ением исполненного долга. Ее попробовали подвести к окну, к
решетке, но собака, обнюхав ее, небрежно отвернулась, как бы говоря:
"Ничего интересного - ложный путь".
  Людвиг Иванович вздохнул и, отпустив милиционера с собакой, принялся за
опрос соседей.



                       Показания Матильды Васильевны



  Бабоныко сразу же заявила:
  - Фимочка был на редкость редкий мальчик. Видимо, поэтому его и выкрали!
  Матильда Васильевна смотрела на Людвига Ивановича с живейшим любопытством.
На странные ее зеленовато-оранжевые кудерьки была наброшена черная
кружевная, с бурыми нитками, косынка.


  - Как же его, по-вашему, могли выкрасть?
  - А в эту... - небрежно махнула Матильда Васильевна на зарешеченное окно.
  Людвиг Иванович с недоверием покачал головой и задал следующий вопрос:
  - Расскажите, пожалуйста, пока без собственных предположений, что вы
знаете о событиях сегодняшнего утра. Вы понимаете, о каких событиях я
говорю?
  - Безусловно! Итак, сегодняшнее утро... Нынче утром я была в своем
простеньком синем халате с шелковыми отворотами... К сожалению, я была
непричесана, так сказать, извините меня за неприятные подробности, в...
ну, скажем прямо, в... да, в бигуди.
  - Матильда Васильевна, я бы...
  - Да-да, я вас понимаю! Поверьте мне, я тоже привыкла следить за собой, но
парикмахерская так далеко от нас, а в домашних условиях волосы на бигуди
сохнут по пять-шесть часов!
  - Минуточку, Матильда Васильевна, я бы хотел услышать о Фиме!
  - Но я, по-моему, уже говорила, что это был необыкновенный молодой человек.
  - Молодой человек?
  - А разве он был стариком? - с вежливо-сдержанной иронией усмехнулась
Бабоныко. - Необыкновенный молодой человек!
  - Но Фима мальчик!
  - А мальчик, по-вашему, не человек?
  - Человек, но, я бы сказал, еще маленький!
  - А вот в этом я с вами уже никак согласиться не могу. Он не был маленьким
человеком - он был великим человеком!
  - Великим? Был?
  - Если я говорю "был", то потому, что не уверена, вернется ли он к нам.
Да-да! Такими умами не разбрасывается ни наша, ни иностранная разведка!
  - Да што вы ее слухаете?! - не выдержала за дверью бабушка Тихая, и Людвиг
Иванович вынужден был предупредить, что показания свидетелей ни
подслушивать, ни прерывать нельзя.
  Вынужден он был и Матильду Васильевну попросить не отвлекаться, не
пускаться в характеристики и предположения, а просто покороче рассказать,
видела ли она утром Фиму и где именно.
  - Да! Видела! Конечно, видела! "Вы будете, Фимочка, профессором", -
сказала я. А он мне: "Это не главное". Скажите, это слова обыкновенного
мальчика или необыкновенного молодого человека?
  - Бабунечка, это ж было три дня назад! - раздалось за дверью.
  - А я разве говорю, что не три дня? Три дня назад, но я почти абсолютно
уверена, что утром. Да, утром!
  - Матильда Васильевна, нас интересует сегодняшний день! Видели вы сегодня
Фиму? И покороче, пожалуйста!
  - Да!
  - Что - да?
  - Вы же просили покороче, - тонко усмехнулась Матильда Васильевна.
  - Итак, вы видели Фиму? Вы разговаривали с ним?
  - Да, он всегда охотно разговаривает со мной.
  - Сегодня?
  - Что - сегодня?
  - Сегодня вы разговаривали?
  - Вы просите меня говорить короче, а сами все ужасно растягиваете. Я ведь,
по-моему, вам говорила, что я была сегодня непричесана. Некоторые считают,
что человек причесываются для того, чтобы нравиться. Но скажите, когда вы
чистите зубы, вы делаете это для себя или для других?
  - Матильда Васильевна, меня сейчас не интересует философия прически. Меня
интересует, разговаривали вы сегодня с Фимой?
  - Но я же как раз отвечаю на ваш вопрос. Сегодня я была непричесана, а
непричесанный человек не должен выходить из своей комнаты, а может ли
человек разговаривать, если он не вышел?
  - Итак, вы не разговаривали с Фимой?
  - Почему это я с ним не разговаривала? Мы никогда не ссорились, у нас были
прекрасные отношения.
  Людвиг Иванович встал и выпил воды. Он был немного раздражен, а
следователь не должен раздражаться.
  - Итак, сегодня утром вы Фиму видели, но не разговаривали с ним?
  - Вот именно. Видела, но не вышла, не заговорила, потому что была
непричесана, и, знаете, это единственный раз, когда я пожалела, что хорошо
воспитана. Потому что, может быть, мне удалось бы его успокоить... -
Бабоныко понизила голос и выразительно кивнула на дверь, за которой
находилась Фимина мама.
  - Вы его видели из окна?
  - Да.
  - И куда же он шел?
  - Я слишком хорошо знала, куда он идет, чтобы продолжать смотреть.
  - Ну, а как был одет Фима?
  - На нем были феттры...
  - Фетры?
  - Ну, эти... короткие штанишки, блузой и открытые туфли... сандалии.
  - Я понял: шорты, рубашка и сандалии... Скажите, Матильда Васильевна, а не
было ли на Фиме чего-нибудь необычного... ну, такого, что нечасто надевают
на себя мальчики?
  Людвигу Ивановичу всего-то и надо было узнать, не было ли на Фиме, или
хотя бы у него в руках, отцовского патронташа. Тетрадку можно было и за
пазуху засунуть, но патронташ так легко не спрячешь. Однако по правилам
следовательской работы Людвиг Иванович ни в коем случае не должен был
спрашивать прямо: "А не было ли на Фиме патронташа?" - потому что у многих
людей столь живое воображение, что стоит их так спросить, и они тут же
представят мальчика с патронташем, а потом им покажется, что они именно с
патронташем его и видели. И они скажут: "Да-да, на мальчике был патронташ.
Такой коричневый". - "А может, желтый?" - спросит неопытный следователь.
"А может, и желтый", - задумается свидетель, и тут же ему покажется, что в
самом деле тот патронташ, которого он и не видел-то, а только очень живо
вообразил, был желтый. "Действительно, желтый, - скажет он. - В самом
деле, теперь я совершенно уверен".
  Но Людвиг Иванович был опытный следователь и скорее проглотил бы
собственный язык, чем стал бы задавать наводящие вопросы, тем более такому
впечатлительному существу, как Матильда Васильевна. Поэтому он только и
спросил, не было ли во внешности или в одежде Фимы чего-нибудь необычного.
  - Он вообще был необычный мальчик - это было и в его внешности, - сказала
Бабоныко.
  - Ну, а не было ли на нем чего-нибудь воинственного?
  - У Фимы? Воинственного? Он же не какой-нибудь хулиган! Нет-нет, у него не
было ни камней, ни этой, как ее, шпаргалки... ну, из которой в птиц
стреляют...
  - Рогатки?
  - Я и говорю: рогатки. Нет-нет, ничего такого.
  - Но я имею в виду не столь примитивную воинственность. Вы бы не заметили,
например, если бы у него были латы, шпага, пистолет или что-нибудь в этом
роде?
  - Пистолет? Но его ведь держат в... в конуре.
  - Вы хотите сказать, в кобуре?
  - Совершенно верно, я, по-моему, так и сказала.
  - Кобуру бы вы заметили?
  - Безусловно!
  - А патронташ? - решился-таки на очень прямой вопрос Людвиг Иванович.
  - О, да! Как революционный матрос... с этими ленточками на берете, в
брюках клеш и в... бушмене, булате... совершенно верно, и бушлате. Да, вы
знаете, в свое время, будучи немного моложе, я ведь участвовала в
киносъемках, представьте себе! Я должна была изображать совершенно простую
девушку. Но подумайте - рэжиссор сразу заметил, что я не того уровня. Он
предложил меня перевести в дворянки. Я полагаю, у рэжиссоров глаз острый,
как у расследователя.
  Людвиг Иванович уже очень утомился. Да и по Матильде Васильевне, по тому,
как все чаще путала она слова, видно было, что она тоже утомлена.. Тем не
менее понадобилось еще добрых полчаса, чтобы выяснить все-таки, что, когда
Фима выходил утром во двор, патронташа на нем не было и что, побыв во
дворе, он вернулся в дом.
  Свои показания Бабоныко закончила очень твердо:
  - Одно из двух: или Фимочку похитили, или у него было важное дело, или он
скрывается где-то и не имеет права себя обнаружить, или... или, знаете,
овладел какой-то тайной и... и хочет ею овладеть как следует!..
  - Но это уже не одно из двух, а одно из четырех... Впрочем, это неважно.
Спасибо, Матильда Васильевна, за ваши показания и пригласите, пожалуйста,
ко мне Тихую.


                          Показания бабушки Тихой



  Бабушка Тихая была похожа на игрушку "заводная мышь" - такая же серенькая,
с широким, но острым носом, так же бесшумно, и очень быстро перекатывалась
с места на место, и это было тем более поразительно, что она всегда ходила
в огромных сапогах. Людвиг Иванович и глазом не успел моргнуть, как Тихая
обежала всю комнату, ко всему принюхалась и только после этого села перед
ним, пристально глядя маленькими круглыми глазками.


  Сначала Людвигу Ивановичу показалось, что разговаривать с бабушкой Тихой
по сравнению с Матильдой Васильевной - одно удовольствие: ни киносъемок,
ни причесок, ни восторженных фантазий. Тихая четко ответила на вопросы о
фамилии, о возрасте, о социальном положении, о доме. Но вот дальше
застопорило.
  На все вопросы о Фиме, о том, что он делал сегодняшним днем и чем
занимался вообще, бабушка Тихая отвечала мрачно и решительно:
  - А оно мине нужно?
  - Ну как же не нужно?! - пытался ее урезонить Людвиг Иванович. - Мы не
знаем, где сейчас находится мальчик и каким образом исчез он из комнаты.
Может, мальчику плохо, может, он нуждается в помощи! Подумайте, ведь
каким-нибудь фактом, какой-нибудь деталью вы можете помочь всем нам,
помочь мальчику!
  - А оно мине нужно? - упрямо сказала бабушка Тихая и, подумав, прибавила:
  - Оно кому ни то нужно?!
  - А как же! А как же! - снова воскликнул Людвиг Иванович. И опять долго и
убедительно говорил, как "оно" всем нужно, чтобы Тихая рассказала, что ей
известно; однако после этой речи старуха вообще замолчала, поджала губы и
отвернулась к стене.
  Измученный Людвиг Иванович вытер со лба пот, машинально вытащил из кармана
конфету, развернул ее и сунул в рот. Кончик носа бабушки Тихой затрепетал.
  - Ето што ж за конхвета? - другим, подобострастно-ласковым голосом
спросила она.
  - Но вы еще не ответили на мой вопрос, - напомнил Людвиг Иванович, угощая
ее.
  - Ну, што сказать... - куда охотнее заговорила Тихая. - По первоначалу
казался мальчишка как мальчишка. Ног не вытирал, пыль носил, но ужасу
такого не было.
  - Какого "ужасу такого"?
  - Ну, штобы ни лечь, ни встать без страха божьего. Как есть казнь
египетскую в обличье невинном господь наслал за грехи наши, за грязь
кухонную и лень ерихонскую...
  - А если ваш бог наслал, чего же в пидстанцию бегали? - раздался Нюнин
голосок.
  Не отвечая Нюне, Тихая сказала:
  - Перебиваеть и слухаеть девчонка-то! За ето судять али нет?
  Людвиг Иванович дал бабушке Тихой конфету и продолжал следствие. Так и
пошло: Людвиг Иванович давал Тихой конфету, та отвечала на новый вопрос. В
кармане Людвига Ивановича уже почти не оставалось конфет, когда он сказал:
  - Вы очень хорошо ответили на предыдущие вопросы. А теперь вспомните,
пожалуйста, если видели, что делал сегодня с утра Фима?
  - Чего он выделывал сегодни, не знаю. Об том Нюнькины шпи„нки лучше моего
знають. А мине не до его вытворячества было - я в кухне занята была;
сколько той грязи за соседями выташшить надо было, вскоросте у той грязе
по уши сидеть будем.
  - Ну, а не видели, выходил Фима из дому?
  - Ето видела. Мать ему вослед: сей минут назад. ‚н шмыгнул и пыль поднял,
аж в носу у мене засвербило. Штоб, говорю, твоей матери так чихать, как
мене от тебе...
  - И он скоро назад?
  - Эге, скоро! А если бы тебе наказали да заперли, а потом в уборную
выпустили, разбежался бы ты назад либо как? О, то-то!
  - А может, он куда со двора выходил в это время? - спросил Людвиг
Иванович, протягивая бабушке Тихой ириску.
  - Про то не знаю. Про то не скажу! "Золотой кулючик" - хорошая конхвета. А
ежели где и был Ехвимка за ето время, окромя двора, про то беспременно
знаеть Тихон Харитонов, через улицу живеть, он за всю улицу знаеть, потому
как у него грудная жаба и он ету жабу цельный день на веранде грееть, от
пяти утра и до самого вечера, днем часок соснеть, а и то с веранды не
уходить и ухом за улицею следить.
  - Ну, хорошо, значит, потом Фима вернулся, и больше вы его не видели?
  - Не видела и видеть не хочу.
  - Что вы еще можете рассказать о Фиме?
  - Фулиган. И говорить об нем не желаю.
  - А вот у меня еще есть... карамель... только без начинки.
  - Карамель без начинки не бываеть, - подозрительно сказала бабушка Тихая.
  - Ну как же... Тут вот и написано: карамель.
  - Пишуть незнамо што, - проворчала бабушка Тихая и задала каверзный
вопрос: - А монпасе, ето што, по-твоему?
  - Монпансье - это мелко нарезанная карамель без начинки, - наугад ляпнул
Людвиг Иванович и, ошарашив Тихую этим смелым утверждением, ловко вытянул
у нее еще кое-что про Фиму.
  Увы, подтвердилось, что Фима действительно обломал у бабушки Тихой все
цветы алоэ, а у соседей - гвоздику, но другие цветы - герань, бегонию,
аспарагус, - хотя тоже с них срезал по веточке, до такого опустошения не
довел.
  - От алои одне корышки оставил, - твердила сердито Тихая.
  Выяснилось также, хотя бабушка Тихая тут же прикусила язык, что Фимка
действительно постоянно снабжал ее всяческими конфетами.
  - Вы же сами сказали: "У Ехвимки все эти карамели перепробовала"!
  - А алоя? - сверкнула глазами Тихая. - Конхветы! Един раз конхвету сунеть,
а весь день смекай, к пожару излаживаться чи к затопу!
  - К потопу?
  - Потоп - это дело божье, - строго сказала бабушка Тихая. - А Ехвимка мог
исделать затоп. Или тварь ползучую на нас напустить... - И шепотом вдруг
спросила: - Когда Ехвимки пять ден не будеть, можно же его из книжки
выписать али как?
  - Из какой книжки?
  - Какой-какой! Домовой! А ешшо есть интеренаты для таких фулиганов...
  Закончила она свои показания не менее решительно, чем Бабоныко, но в прямо
противоположном смысле:
  - Убег, беспременно убег! Стибрил ч„-нибудь и убег! И пущай назад не
прибегаеть. Аще усю банду за собой привед„ть.
  - Банду? Но вы же сами говорили - никаких подростков он в дом не водил.
  - А я и не говорю за подростков! Навед„ть банду тварей своих.
  - Тварей? Вы кого же имеете в виду?
  - Ето вы их имейте у себе у виду, Ехвимкиных тварей, а я их сроду видеть
не желаю, тьфу на них, на глаза бы мне оне не попадали!
  И Тихая вдруг замолчала. А так как у Людвига Ивановича конфет больше не
было и к тому же он торопился опросить девочку, то он и оставил
разгневанно-молчаливую старуху в покое.


                              Показания Нюни


  - Ну-с, так, "падмузель" Нюня, - начал весело свой допрос Людвиг Иванович.
  - Мы ведь друзья?
  - Друзья, - прошептала, не поднимая глаз, девочка.
  Была она обыкновенная длинноногая, веселая, любопытная девочка, но сейчас
выглядела измученной и замкнутой.
  - Расскажи-ка мне все, что знаешь о Фиме!
  - А что? Фима обыкновенный мальчик...
  - Разве все обыкновенные мальчики срезают цветы у соседей, берут из дому
вещи отца, а потом исчезают бесследно, а?
  - Значит, ему нужно было, - Нюня говорила едва слышно.
  - Для чего нужно?
  - Не знаю.
  - А почему же говоришь, что нужно было?
  - Фима не такой мальчик, чтобы если не нужно, то брал.
  - А какой же он мальчик?
  - Обыкновенный.
  - Твоя бабушка говорит: необыкновенный.
  Нюня неуверенно пожала плечами.
  - Значит, так: обыкновенный необыкновенный мальчик, да?
  - Да, - серьезно кивнула Нюня.
  - Ну хорошо, что на нем было сегодня утром?
  - Футболка, шорты, носки, сандали, - подробно перечислила Нюня.
  - А когда он выходил, он что-нибудь нес?
  - В руках?
  - В руках.
  - Нет.
  - А где нес?
  - Не знаю.
  - А нес?
  - Я не знаю.
  Обычно, Людвиг Иванович это хорошо помнил, самым любимым восклицанием Нюни
было "а я знаю!", теперь же она то и дело твердила "не знаю".
  - Нюня, вот ты сказала: "Фима бабушку Тихую конфетами угощал". А почему?
  - Она ж конфеты больше даже чистоты любит.
  - Ну, это ясно. Но ты ведь тоже конфеты любишь?
  - Не знаю.
  - А тебя он часто угощал?
  - Не знаю.
  - А вот бабушка Тихая на него ругается, а он ее конфетами угощал. Почему?
  - Они нюхали.
  - Что нюхали?
  - Вместе... все.
  - А все-таки, что именно?
  - Не знаю.
  - Как ты думаешь, куда делся Фима?
  Девочка пожала плечами.
  - Не мог же он просто исчезнуть из запертой комнаты?
  Людвиг Иванович ожидал ответа, что да, не мог или хотя бы "не знаю", но
девочка вдруг выразительно сказала:
  - Фима очень умный.
  - Нюня, а что это бабушка Тихая говорила о каких-то казнях египетских?
  - Не знаю.
  - Разве не знаешь? А почему ты об эпидстанции вспомнила?
  - Не знаю, - опять затвердила девочка.
  Людвиг Иванович перевел разговор на другое:
  - Ольга Сергеевна ругала сегодня Фиму?
  - Ругала, говорила: совести нет.
  - Ну, а ты как считаешь?
  - У Фимы очень много совести.
  - Много совести... А вот бабушка Тихая считает: он связался с дурной
компанией.
  - С какой компанией?
  - Ну, с ворами, наверное.
  Неожиданно девочка смешливо хмыкнула:
  - Скажете тоже!
  - Слушай, Нюня, ты можешь и должна нам помочь. Ты наблюдательная девочка,
и ты любишь Фиму. Если ты нам не поможешь и не расскажешь все, он может
погибнуть...
  - Фима умный, - прошептала Нюня.
  - То есть ты хочешь сказать, что он сам найдет выход из положения?
  Девочка молчала.
  - А если нет? - продолжал Людвиг Иванович. - Вдруг он запутался и уже не
сможет к нам вернуться? И знака подать не сумеет?
  Девочка так низко опустила голову, что Людвиг Иванович даже присел на
корточки перед ней и приподнял ее лицо:
  - Ну же, Нюня! Разве я желаю Фиме зла?
  - Я не знаю, - прошептала девочка. - Он очень умный.
  - Ну хорошо, - сказал Людвиг Иванович. - Что ж, если ты не хочешь помочь,
нам помогут твои куклы. Давай твоих кукол на допрос!
  Девочка вскочила:
  - Они не могут!
  - Почему? - строго спросил Людвиг Иванович.
  - Тиша - плохая куколка, она ничего не понимает! Пупису лишь бы
посмеяться. Зика вообще ничего не знает, ей лишь бы попеть.
  - Ну, а эта... - наугад сказал Людвиг Иванович.
  - Мутичка, да? - тревожно спросила Нюня.
  - Да, Мутичка.
  - Она... она болеет.
  Явно Нюнины куклы видели многое, и девочка боялась, что они выдадут Фиму.
Она ведь не знала, что следователи не умеют допрашивать кукол.
  - Хорошо, Нюня, я вижу, тебе много известно, но ты не желаешь сказать.
Смотри, девочка, вдруг потом будет поздно.
  Нюнины глаза так расширились, что стали вдвое больше обычного.
  - Что ж, Нюня, ты неглупая девочка. Подумаешь, вспомнишь все, а когда
решишь нам помочь, подойди и скажи: "Дядя Люда, я вам кое-что хочу
рассказать". Договорились?
  - А о чем вспоминать? - спросила шепотом Нюня.
  - Обо всем. Как Фима приехал в ваш дом, что было потом и почему он
исчез... Хорошо?
  И позже, делая свои следственные дела, Людвиг Иванович нет-нет да и
взглядывал на Нюню. Она все время была возле него, но очень тихая, очень
нахмуренная.
  "Может, вспоминает?" - думал Людвиг Иванович.
  А Нюня действительно вспоминала. Вспоминала все, что знала о Фиме с самого
дня его приезда.


                               Следы на полу


  Они приехали совсем неожиданно - в будний день, когда в доме никого, кроме
Нюни, не было.
  Сначала Нюня вздрогнула, потому что на улице у дома громко и требовательно
загудела машина. Не успела Нюня ничего подумать, как во двор вбежала
красивенькая женщина и начала вытаскивать из петель доску, которой
закладывались ворота. Нюня глянула на ворота и даже сказала "ой, боже!" и
прижала к груди авторучку: выше ворот, ни за что не держась и даже вроде
бы ни на чем, сидел мальчик с железным сундучком в руках. Ворота, скрипя,
открылись, и стало видно, что мальчик сидит на вещах, наваленных в кузове,
- но все равно сидит так прямо и серьезно, как никогда не сидят другие
мальчишки на машинах. Грузовик въехал во двор - и тогда, бросив авторучку
на тетрадку с недописанным упражнением, Нюня выскочила на веранду,
распахнула дверь и крикнула:
  - А я знаю, кто вы! Вы новые жильцы!
  - Правильно! - сказала красивенькая ж