лина, да ты подумай, что говоришь, при Наполеоне тебя и на  свете
не было.
   - Подумай? Да коли подумать, то я и при татарах жил, при самом Мамае.

   МАМАЙ
 
   Видишь ножик, которым лучину щиплют? Я его из Мамаевой шашки сам  пе-
рековал.
   Эх, был у меня бубен из Мамаевой кожи. Совсем особенный: как  в  него
заколотишь, так и травы, и хлеба бегом в рост пустятся.
   Коли погода тепла да солнышко, да утречком в  Мамаев  бубен  колотить
станешь, вот тут начнут расти и хлеба, и травы. К  полдню  поспеют  -  и
жни, молоти, вечером хлеб свежой пеки. А с утра заново выращивай,  вече-
ром опять новый хлеб. И так каждый теплый день. Только анбары набивай да
кому надо уделяй.
   А ты говоришь - не жил в то время! Лучше слушай,  что  расскажу,  сам
поймешь: не видавши не придумать. Мамай, известно дело, басурманин  был,
и жон у него цельно стадо было, все жоны как бы  двоюродны,  а  настояща
одна Мамаиха. Мне она по ндраву пришлась: пела  больно  хорошо.  Бывало,
лежим это на полатях, особенны по моему указанию в Мамаихином шатру были
построены. Лежим это, семечки щелкам и песню затянем.  Запели  жалостну,
протяжну. Смотрю, а собака Кудя... Вишь, имя запомнил, а ты  не  веришь!
Так сидит эта собака Кудя и горько плачет  от  жалостной  песни,  лапами
слезы утират. Мы с Мамаихой передохнули, раз-веселу завели. Кудя встрях-
нулась и плясом пошла.
   Птицы мимо летели, остановились, сердечны, к нашему пенью прибавились
голосами. Даже Мамайка - это я Ма-мая так звал - сказывал не однажды:
   - И молодец ты, Малина, песни тянуть. Я вот никакой силе не покорюсь,
а песням твоим покорен стал.
   Надо тебе про Мамая сказать, какой он был, чтобы убедить тебя, что  в
ту пору я жил. Я тако скажу, что ни в каких книгах не написано, только у
меня в памяти.
   К примеру, вид Мамаев: толстой-претолстой, живот на подпорках, а под-
порки на колесиках. Мамай ногами брыкнет, подпорки на колесиках покатят,
будто лисапед особого манеру.
   Ну кто тебе скажет про Мамаевы штаны? А таки были  штаны,  что  одной
штаниной две деревни закрыть МО.ЖНО было.
   Вот раз утресь увидал я с полатей: идет на Мамая флот турецкой, Мамай
всполошился. Я ему и говорю: - Стой, Мамай, пужаться! С турками я справ-
люсь. Вытащил я пароходишко, с собой был прихвачен на всякой  случай.  И
пароходишко немудрящий - буксириш-ко, что лес по Двине тащит.
   Ну, ладно. Пары развел, колесом кручу, из трубы дым пустил  с  огнем.
Да как засвищу, да на турок!
   Турки от страху паруса переставили и домой без оглядки!
   Я ход сбавил .и тихо по морю еду с Мамаихой. Ры бы в  переполох  взя-
лись. Они, известно, тварь бессловесна, а нашли-таки говорящу рыбу  Выс-
тала говоряща рыба и спрашиват:
   - По какому такому полному праву ты. Малина,  пароход  пустил,  когда
пароходы еще не придуманы?
   Я объяснил честь честью, что из нашего уемского времени с собой прих-
ватил. Успокоил, что вскорости домой ухожу.
   Прискучило мне Мамая терпеть. Я ему и говорю: - Давай, кто кого пере-
чихнет. Я буду чихать первый. Согласился Мамай, а на чих он здоров  был.
Как-то гроза собралась. Тучи заготовку сделали. Большущи, темня-щи.  Вот
сейчас катавасию начнут.
   А Мамай как понатужился, да полно брюхо духу набрал, да  как  чихнет!
Тучи котора куды. И про гром и про молнию позабыли.
   Ну, ладно, наладился я чихать, а Мамай с ордой собрался в одно место.
Я чихнул в обе ноздри земля треснула. Мамай со всем войском провалился.
   Мне на пустом месте что сидеть. Одна головня в печке тухнет, а две  в
поле шают.
   Пароходишко завел да прямиком до Уймы. Городов в тогдашне время  мало
было, а коли деревня попадалась, подбрасывало малость.
   Остался у меня на память платок Мамаихин, из его сколько рубах я  из-
носил, а жона моя сколько сарафанов истрепала.
   Да ты, гостюшко, домой не торопись, погости. Моя баба и  тебе  рубаху
сошьет из Мамаихинова платка. Носи да встряхивай - и стирать не надо,  и
износу не будет, и мне верить будешь.
 
   МИНИСТЕР НА ОХОТЕ
 
   Пошел я на охоту, еды всякой взял на две недели. По дороге присел  да
в одну выть все и съел. Проверил боевы припасы - а всего  один  заряд  в
ружье. Про одно помнил - про еду, а про друго позабыл - про стрельбу.
   Ну, как мне, первостатейному охотнику, домой ни с чем идтить?  Переж-
дал в лесу до утра.
   Утром глухари токовать почали, сидят это рядком. Я  приладился  -  да
стрелил.
   И знашь, сколько? Пятнадцать глухарей да двух зайцев одной пулей!  Да
еще пуля дальше летела да в медведя: он к малиннику пробирался.
   Медведя, однако, не убило, он с испугу присел и медвежью  болезнь  не
успел проделать - чувства потерял! Я его  хворостинками  прикрыл,  стало
похоже на муравейник и вроде берлоги.
   Глухарей да зайцев в город свез, на рынке продал. А в город  министер
приехал. Охота ему на медведя сделать охоту.
   Одиновы министер уже охотился. Сидел министер в вагоне, у  окошка  за
стенку прятался. Медведя к вагону приволокли, стреножили, намордник  на-
дели. Ружье на подпорку приладили. Министер-охотник за шнурочек из ваго-
на дернул да со страху на пол повалился. А потом сымался с медведем уби-
тым. В городу евонну карточку видел.
   Министер вроде человека был и пудов на двенадцать. Как раз для  сало-
топенного завода.
   Вот этому "медвежатнику" я медведя и посватал. Обсказал, что уже убит
и лежит в лесу.
   Ну, всех фотографов и с рынку и из городу согнали, неустрашимость ми-
нистеровску сымать. К медведю прикатили на тройках. Министер в  троешный
тарантас один едва вперся. Вот вытащился "охотник"! А наши  мужики  чуть
бородами не подавились - рот затыкали, чтобы хохотом не треснуть. Взгро-
моздился министер на медведя и кричит: - Сымайте!
   А я медведя скипидаром мазнул по тому самому месту. Медведь как взре-
вет, да как скочит!
   Министера в муравьину кучу головой ткнуло. Со страху у министера мед-
вежья болезнь приключилась. Тут и мы, мужики, и  фотографы  городски,  и
прихвостни министеровски - все впокаточку от хохоту, и ведь цельны сутки
так перевертывались: чуть передохнем, да как взглянем - и сызнова впока-
точку!
   А медведь от скипидару да от реву министерсково, да от нашего  хохоту
так перепугался, что долго наш край стороной обходил.
   А на карточках тако снято, что и сказывать не стану. Только с той по-
ры как рукой сняло: перестали министе-ры к нам на охоту приезжать.
 
   ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫЙ ПЕРВОПУТОК
 
   Еще скажу, как я в первой раз поехал по железной дороге.
   Было это в девяносто... В том самом году, в кольком старосты  Онисима
жопа пятерню принесла, и все парней, и имя им дала всем на одну букву  -
на "мы" Митрий, Миколай, Микифор, Микита да Митрофан. Опос-ля,  как  вы-
росли, разом пять в солдаты пошли. А опосля солдатчины  староста  Онисим
пять свадеб одним похмельем справил.
   Так вот в том самом году строили железну дорогу из Архангельска в Во-
логду.
   А наши места, сам знашь, - топь да болото с провалами. Это теперь об-
сушили да засыпали.
   Анженеры в городу в трахтирах - вдребезги да без просыпу. В  те  поры
анженеры мастера были свои карманы набивать да пить, ну, не все таки бы-
ли, да другим-то мало почету было.
   По болотной трясине-то видимость дороги сладили  и  паровоз  пустили.
Машинист был мой кум, взял меня с собой.
   Сам знашь,  всякому  интересно  по  железному  первопутку  прокатить.
Свистнули - поехали!
   Только паровоз на болотну топь ступил, под нами за-оседало, да тпрук-
нуло, да над головами булькнуло!
   И летим это мы скрозь болота и скрозь  всю  землю.  Кругом  тьма  зе-
мельна, из паровоза искорки сосвечива-ют да тухнут в потемни  земельной,
да верстовы столбы мимо проскакивают.
   И летим это мы скрозь болота и скрозь всю  землю.  Спереди  свет  за-
мельтешил. "Что тако?" - думаем.
   А там Америка! Мы землю-то паровозным разбегом наскрозь проткнули  да
и выперли в самой главной город американской. А там на  нас  уже  расчет
какой-то заимели. Выстроили ворота для нас со флагами да со всякими при-
басами. И надписано на воротах:
   "Милости просим гостей из Архангельского, от вас к нам ближе, чем  до
Вологды". Музыка зажариват.
   Гляжу, а у ворот американски полицейски. Я по своим знал, что это та-
ко. По сегодень спина да бока чешутся.
   Слова никому не сказал. Выскочил, стрелку перевернул, да тем же мане-
ром, скорым ходом, - в обратный путь.
   А железну дорогу, с которой провалились, по которой  ехали,  веревкой
прицепил к паровозу, чтобы аме риканцы к нам непоказанным путем не пова-
дились ездить. Выскочили на болото. Угодили на кочку. Паровоз размахался
- бежать ему надобно. Мы его живым манером на дыбы подняли. А на двух-то
задних недалеко уйдешь, коли с малолетства приучен на четырех бегать.
   Строительно начальство нам по ведру водки в награду дало, а  себе  по
три взяло.
   Паровоз вылез - весь землей улеплен, живого места нет. Да  что  паро-
воз! Мы-то сами так землей обтяпались, что на вид стали как черны идолы.
   Счистил я с себя землю, в горшок склал для памяти о скрозьземном  пу-
тешествии. В землю лимонно зернышко сунул. Пусть, думаю, земля не  даром
стоит.
   А зернышко расти-порасти да деревцом выросло. Цвести  взялось,  пахло
густо.
   Я кажинной день запах лимонной обдирал, в туесье складывал. По дерев-
не раздавал на квас. В городу ли монной дух продавал на конфетну фабрику
и в Москву отправлял, - выписывали. Вагоны к самому моему дому  подходи-
ли, я из окошка лимонной дух лопатой нагружал да на вагонах адрес надпи-
сывал: разны фабрики выписы вали-то.
   Года три цвел цветок лимонной. Подумай на ми лость, сколь долго  один
цветок держаться может! Прошло время - поспел лимон, да всего один. Стал
я чай пить с лимоном. Лимон не рву. Ведро поставлю, сок выжму, и пьем  с
чаем всей семьей.
   Так вот и пили бы до самой сей поры. И всего неделя кака прошла,  как
моя баба лимон-то сорвала.
   У жониной троюродной тетки, у сватьи племянницына подруженька  взамуж
выдавалась, а до лимонов она страсть охоча. Дак моя-то жона безо всякого
спросу у меня сорвала лимон', она как присвоя свадебничала, на приносном
прянике и поднесла невесте.
   Видел, в горнице у окошка стоит лимонно деревцо? Оно само и есть. Да-
вай сделаем уговор такой: как зацветет мой лимон, я тебе, гостюшко,  ли-
монного запаху ушат пошлю. ДРОВА
   Памяти вот мало стало
   Друго и нужно дело, а из головы выраниваю. Да вот поехал я за дровами
в лес. Верст эдак пят надцать проехал, хватился - а топора-то нет!  Хоть
порожняком домой ворочайся, - веревка одна. Ну, старый конь  борозды  не
портит. А я-то что? И без топора не обойдусь?
   Лес сухостойник был. Я выбрал лесину, кинул  веревку  на  вершину  да
дернул рывком. Выдернул лесину Пока лесина падала,  сухи  ветки  обломи-
лись. Кучу надергал, на сани навалил, сказал Карьку:
   Вези к старухе да ворочайся, а я здесь подзаго-товлю!
   Карька головой мотнул и пошел.
   А я лег поудобней. Лежу да на лесины веревку накидываю. И  так,  лежа
да отдыхаючи, много лесу на валил.
   Карька до потемни возил С последним возом и я домой пришел.
   Баба то моя с ног сбилась, дрова сваливала да уклады вала. А я  выот-
дыхался.
   Баба захлопотала, и самовар скорей согрела, и еду на стол  поставила.
Меня, как гостя, угощат за то, что много дров заготовил.
   С того разу я за дровами завсегда без топора езжу Только табаком  за-
пасаюсь, без табаку день валяться трудно.
 
   УГОЛЬНО ЖЕЛЕЗО
 
   Запонадобилось моей бабе уголье, и чтобы не по купно, а своежжено.  Я
было попытал словом оттолк нуться.
   - Не робята у нас, хватит с нас, робята будут сами добудут.
   Баба взъерошилась. На всяки лады, на всяки манеры меня изругала.
   - Семеро на лавке, пять на печи, ему все еще мало! Я от шума, от  жо-
ниной ругани подальше. Из избы выбрался, сел, подумал о работе  и  разом
устал. Отдох нул, про работу вспомнил - опять устал. Так до пол  ден  от
несделанной работы отдыхал. Время обеденно, жона меня кличет' -  Старик,
уголье нажег? - Нажгу ужо!
   За подходящим материалом надо в лес идти, а мне неохота.  Я  осиннику
наломал - тут под рукой рос, кучу наклал, зажег.  Горит,  чернет,  а  не
краснет. Како тако дело? Водой плеснул - созвенело, в руки взял -  желе-
зо. Я из осинника всяких штук хозяйственных настругал самоварну трубу, и
кочергу, и вьюшки, заслонки, и чугун ки, и  ведра,  лопату,  ухваты.  Ну
всяку полезность обжег жоне принес, думал будет  сыта.  А  жона  обновки
уголь но-железны заперебирала, языком залопотала'
   Поди скоро, старик, нажги, принеси щипцы, граб ли да  вилы,  железной
поднос, на крышу узорный обнос сковородки, листы да гвоздей  не  забудь,
новы скобы к избя ным и к банным дверям, да флюгарку с трещоткой, обручи
на ушат, рукомойник, лоханку, пуговицы к сарафа ну, пряжки к кафтану.  Я
отдохну, снова придумывать начну. Иди, жги, поворачивайся!
   Я свернулся поскоре, пока баба не надумала чего несу разного. Все  по
бабьему говоренью нажег, к избе приволок.  Все  очень  железно  и  очень
угольно.
   Кабы тещина деревня была на этом берегу, ушел бы, там чаю напился бы,
блинов, пирогов, колобов наелся бы. И так всего, о чем подумал, захотел,
что придумал мост через реку построить и к теще в гости идти.
   Обжег большущу осину со столб ростом. Столб этот в берег вбил, начало
мосту сделал. Сел около, соображаю: какой меры, какого  вида  штуки  для
моста обжигать?
   Анжинер царской налетел на меня, криком пыль поднял.
   По какому полному праву зачал мост строить, ковды я, анжинер казенный
царской, плана еще не составил и денег на постройку не  пропил?  Строить
перестать, столб убрать! Я ему в ответ:
   Не туго запряжено, можно и вобратно повернуть, а  столб  дергать  мне
неохота.
   Столб-то хошь и из осины, да железной, его не срубишь, нижний конец в
земле корни пустил, его не выдернешь. Бились-бились, отступились. Весной
столб Уйму спас.
   Вот как дело было. Вода заподымалась, берег за подмывало. Гляжу - де-
ло опасно. Уйму смоет и на друго место  унесет.  На  новом  необсиженном
месте ловко ли си деть будет? Я Уйму веревкой обхватил, к столбу прихва-
тил накрепко.
   Наша Уйма вся была в одном месте, дома кругом  стояли.  Из  окошек  в
окошки все было видать, у кого что делают, кто что стряпат, варит. Быва-
ло, кричат через улицу: "Марья, щи кипят, оттащи от огня" Друга  кричит:
"Дарья, тащи пироги, смотри - пригорят!" Согласно жили. Все  у  всех  на
виду. Водой Уйму подмыло и с места сдернуло! Веревка  деревню  удержала,
по берегу вытянула. Так и теперь стоит. Не веришь - сходи проверь.  Пока
с одного конца до другого дойдешь, не раз ись захошь.
 
   С ПРОМЫСЛОМ мимо чиновников
 
   В старопрежно время над нами, малограмотными, всячески измывались  да
грабили. К примеру скажу приходили мы с промысла и чуть к берегу  прича-
лива ли чиновники да полицейски  уж  статьи  выписывали  и  сосчитывали,
сколько взять:
   Приходно. Проходно. Причально. Привально. Грузово. Весово.
   Это окромя всяких сборов, поборов, налогов да взяток. И мы свои изво-
роты выдумывали.
   Раз акулу добыли. Страшенна, матеруща, увязалась за нами. Акула в мо-
ре, что щука в реке, что урядник в деревне. Щуку ловим на крючок и акулу
на крючок. На щуку крючок с вершок, а на акулу крючище сладили аршин де-
сять, для крепости с якорем запустили.
   Акула дожидалась, разом хапнула и попалась! Сала настригли полнехонек
пароход, все трюмы на били и на палубе вровень с трубой навалили.  Шкуру
акулью за борт пустили.
   Налетел шторм. Ревет, шумит, море выворачиват! А мы  шкурой  от  бури
загородились, нас и не качат. Едем, чай пьем, песни распевам, как в гос-
тях сидим.
   К городу заподходили. Жалко стало промысел в  чи  новничью  ненасытну
утробу отдавать.
   Мы шкурой акульей пароход накрыли и перевернули кверху  килем.  Едем,
как аварийны, переоболоклись во все нежелобно, староношено.  Лица  кислы
скорчили, видать, что в бурю весь живот потеряли. Ну, мы-то мы, про  нас
неча и говорить, а пароход-то, пароход-то, подумай-косе! Ведь как  смыс-
лящий, тоже затих, машину пустил втихомолку.
   Нам страховку выдали и вспомоществование посулили. Посулить-то  посу-
лили, да не дали, да мы не порато и ждали.
   Проехали с промыслом мимо чиновников - само опасно  это  место  было.
Пароход перевернули, он и заработал в полный голос, и винтом шум поднял,
и засвистел во все завертки!
   Сало той акулы страсть како скусно было. Мы из того сала колобы пекли
и таки ли сытны колобы, что мы стали впрок наедаться. И так  ведь  было:
колоб съешь - два месяца сыт!
   У нас парень один - гармонист Смола - наелся на год разом. И  показы-
вался ездил по ярманкам. Сделали ему ящик стеклянный с дырочкой для воз-
духу.
   Смолу смотрели, деньги платили, а он на гармони нажаривал. И все  без
еды, и ись не просит, и из ящика не просится. Учены всяки наблюдения де-
лали: и как дышит, и как пышет.
   Попы Смолу святым хотели сделать и доход обещались пополам делить, да
Смола поповского духу стеснялся.
   Год попоказывался, полну пазуху денег накопил и  устал.  Сам  посуди,
как не устать: глядят да глядят, до кого хошь доводись - устанет.
   Мне эти колобы силу давали. Жона стряпат да печет, а я ем да ем. Жона
только приговариват:
   - Не в частом виданьи еки колобы, да в сытом еданьи. Ешь, ешь,  муже-
нек, я сала натоплю, да еще напеку!
   Наелся я досыта. И така сила стала у меня, что пошел на железну доро-
гу вагоны переставлять, работал по составу составов. Вагоны одной  рукой
подымаю и куды хошь несу. Составы одноминутно составлял.
   Раз слышу: губернатор с чиновниками идет и слова выкидыват таки:
   - Потому это я ехать хочу, что с кажной версты получу прогоны за две-
надцать лошадей, доходно дело мне ездить, еда и проезд готовы.
   "Ох, ты, - думаю, - прогоны получит, а деньги с кого? Деньги с нас, с
мужиков да с рабочих".
   Стал свору губернаторских чиновников считать и в уме держу, что  вся-
кому прогоны выплатят.
   Слышу пенье-завыванье. Заголосили  голоса  пронзительны,  а  за  ними
толсты зарявкали. Я аж присел и повернулся.
   К поезду архиерей идет, его монашки подпирают и визжат скрозь уши. За
монашками дьякона-басищи, отворят ротищи, духу наберут, ревом  рыгнут  -
так земля стрясется.
   Монашки все кругленьки, да поклонненьки, буди куры-наседки, идут,  да
клюют, и без устали поют. Чиновники индюками завыступали перед  монашка-
ми. А я все счет веду: архиерею опять за двенадцать лошадей, монашки  да
дьякона тоже взять не опоздают.
   Вот дождал, ковды все в вагон залезли. Хватил тот вагон да в  лес,  в
болото снес с губернатором, с архиереем и со всей ихней сворой.
   Сам скоре домой, чаю горячего с белыми калачами напился, и сила  про-
пала. От чаю да от калачей белых человек слабнет. Для того  это  сделал,
чтобы по силе меня не разыскали.
   Губернатор да архиерей с сопровожатыми из вагона  вылезли,  в  болоте
перемазались, в частом лесу одежу оборвали. До дому  добрались  в  таком
виде, что друг на дружку не оглядывались. В тот раз и  за  прогонами  не
поехали.
 
   СВОЯ РАДУГА
 
   Ты спрашивать, люблю ли я песни? - Песни? Без песни, коли хошь знать,
внутрях у нас потемки. Песней мы свое нутро проветривам, песней мы себя,
как ланпой, освещам.
   Смолоду я был песенным мастером, стихи плел. Девки в песенны плетенки
всяку ягоду собирали.
   Песни люблю, рассказы хороши люблю, вранье не терплю! Сам знать,  что
ни говорю - верно, да таково, что верней и искать негде.
   Раз ввечеру повалился спать на повети и чую: сон  и  явь  из-за  меня
друг дружке косье мнут. Кому я достанусь? Сон норовит облапить всего,  а
явь уперлась и пыжится на ноги поставить.
   Мне что? Пущай в себе проминаются. Я тихим манером да  в  сторону,  в
ту, где девки песни поют.
   Мимо песня текла широка, гладка. Как тут устоишь? Сел на песню, и по-
несло, и вызняло меня в далекой вынос.
   Девки петь перестали, по домам разошлись, а меня несет выше  и  выше.
Куды, думаю, меня