из
лепестков. То она шла по улице города, а то уже лежала в постели в
каком-то из этих цветочных домов, и из одного дома сквозь лепесток розы
свет падал розовый, а из другого сквозь нинютины глазки - фиолетовый и еще
голубой и желтый. Нюню уже начало во сне поташнивать от ароматов, когда
она взяла и проснулась.
  Бабоныко не спала, лежала и улыбалась.
  - О, де Филипп всегда дарил мне чайные розы, - сказала она, и Нюня
удивилась, что бабушка Матильда тоже думает о цветах.
  Впрочем, в комнате в самом деле чем-то пахло, и в первую минуту, как
только она это заметила, Нюня подумала, что в саду расцвели какие-то
цветы. Но тут же вспомнила, что никто у них цветов не садит: Бабоныко по
неумению, а бабушка Тихая из-за того, что не хочет "гнуть спину, штобы ета
барыня ходила тут и нюхала".
  Да и запах вроде бы изменился. Теперь он больше напоминал ванильные
пирожные. И только Нюня успела об этом подумать, как Бабоныко заворочалась
и стала поспешно одеваться.
  - Что это печет Тихая, интересно?.. И надо же, какая скрытность, - с утра,
когда никого на кухне нет...
  Но, к великому удивлению Бабоныки, на кухне не было никого, и духовка была
совершенно холодной.
  В раздумье Бабоныко постояла у двери бабушки Тихой, даже подняла уже руку
постучать, но вспомнила, наверное, неприветливость Тихой и, вздохнув и
поведя бровями, пошла к себе.
  Нюня к себе не пошла. У нее было в коридоре секретное совещание с куклами.
Нюня слышала, как, приоткрыв дверь и постояв на пороге, выскользнула в
коридор Тихая. Она ворчала:
  - Ныка-заныка, спела земляника... Весь дом одеколонами завоняла. А, штоб
тебе!
  Но потом ей, видно, тоже почудилось в запахе что-то сладкосъестное. Тихая
замерла и задрожала носом. Она сразу поняла, откуда запах, не то что
Бабоныко. Подкатившись к Фиминой двери, бабушка Тихая немного постояла,
склонив голову, потом постучала маленьким кулачком в дверь:
  - Сосе-е-дка-а, - пропела она, - а соседка!
  Нюня чуть не прыснула - все же знали, что Фимина мама на дежурстве.
  - Ехвимочка! Ехвимушка, ты дома? Открой-ка, што я тебе скажу!
  За дверью молчали, но что-то упало и покатилось в Фиминой комнате.
  - Ехвимочка, деточка! Я же-ть знаю, што ты в дому у себе! Што ж ты не
откроешь бабушке Тихой? А я ешшо тебе медком угошшала! Штой-то, Ехвимочка,
конхветой пахнеть, и я пришла спросить, не у тебе ли ето?.. Ехвим, што же
ты скрываешьси? Я же знаю, што ты в дому!
  Но запах стал каким-то другим, кислым и неприятным, и с бабушки Тихой враз
соскочила ласковость.
  - Ехвимка! - сказала она. - Што его ты там вытворяешь? Чем пахнеть на всю
квартеру? Открой, не то милицивонера кликну!
  Но за дверью уже ничто не катилось, не шуршало, и бабушка Тихая,
останавливаясь и оглядываясь, побрела в свою комнату.
  - Спалить нас, окаянный мальчишка, потравить, ко всем собакам! -
проворчала она энергично и исчезла в своей комнате.
  Теперь уже Нюня подошла к самой Фиминой двери, и понюхала, и послушала в
щелочку - не слышно было ни звука. "А может быть, он отравился?" -
испугалась Нюня, побежала во двор, влезла на приступку и, прижимаясь к
стене, полезла к Фиминому окну. Уцепившись за решетку, она поднялась на
самые кончики носков и чуть не свалилась с карниза: в своей комнате, за
своим столом стоял Фима и смотрел круглыми от задумчивости глазами прямо в
глаза Нюне.


                                 Знамение


  Не прошло и недели, как новое происшествие случилось в доме. Собственно,
происшествие... или?.. Нет, все-таки, пожалуй, происшествие.
  Что-то странное уже во время завтрака было, но Нюня думала о своем и не
заметила сразу, что ей как-то странно. Посмотрит на сахар, на хлеб,
наморщит нос, пытаясь вспомнить мелькнувшую мысль, а вместо этого
вспоминается вчерашний спор между куклами - опять, конечно, о Фиме: кто за
него, кто против.
  Бабоныко тоже, наверное, что-то замечала, да не могла сообразить. Начнет
рассказывать о де Филиппе или как в кино снималась, а посмотрит на
сахарницу и уже говорит медленно, остановится и совсем забудет, о чем
говорила. Оглянется, словно ищет, что же это ее отвлекло от мысли, - и
этого вспомнить не может.
  Нюня вышла на кухню, постояла у кухонного стола, водя по нему рассеянно
пальцем. Потом вспомнила, что Пупис с ночи на посту у Фиминых дверей, и
уже хотела вприпрыжку побежать туда, но замешкалась, потому что на кухне
появилась бабушка Тихая. Сначала она была обычной. Сновала, бурча себе
что-то под нос, по кухне и все делала и делала разные дела: вытряхнула из
кофейной коробки в мусорное ведро обгорелые спички и бумажки, смела в
ладошку мусор с плиты, протерла чайник, зажгла конфорку и полезла в свой
стол. И вот, только когда вынула на стол кастрюлю с водой и банкой
варенья, перестала бурчать и двигаться. Минуту стояла беззвучно, как
испорченный пылесос, и вдруг рысцой побежала к себе в комнату, и ее не
было так долго, что чайник успел закипеть, забулькал и задвигал крышкой.
  - Бабушка Тихая! Бабушка Тихая! - окликнула Нюня. - Чайник совсем закипел!
  Тогда Тихая прибежала, взяла чайник, но завертелась с ним, вроде не зная,
куда поставить.
  - Может, вы заболели? - вежливо спросила Нюня, и Тихая снова замерла,
вытаращившись на Нюню, так что Нюне даже не по себе стало.
  Потом бабушка Тихая поставила чайник на плиту и, не ворча и не
оглядываясь, понуро побрела к себе в комнату.
  Нюня постояла, вздохнула и отправилась было за Пуписом, но увидела "божью
Антониду", которая иногда заглядывала к Тихой, потому что они знали друг
друга давно, когда, наверное, они двое только на свете и жили. Обычно
Тихая не очень-то жаловала ее, долго и настырно переспрашивала из-за
двери: "Хто ето пришел? Какая такая Антонида, а? Знакомая? Какая знакомая?
Не знаю! А? Хто?" На этот же раз, едва старуха стукнула в дверь, Тихая
слабым голосом крикнула:
  - Ето ты, Антонида? Заходи, милая!
  У "божьей Антониды" даже глаза округлились, она так и ринулась в комнату,
и старухи сразу затараторили.
  Пришлось Пуписа оставить без отдыха - он тут же был переброшен на новый
пост. Когда Антонида ушла, Нюня спросила у Бабоныки:
  - Что такое "знамение"? "Бох себе завет, знак дает"?
  - Знамение? - удивилась Бабоныко. - Внученька, сходи-ка к бабушке Тихой,
может, она нехорошо себя чувствует?
  Нюня только подошла к двери Тихой, а та уже окликнула ее:
  - Нюша, детка, зайди!
  Нюня вошла и остановилась у порога.
  - Нюша, ты ж хорошая детка, - совсем необычным голосом продолжала Тихая. -
Глянь сюда, вот тут чемоданчик хвибровый, в нем белое платье, белые
тапочки - ето, как помру, значит, во гроб. Ты запоминай, деточка Нюшенька.
Ты умница, я знаю, ты, может, даже большим человеком исделаешьси...
  - А что у вас болит?
  - Да ништо не болит - знак был, - сказала Тихая и вдруг заплакала. Никогда
бы Нюня не могла подумать, что бабушка Тихая умеет плакать.
  - А кто вам знак дал?
  - Знак, знамение божие. Ты ешшо не поймешь, хотя ты очень умная девочка, -
говорила Тихая, а сама почему-то с надеждой смотрела на Нюню.
  - Может, посоветоваться с каким-нибудь профессором? - совсем растерялась
Нюня.
  - Грех, детка, грех... Вот крысы, к примеру, когда кораблю затонуть, ешшо
нихто того не знаеть, не ведаеть, а они... ето... бегуть, окаянные.
  - А у вас были крысы?
  - Ой, Нюша, неразумное дит„. Ето же для примеру... Али вот вши - к
болезни, а тараканы - к богатейству.
  - К богатству, - рассеянно поправила Нюня.
  - Ето теперь богатство - к нему тараканов не бываеть. А тараканы - к
богатейству. А теперя, Нюшенька, слушай, дит„, напряжься умочком-то,
пойми... Вот крыса живеть, живеть, а потом на тебе - на мороз босиком
побегла... Ето, детонька, не инче как к пожару али ешто к какому
злодейству.
  - А к смерти? - вытаращилась Нюня.
  Бабушке Тихой такой прямой вопрос, видимо, не понравился. Она пожевала
губами и не сразу ответила:
  - Разные знаки бывають... Сны иногда... А то ешшо домового увидеть..
  - А вы видели?
  Но вместо ответа бабушка Тихая забормотала уже совсем непонятное:
  - Сим молитву деет, Хам пшеницу сеет, Афет власть имеет, усем смерть
володеет... Рожаемси на смерть, умираем на живот.
  Нюня уже подалась к двери, чтобы позвонить в Скорую помощь и сказать, что
бабушка Тихая от живота умирает, как та сказала наконец напрямик:
  - Муравлик пропал, невесть куды сгинул:
  - Муравлик? - не сразу поняла Нюня. - Ой, муравьи! Ой же правда! - И даже
руками всплеснула - сразу вспомнила, что все утро ее удивляло, да тут же
забывалось. И бабушке Матильде тоже ведь странно было: заглянет в
сахарницу, а там чисто, ни одного муравья, и с хлеба их стряхивать не
надо. Вот ведь что их удивляло, только они никак сообразить не могли!
  - Ой! Так и у нас ведь тоже муравьев нет! Может, пожар будет?
  И побежала к Бабоныке рассказывать, что в доме пропали муравьи и, значит,
будет, может, смерть, а может, пожар - большой пожар!
  Бабоныко выслушала презрительно и даже плечами пожала:
  - Господи, какие темные люди! Сколько суеверий, только удивляться
приходится! - Приоткрыла дверь в комнату Тихой и сказала: - Ничего вы не
больны, хватит выдумывать! Все это суеверия, одни суеверия. Перестаньте
забивать себе голову, а то впрямь сдуру помрете.
  Но бабушка Тихая вроде и не слышала, сердито бормотала свое:
  - Возьми одр твой и иди... к тебе взываю на смертном одре...
  - Чего это она об ордере? - спросила Бабоныку Нюня.
  - Да не об ордере она вовсе, а так... о суевериях своих! - тоже сердито
сказала Бабоныко и ушла к себе.
  - Это ж надо, - весь день удивлялась потом она, - это ж надо, какие темные
люди!.. Столько лет живем в двадцатом веке, и все темнота, все темнота!..
Постыдились бы...
  А из комнаты Тихой неслись и неслись мудреные причитания, и очень это
действовало на нервы. И еще действовало, что муравьев и правда не было.
Всегда были, а тут вдруг исчезли. К вечеру даже Бабоныко не вытерпела,
послала Нюню посмотреть на кухню, есть где-нибудь муравьи или нет.
  Муравьев нигде не было.


                                 Нашествие


  Зато через три дня муравьи повалили, как будто их сгоняли в дом отовсюду.
  С утра это еще не было так заметно. Играя, Нюня то и дело стряхивала с
кукол муравьев, и со своих ног тоже стряхивала, словно она сидела в лесу
недалеко от муравьиной кучи. Многовато было муравьев, но все-таки терпимо.


  А днем они уже кишмя кишели. Бабушка Тихая давила их сапогом на полу и
скалкой на столе - так, словно раскатывала тесто. А давно ли она ласково
называла их муравликами и волновалась, почему они пропали. Муравьи вс„
валили и валили откуда-то и всюду рыскали, неизвестно что выискивая. Даже
самые бесстрашные куклы стали пугаться.
  Из гардероба донесся голос Бабоныки:
  - Анюня, они лазят по платьям. Зачем это?
  - Может, им нравятся твои духи, баба Ны... бабонька.
  Бабоныко тут же высунулась из гардероба:
  - О, милая, духи для настоящей женщины - это все. Духи и обувь! Может
быть, ты думаешь, духи - это просто приятный запах? Некоторые люди, не
будем их называть, даже и этого не думают. "Воняеть" - другого слова у них
нет. Анюня, духи - это дольше, чем платье. Скажи мне, какие твои духи, и я
скажу, кто ты.
  - А кто? - заинтересовалась Нюня.
  - Ну, ты еще никто.
  - И бабушка Тихая тоже никто, да?
  - Анюнечка, даже Ольга Сергеевна, очаровательная женщина, не понимает в
духах. Я скромная пенсионерка, но я бы и то не устроила такой путаницы,
как Ольга Сергеевна. Она шатенка - ты согласна со мной? - и у нее
гениальный сын. А чем она душится? Она душится, как жгучая брюнетка,
которая торгует овощами на базаре. И не какими-нибудь, а капустой!
  Бабоныко снова сунулась в гардероб, и хотя она пробыла там не больше
секунды, выглянула оттуда словно другая женщина - которая ничего не знает
и ни в чем не уверена:
  - Анюнечка, у меня нервы сдают... Это ужас, сколько здесь муравьев.
  - Может, они решили в твоих платьях сделать муравейник?
  - Му-ра-вей-ник? Но так же нельзя! - Бабоныко чуть не плакала. - Я же
должна носить платья. Что-то надо предпринимать! У меня крепдешин... Что
делать? Анюня, вас же учат всяким таким вещам. Что можно сделать?
  - Залить все платья керосином, - сказала, подумав, Нюня.
  - Керосином? Но как же я их потом носить буду? Они же могут вылинять!
  - А можно еще сжечь дом, - с воодушевлением сказала Нюня, вспомнив
рассказы Фимы о том, как покидают деревни, спасаясь от муравьев,
несчастные люди.
  - Сжечь? Как же так?! - заволновалась Бабоныко. - А жить мы где будем? И
потом это же не наш дом, а государственный.
  Она вылезла из гардероба, подумала и пошла к Тихой, и Нюня тоже пошла с
нею.
  Они постучали в дверь к бабушке Тихой, но ответа не услышали. Что ж,
ничего удивительного в этом не было. Тихая частенько не считала нужным
отвечать на вопросы или на стук. Но они толкнули дверь, и она оказалась
незапертой, а это уже было удивительно: бабушка Тихая всегда запиралась. В
приоткрывшуюся дверь они увидели Тихую, которая сидела на кровати,
подобрав ноги, как путешественник на плоту. Тихая видела, что они
приоткрыли дверь и смотрят на нее, но ничего не сказала. Ничего она не
сказала и тогда, когда они шире открыли дверь и вошли в комнату.
  Четыре ножки кровати, на которой сидела бабушка Тихая, были поставлены: в
ведро с водой, в шайку с водой, в миску с водой и в кружку с водой. Теперь
они увидели, что Тихая на них и не смотрит, а смотрит то на ножки своей
кровати, помещенные в посудины с водой, то на половики, по которым шныряют
целыми полчищами муравьи.
  Видно, это зрелище ей совсем не нравилось, потому что она вдруг соскочила
с кровати и начала энергично повязывать косынку.
  - Вы хотите заявить в милицию? - робко спросила Бабоныко.
  - А што ж? Дойду и до милиции, если словлю Ехвимку, - загадочно сказала
Тихая и поглядела на Нюню, словно говоря: "Беги, докладывай своему дружку".
  - А при чем здесь Фима?! - удивилась бабушка Матильда.
  - При том - при чем! - непонятно, но энергично сказала Тихая. - Пойду на
саму пидстанцию.
  - На саму... на санэпидстанцию! - догадалась Бабоныко.
  - А нет, так и до прокурора дойду! - отрезала Тихая, вытолкала их из
комнаты и навесила на дверь замок.
  - Фима, а Фима! - окликнула Нюня, когда Тихая ушла, и, хотя он не отвечал,
сказала: - Фима, знаешь что? Бабушка Тихая ушла на саму... на
санэпидстанцию... из-за муравьев... что они везде ползают... У нее кровать
в тазах и кастрюлях с водой стоит, могла бы и спать спокойно, так нет,
побежала. И слышишь, Фима, она сказала, что "как поймаю Ехвимку, в милицию
заявлю..." Она, не смотри, что старенькая, она быстро бегает...
  Прошла секунда или две, и Фима вдруг ответил нежным своим голосом:
  - Спасибо за информацию... Иди спокойно домой... Я приму меры...
  Нюня даже заробела от таких взрослых слов. Она села на подоконник и стала
смотреть на муравьев. Сначала их стало вроде бы даже больше. Потом в
воздухе запахло чем-то кисловатым. Впрочем, этим летом в доме вообще все
время пахло чем-то кисловатым. Однажды даже Тихая решила, что у бабушки
Матильды в столе что-то скисло, и полезла проверять. Бабоныко ужасно
оскорбилась тогда.
  - Я ведь, кажется, не сую нос в ваш стол, - сказала она.
  - Ешшо как суешь! - нахально обругала ее Тихая и весь их стол пронюхала,
но ничего такого не нашла.
  Пока Нюня сидела на подоконнике и вспоминала все это, муравьи стали
куда-то пропадать. А потом она услышала, что калитка скрипит и скрипит
крыльцо; вошла большая женщина с большой бутылкой, а за ней семенила
бабушка Тихая.
  - Ну, показывайте, где у вас миллионы насекомых! - распорядилась большая
женщина.
  Бабушка Тихая поглядела вокруг себя и невнятно забормотала. Большая
женщина заглянула туда, сюда и укоризненно сказала:
  - Вы, бабушка, если не знаете, что такое много муравьев, зайдите к вашим
соседям по улице.
  Потому что муравьи, конечно, были в доме, но так, немножечко, от нашествия
и следа не осталось.
  Тем не менее большая женщина потребовала ведро, и Тихой ничего не
оставалось, как принести его. Женщина развела в ведре черную вонючую
жидкость и начала обрызгивать все вокруг, велев вынести во двор съестное.
  Бабоныко, выглянув и увидев такое, заперлась у себя в комнате и из-за
двери сказала:
  - Нет-нет, благодарю вас, нам брызгать не надо, у нас их и нет вовсе, мы
не нуждаемся.
  - Вот, учитесь у сознательных старушек, - сказала большая женщина бабушке
Тихой.
  На стук большой женщины в Фимину дверь никто не отозвался, хотя Нюня
знала: Фима никуда не уходил.


                        Всякие очень большие числа


  Самое многое через месяц после этих происшествий и недели за полторы до
исчезновения Фимы Нюня и куклы повидали такое, что, вздумай они
кому-нибудь рассказать, никто бы не поверил. Но они и не думали
рассказывать. Во-первых, разведчики умеют хранить тайну. Во-вторых, - и
это главное - Фима понял их и подружился с ними. А Мутичку даже полюбил.
Сам сядет за микроскоп, а ее рядом посадит и растолковывает что-то.
  Нюня придет, окажет:
  - Мутичке уже кушать пора!
  Фима засмеется:
  - Пора - значит, бери.
  Но Нюне хочется поговорить.
  - Мутичка - очень умная кукла, - скажет она.
  А Фима опять смеется:
  - Как ты, да?
  Но не обидно смеется.
  - Я ведь тоже не такая глупая, как ты подумал тогда, в зоопарке, - скажет
Нюня. - Если я говорила "уничтожить", думаешь, я уж правда такая злая? Это
я просто не знала тогда, что насекомые умные.
  - Развитые, а не умные - так будет вернее, - снова станет серьезным Фима.
  - Фимочка, а может быть так, что человек добрый, но глупый?
  - Это если не доброта, а сюсюканье. А если настоящая доброта, то это все
равно что ум. Ну, вот посуди сама, - Фима выпрямится во весь свой
маленький рост. - Ты без нужды веточку не сломишь, букашку просто так не
раздавишь, птице поможешь, зверя обережешь. Вроде ты животных сохраняешь -
и вс„. А оказывается, что не только животных, но и человека, человечество.
Потому что не будет муравья или птицы - не будет и леса. А леса или
водорослей не будет - не будет ни хлеба, ни воды, ни воздуха. Ты любуешься
листом или букашкой и думаешь, что это просто доброта, а это - ум! Вот!
  Он много еще что говорил, но Нюне так нравилось слушать его речи, что она
могла прослушать внимательно не больше трех фраз, а дальше начинала
мечтать и уже ничего не слышала. И после спроси ее, о чем говорили, а она
уже не помнит. Помнит, что что-то замечательное, а что - неизвестно.
  Хорошо запомнила Нюня только разговор на груше.
  Она подошла, когда Фима уже сидел на дереве и о чем-то очень думал. Нюня
потопталась и тоже полезла, но на всякий случай уселась на самой нижней
ветке. Однако Фима не только не рассердился на нее, а даже заговорил.
  - Нужно, - сказал он задумчиво, - уметь подняться выше и посмотреть широко.
  Что ж, выше так выше. Нюня поднялась еще на две ветки и уселась почти
рядом с Фимой. Но так как широко все равно не было видно, то она встала и
начала озираться.
  - Ну, так и столкнуть недолго, - сказал Фима, но все-таки очень не
рассердился, а продолжал говорить: - Как ты думаешь, сколько на небе звезд?
  Нюня вспомнила разговор в зоопарке - может, Фима хочет проверить,
правильно ли она сказала, что умеет, как муравей, звезды днем видеть? Но
ничуть она и не соврала: стоило ей подумать о звездах, и она тут же их
увидела - много, очень много, лишь вокруг солнца их не было.
  - Миллион! Их - миллион!
  - Ученые насчитывают на небе полтораста тысяч звезд, - уточнил Фима и
опять спросил: - А как ты полагаешь, сколько на Земле видов насекомых? Я
подчеркиваю: не особей, а видов!
  Сказал так сказал! Разве был на улице еще такой мальчик, который бы мог
сказать "подчеркиваю"! Еще мог бы, пожалуй, что-нибудь подчеркнуть в
тетрадке и то, наверное, криво. Но сказать! Она так восхитилась, что чуть
не забыла ответить. Потом спохватилась:
  - Насекомых? Полтораста тысяч!
  - Ошибаешься! Более двух миллионов на земле видов насекомых!
  Так и сказал