на  расстоянии
стала бесспорной. А это означало, что биологическое поле существует!
     Третье  памятное событие  произошло  поздней весной  56-го  года.  Было
назначено закрытое партийное собрание  Института. Вскоре стало известно, что
на  нем  будут  читать  доклад Хрущева на  XX съезде.  Его  начали читать по
различным учреждениям  еще в  марте. Потом почему-то читки прекратили и  вот
снова  возобновили.   Парторганизация  во   ВНИИФТРИ  небольшая  -   человек
пятьдесят, не более.  Собрались в нашем маленьком конференц-зале.  Сменяясь,
читали часа два, если не больше. В общих чертах содержание доклада было всем
известно, но подробности произвели тяжелое впечатление...
     Думаю, что серьезное  обсуждение доклада не планировалось. Тем не менее
одно выступление произвело  на меня сильное впечатление. На трибуну поднялся
высокий, худой молодой человек. Лицо усталое, можно сказать, изможденное. На
скулах - пятна лихорадочного румянца. И глаза тоже словно воспаленные. Я его
видел  впервые,  фамилию  не  запомнил,  а имя,  если не ошибаюсь,  Георгий.
Длинными  белыми  пальцами левой руки  он  откинул  волосы со лба, а  правой
широким жестом  обвел по  верху стены,  где в  установленном  порядке висели
портреты членов Политбюро ЦК.
     - А эти почему висят здесь? - с едва сдерживаемой ненавистью неожиданно
спросил он  срывающимся  голосом. - Если они не понимали, что происходит, то
не  имеют  права  заседать  в  высшем  органе  партии.  А  если  понимали  и
поддерживали Сталина  или дрожали  за свою  шкуру -  тем более! Надо все это
снять! Помолчал немного, потом резко повернулся и спустился в зал.
     Продолжения собрания не  помню.  Когда Георгий сошел с  трибуны, в зале
пару минут стояла тишина. Потом было  еще несколько вялых, наверное, заранее
подготовленных выступлений. Предложение  снять  портреты не поддержал никто,
но и возразить никто не решился. Будто его и не было...
     Я  отключился.  В голове  закружился рой неожиданных мыслей. Злодейская
фигура  Сталина  мне уже  давно была ясна,  а об его  ближайшем окружении  я
как-то не  думал. Марионетки? Конечно, нет. Соучастники преступлений! Кто из
страха, а  кто  по  "идейным"  соображениям.  Разве  Хрущев,  будучи  первым
секретарем   ЦК   на   Украине   (в   38-м   году),  не   утверждал   списки
репрессированных? А секретари других республик?  Да что там! Конечно  же,  и
секретари  обкомов,  горкомов   даже  райкомов   партии,  по  меньшей  мере,
визировали представленные им  местными отделениями НКВД  списки. Значит, вся
партийная верхушка в середине 30-х годов состояла из преступников. Состоит и
сейчас, хотя  за  прошедшие  с тех пор двадцать  лет  их контингент частично
обновился.  Ведь вторая  волна  репрессий  прокатилась по  стране  уже после
войны. В наши  каторжные лагеря отправлялись сотни тысяч солдат  и офицеров,
освобожденных из немецкого плена. А повторные аресты тех, кто уже отбыл свой
срок? А преследования "космополитов"? А "дело врачей"?
     Как же это получилось? Ведь за те же двадцать лет не один раз в  партии
проходили  отчетно-перевыборные собрания. Снизу доверху.  Почему не  избрали
достойных  людей, честных  коммунистов? Да потому,  что  все было  наоборот:
выбирали не  снизу  доверху, а сверху донизу! Тайное голосование,  свободное
выдвижение кандидатов - все фиговые листочки.  На  всех уровнях одна и та же
надежная схема. Старое бюро или партком предлагает соответствующему собранию
для  тайного  голосования  список  нового  бюро  (или  пленума, если  выборы
двухступенчатые). Как говорилось: "На основе опыта своей работы". А на самом
деле  - после "согласования"  с вышестоящей партийной инстанцией. Случалось,
что кто-то дерзкий предложит дополнить список одной-двумя кандидатурами. Это
дела  не  меняло.  Порой  при  тайном  голосовании  из  списка  вычеркнут  в
нескольких  бюллетенях три-четыре кому-то известные одиозные фамилии. И  это
тоже несущественно. Устав партии предписывает считать избранными  всех,  кто
набрал более 50% голосов. В результате утвержденное сверху бюро избирается в
полном составе.  А при выборе "хозяина" - первого секретаря бюро - даже тень
демократии изгоняется. Его, отобранного и утвержденного свыше, "выбирает" из
своего  состава  бюро,  но  уже   открытым   голосованием  и  обязательно  в
присутствии  инструктора этой вышестоящей инстанции.  Чаще  всего  -  по его
прямой рекомендации...
     В итоге вся "лестница" от секретаря первичной организации до секретарей
ЦК  оказывается   не  избранной,  а   назначенной   вышестоящими  партийными
руководителями  - по их собственному образу и подобию. Членов  Политбюро  ЦК
Сталин назначал самолично, а после его смерти их избирает пленум ЦК партии в
результате  определенных соглашений  между  группами влияния. Опирающийся на
наиболее  сильную  поддержку становится  первым  секретарем  ЦК (позже,  при
Брежневе, - "генеральным").
     Верность и послушание  всего  "аппарата"  подкрепляется  разнообразными
благами, начиная от обширных квартир, дач и автомобилей и кончая регулярными
денежными приплатами  в "конвертах". Однако все это -  казенное и отбирается
при утрате положения в партийной иерархии. Отсюда и неизбежный поиск высшими
партийными  чиновниками (после смягчения режима) путей личного  обогащения -
полузаконного, а то и противозаконного.
     Об идейности  таким  образом отобранных партийных функционеров,  об  их
заботе о благе страны и  ее граждан смешно говорить. Все  это  -  лицемерие,
достойное лишь презрения.  Но... вся организация  в целом вызывает невольное
восхищение. Какая  сила! Какая власть над  всей огромной страной! По единому
слову из Кремля все ее многомиллионное население совершает поступки, нередко
вовсе не соответствующие его интересам. К примеру, подписывается на денежный
заем или в день отдыха выходит  на субботник. Секрет  этой власти прост. Она
стоит на мощном фундаменте  всеобщего страха, заложенном Сталиным. Схоронив,
а затем  и предав  анафеме устроителя этого фундамента, преемники вождя сами
взобрались  на него. Каждый  гражданин Советского  Союза хорошо знает,  что,
случись  ему  вызвать неудовольствие партийного руководителя его уровня,  он
будет понижен в должности, а то и уволен "по сокращению штатов". Еще хорошо,
если ему при этом не  припишут несогласие с  курсом  партии. В  этом  случае
наверняка придется иметь дело с "органами"... Страшнее всего - исключение из
партии.  Это  уже  не  только  знакомство  с  КГБ,  но  и  "волчий  билет" -
невозможность найти работу выше уровня дворника.
     Казалось бы - не вступайте в такую партию. Но 20 миллионов человек  уже
вступило. Большинство -  еще в период искренней веры в ее идеалы и обещания.
Многие - на фронте,  многие - потому, что  им  настоятельно  было предложено
вступать,  поскольку  их  выдвигали  на  руководящую  работу,   даже  такого
скромного  масштаба,  как  бригадир  на  стройке или  председатель  колхоза.
Кое-кто  вступал ради карьеры.  Но  таких  немного.  А  вот  выйти из партии
оказалось невозможно.  Она  такого "оскорбления"  не потерпит. Из партии  не
отпускают, а исключают - со всеми вытекающими последствиями.
     Расставив на все руководящие  посты членов  партии, ее аппарат приобрел
власть  и  над  всеми беспартийными  трудящимися.  Все  они,  так или иначе,
находятся  в  служебной  зависимости  от  партийцев,  с  которых   партийное
начальство требует обеспечивать послушание  их подчиненных всем указаниям из
Москвы.
     "Не  обеспечишь  выполнение  задания,  -  говорят директору  завода или
председателю  колхоза на  бюро горкома или  райкома  партии, -  партбилет на
стол!" И обеспечивают... уже под угрозой административных притеснений.
     Власть  партии  могли  бы  оспорить только  КГБ  и  армия.  Но обе  эти
структуры тоже связаны путами своих парторганизаций, подчиненных ЦК  КПСС  и
его Президиуму. Разорвать эти  путы  может  только  очень сильная  личность,
опирающаяся на  внутренние  войска КГБ или армию.  Вот  почему после  смерти
Сталина  его наследники поторопились без  суда расстрелять Берию,  а  Хрущев
услал подальше от Москвы популярного в народе и армии маршала Жукова...
     Пока я  обдумывал все  это,  собрание кончилось. Возвращаясь  домой,  я
предавался  размышлениям  о том, как  можно было  бы изменить  ситуацию,  на
первых  порах  воздерживаясь от оценки выполнимости  моих предположений. Вот
некоторые из них, которые остались в памяти.
     Во-первых, ни в коем случае  не следует  ликвидировать саму партию. Это
было бы несправедливо  в  отношении  большинства ее  ни  в чем  не  повинных
членов. К  тому  же  для ликвидации партии  нет  никаких  оснований.  Идеалы
коммунизма  с их  равенством,  взаимопомощью и  братскими  отношениями между
людьми если и утопичны, то во всяком случае  безвредны и благородны. То, что
они  были использованы для прикрытия тирании, их вовсе  не дискредитирует, а
лишь отягчает вину тех, кто это сделал. А главное - построить иную, столь же
всеобъемлющую  и  отлаженную  сеть  управления  огромным государством  очень
трудно.
     Создание  же принципиально другой, фактически  самоуправляемой системы,
основанной  на  экономических  отношениях   свободного   рынка  и  тщательно
проработанном кодексе соответствующих законов, - дело в наших условиях очень
долгое.  Нет ни  частной собственности, ни рыночной инфраструктуры (товарных
бирж, банков, сети хороших дорог, оптовых складов и прочего), ни самих  этих
законов,   ни   пользующейся   доверием   населения  полиции,  ни,  наконец,
воспитанного в народе законопослушания и самой психологии свободных рыночных
отношений.  На  все  это нужны  годы  и годы...  И  постепенность  перехода!
Ликвидировав  в одночасье коммунистическую партию  и  фундамент  страха,  на
котором может  до  поры, до времени (по  инерции) держаться ее правление, мы
немедленно  получим анархию,  падение  производства, голод  и  быстрый  рост
организованной преступности. Вместо этого следует  очистить партию, укрепить
ее нравственный  авторитет, заслужить  доверие граждан  и, опираясь на него,
при  сохранении всепроникающей партийной  сети, управляемой из центра, вести
страну шаг за  шагом  в направлении  более  эффективной  рыночной экономики,
беспощадно подавляя преступность.
     Во-вторых,   очищение   партии   должно   быть   проведено   открыто  и
бескомпромиссно.  Так,  чтобы  все  граждане  страны  поверили,  что  это не
косметическая операция, а  возрождение  коммунистической  партии  или, лучше
сказать, рождение ее  заново.  Преступную верхушку  надо судить  публично  и
наказать  в  индивидуальном  порядке,   соответственно  тяжести  совершенных
преступлений. Весь  управляющий  аппарат сверху донизу  подвергнуть  строгой
проверке.   Всех    приспешников   преступной   власти,   прихлебателей    и
коррупционеров  изгнать из партии.  Принять  новый  Устав ее,  категорически
воспрещающий  какое  бы то  ни было вмешательство  в  демократические выборы
руководящих органов  партии любого уровня  в направлении снизу вверх.  После
этого провести аналогичную санацию, а  если потребуется, то и реформирование
КГБ.
     В-третьих, надо отдать себе  отчет в том,  что  при настоящих  условиях
эффективное очищение  партии  возможно  только  усилиями ее самого  верхнего
эшелона управления, то есть  под руководством  Президиума ЦК КПСС во главе с
его председателем. Разумеется, не нынешних, а  нового, достойного Президиума
ЦК и  пользующегося всеобщим  доверием  его председателя.  Их  может избрать
внеочередной  пленум ЦК,  если  в его составе образуется инициативная группа
относительно молодых делегатов, осознавших необходимость возрождения  партии
и сумевших убедить в этом большинство членов пленума.
     Обуреваемый такого  рода  фантазиями,  я возвращался домой после нашего
собрания.  Что  до  меня,  я  готов  был принять  активное  участие  в  этой
бескровной  революции, как 35 лет спустя принял участие в защите Белого дома
от ГКЧП. Мне  казалось,  что такую же позицию заняли бы  сотни тысяч честных
коммунистов-тружеников,  не говоря  уже  о  полумиллионе  реабилитированных,
вернувшихся из  лагерей. Думаю, что их  поддержали бы и многие беспартийные.
Возможно, я  ошибался и все это было  неосуществимо. А может быть, и удалось
бы  таким  путем  избегнуть  долгого периода  застоя, падения  производства,
неимоверного роста коррупции и преступности.

У физиологов
     К   осени  56-го  года  ВНИИФТРИ  собрался  переезжать  в  подмосковный
Зеленоград, где  было решено  создать  крупный  научный центр  электронной и
радиотехнической промышленности. Поскольку я  не собирался надолго связывать
свою  судьбу   с  этой  техникой,  пришлось  отказаться  от  переезда  и  от
руководства  отделом  полупроводников,  который  только начал формироваться.
Заместитель директора Института Ермаков долго объяснял мне,  сколь блестящая
перспектива открывается перед отделом.  Я понимал это  не хуже него. (Первая
книжечка на  русском языке, посвященная  физике  транзисторов, была написана
мною.)  Но уж если я отказался работать у Капицы, то не ради кустарной и  на
годы вперед эпигонской лаборатории во ВНИИФТРИ.
     Мне  уже стукнуло  33 года  - пора было  начинать  искать свой  путь  в
биофизику.  Не  помню  уж,  каким  образом  судьба свела  меня  с Владимиром
Михайловичем  Хаютиным. Это был молодой  человек,  примерно  моего возраста,
кандидат  медицинских  наук,  явно  умный,  в  курсе   последних  достижений
зарубежной  науки  и медицинской  техники -  следит  за  всеми  новинками  в
иностранных  журналах, бывал в зарубежных лабораториях.  Меня  он  соблазнял
перспективами  внедрения  современной техники  и электроники  в медицину.  В
частности, говорил  о создании искусственного сердца и  искусственной почки,
что позволит подменять эти органы на время операций на них. Хаютин заведовал
лабораторией в  Институте  нормальной  и патологической  физиологии Академии
медицинских  наук.  Мне  он предлагал должность  старшего  инженера.  По его
словам,  Институт  был  прекрасно оснащен современной  зарубежной  техникой.
Главным образом  -  аппаратурой для  регистрации нервных  импульсов, которые
обнаруживают себя как  электрические импульсы,  связанные с транспортировкой
ионов калия через оболочку нервного волокна.
     Мне    это    предложение    показалось    соблазнительным.    Институт
медико-биологического  профиля,  ставший  на  путь использования  физических
методов  и  понятий  в  своих  исследованиях! По  словам  Хаютина,  директор
Института  академик   Черниговский  всячески  способствует   внедрению  этих
методов. В  таком  учреждении можно было  надеяться со  временем  подойти  к
проблеме  существования  и  роли биологического  поля.  Я принял предложение
Хаютина, уволился из ВНИИФТРИ и в августе 56-го года был зачислен в Институт
физиологии.
     Первые же недели знакомства с его лабораториями  подтвердили изобилие в
них   сложных   электронных  приборов   -   разного  рода   "биоусилителей".
Одновременно выяснился и тот факт, что никто из научных сотрудников (медиков
по  образованию),  не понимает  как  эти  приборы работают,  как  обнаружить
нарушения  их  нормального  функционирования, а  тем  более устранить  явные
дефекты. Добрая половина дорогих импортных  приборов вообще  не работала. Во
всем Институте не было не только ни одного инженера-электронщика, но даже ни
одного  техника.  Штатное  расписание  не  предусматривало   наличие  такого
техсостава в  медицинском исследовательском учреждении.  Стало ясно, что все
эти    проблемы   лягут   на   мои    плечи.   При    том,    что    никакой
контрольно-измерительной  аппаратуры в  Институте не  было, не говоря  уже о
приборах  и  материалах, необходимых  для  создания  новых исследовательских
установок.
     Но  я  был  молод,  полон  сил,  а  дирекция   обещала  поддержать  мои
предложения  о  закупке  всего необходимого - деньги  для этого у нее  были.
Радиолампы, сопротивления, конденсаторы, проводники и необходимый инструмент
я  мог приобретать за наличные,  отчитываясь товарными  чеками из магазинов.
Это  дело  я  поручил  принятому по  моей  рекомендации  на  работу опытному
монтажнику Толе Гришину. Сам же занялся добыванием современной измерительной
и настроечной аппаратуры  отечественного производства.  В розничную торговлю
она не поступала.  Прямо с заводов-изготовителей  ее направляли потребителям
(главным  образом  военным  лабораториям  и  КБ)   по  разнарядке  Госплана.
Номенклатуру и изготовителей  этой  продукции я мог узнать во ВНИИФТРИ, пока
они   еще   не   переехали.  Туда   в   обязательном   порядке   присылались
соответствующие ("закрытые") каталоги.
     Мой  способ  действий  был прост  и безотказен,  поскольку опирался  на
надежную  основу  человеческого  тщеславия.   На  личном   бланке  директора
Института  академика   Черниговского   я  составлял   письмо,   адресованное
заместителю министра, в чьем ведомстве находился  интересовавший меня завод.
В  письме  говорилось  о необходимости  такого-то прибора  для  исследования
важной проблемы современной медицины и  содержалась просьба  помочь науке. Я
приезжал  в  министерство. В бюро пропусков  предъявлял письмо  за  подписью
академика  и настаивал на том, что мне поручено  передать письмо заместителю
министра  лично. Необычность такого обращения  срабатывала неизменно.  После
переговоров  с  секретаршей я,  по  указанию замминистра, получал пропуск  и
проникал  в кабинет  высокого  начальника.  Ученые  в  те годы  пользовались
уважением у  чиновников. Заместитель  министра бывал польщен,  что академику
известно  о  его существовании. Он  накладывал  резолюцию типа:  "Начальнику
главка  такому-то.  Прошу   рассмотреть  возможность  удовлетворить  просьбу
Академии за  счет  сверхплановой продукции". (Имело ли место  перевыполнение
плана, роли не играло). Я спускался с моим письмом этажом ниже, к начальнику
главка. Тот  воспринимал  резолюцию  замминистра как  положительную (ведь не
отказал!)  и  накладывал свою,  более  определенную  резолюцию, адресованную
директору завода или еще  какому-нибудь чиновнику. Меня это уже не касалось.
Я мог удалиться в уверенности, что  счет на оплату названного прибора вскоре
поступит в бухгалтерию Института.
     Таким  образом в течение полугода  я  создал в отведенном  мне для этой
цели помещении  вполне  приличную радиотехническую лабораторию. Теперь можно
было  отлаживать,  настраивать  и  ремонтировать   приборы   в  лабораториях
Института.  Увы, их оказалось так много и в таком запущенном состоянии,  что
приходилось   целыми  днями  заниматься  только  этим.   Кстати,  об  уровне
использования  этой  импортной аппаратуры  в  научных целях  мне  рассказали
недавнюю историю, которая звучит  как анекдот, но  я слышал ее от нескольких
сотрудников Института. Вот она.
     Двое  маститых  заведующих  лабораториями  вели долгий спор о трактовке
некой физиологической  реакции у кошки. (Большинство исследований  велось  в
"острых  опытах"  на  кошках.  Животное  усыпляли,  оперировали  и  обнажали
определенный нерв. С помощью  высокочувствительного биоусилителя  следили за
прохождением  нервных импульсов  от одного внутреннего органа, подвергнутого
определенному воздействию, к другому - на это воздействие отвечающему).
     В  качестве  подтверждения своих идей  один из заведующих в докладе  на
Ученом  совете  демонстрировал   особую   форму   электрических   импульсов,
зарегистрированных самописцем прибора при прохождении волны  возбуждения  по
определенному  нерву.  На  следующем  заседании  совета  его  оппонент  тоже
продемонстрировал запись импульсов, по-видимому, в аналогичном опыте. Первый
докладчик, торжествуя, еще раз показал свою запись и обратил внимание ученой
аудитории, что обе записи почти совпадают.  Это окончательно решало  научный
спор  в  его  пользу.  Тут-то  его коварный оппо