в   однокомнатную
квартиру,  по-местному - "студию", где засел за зубрежку правил
уличного движения, дабы освоить водительское ремесло.
     Довольно скоро получил он и лицензию таксиста, после  чего
началось практическое изучение города.
     Бруклин   с   его  несколькими  основными  магистралями  и
обозначенными по алфавиту  периферийными  улицами  Алик  усвоил
легко, едва ли не за неделю. Манхэттен, при всей его пестроте и
плотности,  тоже оказался не архисложным, укладываясь в простую
схему "авеню-стрит".
     Быстро разобрался Алик и с  помойкой  Нью-Йорка,  островом
Стейтен-Айленд,  а вот с двумя остальными районами - Бронксом и
Куинсом  -  обстояло  нелегко,  тут   приходилось   плутать   в
многочисленных  закоулках,  выезжая  по  ошибке  на  скоростные
трассы и не чая добраться до съезда с них. Однако по прошествии
года  Алик  знал  Нью-Йорк  если  не  досконально,  то   весьма
прилично.  Сотня  долларов  в  день  зарабатывалась без особого
напряжения, денег хватало на все, но главное - на "Смирновскую"
и продажных девок, а потому Алик был счастлив. Точила, конечно,
ностальгия по далекой родине, прежним  дружкам  с  телевидения,
старушке-маме... Увидит ли он когда-нибудь покинутое? Думалось,
вряд  ли.  Отношения  между  Штатами  и Союзом накалялись, и не
приходилось мечтать даже о турпоездке, не то что о  гостевой...
А  как  жаждалось  Алику  вернуться  одетому  в  пух  и прах, с
чемоданом сувениров, оказаться в окружении восторженной зависти
глупеньких провинциалочек, готовых отдаться  за  двухдолларовые
колготки...  Здесь  же,  в  Америке,  он  был  тем,  кем был, -
занюханным таксистом, подувядшим  кавалером,  а  потому  любовь
обходилась не менее сотни за ночь, дружбы - никакой и ни с кем,
ибо  равные  Алику  боролись  круглосуточно за хлеб насущный, а
серьезные люди обитали в иных  сферах  и  кругах,  говорили  на
отменном  английском  и  общаться  с  ними  было  -  ну  просто
невозможно!
     Тщеславием не обремененный, Алик далеко и не  устремлялся.
Главное,  что  имелось  жилье  и  все,  что к нему прилагалось:
холодильник  с  жратвой  и  выпивкой  и  основательная  кровать
"кинг-сайз"  -  королевский  размер...  Как  выразился  один из
приятелей Бернацкого по  эмиграции,  малоизвестный  поэт  Гриша
Варшавский,  Алик  мыслил  лишь  своими  эмоциями и поллюциями,
причем то от другого мало чем отличалось.
     На такую характеристику  Алик  страшно  обиделся,  заявив:
"Чья бы корова ухала, а твоя бы нюхала", быстро, впрочем, Гришу
простив,  тем  более  был  тот один из немногих, кто искренне с
Аликом дружил, разделяя все его слабости и увлечения, а как-то:
хорошую жратву с обильной выпивкой, похождения  на  стороне  от
жены,  вскоре  его  оставившей,  и  отличал  их в принципе лишь
интеллект и образование, натуры же не разнились.  Равно  как  и
генеральные  жизненные  устремления.  Так  что  насчет коровы -
верно.
     Поэт  Гриша  сидел  на  "вэлфере"  -  пожизненном,   можно
сказать,   пособии,   одновременно   выпускал  не  пользующиеся
популярностью книжечки лирических стихов  и  остро  страдал  по
России,  откуда  вывез  настоявшую  на  эмиграции молодую жену,
вышедшую   в   Америке   замуж   за    лицо    англосаксонского
происхождения.
     Побочным  доходом  Гриши  являлся крупномасштабный аферизм
малорезультативного   свойства.   Гриша    посещал    советское
консульство,  в  ту  пору еще функционировавшее в Нью-Йорке (до
афганской  войны),  крутился   там   с   предложениями   всяких
культурных   программ  среди  дипломатов,  подвизающих  его  на
вербовку, и в итоге на вербовку подвизался, быстренько угодив в
ФБР, где тоже дал согласие на сотрудничество.
     Обоим ведомствам около года он морочил  мозги,  настойчиво
требуя  денег и деньги исправно получая. Обедал за счет агентов
ФБР в дорогих ресторанах и пьянствовал с советскими шпионами  в
консульстве, куда часто прихватывал за компанию и Алика.
     Когда  Земля  обернулась  вокруг  своей  оси  и минул год,
Гришины брехливые обещания и прожекты обе стороны раскусили и с
довольствия   агента-афериста   сняли,   причем   в   советском
консульстве  ему  предложили  более  на  порог  не  ступать,  а
американские озлобленные контрразведчики пообещали, что  отныне
он никогда не получит гражданства. Что и исполнили.
     Жертвой  же  Гришиных  плутней пал Алик, ибо совместные их
хождения к красным дипломатам на дармовую  водку  обошлись  ему
также  дорогой  расплатой  со  стороны  ФБР  в  плане получения
гражданства: иммиграционные власти  попросту  игнорировали  все
заявления Бернацкого.
     Вскоре  дружба  с Григорием прервалась. По обстоятельствам
невеселым. Заболел Гриша  раком  легкого,  перенес  безуспешную
операцию и - скончался.
     За  месяц  до  смерти  прорвался  в  советское посольство,
упросил выслушать его, показал  выписку  из  госпиталя,  слезно
моля о визе, дабы умереть на родной земле.
     Выслушали,       приняли      заявление,      а      после
категорически-лаконично отказали в официальной отписке...
     Хоронить Гришу едва не пришлось "за счет города" -  в  яме
под   строящейся   дорогой,  как  бездомного,  но  все-таки  на
оставшиеся от  покойного  гроши  Алик  организовал  похороны  -
скромные, но приличные.
     Навестив же кладбище через три года, могилы приятеля он не
нашел   -   заросла,   сровнялась   с  землей...  Кладбищенский
служитель, потыкав пальцем в кнопки  компьютера,  сообщил,  что
место  захоронения существует и, конечно же, отыщется, но нужен
для могилы если не памятник, то хотя бы уж крест...
     Крест стоил денег, но Алик, испытывая к умершему  симпатию
и жалость, все-таки позвонил бывшей жене его и о кресте в канве
общего разговора упомянул.
     Экс-супруга   такую   идею   одобрила,   но   тяжести   по
финансированию креста предложила нести Алику, так как покойнику
она вроде бы и никто, а Алик - друг; к тому же и второй мужик у
нее помер, ввергнув  вдову  в  немалые  расходы  и  хлопоты,  а
посему,  кроме благословения на подвижничество, дать она ничего
не может.
     Алик  в  душе  меркантильность  бывшей  подруги   Григория
осудил, но спорить с ней не стал, рассудив, что лично свой долг
он исполнил, и даже дал себе торжественное обещание возвести на
могиле  мраморный  памятник,  если,  конечно,  разбогатеет. А в
конце концо -  с  памятником,  крестом  или  без  них  -  какая
покойному  разница? К такому мнению пришел он в итоге, и данный
поворот мыслей был для Алика характерен.
     Разбогатеть же вскоре  действительно  привелось:  один  из
пассажиров  такси, которого Алик зацепил в аэропорту, оставил в
машине портфельчик, и в нем обнаружил Бернацкий  тридцать  пять
тысяч  долларов  наличными, какие-то непонятные бумаги и вполне
понятные кредитные карточки разнообразных компаний.
     По горячим следам Адольф покатил  в  торговый  центр,  где
буквально  за  час  отоварился  тысяч на пять, подставив в роли
покупателя,  за  ящик  дешевой  водки   "Алекси",   одного   из
брайтонских алкашей, бывшего жителя города Львова.
     После,  перевезя груду товаров в квартиру к знакомой даме,
где оставил и портфельчик, порулил домой.
     У  квартиры   его   встретили   двое   испанцев.   Из   их
взволнованной  речи  Алик  уяснил,  что они - ребята серьезные,
работают на крутого босса и, если Алик не вернет кейс, его  тут
же порежут.
     Неверующий  Алик  божился,  что ничего не знает, ничего не
видел, спустился вниз, к такси, где обследовал вместе со своими
потенциальными убийцами багажник и салон, но ни малейшего следа
портфеля,  к  своему  великолепию  разыгранному  огорчению,  не
обнаружил.
     Испанцы  Алику  с  трудом,  но поверили. То есть как? - не
убили. Помахали ножами, располосовав новенькую кожаную  куртку,
и  дали  время  на  раздумье  до  утра.  А  буквально через час
раздался звонок. Звонил склеротический  (прилагательное  Алика)
босс бандитов, подтвердивший слова своих подчиненных - дескать,
пусть  Алик  выкручивается,  как  хочет, но чтобы завтра к утру
портфель был возвращен, иначе с ним, Бернацким,  произойдет  то
же, что и с его такси. Отбой.
     Справившись  с  долгой оторопью, Алик сбежал по ступенькам
вниз, к подъезду. У арендуемого  им  "желтого  кэба"  толпилась
публика.  Автомобиль  являл  зрелище  плачевное. Как утверждали
свидетели, автоматные очереди, раздавшиеся из проезжавшего мимо
"вольво",   в   считанные   секунды   изувечили    машину    до
неузнаваемости.
     Алик   просунул   палец   в  одну  из  пробоин  и  всерьез
призадумался...
     Вспомнил попутно о сегодняшних покупках по  кредиткам  еще
не ведающего об этом шефа разбойников...
     Через  два  часа,  информировав  хозяина такси, что пришла
пора обратиться в страховое агентство, Адольф Бернацкий с двумя
чемоданами нажитого честным трудом барахла, цветным телевизором
и магнитолой выезжал из подземного гаража, находящегося в доме,
на своем восьмицилиндровом "олдсмобиле".
     Он покидал печально известный  своей  преступностью  город
Нью-Йорк, отправляясь на западное побережье, в Сан-Франциско, к
землякам,  недавно  эмигрировавшим туда из Союза. Земляки имели
влиятельных родственников в тамошней общине, и  уж  на  что  на
что,  а  на  работу таксистом Алик мог рассчитывать. Жить ли на
берегу  Тихого  океана  или  Атлантического  -   принципиальной
разницы для него не представляло.
     Уже  стемнело,  когда он подъезжал к Манхэттену - каменной
сказке  с  подсвеченными  шпилями   и   куполами   небоскребов,
миллиардами  огней,  отражавшихся  в  Ист-Ривер,  перечеркнутой
мостами, - символу Америки, созданному  великолепной  фантазией
зодчих со всего света.
     А  через  час  столица мира сгинула за спиной и зарябила в
глазах Алика светящаяся в ночи выпуклыми  пирамидками  разметка
скоростной  дороги, уходящей на запад. Рядом на бархате сиденья
тускло блестел натуральной  крокодиловой  кожей  портфельчик  с
тридцатью пятью тысячами зеленых...
     Как  оказалось впоследствии - фальшивыми, вот почему столь
и  беспокоились   о   портфельчике   бандиты,   опасаясь,   что
дилетантов-распространителей   быстренько   выявит   ФБР...  Но
печальную эту истину Алик узнает  уже  в  Сан-Франциско,  когда
хозяин бара, родственник тамошних Аликиных друзей, сунув первую
же  сотенную  в  машинку  для проверки купюр, возвратит Адольфу
деньги обратно, покачав укоризненно головой...
     Ему-то, впрочем, Алик денежки и  запродаст:  по  настоящей
пятерке  за ненатуральную сотню. Сплавит ему же Алик по дешевке
и приобретенное по кредиткам испанца барахло...
     С разочарований  начнется  бытие  Бернацкого  на  западном
побережье.

     ИЗ ЖИЗНИ БОРИ КЛЕЙНА

     Боря   Клейн   являл  собой  образец  истинного  арийского
красавца. "Белокурая бестия" -  про  него.  Мужественное  лицо,
пронзительные голубые глаза, твердый подбородок, фигура атлета,
напор и жизнелюбие.
     Отжаться  от  пола двести раз или пробежать по размытой от
дождя пашне тридцать километров не составляло для Бори  никакой
трудности.  О  незаурядной  физической силе его говорит один из
эпизодов, когда столкнулся Боря лоб  в  лоб  на  "Жигуленке"  с
"КамАЗом",   управляемым   нетрезвым   водителем,  и  попытался
водитель в ужасе прозрения с места происшествия  скрыться,  ибо
"Жигуленок"  представлял  из  себя  жестяное  месиво,  а уж что
случилось   с   водителем   -   описать   мог   лишь   протокол
судебно-медицинской  экспертизы;  и  скрылся  уже, как думалось
пьянице, когда,  сдав  задом  с  односторонней  улицы,  куда  в
дурмане  заехал с обратной стороны, он ринулся прочь, но вдруг,
километра через четыре,  притормозив  на  светофоре,  увидел  в
зеркальце  размашисто  бегущую  фигуру  с  рулем от "Жигулей" в
руке. И прежде чем сообразить, что это и есть живой  труп,  был
извлечен  из  "КамАЗа" наружу, серьезно рулем бит и представлен
для разбора происшествия в ГАИ.
     Помимо   фантастической   силы,   присутствовал   в   Боре
логический,  присущий немцам ум, но ум живой, гибкий, социально
отточенный, - видимо, оттого стал Боря в свое время  кандидатом
математических  наук,  однако  от стези преподавателя-доцента в
вузе  отказался  и,  презрев  зарплату  в  несколько  сотенных,
подался в круги иные, близкие к теневой экономике, валютчикам и
спекулянтам автомобилями.
     Комбинации  на  этих  поприщах Борей выдумывались изящные,
прибывали деньги,  появилась  дача  в  подмосковной  Малаховке,
"ауди",  на которой, помимо бизнеса, ездил он в леса, где бегал
в снегах, а затем, разгоряченный, голышком купался в сугробах -
водилось за ним такое пристрастие, как у  других,  например,  к
регулярным возлияниям.
     Так бы и жил Боря не тужил, если бы к персоне его не стали
активно  присматриваться милицейские власти да и запутался он в
великом множестве женщин, слепо его обожавших.
     Четырех жен с девятью детьми содержал Борис. А кроме того,
познакомившись как-то с заезжей американкой-аспиранткой,  завел
с  ней  нешуточный  роман,  получив  впоследствии  известие  из
Америки, что там, в заокеанской дали, рождена  его  иностранной
подружкой дочь и зарубежная его семья ждет не дождется отца.
     Вот и возникла у Бори мысль: а не свалить ли? От опасности
воздаяния  за  свершенные валютно-спекулятивные мероприятия, от
притязаний на него многочисленных супружниц, да и вообще...  Не
нравилось   Боре   в   стране   трудящихся.   С   каждым  годом
представлялась она ему все отчетливее  и  отчетливее  в  образе
некоего   динозавра   -   огромного,  с  маленькой  головкой  и
прожорливой  зубастой  пастью;  динозавра,  пожирающего  самого
себя:  свою  плоть, мозг, топчущего все вокруг... Взять хотя бы
экологию. Снега, в которых он бегал, становились  подозрительны
в  смысле  чистоты,  равно  как  и леса, где они лежали. А уж о
городах и говорить не приходилось. Радиация,  смог,  грязь  все
нарастающей   волной   давили   на   здоровый   организм  Бори;
законодательство кололо, как выскочившая  из  матраца  пружина,
напирал  и  личный  фактор:  прознав  друг  о  друге, закружили
карусель  со  скандалами  и  угрозами  обремененные   здоровыми
Бориными  отпрысками  супружницы,  и  пришлось Борису на всякий
случай  выкупить  себе  вызов  на  постоянное   жительство   из
государства  Израиль, благо фамилия его арийская сходила в этой
стране за иудейскую.
     Разрешение на выезд в условиях начинающейся демократизации
было получено холостяком Борей быстро,  но  с  отъездом  он  не
спешил, зарабатывая валюту и изыскивая способы ее переправки за
пределы оставляемой родины.
     Однако  накал страстей, бушевавший среди супружниц, достиг
пика, и одна из них, по имени Галя, проведав о планах  отца  ее
незаконнорожденного  дитяти и, осознав, что обещание жениться -
подлая  ложь,  решилась  на  крайнее,   добровольно   рассказав
заинтересованным  органам  правопорядка кое-что из жизни Бориса
Клейна.
     Ах, логика женщины: не мне, значит,  никому...  Даже  если
пострадаю сама.
     Да,  шла  Галина  на  риск, ибо не только была посвящена в
таинства Бориных махинаций, но и сама принимала в них  активное
участие:  работая  в  ГАИ,  выписывала  разные  документики  на
нечестные машины с перебитыми номерами кузовов и двигателей.
     Однако ангел-хранитель, курировавший Борю,  был  бдителен,
да и Борис не плошал.
     Памятным вечером, возвращаясь после спортивной пробежки из
лесопарка  и  неся  в  авоське  спортивные  трусы, майку и кило
купленных по  пути  к  дому  помидоров,  узрел  Боря  у  своего
подъезда  желтую  милицейскую  машину  и  две  черные "Волги" и
замедлил шаг, тревожно прищурившись.
     После позвонил по своему адресу из телефона-автомата.
     - Алло? - ответил голос супружницы номер  пять,  и  сказал
Боря в ответ со вздохом:
     - Понял.
     "Алло",  а не обычное "да", означало нахождение в квартире
неизвестных лиц известной милицейской масти.
     То, что виною всему Галина, Боря понял мгновенно, он  умел
выкристаллизовывать  истину из сумятицы обстоятельств, а истина
была хреновой: светило Боре с учетом  следственных  и  судебных
игр, двенадцать лет.
     Отставив    в    угол    кабинки   телефона   авоську   со
спортпринадлежностями и овощами и, косясь в  сторону  желтой  и
черных  машин,  Боря  осмотрел  бумажник. Тысяча триста рублей,
техпаспорт "ауди",  водительское  удостоверение  и  -  виза  на
выезд, ее он постоянно носил у сердца.
     Далее  прикинул  Боря: завтра - воскресенье. Замечательный
денек,  когда  отдыхают  практически  все   граждане,   включая
сотрудников милиции и даже КГБ...
     Рой   смутных  мыслей  поднялся  в  голове  Бори,  всплыло
американское лицо  далекой  будущей  жены,  вышки  с  часовыми,
виденные им не раз, хотя и издали...
     Сложно  и путано мыслил Боря в сей момент, однако - верно.
И, подхватив авоську, неспешно двинулся по улице прочь от  дома
обетованного  с зареванной супружницей под номером пять, покуда
не остановил такси.
     - Шеф, "Шереметьево-два".
     Истинно говорю вам: так было. То ли Борю  любили  женщины,
то  ли  опять-таки  подсобил Aнгел-хранитель, так или иначе, но
всего  за  пятьдесят  советских  смешных  рублей  и  букет  роз
уговорил  красавец  Боря  некрасивую кассиршу продать ему билет
"Москва - Вена", и был билет продан.
     Продремав ночь  в  зале  ожидания,  предстал  Борис  перед
таможенниками. В спортивном костюме, с авоськой.
     - А имущество? - спросили строго.
     - Это и есть имущество, - прозвучал кроткий ответ.
     Мальчик-пограничник  в  стеклянной будке принял равнодушно
визу и уткнулся в компьютер, проверяя подлинность документа.
     Боря,   испытывал   слабость   в   тренированных    ногах,
вглядывался  в  лицо  солдатика,  постигая с несвойственным ему
страхом, что ложится на это румяное лицо тень какой-то ненужной
озабоченности.
     Солдатик поднял на Борю холодные глаза и  потянулся  рукой
куда-то  в  сторону, нажимая, видимо, на хитрую кнопочку, и тут
же к будке подлетели еще два солдатика и  капитан  погранвойск,
оттеснили  Бориса  от  турникета,  и,  сладко улыбаясь, капитан
поведал, что, дескать,  произошло  кое-какое  недоразумение,  а
потому - пройдемте...
     "Вот  и начинаются мои двенадцать лет", - подумал Боря, но
капитану сказал иное. Сказал, что  на  руках  у  него  валютный
билет,  предупредил  офицера  об ответственности, о возможности
разжалования  и  прочих  бедах,  но  не  смутился  капитан,  а,
заулыбавшись  еще  милее,  ответил,  что  за билет погранвойска
заплатят, а за действия - ответят.
     Через две минуты Борис уже находился на личном досмотре, а
через час - в  камере.  Затворил  дверь  камеры  тот  же  самый
капитан,  причем  на лице его улыбка уже не светилась, улыбался
он там, в праздничной суете аэропорта, а здесь, в своей стихии,
вел себя естественно.
     Каждая минута из  последующих  двух  часов  стоила  Борису