ести в порядок лицо.
   Внизу хлопнула дверь, и чей-то голос произнес:
   - Простите, что я заставил вас приехать сюда так рано, но я  должен  буду
допоздна задержаться в конторе...
   - Ничего, ничего, мистер  Грейвс.  Ну  что  вы  скажете?  Не  правда  ли,
прелестный домик? Такой уютный...
   Энн обернулась, и Ворон опустил пистолет. Она прошептала еле слышно:
   - Входите сюда, быстро.
   Он подчинился, ничего не понимая, все  еще  готовый  стрелять,  если  она
закричит. Она увидела пистолет и сказала:
   - Уберите это. Только в беду с ним попадете и больше ничего.
   Ворон напомнил:
   - В кухне ваши чемоданы остались.
   - Знаю. Но они вошли через парадное.
   - Газ и электричество, - звучал голос, -  уже  подведены.  Десять  фунтов
вперед, поставите свою подпись там, где пунктирная линия, и можете привозить
мебель.
   Очень  деловой,  отчетливый  голос  -  такому  весьма  пошли  бы  пенсне,
крахмальный воротничок и редкие светлые волосы - ответил:
   - Но я, разумеется, должен все это обдумать.
   - Пойдемте посмотрим наверху.
   Слышно было, как они прошли через холл и стали подниматься  по  лестнице.
Агент по продаже недвижимости говорил не переставая. Ворон сказал:
   - Буду стрелять, если вы...
   - Тихо, - прошептала Энн. - Молчите. Слушайте. У вас с собой эти  деньги?
Дайте мне две бумажки. -  И  когда  он  заколебался,  Энн  сказала:  -  Надо
рискнуть.
   Агент и мистер Грейвс были сейчас в самой лучшей в  доме  спальне.  Агент
говорил:
   - Только представьте,  мистер  Грейвс,  эту  спальню  с  мебелью,  обитой
вощеным ситцем и с такими же занавесями.
   - А стены? Звукоизоляция хорошая?
   -  Звукоизоляция  по  новой  технологии.  Вот  закройте  дверь.  -  Дверь
захлопнулась, и голос агента, тоненький,  отчетливо  слышный,  продолжал:  -
Теперь в коридоре вы не услышите ни звука. Эти дома специально строились для
людей семейных.
   - Ну что ж, теперь я хочу посмотреть  ванную  комнату,  -  сказал  мистер
Грейвс.
   - Не двигаться, - угрожающе предупредил Ворон.
   - Ох, да уберите вы это, - сказала Энн,  -  будьте  самим  собой.  -  Она
закрыла за собой дверь ванной и прошла к двери спальни. Дверь  открылась,  и
агент, тотчас же приняв галантный тон человека, хорошо  известного  во  всех
барах города, произнес:
   - Смотрите, какой приятный сюрприз!
   - Я шла мимо, - сказала Энн, - и увидела, что  дверь  открыта.  Я  хотела
прийти поговорить с вами, но не предполагала, что вы встаете так рано.
   - Для молодой дамы я всегда готов быть  там,  где  ей  угодно,  -  сказал
агент.
   - Я хочу приобрести этот дом.
   - Постойте, постойте, - сказал мистер Грейвс, молодой старичок  в  черном
костюме, чье бледное лицо и раздраженный тон вызывали  в  уме  образы  плохо
умытых детей в затхлой и тесной спальне и вечный недосып. - Нельзя же так. Я
ведь уже осматриваю этот дом.
   - Но мой муж послал меня купить этот дом.
   - Но я первый пришел сюда.
   - Вы его купили?
   - Нет, я хочу сначала его осмотреть, вы понимаете?
   - Вот, - сказала Энн, показывая агенту две пятифунтовые бумажки. - Теперь
все, что мне остается сделать, это...
   - Поставить подпись вот здесь, где пунктирная линия, - ответил агент.
   - Дайте мне время, - попросил мистер Грейвс. - Мне нравится этот  дом.  -
Он отошел к окну. - Мне нравится вид отсюда. - Бледное лицо было обращено  к
искалеченным полям: они тянулись под  серыми  лентами  тумана  к  горизонту,
заставленному кучами шлака. - Совсем как в деревне, - продолжал он. - Жене и
детям будет здесь хорошо.
   - Мне очень жаль, - сказала Энн,  -  но  видите,  я  готова  заплатить  и
поставить свою подпись.
   - А рекомендации? - спросил агент.
   - Я принесу их в контору после обеда.
   - Давайте я покажу вам другой дом, мистер Грейвс. - Агент тихонько рыгнул
и извинился. - Я не привык заниматься делами до завтрака.
   - Нет, - сказал мистер Грейвс, - если я не могу купить именно этот дом, я
вообще отказываюсь что бы то ни было покупать. - Бледный и расстроенный,  он
упрямо стоял посреди самой лучшей в "Сонном Угалке"  спальни,  бросая  вызов
судьбе, вызов, который - он знал это из долгого и горького опыта  -  никогда
ни к чему хорошему не приводил.
   - Что ж, - сказал агент. - Этот дом я не могу  продать  вам.  Кто  первый
пришел, того первым и обслужим.
   Мистер Грейвс произнес: "Всего хорошего", и понес свою жалкую слабогрудую
гордость вниз по лестнице; он, по крайней мере, мог утешаться тем, что  если
постоянно и опаздывал  получить  желаемое,  то  хотя  бы  не  соглашался  на
суррогаты.
   - Я пройду с вами в контору прямо сейчас, - сказала Энн, беря агента  под
руку и поворачиваясь спиной к ванной комнате, где с потемневшим, осунувшимся
лицом стоял в ожидании человек в черном с пистолетом в руке. Они  спустились
по лестнице в холодный пасмурный день; серый  влажный  воздух  показался  ей
сладостным, словно воздух солнечного лета,  потому  что  она  снова  была  в
безопасности.
   4
   Что сказал Аладдин,
   Когда прибыл в Пекин?
 
   Выстроившись в длинный ряд, девушки послушно семенили ногами,  наклоняясь
и хлопая ладонями по коленкам, с усталой энергией повторяя:  "чин-чин".  Они
репетировали уже пять часов подряд.
   - Так не пойдет. Искры нет. Сначала, пожалуйста.
 
   Что сказал Аладдин...
   - А скольких они уже зарезали? - спросила Энн тихонько. - Чин-чин.
   - О, с полдюжины.
   - Я рада, что приехала в последний момент. Две недели  такой  пытки!  Нет
уж, благодарю покорно.
   - Неужели нельзя вложить в то, что вы делаете, хоть  каплю  Искусства?  -
вопрошал режиссер. - Где ваша гордость?  Это  вам  не  какая-нибудь  дешевая
пантомима.
 
   Что сказал Аладдин...
 
   - Ты выглядишь выжатой как лимон, - сказала Энн.
   - Ты тоже не лучше.
   - Тут у вас столько разного случается, прямо калейдоскоп какой-то.
   - Еще раз, девочки, и перейдем к сцене с мисс Мэйдью.
 
   Что сказал Аладдин,
   Когда прибыл в Пекин?
 
   - Ты иначе запоешь, когда пробудешь здесь недельку-другую.
   Мисс Мэйдью сидела боком в первом ряду, положив ноги на соседнее  кресло.
На ней был костюм для гольфа - из твида, - и выглядела она так, будто только
что явилась с поля для игры или с  охоты  на  куропаток  в  заросших  травою
угодьях. По-настоящему ее звали Биннс, а папочка у нее был  лорд  Фордхэвен.
Она произнесла тоном проникновенным и аристократичным, обращаясь к  Альфреду
Блику: "Я заявила, что не хочу быть представленной ко двору".
   - Что за тип сидит в последнем ряду  партера?  -  шепотом  спросила  Энн.
Человек казался ей со сцены всего лишь тенью.
   - Не знаю. Не бывал здесь раньше. Думаю, из тех, кто  дает  на  спектакль
деньги. Хочет рассмотреть нас получше.  -  Руби  передразнила  воображаемого
мецената: "Не познакомите ли меня с девочками, мистер Коллиер?  Мне  хочется
поблагодарить их: они так стараются сделать все для  успеха  спектакля.  Как
насчет того чтобы пообедать вместе, детка?"
   - Прекрати болтовню, Руби, и поживей, - сказал мистер Коллиер.
 
   Что сказал Аладдин,
   Когда прибыл в Пекин?
 
   - Хорошо. Достаточно.
   - Простите, мистер Коллиер, - сказала  Руби,  -  можно  задать  вам  один
вопрос?
   - А теперь, мисс Мэйдью, ваша сцена с мистером Бликом. Так что вы  хотели
узнать, Руби?
   - Что же все-таки сказал Аладдин?
   - Я требую дисциплины, - сказал мистер Коллиер, -  и  собираюсь  добиться
дисциплины.
   Он был довольно мал ростом, с волосами цвета соломы и яростным  взглядом.
Срезанный подбородок не украшал и без того малоприятное лицо.  Он  постоянно
оглядывался через плечо, словно страшился, что кто-то готовится  напасть  на
него сзади. И он вовсе не был хорошим режиссером. Назначением в  этот  театр
он был обязан такому количеству "нажатых кнопок", что и не перечесть. Кто-то
должен был некую сумму денег некоему лицу, у которого имелся племянник... Но
мистер Коллиер не был этим племянником: цепь случайностей тянулась дальше  и
дальше, до тех пор пока не дотянулась до мистера Коллиера. Одним из  звеньев
являлась и мисс Мэйдью, но цепь тянулась так далеко, что невозможно было  не
запутаться. И возникало ни на чем не основанное  предположение,  что  мистер
Коллиер  скорее  всего  получил  это  место  исключительно  благодаря  своим
достоинствам.  Мисс  Мэйдью  не  претендовала  на  что-либо  подобное.   Она
постоянно публиковала в дешевых журналах для женщин коротенькие статейки под
названием "Упорный труд - единственный ключ к успеху на сцене". Она закурила
новую сигарету и спросила:
   - Это вы мне?
   Потом снова обратилась  к  Альфреду  Блику,  одетому  в  смокинг,  поверх
которого была накинута вязаная шерстяная шаль красного цвета:
   - Я просто не хотела всего этого...  всех  этих  королевских  чаепитий  в
саду.
   Мистер Коллиер произнес:
   - Никто не уходит из театра, пока я не скажу, - и нервно оглянулся  через
плечо на толстого господина, выдвинувшегося поближе к свету из тьмы партера.
Толстяк явно был одним из  бесчисленных  звеньев  цепи,  вытянувшей  мистера
Коллиера в Ноттвич, на это ответственное место  у  режиссерского  пульта,  в
этот вечный страх, что никто его не уважает и никогда слушаться не будет.
   - Не представите ли вы меня вашим девочкам,  мистер  Коллиер,  -  спросил
толстяк. - Если вы закончили. Я не хотел бы вас прерывать.
   - Разумеется, - сказал Коллиер. - Девочки, это мистер Дэвенант,  один  из
наших главных спонсоров.
   - Дэвис, не Дэвенант, - поправил толстяк. - Я откупил  этот  спектакль  у
Дэвенанта.
   Он махнул  рукой;  на  пухлом  мизинце  сверкнул  изумруд,  заставив  Энн
вздрогнуть. Толстяк произнес:
   - Мне хотелось бы иметь  приятнейшую  возможность  пригласить  каждую  из
девушек пообедать со мной, пока этот спектакль в  репертуаре.  Просто  чтобы
выразить каждой из вас признательность и показать, что я  высоко  ценю  ваше
старание сделать все для успеха этой пьесы. С  кого  мне  начать?  -  весело
спросил он.
   Толстяк выглядел как человек,  неожиданно  обнаруживший,  что  ему  нечем
занять свои мысли, и  потому  готовый  на  безрассудные  поступки,  лишь  бы
заполнить вакуум.
   - Мисс Мэйдью, - начал он без энтузиазма, словно желал продемонстрировать
хору мальчиков чистоту своих намерений, пригласив ведущего солиста.
   - Извините, - отрезала мисс Мэйдью, - я обедаю с Бликом.
   Энн не стала слушать дальше; ей вовсе не хотелось обижать Дэвиса, но  его
присутствие в театре ее потрясло. Она верила в Судьбу и в  Господа  Бога,  в
существование Добра и Зла, и верила в Младенца Христа в яслях,  во  все  эти
Рождественские истории; она верила,  что  невидимые  силы  могут  сталкивать
людей друг с другом, заставляя вступать на путь, которым эти люди  вовсе  не
собирались идти; но сама она твердо решила,  что  не  станет  помогать  этим
силам. Она не станет подыгрывать ни Богу, ни дьяволу;  ей  удалось  уйти  от
Ворона, оставив его в ванной комнате крохотного пустого домишки  на  окраине
города, и дела Ворона ее больше не касались. Она не собиралась его выдавать;
она  пока  еще  не  присоединилась  к  бесчисленным   легионам   сторонников
организованности и порядка, но и Ворону помогать не  хотела.  И,  выходя  из
артистической уборной, сбегая вниз по лестнице  и  потом  шагнув  из  дверей
театра на главную улицу Ноттвича,  она  решительно  ступала  по  нейтральной
полосе.
   Но то, что она увидела на улице, заставило ее  замедлить  шаг.  Хай-стрит
была полна народа; толпа тянулась по  южной  стороне  мимо  входа  в  театр,
вплоть до рыночной площади. Люди не отрывали  глаз  от  электролампочек  над
большим магазином тканей, лампочек, бегущими буквами высвечивавших  вечерние
новости. Энн не видела ничего подобного с последних выборов в Парламент,  но
сейчас все выглядело иначе; никто не кричал "ура", толпа молчала.  Читали  о
передвижении войск по Европе, о том,  какие  меры  предосторожности  следует
принять на случай газовых атак. Энн была слишком молода, чтобы помнить,  как
начиналась Первая мировая война, но она читала о толпах  перед  Букингемским
дворцом,  об  энтузиазме  и   очередях   у   вербовочных   пунктов,   и   ей
представлялось, что все войны должны  начинаться  именно  так.  Она  боялась
войны только из-за своих отношений с Матером, воспринимала войну как  личную
трагедию,  разыгрывающуюся  на  фоне  развевающихся   флагов   и   всеобщего
ликования. Но то, что она увидела,  было  совершенно  иным:  молчащая  толпа
вовсе не ликовала. Здесь царил страх. Бледные лица были обращены  к  небу  с
мольбой, только в этой мольбе не было ничего религиозного: люди ни о чем  не
молили Бога, они лишь страстно желали, чтобы бегущие буквы несли  им  совсем
иные вести. Сообщения застигли их на улице, по дороге с работы, и они стояли
- кто с плоским чемоданчиком, кто с ящиком для инструментов -  перед  рядами
светящихся лампочек, предвещающих беды, которых эти люди не могли  пока  еще
осознать.
   Энн задумалась. Неужели и вправду этот глупый толстяк... и этот парень  с
заячьей губой знают... Ну что ж, сказала она себе, я верю в судьбу. Видно, я
не могу просто вот так взять и уйти и бросить их всех. Все равно я влипла  в
это дело по самую шею. Если б только Джимми был здесь.  Но  Джимми  -  вдруг
вспомнила она с болью - с теми, кто охотится за Вороном, он с теми,  кто  по
другую сторону. А Ворону нужно дать возможность довести до конца свою охоту,
прежде чем его схватят. Она отправилась назад, в театр.
   Мистер Дэвенант - Дэвис - Чамли или  как  там  еще  его  звали  -  что-то
рассказывал. Мисс Мэйдью и Альфред  Блик  уже  ушли.  Многие  девушки  пошли
переодеваться. Мистер Коллиер наблюдал за происходящим и слушал, что говорит
Дэвис, едва скрывая беспокойство: он пытался припомнить, кто же  такой  этот
мистер Дэвис. Мистер Дэвенант -  это  фабрика  шелковых  чулок,  и  он  знал
Коллитропа,  который  был  племянником  человека,  которому  Дрейд  задолжал
крупную сумму денег. С Дэвенантом Коллиер чувствовал себя спокойно, тут  все
было в порядке. А вот Дэвис...  Никакой  уверенности...  Этот  спектакль  не
будет же длиться вечно, и столь же опасно связаться не с теми людьми, как  и
развязаться с теми. Возможно, Дэвис - тот, с кем поссорился Коуэн, или  даже
дядюшка того, с кем Коуэн поссорился.
   Отзвуки ссоры до сих пор мелкой рябью прокатывались  по  узким  коридорам
закулисья провинциальных театров в городках, где  гастролировали  труппы  не
первого класса. Они могли вскоре докатиться и до третьего, и тогда  начнутся
перестановки: кто-то поднимется классом выше, кто-то опустится классом ниже,
кроме тех, которым ниже - некуда. Мистер Коллиер нервно хихикнул и  сверкнул
глазами в жалкой попытке одновременно связаться и развязаться.
   - Мне показалось, кто-то здесь вымолвил слово "обед", - сказала Энн, -  я
проголодалась.
   - Кто первым пришел, того первым и обслужим, - весело отреагировал мистер
Дэвис - Чамли. - Передайте девочкам, мы еще увидимся.  Куда  мы  отправимся,
мисс?
   - Энн.
   - Прелестно, - сказал Дэвис - Чамли. - А я - Вилли.
   - Уверена, вы хорошо знаете город, - сказала Энн, - а я здесь -  новичок.
- Она вышла к рампе, под  яркий  свет,  сознательно:  ей  хотелось  увидеть,
узнает ли ее толстяк; но мистер Дэвис никогда не смотрел на лица. Он смотрел
сквозь  них.  Его  огромная  квадратная  физиономия   освобождала   его   от
необходимости демонстрировать силу при помощи  игры  в  гляделки:  кто  кого
переглядит.   Размеры   этой   физиономии,   само   ее   существование   уже
свидетельствовали о власти и силе, и при виде такого  лица  нельзя  было  не
подумать - как при виде огромного дога, -  какое  же  количество  пищи  -  в
чистом весе - требовалось ежедневно, чтобы поддержать эту форму.
   Мистер  Дэвис  подмигнул  мистеру  Коллиеру,  который  решился  сверкнуть
глазами в ответ, и ответил:
   - О, конечно, я знаю этот город. В каком-то смысле даже могу сказать, что
это я его создал. - И продолжал: - Выбор здесь небольшой. "Гранд-Отель"  или
"Метрополь". В "Метрополе" обстановка более интимная.
   - Тогда пойдем в "Метрополь".
   - К тому же у них подают самый лучший пломбир в Ноттвиче.
   На улице уже не толпился народ; обычные пешеходы и любители рассматривать
витрины; кто направлялся домой, кто - в кино. Энн  подумала:  где-то  сейчас
Ворон? Как я его найду?
   - Не имеет смысла брать такси, - сказал мистер Дэвис, - "Метрополь" прямо
за углом. Вам  там  понравится,  -  повторил  он,  -  обстановка  там  более
интимная, чем в "Гранд-Отеле".
   Но когда "Метрополь" предстал перед ними, трудно было вообразить что-либо
менее располагавшее к интимности: здание из красного  и  желтого  кирпича  с
огромными часами на островерхой башне протянулось вдоль рыночной  площади  и
скорее напоминало вокзал.
   - Похоже на "Отель де Вилль"1 в Париже, правда? -  сказал  мистер  Дэвис.
Видно было, что он очень гордится Ноттвичем.
   По всему фасаду через каждые два окна располагались статуи людей, так или
иначе прославившихся в истории города, - от Робин  Гуда  до  мэра  Ноттвича,
занимавшего этот пост в 1864 году.
   - Люди специально приезжают посмотреть на это здание, - сказал  Дэвис,  -
даже издалека.
   - А "Гранд-Отель"? Как он выглядит?
   - О, "Гранд-Отель", - сказал Дэвис, - это совершенная безвкусица.
   Пропустив вперед, он почти втолкнул ее через  вращающиеся  двери  в  холл
ресторана, и Энн заметила, что швейцар узнал толстяка.  Выследить  Дэвиса  в
Ноттвиче будет не так уж трудно, подумала она, только как найти Ворона?
   Зал ресторана мог бы вместить всех пассажиров океанского лайнера; потолок
опирался на полосатые колонны, серо-зеленые  с  золотом.  По  вогнутой  чаше
потолка, по синему полю были  рассыпаны  золотые  звезды,  созвездия  -  как
настоящие.
   - Это - одна из достопримечательностей Ноттвича, - сказал мистер Дэвис. -
Я всегда оставляю себе столик под Венерой. - Он неловко засмеялся, поудобнее
устраиваясь в кресле, и Энн отметила про себя, что они сидят  вовсе  не  под
Венерой, а под Юпитером.
   - Вам бы надо столик под Большой Медведицей, - сказала она.
   - Ха-ха, отлично сказано, - заметил мистер Дэвис. - Надо это запомнить. -
Он склонился над перечнем вин. - Я знаю, дамы  всегда  предпочитают  сладкие
вина. - И признался: - Я и сам сластена.
   Он сидел, погруженный в изучение меню, ничего больше не видя и не  слыша;
она  его  не  интересовала;  казалось,  в  этот  момент  все  его   интересы
сосредоточились на вкусовых предощущениях; начало было положено: он  заказал
омара. Здесь он был дома, он сам выбрал для себя этот дом:  огромный  душный
храм изысканной пищи; таково было его представление об интимной обстановке -
отдельный столик посреди двух сотен таких же столов.
   Энн думала, он привел ее сюда, чтобы удобнее было  завести  интрижку.  Ей
представлялось, что не так уж  трудно  будет  прийти  к  соглашению  с  этим
мистером Дэвисом, хотя предложенный ритуал несколько напугал  ее.  Пять  лет
гастролей в провинциальных театрах не смогли научить  ее  тому,  как  далеко
можно зайти, не возбудив в партнере желания зайти  еще  дальше,  желания,  с
которым ей будет не так-то легко справиться. И потому она  отступала  всегда
неожиданно, и это было опасно. Над тарелкой с омаром она думала о Матере,  о
надежности, о том, как это замечательно - любить одного человека. Потом  она
подвинулась вперед и под столом коснулась коленкой колена мистера Дэвиса. Он
не обратил внимания, с хрустом разделываясь с омаровой клешней. С  таким  же
успехом он мог бы обедать и в одиночестве. Она почувствовала  себя  неловко,
ею слишком явно пренебрегали. Это казалось  противоестественным.  Она  снова
коснулась его коленом и спросила:
   - Вы чем-то озабочены, Вилли?
   Он  поднял   глаза.   Они   были   словно   линзы   мощного   микроскопа,
сфокусированные на плохо установленной пластине. Он спросил:
   - Что такое? Омар вам нравится, а?
   Толстяк смотрел мимо нее в огро