я, но и удивительно обаятельным и живым человеком; и те,  кто  сейчас
пишет, что их физически воротило от его присутствия, мягко говоря, врут. То,
что, может быть, было правдой о нем в его более  поздние  годы,  которые  он
провел в этой стране, они переносят на его молодость.  Его  интеллектуальное
влияние было просто потрясающим. Он обладал  гораздо  более  широким  кругом
интересов,  нежели  (Джон)  Корнфорд  или  (Джеймс)  Клагман  (два  наиболее
известных партийных активиста среди студентов Кембриджа).  Его  интересовало
все, и, хотя он был весьма упрям и  несговорчив,  не  было  такой  темы  для
разговора, в которой он не высказал бы достаточно интересные и заслуживающие
внимания взгляды. " (121)
   Берджесс использовал все свое влияние, которое он имел на  Бланта,  чтобы
убедить последнего в том,  что  его  долг  -  воплотить  свои  теоретические
марксистские взгляды в практической деятельности на  благо  Коминтерна  -  в
конечном счете КГБ - в международной  борьбе  с  фашизмом.  Суть  аргументов
Берджесса, возможно, точнее всего отражена в сжатом  виде  в  одном  из  его
наиболее любимых отрывков из мемуаров  Клода  Кокберна:  "Наступает  момент,
когда твои поступки должны каким-то образом соотноситься с  твоими  словами.
Это то, что называется "моментом истины". (122)
   Этот момент наступил в начале академического 1933 года,  когда  Берджесс,
воодушевленный  желанием  Генри  проявить  солидарность  с   антинацистскими
"фюнфергруппами", принялся за создание кембриджской "пятерки". Сам  Блант  в
статье, опубликованной им в 1973 году, сделал завуалированную ссылку на этот
поворотный в его карьере момент:
   "Осенью 1933 года  Кембридж  совершенно  неожиданно  оказался  зараженным
марксизмом. Я прекрасно  помню,  когда  это  произошло,  потому  что  я  был
свободен от лекций в  осеннем  семестре  и  находился  в  отпуске,  а  когда
вернулся в январе (1934 года),  обнаружил,  что  почти  что  все  мои  более
молодые друзья стали марксистами и вступили в партию. Кембридж буквально  за
ночь стал другим. " (123)
   Блант не мог тогда открыто сказать  о  том,  как  повлияла  на  него  эта
"трансформация" Кембриджа.  Берджесс  заявил  о  том,  что  "момент  истины"
наступил и что Блант теперь должен был посвятить  свои  силы  тайной  борьбе
Коминтерна претив фашизма. В конце осеннего  триместра  1933  года  Берджесс
навестил Бланта в Риме, где тот проводил часть своего отпуска, остановившись
у Эллиса Уотерхауза, в  то  время  библиотекаря  английской  школы  в  Риме.
Уотерхауз не был посвящен в  дела  Берджесса  и  Бланта.  Тем  не  менее  он
отмечал, что до приезда Берджесса они "никогда не говорили  на  политические
темы. Тем не менее это было  единственным,  о  чем  хотел  говорить  Гай.  В
политике он разбирался превосходно, и Энтони старался от него не  отставать.
"Возможно, именно в Риме, столице фашистской Италии, Берджесс  и  завербовал
Бланта в свою тайную "пятерку", целью которой было содействие  Коминтерну  в
его тайной войне против международного фашизма. (124)
 
   X X X
 
   Помимо Бланта, другим значительным приобретением для "пятерки"  Берджесса
в  ее  начальный  период  действия  стал  Дональд  Маклин,  студент  Тринити
Холл-колледжа, с которым восемнадцать  лет  спустя  ему  пришлось  бежать  в
Москву. Отец Маклина, сэр Дональд Маклин, был пресвитерианским  адвокатом  и
либеральным политиком, шотландцем по происхождению, родившимся в Англии.  Ко
времени своей внезапной смерти в 1932 году  он  был  президентом  Совета  по
образованию  в  национальном  правительстве  Рамсея   Макдональда.   Высокие
моральные принципы, что для сэра Дональда было главным в жизни, привели  его
к мысли направить сына в школу Грешема в Холте, что в Норфолке, чей директор
Дж. И. Экклз каждому вновь прибывшему мальчику  внушал  значимость  "правды,
откровенности и чести, чистоты помыслов, слов и дел, ценности  и  значимости
упорного и  честного  труда".  Чтобы  сохранить  непорочность  и  ограничить
сексуальное экспериментирование подростков в  дневное  время,  карманы  брюк
каждого мальчика зашивались. Один из самых известных учеников школы  Грешема
эры правления Экклза, поэт У. Х. Оден  писал  в  1934  году:  "Самая  веская
причина того, что я выступаю против  фашизма,  это  те  фашистские  порядки,
которые царили у нас в школе".
   Реакция Маклина на эти порядки была менее выразительной. Нет убедительных
оснований утверждать, что он ненавидел (или не очень  сильно  любил)  своего
отца или ту публичную школу, в которой  пришлось  учиться.  Он  выступал  за
школу Грешема на турнирах но регби, победил на конкурсе, который давал право
поступления  в  кембриджский  Тринити  Холл-колледж,  что  было  чуть  менее
престижно, чем заполучить стипендию для учебы в нем, и вышел из стен школы с
абсолютно незапятнанной моральной репутацией. Однако в отличие  от  Филби  и
Берджесса он впервые серьезно познакомился с коммунистическими идеями еще  в
школе.  Норман  Джон  ("Джеймс")  Клагман,  его   школьный   друг,   который
впоследствии стал  членом  политического  комитета  Коммунистической  партии
Великобритании и партийным историком, утверждал, что он стал  коммунистом  в
школе Грешема с целью досадить ее руководству.  Маклин  еще  в  школе  начал
вести двойной образ жизни, скрыв от отца одновременно  то,  что  он  потерял
веру в Бога, и то, что его политические  взгляды  становились  все  левее  и
левее. Если он и не был коммунистом к 1931 году, то  есть  к  тому  времени,
когда стал студентом Тринити Холла, то уж  наверняка  стал  оным  на  первом
курсе.  С  Берджессом,  возможно,  его  познакомил  его   друг   "Клюггерс",
специалист по иностранным языкам из соседнего Тринити-колледжа.  А  "хищник"
Берджесс, не исключено,  стал,  первым  любовником  бисексуального  Маклина.
Принеся  освобождение  Маклину  от   его   сексуальных   проблем,   Берджесс
стремительно продвигался вперед к своим другим завоеваниям. Позже он смеялся
над тем, что "большое,  рыхлое,  белое,  китообразное  тело  Маклина"  могло
вызывать в нем какие-то чувства. На самом  деле  Маклин  был  высок,  смугл,
атлетически сложен и достаточно красив для того, чтобы быть привлекательным,
как и Берджесс, для обоих полов. (125)
   Берджесс  также  избавил  Маклина  и  от   некоторых   его   политических
комплексов. Возможно, именно в течение того осеннего  триместра  1933  года,
незадолго до поездки в Рим  для  встречи  с  Блантом,  Берджессу  и  удалось
завербовать его в свою тайную группу, которой  предстояло  присоединиться  к
тайной войне Коминтерна против международного фашизма. В  ноябре  1933  года
Маклин дал интервью основному студенческому журналу  Кембриджа  "Гранта",  в
котором были весьма любопытные намеки на его  двойной  образ  жизни,  как  в
сексуальном, так и политическом плане. Маклин начал  интервью  с  того,  что
заявил, что личность его тройственна.  После  чего  по  очереди  выступил  в
каждой  из  этих  трех  ролей.  Сначала  в  роли  показного   эстетствующего
гомосексуалиста по имени Сесилы "Как раз влезал в  свои  вельветовые  штаны,
когда ты позвонил... Ты обязательно должен быть у меня  на  нашей  следующей
вечеринке. Будет море чудесных цветов, и все будут одеты, как в сказке... ".
Затем в роли здоровяка Джека, мужика спортивного вида: "Как раз приступил  к
бифштексу в "Поросенке и  свистке",  когда  услышал  твой  вопль.  Собралась
отличная  компашка,  и  вдобавок  здесь  чертовски   красивые   официанточки
(подмигивает)". И, наконец, самое сокровенное в  Маклине,  ужасно  серьезный
студент, увлекающийся марксизмом, по имени Фред: "Чрезвычайно занят  сейчас.
Пытаюсь выяснить, был ли Мидлтон Мюррей (!)  материалистом  или  всего  лишь
диалектиком... Дело вот в чем. Каждый  должен  работать.  Именно  поэтому  я
здесь. " (126)
 
   X X X
 
   "Пятерка" Берджесса, как и некоторые  немецкие  "фюнфергруппен",  которые
стали для нее прообразом, не  имела  постоянного  членского  состава,  и  не
всегда получалось так, что в ее составе было именно пять человек. Одними  из
первых ее членов были, возможно, Алистер Уотсон и Джеймс Клагман. Однако  ни
того и ни другого КГБ не приравнивало к классу таких, как  Филби,  Берджесс,
Блант, Маклин и тот "Пятый", который был завербован в 1935 году.
   Весной 1934 года  Берджесс  поменял  тему  своих  исследований,  и  место
"Буржуазной революции XVII века" заняло "Восстание сипаев". (127)  Но  и  на
эту работу у Берджесса не хватило творческого запала  вследствие  того,  что
его все больше и больше поглощала тайная война против фашизма. В мае, вскоре
после того, как Филби вернулся в Лондон и приехал в  Кембридж,  Берджесс  из
первых рук получил информацию о том,  какие  приключения  пришлось  пережить
Филби при его контактах с подпольем  Коминтерна  в  Вене.  (128)  По  словам
Горонви Риза восхищение Берджесса Филби было "настолько велико,  что  трудно
было понять, на каких объективных данных оно было основано". (129) Возможно,
также в мае, в одном из кафе Ист-энда состоялась первая встреча Берджесса  с
Арнольдом Дейчем, которого, как и Филби, он знал просто  как  "Отто".  (130)
Берджесс написал Филби письмо, в котором проинформировал о своих успехах  по
вербовке. Филби, по его словам, "ответил и поздравил его". (131) Летом  1934
года, с одобрения Дейча Берджесс посетил Германию и Россию  в  сопровождении
оксфордского коммуниста  Дерека  Блейки  (впоследствии  погибшего  во  время
Второй мировой войны). Поездка в Германию проходила в  драматическое  время.
Не успели они  обсудить  с  одним  молодым  немецким  коммунистом  возможные
способы бегства в Россию, как услышали отзвуки ружейной стрельбы.  Это  было
30 июня 1934 года - "ночь длинных ножей", в течение  которой  Гитлер  сводил
счеты со своими соперниками по нацистской партии. (132)
   По словам одного из своих доверенных ЛПК, Берджесс за время своего визита
в Москву встретился с Пятницким, заведовавшим Отделом  международных  связей
Коминтерна, и Бухариным, бывшим председателем Коминтерна. (133) Эта  поездка
еще больше убедила его в том, что он  работает  на  Коминтерн,  который  вел
тайную войну против международного фашизма. Но по  возвращении  Дейч  убедил
его в том, что для того чтобы вести тайную войну, ему, как Филби, необходимо
уйти в подполье и порвать все  видимые  связи  с  Коммунистической  партией.
Берджесс справился с этим, но, на взгляд его друзей, несколько эксцентрично:
он поставил Сталина в один рад с фашистскими диктаторами;  определив  фашизм
как "предвестник будущего". Даже на тайных собраниях "Апостолов" он  скрывал
свои политические убеждения:
   "Какую бы идею ни обсуждали, у него всегда были наготове удачная  цитата,
забавный анекдот, неприличное сравнение  или  уничижающе  находчивый  ответ.
Если в обществе обсуждался  политический  вопрос,  он  предпочитал  говорить
такими метафорами, смысл которых был мало понятен. Если его прямо  призывали
высказать свои убеждения, он выкатывал свои яркие голубые глаза и, посмотрев
на бросившего  вызов  своим  обезоруживающе  улыбающимся  взглядом,  начинал
говорить о чем-то совершенно другом. " (134)
   Добившись от Берджесса согласия использовать по  крайней  мере  некоторые
принципы работы агента НКВД, Дейч также убедил его отказаться от рада  идей,
входивших в его первоначальный план создания ячейки  Коминтерна,  задуманной
как имитация немецких "фюнфергруппен". С каждым  завербованным  в  Кембридже
вели индивидуальную работу сначала Дейч, а затем Малый. (135) Тем  не  менее
Берджесс выказывал полное  пренебрежение  ортодоксальными  принципами  этого
ремесла,  по-прежнему  рассматривая  агентурную  работу  как  что-то   вроде
общественной нагрузки,  выполняемой  совместно  с  друзьями.  Как  признался
позднее Филби, "именно Берджесс настаивал на поддержании  связи  между  нами
всеми". (136) Именно эта настойчивость почти  что  привела  в  1951  году  к
провалу Филби. (137)
   По подсказке Дейча Дональд Маклин оборвал, в то же время что и  Берджесс,
все свои связи с Коммунистической партией. После сдачи с отличием  выпускных
экзаменов академического курса иностранных языков в июне 1934 года, желанием
Маклина было или  поехать  в  Советский  Союз  преподавать  английский,  или
остаться в Кембридже и приступить к работе над  докторской  диссертацией  по
философии.  Темой  своей   диссертации   он   видел   "марксистский   анализ
деятельности Джина Келвина и подъем буржуазии". Вместо этого летом он сказал
матери, что  собирается  попробовать  поступить  на  службу  в  Министерство
иностранных дел. Леди Маклин была рада этому, но поинтересовалась у сына, не
помешают ли его намерению его коммунистические убеждения. "Ты, должно  быть,
сочтешь, что верчусь, как флюгер, - ответил тот, - но  дело  в  том,  что  я
недавно отошел от всех этих дел. " Почти весь  следующий  год  он  провел  с
репетитором, жившим недалеко от Британского музея, готовясь к экзаменам  для
поступления на службу в  министерство,  которые  должны  были  состояться  в
августе 1935 года. Сдал он их блестяще. Позднее Маклин рассказывал,  как  во
время  последнего  собеседования  его  спросили  о   его   "коммунистических
взглядах", проявившихся в Кембридже:
   "Передо мной тут же встал вопрос: солгать или нагло выкрутиться? Я  решил
нагло выкрутиться. "Да, - сказал я, - у меня были такие взгляды, и я еще  не
до конца от них избавился". Думаю, им понравилась моя честность, потому  что
они  закивали,  потом  посмотрели  друг  на  друга   и   улыбнулись.   Затем
председатель сказал: "Спасибо, на этом все, господин Маклин". (139)
   Когда в октябре 1935 года Маклин впервые  переступил  порог  Министерства
иностранных дел  в  качестве  нового  члена  Ее  Величества  дипломатической
службы, он стал первым из "великолепной пятерки", кому удалось прорваться  в
коридоры власти.
   У  Берджесса  ушло  больше  времени  на  то,  чтобы  получить  доступ   к
государственным тайнам. К  концу  1934  года  его  исследовательская  работа
застопорилась, и он решил уйти из Тринити-колледжа. Первой работой,  которую
ему удалось получить после Кембриджа, была  работа  в  качестве  финансового
советника матери его друга по Тринити и соратника по  обществу  "Апостолов",
Виктора Ротшильда, позднее лорда Ротшильда. Задачей, рассчитанной  на  более
длительный период, было проникновение в коридоры власти, по  возможности,  в
Секретную разведывательную службу, о чем часто шел  разговор  на  регулярных
встречах Берджесса с Дейчем в кафешках Ист-энда. (140) С этой целью Берджесс
приступил к эксплуатации, "циничной и сознательной... своего  старого  круга
мальчиков", пустив в ход при этом все свое огромное обаяние, однако, как  он
позже признался, "никогда не  боялся  и  рук  замарать".  (141)  Похоже,  он
предпринял попытку, правда, неудачную, получить  место  в  Исследовательском
управлении Консервативной партии, возглавлявшемся сэром Джозефом Бол  л  ом,
бывшим главой Отдела по расследованиям МИ5 и ближайшим  советником  будущего
премьер-министра Невилла Чемберлена. (142)
   Тем не менее к концу 1935  года  Берджесс  становится  личным  помощником
молодого  члена  парламента  от  Консервативной   партии,   гомосексуалиста,
капитана "Джека" Макнамары, которого, как считал Риз, "учитывая  его  крайне
правые политические взгляды... вполне можно было бы  назвать  фашистом".  "О
своем работодателе Гай говорил добродушно-презрительно; он опять был в своей
роли Фигаро - слуги, который на самом деле был хозяином... ". Фигаро  и  его
работодатель совершили несколько поездок в нацистскую Германию с целью сбора
информации, которые, по словам Берджесса,  в  большей  степени  состояли  из
отчаянных проделок с сочувствующими гомосексуалистами из Гитлерюгенда. (143)
Берджесс наладил великолепные контакты  с  представителями  континентального
"гоминтерна". Главным среди них был  Эдуард  Пфейфер,  начальник  канцелярии
Эдуарда Даладье, министра обороны Франции с января 1936 по май 1940  года  и
премьер-министра с апреля 1938 по март 1940-го. Друзьям Берджесс рассказывал
мрачные истории о том, как "он, Пфайфер и еще два члена  кабинета  министров
Франции... провели вместе вечер в одном из мужских борделей Парижа. Распевая
песни и весело смеясь, они танцевали вокруг стола, к которому  был  привязан
обнаженный мальчик, которого они стегали кожаными хлыстами". (144)
   В отличие от Филби, Берджесса и Маклина, у Бланта не  было  необходимости
создавать себе образ человека с правыми политическими взглядами. Он  никогда
не был воинствующим и активным коммунистом, и в его прошлом не  было  ничего
такого, что следовало бы скрывать. Его наполненный марксизмом концептуализм,
характерный для его критических  работ  по  искусству  30-х  годов,  казался
слишком  отдаленным  как  от  мира  большой   политики,   так   и   полемики
теоретиков-сталинистов. Тем не менее один  ведущий  критик-марксист  обвинил
Бланта, возможно, незаслуженно  в  том,  что  тот  пытался  деполитизировать
историю искусства и подходил к ней  с  "формалистических  и  безнравственных
позиций". Основная посылка Бланта, провозглашенная им в 30-е годы,  состояла
в том, что искусство не может быть отделено от общества:
   "Произведения искусства создаются художниками; художники -  те  же  люди;
люди живут в обществе, и взгляды людей в  значительной  степени  формируются
под влиянием того общества, в котором они живут. Таким образом, произведения
искусства нельзя рассматривать с исторической  точки  зрения,  разве  что  с
человеческих и в конечном счете социальных позиций. "
   После поездки в 1935 году в Россию его марксистские симпатии,  находившие
свое выражение в критических статьях по искусству  в  журнале  "Спектейтор",
становятся все более явными. "Интеллектуал больше не боится, - утверждал он,
- признаться в том, что его интересуют практические дела в мире, а коммунизм
настолько же интересен, как  кубизм".  Он  продолжал  призывать  к  созданию
союзов художников и превращению музеев из  дворцов  развлечений  в  классные
комнаты. (145) Возможно, именно после поездки в Россию  начались  регулярные
встречи Бланта с Арнольдом Дейчем. Дейч уговорил Бланта, критика-радикала  в
мире искусства, сделать вид, что он абсолютно не интересуется делами партии.
Майкл Стрейт, молодой американский экономист из Тринити-колледжа, вступивший
в марте  1936  года  в  общество  "Апостолов",  пришел  к  выводу,  послушав
выступления  Бланта  на  заседаниях  общества,   что   тот   "абсолютно   не
интересуется политикой". Только в начале 1937 года,  когда  Блант  попытался
завербовать его в качестве советского  агента,  тот  понял,  как  он  в  нем
ошибался. (146)
 
   X X X
 
   Самым важным агентом, завербованным Блантом, был "Пятый"- Джон Кэрнкросс,
студент Тринити-колледжа. Вместе с Филби, Берджессом, Блантом и Маклином  он
был известен Центру как член "великолепной пятерки",  самой  сильной  группы
заграничных агентов за всю историю  КГБ.  Однако,  если  бы  не  гипотезы  о
заговоре,  сопровождавшие  сэра  Роджера  Холлиса  на  протяжении  всей  его
карьеры, не другие ложные следы, сбившие с толку  многие  издания,  начавшие
охоту за иностранными агентами в  80-х,  Кэрнкросс  был  бы  разоблачен  как
"Пятый"  еще   до   того,   как   появились   неопровержимые   свидетельства
Гордиевского. И хотя он  был  публично  изобличен  последним  из  пяти,  ему
удалось  проникнуть   в   гораздо   большее   число   коридоров   власти   и
разведывательных служб, чем остальные четверо. Не прошло и десяти лет  после
окончания Кембриджа, как он поочередно служил в Форин Оффисе,  казначействе,
личной   канцелярии    министра    правительства,    школе    шифровальщиков
правительственной связи и  Секретной  разведывательной  службе.  Гордиевский
вспоминал, что Дмитрий Светанко, бывший тогда начальником Британского отдела
Первого главного управления КГБ, отзывался  о  Кэрнкроссе