воды в Ханое не было), и сел на кровать, а собранная в узел сетка
от москитов висела у меня над головой, как грозовая туча. Мне предстояло в
Лондоне стать заведующим  иностранным  отделом  газеты  и  каждый  день  в
половине четвертого приезжать на остановку Блекфрайэрс, в  мрачное  здание
викторианской эпохи с медным барельефом лорда Солсбери у лифта. Эту добрую
весть мне переслали из Сайгона; интересно, дошла ли она до ушей  Фуонг?  Я
больше не мог оставаться только репортером:  мне  нужно  было  обзавестись
своей точкой зрения, и в  обмен  на  такую  сомнительную  привилегию  меня
лишали последней надежды в соперничестве с Пайлом. Я мог  противопоставить
свой опыт его девственной простоте, а опыт был такой же хорошей  картой  в
любовной игре, как и молодость, но теперь я уже не  мог  предложить  Фуонг
никакого будущего, ни единого года, а  будущее  было  главным  козырем.  Я
позавидовал самому последнему офицеру, которого снедала тоска по родине  и
подстерегала случайная смерть. Мне хотелось заплакать, но глаза  мои  были
сухи, как водопроводная труба, подававшая горячую воду. Пусть другие  едут
домой, - мне нужна только моя комната на улице ватина.
   После наступления темноты в Ханое  становится  холодно,  а  свет  здесь
горит не так ярко, как в Сайгоне, что куда более пристало  темным  платьям
женщин и военной обстановке. Я поднялся по улице Гамбетты к бару "Пакс", -
мне не хотелось пить в "Метрополе" с французскими офицерами, их  женами  и
девушками; когда я дошел до бара, я услышал далекий гул орудий со  стороны
Хоа-Биня. Днем он тонул в уличном шуме, но  теперь  в  городе  было  тихо,
только слышалось, как звенели велосипедные звоночки на стоянках  велорикш.
Пьетри восседал на обычном месте. У него был странный продолговатый череп:
голова торчала у него прямо на плечах, как груша на блюде; Пьетри служил в
охранке и был женат на хорошенькой уроженке Тонкина, которой и принадлежал
бар "Пакс". Его тоже не очень-то тянуло домой. Он был корсиканец, но любил
Марсель, а Марселю предпочитал свой стул на тротуаре  у  входа  в  бар  на
улице Гамбетты. Я подумал, знает ли он уже, что написано в присланной  мне
телеграмме.
   - Сыграем в "восемьдесят одно"? - спросил он.
   - Ладно.
   Мы стали кидать кости, и мне показалось немыслимым, что я  когда-нибудь
смогу жить вдали от  улицы  Гамбетты  и  от  улицы  Катина,  без  вяжущего
привкуса  вермута-касси,  привычного  стука  костей  и  орудийного   гула,
передвигавшегося вдоль линии горизонта, словно по часовой стрелке.
   - Я уезжаю, - сказал я.
   - Домой? - спросил Пьетри, бросая на стол четыре, два и один.
   - Нет. В Англию.




ЧАСТЬ ВТОРАЯ


1

   Пайл напросился зайти ко мне выпить, но я отлично знал, что он не пьет.
Прошло  несколько  недель,  и  наша  фантастическая  встреча  в  Фат-Дьеме
казалась теперь совсем неправдоподобной, - даже то, что тогда  говорилось,
изгладилось из моей памяти. Наш разговор стал похож на полустертые надписи
на римской гробнице, а я - на археолога, который бьется над тем, чтобы  их
прочесть.
   Мне вдруг пришло в голову, что он меня разыгрывал и  что  разговор  наш
был лишь замысловатой, хоть и нелепой ширмой для того, что  его  на  самом
деле интересовало: в Сайгоне поговаривали, что  он  -  агент  той  службы,
которую почему-то зовут  "секретной".  Не  поставлял  ли  он  американское
оружие "третьей силе" - трубачам епископа (ведь это было все, что осталось
от его молоденьких и насмерть перепуганных наемников, которым никто  и  не
думал платить жалованье)? Телеграмму,  которая  так  долго  ждала  меня  в
Ханое, я спрятал в карман. Незачем было рассказывать о ней  Фуонг:  стоило
ли отравлять плачем и ссорами те несколько месяцев, которые нам осталось с
ней провести? Я не собирался просить о разрешении на  выезд  до  последней
минуты, - вдруг у Фуонг в иммиграционном бюро окажется родственник?
   - В шесть часов придет Пайл, - сказал я ей.
   - Я схожу к сестре, - заявила она.
   - Ему, вероятно, хочется тебя повидать.
   - Он не любит ни меня, ни моих родных. Он ни разу не  зашел  к  сестре,
пока тебя не было, хотя она его и приглашала. Сестра очень обижена.
   - Тебе незачем уходить.
   - Если бы Пайл хотел меня видеть, он пригласил бы нас в "Мажестик".  Он
хочет поговорить с тобой с глазу на глаз - по делу.
   - Какое у него может быть дело?
   - Говорят, он ввозит сюда всякие вещи.
   - Какие вещи?
   - Лекарства, медикаменты...
   - Это для отрядов по борьбе с трахомой.
   -  Ты  думаешь?  На  таможне  их  запрещено  вскрывать.  Они  идут  как
дипломатическая почта. Но как-то  раз,  по  ошибке,  один  пакет  вскрыли.
Первый секретарь пригрозил, что американцы больше  ничего  сюда  не  будут
ввозить. Служащий был уволен.
   - А что было в пакете?
   - Пластмасса.
   Я спросил рассеянно:
   - Зачем им пластмасса?
   Когда Фуонг ушла, я написал в Англию. Через  несколько  дней  сотрудник
агентства Рейтер собирался в Гонконг и мог отправить мое письмо оттуда.  Я
знал, что попытка моя безнадежна,  но  хотел  сделать  все,  что  от  меня
зависело, чтобы потом себя не попрекать. Сейчас  совсем  не  время  менять
корреспондента, писал я главному редактору. Генерал  де  Латтр  умирает  в
Париже, французы собираются оставить Хоа-Бинь. Север никогда еще не был  в
такой опасности. А я не гожусь на роль заведующего иностранным отделом:  я
- репортер, у меня ни о чем не бывает своего мнения. В заключение  я  даже
подкрепил свои  доводы  личными  мотивами,  хотя  и  не  рассчитывал,  что
человечность обитает под лучами электрической лампочки без абажура,  среди
зеленых козырьков и стандартных фраз: "в  интересах  газеты",  "обстановка
требует..." и т.д.

   "Личные мотивы, - писал я, - вынуждают меня  глубоко  сожалеть  о  моем
переводе из Вьетнама. Не  думаю,  чтобы  я  смог  плодотворно  работать  в
Англии, где у  меня  будут  затруднения  не  только  материального,  но  и
семейного характера. Поверьте, если бы я мог, я совсем бросил  бы  службу,
только бы не возвращаться в Англию. Я пишу об этом, чтобы Вы  поняли,  как
мне не хочется  отсюда  уезжать.  Вы,  видимо,  не  считаете  меня  плохим
корреспондентом, а я впервые обращаюсь к Вам с просьбой".

   Я перечел свою статью о сражении в Фат-Дьеме, которую я тоже  отправлял
через Гонконг. Французы теперь не будут в обиде, - осада снята и поражение
можно изобразить как победу. Потом я разорвал последнюю страницу письма  к
редактору: все равно "личные мотивы" послужат лишь поводом  для  насмешек.
Все и так  знали,  что  у  каждого  корреспондента  есть  своя  "туземная"
возлюбленная. Главный редактор  посмеется  по  этому  поводу  в  беседе  с
дежурным  редактором,  а  тот,  раздумывая  об  этой  пикантной  ситуации,
вернется в свой домик в Стритхеме и уляжется  в  кровать  рядом  с  верной
женой, которую он много лет назад вывез из Глазго. Я мысленно  видел  этот
дом, в котором нечего рассчитывать на сострадание: поломанный трехколесный
велосипед в прихожей, разбитую кем-то из  домашних  любимую  трубку,  а  в
гостиной - детскую рубашонку, к которой еще не пришили пуговку...  "Личные
мотивы". Выпивая в пресс-клубе, мне не хотелось  бы  выслушивать  шуточки,
вспоминая о Фуонг.
   В дверь постучали. Я отворил Пайлу, и его черный пес прошел  в  комнату
первым. Пайл оглядел комнату через мое плечо и убедился, что она пуста.
   - Я один, - сказал я. - Фуонг ушла к сестре.
   Пайл покраснел. Я заметил, что он  был  в  гавайской  рубашке,  хотя  и
довольно скромной по  рисунку  и  расцветке.  Меня  удивило,  что  он  так
вырядился: неужели его обвинили в антиамериканской деятельности?
   - Надеюсь, не помешал... - сказал он.
   - Конечно, нет. Хотите чего-нибудь выпить?
   - Спасибо. У вас есть пиво?
   - Увы! У нас нет холодильника, приходится посылать за льдом.  Стаканчик
виски?
   - Если можно, самую малость. Я не поклонник крепких напитков.
   - Без примеси?
   - Побольше содовой, если у вас ее вдоволь.
   - Я не видел вас с Фат-Дьема.
   - Вы получили мою записку, Томас?
   Назвав меня по имени, он словно заявлял этим,  что  тогда  и  не  думал
шутить: он не прячется и открыто пришел сюда, чтобы отнять у меня Фуонг. Я
заметил, что его короткие волосы  были  аккуратно  подстрижены;  видно,  и
гавайская рубашка тоже должна была изображать брачное оперение самца.
   - Я получил вашу записку. Хорошо бы дать вам по уху.
   - Конечно, - сказал он. - И вы были бы правы, Томас. Но в  колледже  мы
занимались боксом, и я намного вас моложе.
   - Верно. Пожалуй, не стоит.
   - Знаете, Томас (я убежден, что и вы  смотрите  на  это  так  же),  мне
неприятно говорить с вами о Фуонг за ее спиной. Я надеялся, что она  будет
дома.
   - О чем же нам тогда говорить: о пластмассе? - Я не хотел  нападать  на
него врасплох.
   - Вы знаете? - удивился он.
   - Мне рассказала Фуонг.
   - Как она могла...
   - Не беспокойтесь, об этом знает весь город. А разве это так важно?  Вы
собираетесь делать игрушки?
   - Мы не любим, когда о нашей помощи другим странам осведомлены во  всех
подробностях. Вы ведь слышали, что такое конгресс, да и наши странствующие
сенаторы тоже. У нас в отрядах были крупные неприятности из-за  того,  что
мы применяли не те лекарства, которые предусмотрены.
   - А я все-таки не понимаю, зачем вам пластмасса.
   Его черный пес сидел посреди комнаты,  тяжело  дыша  от  жары,  занимая
слишком много места; язык у собаки был похож на  обугленный  сухарь.  Пайл
ответил как-то неопределенно:
   - Да знаете, мы собирались  наладить  кое-какие  местные  промыслы,  но
приходится остерегаться французов. Они хотят, чтобы все товары  покупались
во Франции.
   - Понятно. Война стоит денег.
   - Вы любите собак?
   - Нет.
   - А мне казалось, что англичане - большие любители собак.
   - Нам кажется, что американцы - большие любители долларов,  но,  должно
быть, и среди вас есть исключения.
   - Не знаю, как бы я жил без Герцога. Верите,  иногда  я  чувствую  себя
таким одиноким...
   - Вас тут столько понаехало.
   - Мою первую собаку звали Принц. Я назвал ее в  честь  Черного  принца.
Знаете, того самого парня, который...
   - Вырезал всех женщин и детей в Лиможе?
   - Этого я не помню.
   - История обычно умалчивает о его подвиге.
   Мне еще не раз предстояло видеть по его лицу, какую боль он  испытывает
всякий  раз,  когда  действительность  не   отвечает   его   романтическим
представлениям или когда кто-нибудь, кого он любит и  почитает,  падает  с
высоченного пьедестала, который  он  ему  воздвиг.  Однажды,  помнится,  я
уличил Йорка Гардинга в грубейшей ошибке и мне же пришлось  долго  утешать
Пайла.
   - Людям свойственно ошибаться, - сказал я.
   Пайл как-то неестественно хихикнул:
   - Назовите меня болваном, но мне казалось, что он...  непогрешим.  Отец
был так им очарован в тот раз, когда они встретились, а моему отцу  совсем
не легко угодить.
   Большая черная собака, по кличке Герцог, попыхтев вволю  и  по-хозяйски
освоившись в комнате, стала обнюхивать ее углы.
   - Нельзя ли попросить вашу собаку посидеть спокойно?
   - Ах, простите, пожалуйста. Герцог! Сидеть, Герцог. - Герцог  уселся  и
стал шумно вылизывать половые органы.  Я  встал,  чтобы  налить  виски,  и
мимоходом ухитрился прервать  его  туалет.  Тишина  воцарилась  ненадолго:
Герцог принялся чесаться.
   - Герцог такой умный, - сказал Пайл.
   - А какая судьба постигла Принца?
   - Мы жили на ферме в Коннектикуте, и его задавило машиной.
   - Вас это очень расстроило?
   - О да, я страдал! Он ведь так много значил в моей жизни. Но ничего  не
поделаешь, пришлось примириться. Все равно его не вернешь.
   - А если вы потеряете Фуонг, с этим тоже сумеете примириться?
   - О да, надеюсь. А вы?
   - Сомневаюсь. Я могу даже взбеситься. Вы этого не боитесь, Пайл?
   - Мне так хочется, чтобы вы звали меня Олденом, Томас.
   - Лучше не надо. К Пайлу я уже привык. Так вы меня не боитесь?
   - Конечно, нет. Вы, пожалуй, самый честный парень из всех, кого я знаю.
Вспомните, как вы себя вели, когда я к вам ввалился.
   - Помню. Перед тем как заснуть, я подумал: "Вот было бы славно, если бы
началась  атака  и  его  убили".  Вы  пали  бы  смертью  героя,  Пайл.  За
Демократию.
   - Не смейтесь надо мной, Томас. -  Он  смущенно  вытянул  свои  длинные
ноги. - Хоть  вы  и  считаете  меня  олухом,  я  понимаю,  когда  вы  меня
дразните...
   - Я и не думал вас дразнить.
   - Если говорить начистоту, вам ведь тоже хочется, чтобы ей было хорошо.
   В этот миг послышались шаги Фуонг. У меня еще теплилась надежда, что он
уйдет прежде, чем Фуонг вернется. Но и Пайл услышал ее шаги; он их  узнал.
Он сразу сказал: "А вот и она!", хотя и слышал ее  шаги  один-единственный
раз, в тот первый вечер. Даже пес  подошел  к  двери,  которую  я  оставил
открытой, чтобы было прохладнее, словно признал Фуонг членом семьи  Пайла.
Я один был здесь чужой.
   - Сестры нет дома, - сказала Фуонг, исподтишка поглядывая на Пайла.
   Я не знал, говорит она правду или, может быть, сестра сама отослала  ее
домой.
   - Ты ведь помнишь мистера Пайла? - спросил я.
   - Enchantee [очень рада (фр.)]. - Нельзя было вести себя более чинно.
   - Я счастлив, что вижу вас снова, - сказал он, краснея.
   - Comment? [Что? (фр.)]
   - Она не очень хорошо понимает по-английски, - заметил я.
   - Увы, а я прескверно говорю по-французски. Правда, я беру уроки. И уже
немножко понимаю, когда мисс Фуонг говорит помедленнее.
   - Я буду вашим переводчиком, - заявил я. - К здешнему  произношению  не
сразу привыкнешь. Ну, что бы вы хотели ей сказать? Садись,  Фуонг.  Мистер
Пайл пришел специально затем, чтобы тебя повидать. Вы уверены, - спросил я
Пайла, - что мне не следует оставить вас наедине?
   - Я хочу, чтобы вы слышали все, что я намерен сказать. Так  будет  куда
честнее.
   - Валяйте.
   Он объявил торжественно - таким тоном,  словно  давно  все  это  выучил
наизусть,  -  что  питает  к  Фуонг  глубочайшую  любовь  и  уважение.  Он
почувствовал их с той самой ночи, когда с ней танцевал. Мне  он  почему-то
напомнил дворецкого, который водит туристов по особняку  родовитой  семьи.
Сердце Пайла было парадными покоями, а в жилые комнаты он давал  заглянуть
лишь  через  щелочку,  украдкой.  Я  переводил  его  речь   с   предельной
добросовестностью, - в переводе она звучала еще хуже,  -  в  Фуонг  сидела
молча, сложив на коленях руки, словно смотрела кинофильм.
   - Поняла она? - спросил Пайл.
   - По-видимому, да. Не хотите ли, чтобы я от себя добавил немножко пыла?
   - Нет, что вы! - сказал он. - Переводите точно. Я  не  хочу,  чтобы  вы
влияли на ее чувства.
   - Понятно.
   - Передайте, что я хочу на ней жениться.
   Я передал.
   - Что она ответила?
   - Она спрашивает, говорите  ли  вы  серьезно.  Я  заверил  ее,  что  вы
относитесь к породе серьезных людей.
   - Вам не странно, что я прошу вас переводить?
   - Да, пожалуй, это не очень-то принято.
   - А с другой стороны, так естественно! Ведь вы - мой лучший друг.
   - Спасибо.
   - Вы первый, к кому я приду, если со мной стрясется беда.
   - А влюбиться в мою девушку - для вас тоже беда?
   -  Несомненно.  Я  бы  предпочел,  Томас,  чтобы  на  вашем  месте  был
кто-нибудь другой.
   - Ладно. Что мне еще ей передать? Что вы не можете без нее жить?
   - Нет, это слишком. И не совсем точно. Мне, конечно, пришлось бы отсюда
уехать. Но человек может все пережить.
   - Пока вы обдумываете свою речь, могу я замолвить словечко и за себя?
   - Конечно, Томас. Это только справедливо.
   - Ну как, Фуонг? - спросил я. - Хочешь меня бросить ради  него?  Он  на
тебе женится. А я не могу. Сама знаешь почему.
   - Ты уедешь? - спросила она, и я вспомнил о письме редактора у  себя  в
кармане.
   - Нет.
   - Никогда?
   - Разве можно дать зарок? И он тебе не  может  этого  пообещать.  Браки
расстраиваются. Часто они расстраиваются куда скорее, чем такие отношения,
как наши.
   - Я не хочу уходить, - сказала она, но ее слова меня не утешили, в  них
слышалось невысказанное "но".
   - По-моему, мне лучше выложить свои карты на стол, - заявил Пайл.  -  Я
не богат. Но когда  отец  умрет,  у  меня  будет  около  пятидесяти  тысяч
долларов.  Здоровье  у  меня  отличное:   могу   представить   медицинское
свидетельство - меня осматривали всего два  месяца  назад  -  и  сообщить,
какая у меня группа крови.
   - Не знаю, как это перевести. Зачем ей ваша группа крови?
   - Чтобы она была уверена в том, что у нас с ней могут быть дети.
   - Так вот что в Америке нужно для любви: цифра дохода и группа крови?
   - Не знаю, мне раньше не проходилось иметь с этим дело. Дома  моя  мама
поговорила бы с ее матерью...
   - Относительно группы крови?
   - Не смейтесь, Томас. Я, вероятно, кажусь  вам  человеком  старомодным.
Поймите, я немножко растерялся...
   - И я тоже. А вам не кажется, что нам лучше  кончить  этот  разговор  и
решить дело жребием?
   - Не надо притворяться таким черствым, Томас. Я знаю, вы  ее  по-своему
любите не меньше моего.
   - Ладно, валяйте дальше, Пайл.
   - Скажите ей: я и не рассчитываю на то, что она меня сразу полюбит. Это
придет потом. Но я ей предлагаю прочное и почетное положение  в  обществе.
Романтики тут мало, но, пожалуй, это куда лучше страсти.
   - За страстью дело не станет, - сказал я. - На худой конец пригодится и
ваш шофер, когда вы будете в отлучке.
   Пайл покраснел. Он неловко поднялся на ноги.
   - Это гнусная шутка. Я не позволю, чтобы вы ее оскорбляли. Вы не имеете
права...
   - Она еще не ваша жена.
   - А что можете предложить ей вы? - спросил он уже со злостью.  -  Сотни
две долларов, когда вы соберетесь уезжать в Англию? Или же  вы  передадите
ее своему преемнику вместе с мебелью?
   - Мебель не моя.
   - И она не ваша. Фуонг, вы выйдете за меня замуж?
   - А как насчет группы крови? - спросил я. - И справки о  здоровье?  Вам
ведь понадобится такая справка и от нее. Может, и от меня? А  ее  гороскоп
вам не нужен?.. Хотя нет, это обычай не ваш, а других племен.
   - Вы выйдете за меня замуж?
   - Спросите ее сами по-французски, - сказал я. - Будь  я  проклят,  если
стану вам переводить.
   Я отодвинул стул; собака зарычала. Это привело меня в бешенство.
   - Скажите вашему проклятому псу, чтобы он помолчал. Это мой дом,  а  не
его.
   - Вы выйдете за меня замуж? - повторил он.
   Я сделал шаг к Фуонг, и собака зарычала снова. Я попросил Фуонг:
   - Скажи ему, чтобы он убирался вместе со своим псом.
   - Пойдемте со мной, - молил Пайл. - Avec moi [со мной (фр.)].
   - Нет, - сказала Фуонг, - нет.
   И вдруг вся злость у нас обоих пропала: вопрос оказался так прост - его
можно было решить одним словом  из  трех  букв.  Я  почувствовал  огромное
облегчение. Пайл стоял как вкопанный, слегка разинув рот. Он с  удивлением
произнес:
   - Она сказала "нет"?..
   - Настолько она умеет говорить по-английски. - Теперь мне уже  хотелось
смеяться: какого дурака валяли мы оба! - Садитесь и выпейте еще виски.
   - Мне лучше уйти.
   - Последнюю, разгонную...
   - Нехорошо, если я все у вас выпью, - пробормотал он себе под нос.
   - Я могу достать  сколько  угодно  виски  через  миссию,  -  сказал  я,
направляясь к столу, и пес оскалил зубы.
   Пайл крикнул на него с яростью:
   - Лежать, Герцог! Уймись... - Он отер пот со лба. - Мне от  души  жаль,
Томас, если я сказал то, чего не следовало говорить. Не знаю, что на  меня
нашло. - Взяв стакан, он сказал  жалобно:  -  Побеждает  более  достойный.
Только прошу вас, Томас, не бросайте ее.
   - Я и не думаю ее бросать.
   - Может, он хочет выкурить трубку? - спросила меня Фуонг.
   - Не хотите ли выкурить трубку, Пайл?
   - Нет, спасибо. Я не притрагиваюсь к опиуму; у нас  в  миссии  на  этот
счет очень строго. Допью и пойду домой. Меня огорчает Герцог. Всегда такой
спокойный пес.
   - Оставайтесь ужинать.
   - Если  вы  не  возражаете,  мне