ажника на месте не было. Людвиг Иванович
втолкнул старушек в муравейник, а сам бросился к Нюне. Схватив ее за руку,
он выволок Нюню из круга. Вход, однако, уже загораживал стражник. Почти не
сбавляя скорости, с Нюней на спине, Людвиг Иванович коснулся своей
антенной антенны сторожевого и со словами "Тюнь! Сезам, откройся!" вбежал
в муравейник.


                                   Ура!


  Тихая стояла, положив на плечи, как коромысло, муравьиную антенну, и
смотрела в главный тоннель, где в розовом свете их фонариков проносились,
как темные блестящие машины, муравьи.
  - Во тьме кромешной, - бормотала она. - И голов не переломають! И все
ташшуть! И все ташшуть! Я наживала, а оне ташшуть! Штоб оне лопнули,
проклятушшие!
  - Скажите спасибо, что тащут! Было бы в вашем доме голодно, нас бы так
легко не пустили в муравейник. Муравейник сыт-сытехонек, а сытый он
гораздо спокойнее и доверчивее!
  Говоря это, Людвиг Иванович водил по стенам тоннеля лучом фонарика. Что ни
говори, это не походило ни на что человеческое. И не только потому, что на
укрепление стен здесь пошли самые разные материалы: глина, камешки,
песчинки, щепки, стеклышки, соломинки. Все это для путешественников,
которые сами были не больше муравьев, выглядело как бетонные плиты,
каменные глыбы, бревна, балки. Были и какие-то материалы, которые
напоминали то фанеру, то железо, а то и вовсе ни на что не походили.
Человек, если у него мало материала, тоже строит иногда хибары из чего
придется - из досок, фанеры, заржавленных листов железа. Но эти хибары и
дребезжат, и холодно в них. Здесь же все было сцементировано, скреплено
каким-то неведомым раствором. Путешественники знали, что находятся глубоко
под землей, и не только под землей, но и под непредставимо громадным
домом. И все-таки не было ни холодно, ни душно. Было, правда, влажно, но
откуда-то веяло свежим воздухом и теплом. К запаху же, кисловато-острому,
они уже начали привыкать, и он их не раздражал, как вначале.
  Бабушка Тихая, сняв с плеч антенну-коромысло, подошла ближе к стенке,
принюхалась и поколупала.
  - Вы, оказывается, тоже любознательны, - сказав Людвиг Иванович.
  - Я не лунознательная, - сердито фыркнула Тихая. - Ето, кому делать
нечего, лупятся. А я крепость пробую. Скоро, чай, как хватются нас, така
бомбежка пойдеть, што надо проверить бомбоубежище.
  Людвиг Иванович нахмурился. Он и сам боялся, что в поисках их начнут вдруг
пол взламывать. Мало ли что придет в голову людям, ошарашенным
исчезновением сразу пяти человек. Нужно было уходить вглубь. Да и Фима,
надо думать, был где-то глубоко в погоне за своими загадочными феромонами.
  - Экипаж! - скомандовал Людвиг Иванович.
  - О, экипаж! Какое французское слово! - воскликнула, прикрывая глаза,
Бабоныко, а Тихая поджала губы и взвалила на плечи антенну.
  Они двинулись в глубь тоннеля под песенку, которую на ходу сочинил Людвиг
Иванович:


  Начинаем вояж,
  веселей экипаж!
  При любых обстоятельствах больше кураж,
  или, скажем по-русски, мужества!
  С этажа на этаж
  поспешай, экипаж!
  Задержать нас не в силах ни темень, ни страж, -
  мы сильны, мы могучи содружеством!


  Бабоныко как раз подхватила, перепутав, конечно: "Мы сильны, мы могучи
супружеством!", как вдруг к ней подскочил муравей и принялся щекотать ее
антенной.
  - Ха-ха-ха! - залилась нечеловеческим хохотом Бабоныко. - Ой, что он
делает, ой, не могу! Ой, ха-ха-ха! Ой, ха-ха-ха!
  Растерявшиеся попутчики остолбенели; неожиданно Бабоныко, продолжая
хохотать с подвыванием, закатила муравью увесистую пощечину. От такой
пощечины даже здоровый мужчина свалился бы с ног, но муравей только
пошатнулся и вдруг выплюнул прямо в лицо Бабоныке струю ароматной жидкости.
  - Он пьян! - возмутилась Матильда Васильевна. - Он совершенно пьян! Что у
них, милиции нет?!
  Муравья уже и след простыл, а Бабоныко все еще вытирала своим грязным
кружевным платочком лицо:
  - Это возмутительно! Это выходит из рамок! Это вне всяких приличий!
  Между тем Тихая, стоя возле нее, все беспокойнее поводила кончиком носа.
Наконец она подошла вплотную, чуть не уткнувшись в Матильду Васильевну,
провела по ее щеке пальцем и облизала его. Бабоныко замерла на полуслове,
а Нюня всплеснула руками:
  - Бабушка Тихая, что вы делаете? Как вам не стыдно!
  - Ето кому, мине стыдно? - обернулась к ней Тихая. - Свое собственное
добро исть стыдно? У прошлый год кизиловое варенье сварила, так ети
насекомые и до него добрались!
  - Трофаллаксис! Вспомнил! - вскричал Людвиг Иванович. - Это называется
трофаллаксис! Все, что поедают муравьи, расходится по всему муравейнику.
Не возмущайтесь, Матильда Васильевна, муравей вас принял за собрата,
просил поделиться тем, что съели вы, а вашу пощечину принял за такую же
просьбу и отдал вам то, что имел.
  Людвиг Иванович хотел что-то еще прибавить, но в это время Нюня так
закричала, что ближайшие муравьи даже застопорили, задрожав антеннами, - у
них хоть и нет известного ученым органа слуха, но звуки "толщиной" два-три
микрона они чем-то слышат.
  - Он здесь! Он здесь! - кричала Нюня. - Смотрите, смотрите! Фима где-то
здесь!
  На большом вцементированном в стену камне, куда случайно упал красный свет
фонаря, виднелась неровная, но старательно проведенная мелом стрела.
Только человек мог оставить такую метку, и этим человеком, конечно же, был
Фимка.
  Мгновение - и весь отряд стоял у стрелы.
  - Он знал, что мы пойдем за ним! - лопотала Нюня. - Он нам путь показывает!
  - Гениальный юноша, я всегда это утверждала! - важно повторяла Матильда
Васильевна.
  - Нет, милые женщины, Фима не знал, да и не мог знать, что мы будем
разыскивать его. Но он знал, что муравейник почище египетских лабиринтов и
лучше там, где ты уже прошел, оставлять метку с указанием направления. Но
главное, главное, Фимка где-то здесь! Ура!
  - Ура! Ура! Ура! - откликнулись Бабоныко и Нюня.



                                   Обвал


  Он действительно был здесь, на расстоянии какого-нибудь метра от них. Но
для существ ростом не больше пяти миллиметров это очень значительное
расстояние, да еще не на ровном месте, а в запутанных ходах и переходах -
все равно что в подземном высотном доме или, скажем, в карстовых пещерах,
куда рискуют углубляться только опытные спелеологи. Не зря на Фиминой
книжной полке было несколько книг об этих отважных разведчиках,
спускающихся во тьму, в подземные лабиринты.
  Фимка продвигался довольно быстро, светя себе фонариком.
  Отразившись от стекла, неизвестно как сюда попавшего, но намертво
вцементированного в стену, красный свет озарил самого Фиму. Он был в
сандалиях, надетых на шерстяной носок, в шортах и шведке. Грудь Фимы
перекрещивал патронташ, на поясе висели кобура и тесак в кожаных ножнах.
  Каждый, взглянувший бегло на Фиму, удивился бы его боевому виду. Однако
более внимательный наблюдатель заметил бы, что в ячейках патронташа
находятся не патроны, а... пробирки, заткнутые резиновыми пробками. И если
бы такой наблюдатель заглянул в Фимкину кобуру, он бы обнаружил...
пульверизаторы, но еще больше удивился бы, узнав, что эти пульверизаторы
все-таки оружие. В них находились вещества, убивающие муравьев, усыпляющие
их и просто неприятные им. Но усыплять муравьев, пожалуй, не имело особого
смысла, применять вещества, неприятные им, было рискованно. Что же
касается ядов, то Фима только в крайнем случае согласился бы
воспользоваться ими. Не для того он опускался в эту преисподнюю, чтобы
вести себя, как какой-нибудь безмозглый гангстер или безответственный
губитель живого. Он был разведчиком в мире, почти неведомом, потрясающе
сложном и интересном, а главное, очень, очень нужном для людей мире. Даже
взрослые не все это понимают, далеко не все, но Фима не зря много читал и
много думал о судьбах человечества и Земли. Он знал, что если человечество
вовремя не научится беречь живую природу, на которой оно покоится, как на
своем основании, не научится сохранять в чистоте и здоровье леса и океан,
огромную массу живых существ, человечеству придет конец. Не зря Фимка
выписал в дневник слова академика Берга: "Жизнь человечества можно
продлить на несколько миллиардов лет. Но если не приложить соответствующих
усилий... жизнь на Земле окончится намного скорее, чем некоторые
предполагают".
  Фимка знал, что уже сейчас в атмосфере Земли кислорода на несколько
процентов меньше, чем раньше, а углекислого газа больше, что химические
средства, которыми убивают вредных насекомых, убивают и полезных
насекомых, и птиц, а понемногу и человека. Между тем живая природа - не
только фабрика кислорода, но и кладовая патентов для инженеров будущего.
  Научиться понимать и управлять миром насекомых - грандиозная задача, на
самых подступах к которой находился Фимка.
  Он действительно искал феромоны - вещества, которые выделяют, нюхают и
слизывают муравьи. Эти вещества - их запах, их вкус - можно было бы
назвать беззвучной муравьиной речью, если бы это хоть сколько-нибудь
походило на речь: разговор, рассуждение, беседу. Люди осознают то, что
слышат, и выбирают, думают, как поступить. Муравьи же не думают. Их
феромоны для них не речь, а приказы, именно приказы, верно запомнила Нюня.
И тот муравей, который выделяет феромон, так же мало сознает отдаваемый
приказ, как и тот, что его принимает. Муравейник работает, как сердце или
печень, - целесообразно, но неосознанно. Вот для того-то, чтобы собрать
образцы этих приказов - феромонов, и отправился Фимка в свое опасное
путешествие.
  Добрые сутки бродил он в мрачных, как средневековые подземелья, темницах
муравьев, освещаемых лишь его красным фонариком. Но на нем был отцовский
патронташ - и это было так, словно его обнимала родная отцовская рука.
  Когда ему становилось все-таки страшно, он пел любимую отцовскую песню:


  Смелый к побе-еде стремится,
  смелого лю-убит народ...


  Отец его тоже, между прочим, был невысокого роста, а никогда ничего не
боялся, и все его любили, особенно мама и он, Фимка.
  Фимка вспоминал случай, который приключился однажды с его отцом. Отец шел
ночью безоружный по пустынной дороге, и за ним следом брел голодный волк.
Отец рассказывал эту историю, когда Фимка был еще совсем маленький, и
Фимка все время перебивал его и задавал глупые вопросы:
  - А почему он шел за тобой? Может, он соскучился?
  - Он хотел есть, - говорил отец. - Вот представь, что ты пять дней совсем
ничего не ел и вдруг запахло хлебом. Ты выходишь на запах и видишь: перед
тобой по воздуху плывет хлеб.
  - Почему же тогда он тебя не съел? - спросил Фимка и сам испугался своего
вопроса.
  Но отец не обиделся. Ему и самому было, наверное, интересно, почему его не
съел голодный, но еще сильный волк.
  - Наверное, волк знал, что я его не боюсь.
  - А ты правда его не боялся?
  - Правда. Человек ведь не боится, пока не испугается. А не пугаться можно
научиться. И не только можно, но и нужно.
  - Ну, а почему волк-то знал, что ты не боишься?
  - Это всегда знают: и люди, и животные. Животные даже лучше, чем люди.
  - Все-все животные? - спрашивал маленький Фимка. - Все-все? И даже совсем
глупые?
  - Все-все, - говорил папа. - Кроме самых маленьких, может быть, да и то не
потому, что они глупые, а потому, что мы для них так велики, что уже не
существа, а просто подвижные материки.
  И вот теперь Фимка шел по огромному подземному муравейнику и мысленно
разговаривал с отцом, который его обнимал своим патронташем.
  "Помнишь же, - шептал Фимка, - помнишь же, я тогда совсем не понимал, как
это можно научиться не пугаться. А теперь понимаю. Потому что я во что бы
то ни стало должен принести людям муравьиные приказы - феромоны. Когда у
людей будут самые разные приказы, они научатся управлять муравьями. А
может быть, потом люди вообще научатся управлять насекомыми, понимаешь?".
  "Ты задумал, - говорил папа, - очень большое, очень важное дело".
  "Ну, что ты, - смутился Фима и, чтобы перевести разговор на смешное,
вспоминал: - Если бы ты видел, что я два раза наделал в доме. Один раз я
прогнал всех муравьев. А потом, наоборот, устроил нашествие".
  "Так ты, оказывается, уже знаешь муравьиные приказы?"
  "Ну, что ты, это же примитивные, грубые методы. Это не их приказы. И
действуют эти методы только короткий срок. Это почти такое же варварское
средство, как какой-нибудь хлорофос. Понимаешь, папа?"
  "Понимаю, сынок. Но почему ты именно нынче решился?"
  "Мама ждала от меня разговора. Я не смог бы ей врать. А пустить - она бы
ни за что не пустила меня".
  "Но записку-то можно было написать, прежде чем пить эти свои
уменьшительные таблетки? Эх, Фимка, Фимка!"
  "Я же не думал, что они так быстро подействуют".
  "Ну, ладно, старичок, возвращайся поскорей и успокой маму. А пока будь
осторожнее, хорошо? В этих домах муравьиных столько паразитов прячется - и
пульверизатор вынуть не успеешь!"
  "Ну, что ты, папка, они же тоже с бухты-барахты..."
  Фимка не успел докончить мысль. Ему показалось, что отец схватил его и
дернул назад, под каменный навес. В ту же минуту потолок в тоннеле
обрушился, и перед Фимкой выросла стена.
  Только под навесом еще оставалось немного места.


                             Пещеры Мурозавра


  - Подождите, - сказала вдруг Нюня. - Мне кажется, я что-то слышала.
  - Мне тоже показался Фимочкин голос, - заявила Бабоныко.
  Людвиг Иванович поднял руку, и все прислушались, но ничего не услышали.
  - Поменьше бы языками чесали, балаболки, - ворчливо заметила бабушка
Тихая. - Ако сороки! Ако сороки! "Ах, интересно!", "Ах, ужасти!" Будуть
ужасти, как за язык муравль жевалом прихватить!
  - Не жевалом, а жвалом, - поправила, содрогаясь, Нюня.
  - Как начнеть жевать, небось, и вспомянуть не успеешь, как оно называется!
  - Думаю, нам показалось, - решил Людвиг Иванович. - Мы слишком хотим,
слишком ожидаем услышать Фимкин голос. Однако подумайте, с кем ему здесь
разговаривать?
  Двинулись дальше. Вскоре Фимины отметки свернули вбок от основного
тоннеля. Теперь проход был очень узкий, стенки не так тщательно
сцементированы, и задетый Бабоныкой камень чуть не отрезал ее от
остальных. Тогда Людвиг Иванович перестроил порядок: пустил Бабоныку
следом за собой. Нюня была возле нее и помогала ей в особенно узких или
крутых проходах, а заключала группу Тихая.
  - Вы человек практичный и наблюдательный, - сказал ей Людвиг Иванович. - А
с муравьями надо быть начеку.
  Между тем проход стал совсем узким. Для того чтобы пропустить муравья,
путешественники вжимались в стену. Особенно трудно им приходилось, когда
встречались муравьи, тащившие что-нибудь крупное - гусеницу или жука
какого-нибудь. Муравьи по пути расширяли проход или протискивали свою ношу
волоком, и путешественникам не оставалось ничего иного, как убегать в
боковые ходы, искать ниши. А потом возвращаться, чтобы не потерять Фимкины
отметки. Хорошо еще, что эти узенькие лазы были недлинные и перемежались
муравьиными камерами, которые, к сожалению, редко бывали пустыми.
Группами, по двое, по трое и больше, в них копошились муравьи.
  - В глазах рябит! - жаловалась Бабоныко.
  - Опосля смерти и твоему безделью конец прийдеть, в царствии небесном бог
тебе работу найдеть! - пригрозила ей Тихая.
  Они как раз пробрались через особенно узкий лаз, и Людвиг Иванович посадил
их отдохнуть, пока разведывал дорогу дальше.
  - Какая ж в царстве небесном работа, темное вы существо? - сердито
отозвалась Матильда Васильевна.
  - Да уж, значится, есть работа у бога, - гнула свое Тихая, - делать не
переделать, сколько коленей, и всех к себе забираеть!
  - "Коленей"? Вы хотите сказать, поколений?
  - Чего хочу сказать, то и говорю. Ето по-твоему - поколени, а по-нашему -
колени. Восемь колений, так и в писании сказано.
  - Постойте-постойте, но ведь это в аду работа, а в раю блаженство и отдых.
  - Саванаторий! - скривилась насмешливо бабушка Тихая. - Саванаторий на
тыщу тыщ человек! Эка, по-твоему, бог глупей твоего?!
  - Выходит, по-вашему, в раю хуже, чем на земле?
  - На земле на себя работаешь, а там на бога. На земле - што? Заработал на
брюхо - и отдыхай. Там отдыхнуть не дадуть.
  - Нюня, скажи хоть ты ей, деточка!
  - Никакого ада и рая нет, - примирительно сказала Нюня.
  - Хорошо бы, - буркнула недоверчиво Тихая, но, покосившись на Бабоныку,
прибавила: - Хто на земле свое отработал, могуть помереть, а хто
бездельничал, того бог до смерти не допустить - больно жирно будеть.
  И тут на них выскочило неведомое существо. Ростом оно было, как муравей,
но с головой вдвое, а то и втрое меньше; талии у него не было, да и вообще
туловище, не в пример муравьиному, мягкое и упитанное, переходило в брюхо,
загибающееся вверх.
  - Ах, - сказала Бабоныко и спряталась за Тихую.
  А Нюня схватила подвернувшийся камень и швырнула в пришельца.
  Так же бесшумно, как появился, незнакомец исчез.
  - О господи, - вздохнула Матильда Васильевна, - я и в самом деле подумала,
черт какой-то. А вс„ вы, вс„ вы, Тихая, со своими отсталыми разговорами.
  - Я не отстаю, - огрызнулась Тихая. - Ето ты со своей халатой чумазой за
кажен камень цепляешьси - аж Нюнька тебе проташшить не можеть.
  - Да тише вы, неразумные! - сказала, как взрослая детям, Нюня. - Будете
так ругаться, на вас еще не такое наскочит.
  - Людовик Иванович, где вы?! - тихонько крикнула Бабоныко.
  - Лютик Иваныч, тебе не сождрали?! - крикнула и Тихая.
  В отверстии показался свет фонарика, и Людвиг Иванович, отряхивая волосы и
одежду, спрыгнул в камеру.
  - Нет, не сожрали. Присыпало только немного. Хуже другое - Фиминых отметок
дальше нигде нет.
  - Может, это уже новый ход, а тот засыпан? - предположила Нюня.
  - Возможно. Что ж, давайте пораскинем мозгами, где вероятнее всего можем
мы обнаружить Фиму.
  - Пораскинем, пораскинем, - проворчала Тихая. - Нычихе вон и раскидывать
нечего - все давно пораскидала.
  - Я очень сожалею, - сказала с достоинством Бабоныко, - что в нашем
трудном и ответственном путешествии мы находимся в одном экспедаже с таким
грубым, неучтивым человеком!
  - Дядя Люда, мне кажется, уж у царицы-то муравьиной Фима обязательно
побывает.
  "Лишь бы с ним ничего не случилось", - тревожно подумал Людвиг Иванович, а
вслух сказал:
  - Ну, что ж, поищем камеру царицы. Она должна быть где-то в центре
муравейника.



                          Встреча с преступником


  То, что слышали Людвиг Иванович и его отряд в гулком тоннеле, было не
криком о помощи (не к глухим же муравьям было обращаться) и не стонами
(Фимка был цел и невредим, хотя и засыпан), а песней:


  Смелого пуля боится,
  смелого штык не берет!


  Фимка спел ее, когда почувствовал, что, кажется, испугался. Испугался же
Фимка в тот момент, когда до него дошло, что он даже не знает, в какую
сторону копать.
  Спел он только две строчки, пока не ощутил, что самый испуг прошел.
Положение было, конечно, опасным, может быть, даже безвыходным, но едва
прошла паника, Фимка понял: надо думать, а не бросаться из стороны в
сторону. И воздух надо экономить. Вот почему, справившись с первым
испугом, петь Фимка перестал.
  Прежде всего он решил восстановить в памяти последние мгновения перед тем,
как его завалило. Назад или вбок отскочил он под каменный навес?
Сосредоточиться! Главное - сосредоточиться!
  Хорошенько все обдумав, Фимка принялся рыть тесаком ход, не забывая его
утрамбовывать и укреплять камнями и палками, если они попадались.
  Он рыл уже, наверное, полчаса, когда услышал, что кто-то роет ему
навстречу. Фимка совсем забыл, где он находится, и в первую минуту
закричал: "Я здесь! Я здесь!" Но тут же опомнился. Замер. Остановился и
тот, снаружи. Фимка взялся за тесак, и тот, снаружи, заработал тоже. Кто
это был? Муравей? Или какой-нибудь приживал? Хорошо еще, если
приживал-попрошайка! А если хищный, решивший его прикончить? В муравейнике
полным-полно приживалов! Фимке даже пришлось еще раз медленно, внятно
пропеть:
  Смелого штык не берет!..
  Ну, что же, решил