юрочек" прежнего времени  -
1913-14  гг., который  приехал  из Пскова и узнал ее адрес у Фромана.  Вошел
жеманный и неприятный.
     Стал просить у АА разрешения прочесть ей  стихи, которые он написал  за
десять лет (АА удалось отвлечь его от  этого обещанием, что она ему позвонит
через неделю, если будет свободна). Хвастливо рассказывал  ей о  том, что он
сейчас  "секретарь  Корнея  Ивановича  Чуковского"  (а  Чуковский  любит  по
временам привлечь к  себе  какого-нибудь "мальчика", чтобы тот был у него на
побегушках, и держать при себе, пока не высосет из него все соки. Так было с
Евгением Шварцем, например. Чуковский делает это с исключительным талантом).
Надоедал АА рассказами о себе, о своих стихах, обо всем, что никому не может
быть интересно.
     АА с трогательной незлобивостью, только с большим  юмором  рассказывала
мне о нем.


     18.04.1926

     Из  Подольской губернии  приехала  и остановилась в Шереметевском  доме
Инна Эразмовна Горенко. Она пробудет здесь некоторое время и отсюда уедет на
Сахалин.





     19.04.1926


     Вчера  к  АА  приехала  из Подольской губернии  Инна  Эразмовна, чтобы,
пробыв здесь несколько дней, уехать на Сахалин к Виктору Андреевичу Горенко.
Уже давно этот  отъезд предполагался.  Давно Виктор Андреевич  прислал  Инне
Эразмовне  денег.  Инна Эразмовна  все  медлила;  Виктор Андреевич  ждал  ее
приезда  туда  к  15 апреля (во Владивосток), Инна Эразмовна  ждала  весны и
тепла. АА очень беспокоилась и торопила Инну Эразмовну в письмах, потому что
боялась, что  повышение железнодорожных  тарифов (недавно повысили на 10%  и
ждут дальнейшего повышения) лишит Инну  Эразмовну  возможности уехать  туда.
Наконец, Инна  Эразмовна решила ехать. Позавчера АА получила ее телеграмму о
приезде сюда.  И вчера  утром с  Пуниным поехала ее  встречать  на вокзал. В
одиннадцать часов встретила  Инну  Эразмовну,  и АА вдвоем  с ней  поехала в
Шереметевский  дом,  где  Инна  Эразмовна  пробудет  эти  дни до отъезда  на
Сахалин. Я  уже несколько дней тому назад узнавал об условиях путешествия (а
еще раньше - о стоимости билета). Вчера АА несколько  раз звонила мне, но не
застала меня  дома. Сегодня  в двенадцать часов  я поехал  к АА в  Мраморный
дворец.  (АА все эти дни будет ночевать  в Мраморном дворце). Застал ее одну
(была Маня, но Шилейко не было). АА еще не  совсем оделась, и минут двадцать
мы не выходили  - я дожидался.  Бросилась в глаза необычайная  оживленность,
исключительно  хорошее  настроение  ее.  А  это  все  отражается  на  манере
говорить,  на  ее  движениях:  походка   становится   легче   и  движения  -
"лебединей".  Расспросил об  Инне  Эразмовне - приехала в полном  здоровье и
нисколько не озабоченная трудностями предстоящего путешествия.
     Вышли. По местами просыхающим, но большей частью  - невероятно мокрым и
грязным тротуарам,  по  неожиданно теплому,  мягкому  воздуху  (второй  день
такой! - раньше все холода были) пошли в Шереметевский дом.
     Но то, что не пугает Инну Эразмовну, - очень волнует АА: она перебирает
в уме все трудности  такого длительного путешествия, неизвестность  условий,
маршрутов, расписаний,  стоимостей и  всего прочего. Тем более - принимая во
внимание старость  и  неопытность в  таких  делах  Инны Эразмовны.  Речь  АА
пестрит такими словами,  как "Николаевск на Амуре", "анкета"  (которую нужно
заполнить, чтобы получить разрешение на въезд на Сахалин). И с одной стороны
- радость  от  того, что приехала Инна Эразмовна, а  с  другой - волнение за
нее; а все вместе делает АА необычайно оживленной.
     АА  с юмором рассказывает  мне  о  муже ее  тетки  Викторе  Модестовиче
Ваккаре, почти восьмидесятилетнем старике, который  в Деражне ведет мемуары,
о наивном непонимании Инной Эразмовной условий современного существования, и
т. д. Попутно  по  дороге АА  говорит  мне, что читала  вчера Шенье (Шилейко
купил  вчера для себя  томик Шенье.  А тот, который принадлежит АА, сейчас у
меня).  И,  читая Шенье  (о  котором  отзывается  как  о  прекрасном поэте),
обнаружила  в   нем   места,   совершенно   ясно   использованные  Пушкиным,
Баратынским,  Дельвигом...  Не те, которые  известны уже  исследователям,  а
другие,  еще   никем  не  подмеченные.  Так,  из  Шенье  взяты  строчки  "Не
трогайте..... вострушки / Не трогайте  парнасского пера..." (только  у Шенье
тон  гораздо  серьезней в данном случае).  И другое место АА  цитировала  из
Пушкина: "Мой голос для тебя и ласковый и томный / Тревожит позднее молчанье
ночи темной..." - и т. д.  (АА процитировала соответствующие места из Шенье,
но я не запомнил).
     И голос  - тихий, внятный, гортанный  голос  АА вибрировал  пушкинскими
стихами в мягком, глушащем весеннем  воздухе.  АА лукаво взглянула  на меня:
"Все,  все - и Пушкин,  и Баратынский - брали у него!". И затем заговорила о
том,  что теперь уже  так много выясняется в  области  взаимодействий одного
поэта на другого -  того, о  чем десять лет  тому  назад  и  не задумывались
просто,  -  что,  вероятно,  изменится  взгляд   на   сущность  поэтического
творчества.  Такое исследование,  какое сделал  Эйхенбаум  над  Лермонтовым,
сейчас  звучит почти  как  укор  Лермонтову:  "Никто не  пользовался  чужими
стихами, а  он  один это  делал!". В действительности же -  не он  один,  не
Лермонтов, - все это делали, но  исследован-то только один Лермонтов. Теперь
все  занялись исследованиями  и  над другими поэтами, и  в  скором  времени,
конечно,  многое узнается и выяснится. И, конечно, не попрекать поэтов этими
заимствованиями придется, а просто изменить взгляд  на сущность поэтического
творчества. Оно будет пониматься немного  иначе, чем понималось до сих пор -
лет десять тому назад, например.
     "А вы записываете  все, что вы обнаруживаете в этой области?" - спросил
я.  Конечно, не  записывает. Записывает только то, что  относится  к Николаю
Степановичу, остальное уйдет от всех. И  если бы  АА узнала, что крохи этого
записываю я, она была бы очень недовольна.
     Мы  пришли в  Шереметевский  дом. АА  представила  меня  своей  матери.
Высокого роста старушка.  Есть что-то татарское  в  лице. Сморщенное  лицо и
дряхлый голос;  держится прямо,  но при  ходьбе чуть-чуть  припадает на одну
ногу.  АА в  разговоре  с ней - стояли друг  против  друга  - смотрит на нее
мерцающим, ласковым, ясным-ясным  взглядом. И говорит с ней ласково,  в этой
ласковости пробиваются, смешиваясь, нотки дочернего  подчинения  и чуть-чуть
снисходительной доброты к более слабому существу.
     Кабинет  Пунина  опустел:  из  него  вынесли  письменный стол,  который
поставили  в спальне. Кабинет  предоставлен Инне Эразмовне. АА  провела  нас
туда и оставила меня одного с Инной Эразмовной. Инна  Эразмовна  ставила мне
вопросы об условиях путешествия, и я записывал их, чтобы навести справки.
     Я ушел  за  справками. И  через  два  часа - в четыре часа -  пришел  в
Шереметевский дом  опять, узнав, что билет стоит около 80 рублей,  что поезд
идет дней восемнадцать, и пр.
     Застал АА, Инну Эразмовну и Пунина оканчивающими обед в столовой. Сел к
столу. Пунин положил и мне оладьи, АА покрыла оладьи вареньем, и я стал есть
и рассказывать.  Принесенные мной сведения вызвали очень горячее обсуждение.
АА, волнуясь, горячась, спорила со мной, и с Пуниным, и с Инной Эразмовной -
мы  все  более оптимистичны были,  высказываясь  о  путешествии.  А  АА  - и
справедливо, конечно,  -  убеждала  Инну Эразмовну  помнить то-то  и  то-то,
касающееся  анкет и  Виктора  Андреевича. Волненье  и горячность прерывались
смехом  и подтруниваньем - АА надо мной и Пуниным,  Пунина и моим -  над АА.
Так как настроение у всех было хорошее, то подцепляли друг друга неимоверно.
Выпив чаю и  просидев  около часа и пообещав  собрать сведения о недостающих
подробностях, я ушел домой.
     Что-то Инна  Эразмовна заговорила о своем  отце,  кажется, и,  кажется,
сказала, что он был комендантом Петропавловска. Но здесь  я боюсь соврать  и
поэтому никак не утверждаю ни того, что здесь фигурировал отец, ни того, что
- "комендант", ни того, что далекий сибирский город - именно Петропавловск.
     Пунин  дразнил меня, что узнал много нового и  интересного об АА,  чего
мне и не снилось узнать. Я вслух завидовал, а АА с поразительной укоризной в
глазах слушала о наших "свинских" наклонностях к записыванию.


     26.04.1926

     Пушкин.
     Скабичевский - все врет о Пушкине, а Н. Н. Ефремов показывает это, но в
других  местах и сам  врет: например, о  Керн. Мы  же не знаем  вкуса самого
Ефремова, поэтому его суждения о женщине не доказательны.
     Шенье ввел enjambement.
     Стихов не писала в эти дни.
     Прочитала книгу Л. Гроссмана о Пушкине. Гроссман новых фактов не нашел,
но общий взгляд правилен.
     Ясный, солнечный, теплый весенний день.
     Не виделся  с  АА  несколько  дней, потому  что уезжал на  Волховстрой.
Сегодня -  рассказывал  о Волховстрое, но  АА  рассказывает  мне  другое,  а
именно:  за эти дни она, все больше  и больше вчитываясь в Шенье, обнаружила
еще неизвестные  исследователям,  хотя и  совершенно явные  моменты  влияния
Шенье на Пушкина. Некоторые примеры АА мне показывала.
     АА находит влияние в трех направлениях; на Пушкина влияют: 1.  идиллии;
2. элегии; 3. политические стихотворения Шенье.
     В гражданских стихах Пушкин явно был учеником Шенье.
     Вообще Пушкин  "хищнической,  яростной  хваткой" подмечает у Шенье  его
недостатки  и,  когда  пользуется  его стихами,  всегда  сам  делает  лучше,
исправляя в своих стихах недостатки Шенье  - расплывчатость композиции и др.
Шенье  часто  сентиментален,  чувственен... Пушкин, пользуясь  его  стихами,
использует только то, что согласно с его credo, остальное откидывает. Пушкин
всегда  усложняет композицию Шенье, укорачивает стихотворение количественно,
часто переворачивает наизнанку мысль Шенье - и такой вводит ее в свои стихи.
     Пушкин   узнал   Шенье   в  1819  году,  когда  вышло  первое  собрание
стихотворений Шенье; и с этого времени -  влияние. Больше всего  - в 1823-24
г., меньше - в 1825, но и дальше постоянно встречается, во всех классических
стихах... Встречается и в поэмах даже: в "Евгении Онегине" - две строчки...
     Стихотворение  "Ночь"  1823  года -  целиком  из Шенье ("Элегия XXII"),
только у Шенье  перед поэтом встает образ спящей, а у Пушкина - бодрствующей
женщины.  У  Шенье это  -  длинное стихотворение,  у Пушкина  - всего восемь
строк.
     С элегией Шенье XXVI (или XXVII?) сравнить:  "Ненастный день потух...".
Здесь то же самое. И еще усилено интонацией; enjambement:  "Теперь она сидит
печальна и одна...". "Одна" (у Шенье:  "un autre". Отрицание: "Ни  плеч,  ни
властных уст..." - и т. д. у Пушкина соответствует строкам Шенье, где только
не отрицание, а все эти поцелуи отнесены к действиям "un autre"... И наконец
- "много точков...".  Здесь-то  и  были, по-видимому,  максимально  схожие с
Шенье моменты. Пушкин  их  заменил точками,  рассчитывая в будущем заполнить
их. Но напечатав это стихотворение (между прочим - вместе со  стихотворением
"Ночь"), увидел, что и так хорошо, и оставил  эти  точки.  Дальше совпадение
полное:  "Ты плачешь...",  и наконец поворот: "Но  если..." - уже совершенно
подтверждающий соответствие с Шенье.
     В стихотворении "Простишь ли мне ревнивые мечты..." переводом  из Шенье
звучат  строчки:  "Заводит  ли  красавица  другая /  Двусмысленный  со  мною
разговор: / Спокойна ты; веселый твой укор...".
     Ода  "Андрей Шенье"  (1825) - амальгама из слов,  образов, сравнения А.
Шенье.
     Стихотворение  "Желанье славы"  вполне соответствует "Элегии XXVI" (или
XXVII?) Шенье.  Только все  положения  у  Пушкина противоположны.  И мысль к
такому противоположению Пушкину дала последняя строчка "Элегии"  Шенье "Лира
моя будет мстить..." - как-то так).
     АА недоумевает, как до сих пор все исследователи замечали влияние Шенье
только в тех стихотворениях Пушкина, которые он посвящал Шенье или к которым
брал эпиграф из  Шенье, и  совершенно не  замечали  явных подражаний Шенье в
стихах, стоящих рядом с теми...
     Я убеждаю АА записать все это. АА не хочет и  говорит, что во-первых Л.
Гроссман только что издал книгу,  в которой хоть и не сделал ничего нового в
смысле  изыскания  новых соответствий, но привел все уже найденные до него и
хорошо осветил их. Во-вторых, Томашевский сейчас как раз занимается Пушкиным
и  Шенье, и АА убеждена, что он найдет все решительно  - и то, что уже нашла
она.
     АА  удивительна - это уже не  скромность, а что-то отрицательное: найти
вещи поразительные и даже не записать их.
     Вечером АА была  у  меня с томом  Эдгара По, где  она уже  давно  нашла
соответствие  Гумилеву.  Кое-что показала,  но потом  бросила  показывать  и
оставила  книжку  мне,  чтоб я  сам  прочел, -  ей Эдгара По читать донельзя
скучно и "отвратительно".
     Неожиданно ко  мне  явился Всеволод  Рождественский. Пришлось  впустить
его, и АА и я были не слишком довольны, и я  вышиб его через двадцать минут.
АА  с  ним  разговаривала  строго  и  величественно,  а  у  него   на   лице
разыгрывались все оттенки льстивости и подобострастия. Бедняга. Мне его жаль
и где-то в глубине я все же люблю его.
     Весь вечер  с АА за бутылками вина и финиками мы провели в разговорах о
Пушкине, о Шенье, о Гумилеве...
     Совсем  иной  взгляд   на   Пушкина:  ведь  он  совершенно  сознательно
пользовался Шенье как  материалом для своих  стихов. Так, вероятно, бывает и
со всеми поэтами вообще.


     27.04.1926

     Шилейко сегодня уезжает в Москву, и я не рассчитывал повидаться сегодня
с АА.  В восемь  часов  вечера звонок  - АА спрашивает, в котором часу точно
уходит скорый поезд. Я сказал, что в одиннадцать, но неуверенно; сказал, что
позвоню ей. На это АА ответила, что она сейчас выходит. Условились, что если
я узнаю, что поезд идет не в одиннадцать а в другое  время, я приеду к ней -
сообщу.  Повесив трубку, я, однако,  надел кепку и пальто и  вышел на улицу.
Дошел до Марсова поля и тут ждал. Пропустил несколько  трамваев,  осматривал
пешеходов - АА  не  было. Вдруг я заметил АА в проходящем  трамвае - сидящей
внутри.  АА, увидев из окна  меня, замахала рукой,  я вскочил в  трамвай  на
ходу, и вместе доехали до Мраморного дворца.  Шилейко укладывался, вернее  -
раскладывался: по всей комнате - на столе,  стульях, кровати - лежали книги.
Те, которые на столе, он везет с собой;  те,  которые на кровати - ему будут
посланы посылкой. Стали увязывать - он не умеет. Взялся я, съездил  домой за
веревкой, корзинкой, бумагой. Упаковали. Шилейко пил чай. Я уехал с книгами,
условившись встретиться на вокзале в 10 1/2, "там, где пьют пиво".
     Заехал домой, поехал  на вокзал. АА и Шилейко были уже там  - в буфете,
Шилейко пил портер и потчевал АА, а когда я приехал - и меня. Пошли в вагон.
Билет - купленный в  мое отсутствие, с помощью носильщика (это было поручено
АА - с особыми инструкциями: подальше от паровоза, внизу, в  курящем вагоне,
поперечная скамейка), оказался -  на место в дамском вагоне,  для некурящих.
Шилейко был немного озадачен и  много и тайно  сердит.  Поменялся с какой-то
дамой, и все устроилось. Но АА расстроилась, и когда потом я заметил ей это,
она ответила,  что ей неприятно, что  ей дали поручение и она  не сумела его
выполнить.
     У вагона  простилась с  Шилейко - поцеловались. В вагон  АА не вошла, а
Шилейко, забравшись в вагон, уже не вылезал оттуда. Еще до отхода поезда я с
АА пошел в  зал.  АА позвонила Пунину, осталась ждать  его на вокзале,  а  я
пошел домой.  Но стал  сочинять стихи  и бродил с  ними по улице около моего
дома, не желая войти в него, пока не  окончу стихи. Вдруг увидел АА и Пунина
проезжающими  на извозчике. Окликнули  друг  друга, и они проехали.  Тут мне
пришло в  голову незаметно вскочить  в  трамвай и встретить  их у Мраморного
дворца. Так и сделал. Они были удивлены, а я заявил, что меня в городе много
- столько, сколько столбов. АА  рассмеялась и  заявила - это хорошо сказано!
Вы начинаете "говорить"; вот это запишите. Что-то еще поострили и расстались
- я пошел домой.
     Забавно, что мы встречаемся так часто случайно: не мог же я думать, что
АА  проедет мимо  моего дома  -  это и не по  дороге  ей,  это уж  вольность
извозчика.
     Шилейко уехал в Москву к невесте, и поэтому уехал  охотно. АА в глубине
довольна его отъездом, хотя и старается не показывать этого.


     28.04.1926

     В  восемь часов АА  позвонила  и сказала,  что сейчас  выходит с  Инной
Эразмовной и пойдет в Мраморный  дворец и чтоб я пришел туда читать "Труды и
дни" - 1920. Я пришел. АА одна. Инна Эразмовна не собралась пойти и осталась
в Шереметевском доме. Сегодня утром была с Маней генеральная уборка квартиры
после отъезда Шилейко. Все опять по-старому - и книги, и  вещи, и  даже  две
рюмки  с особенным звоном  на прежних  местах.  Насколько  возможно, комната
приведена в порядок,  и АА  наконец  может спать в  более чистом  воздухе (в
"столовой" отвратительный  сгущенный  запах - из-за  пола,  что  ли  - запах
гнилой конюшни).
     Застал АА за чтением Шенье и сравнением его с Пушкиным.
     Спросила, какое стихотворение  я написал  "Вольдемару  Казимировичу" (я
вчера  сказал ей так).  Прочел  "В  этом логове хмуром...". АА выслушала без
замечаний.
     Попросил показать  Шенье.  АА поднялась: "Я вам другое покажу". Пошла в
"столовую", рылась в книгах, принесла Батюшкова, том 1, издание 1834 года.


     30.04.1926. Пятница

     В  двенадцать часов  пришел  к  АА. АА уже  встала,  комната убрана.  В
маленькой комнате  -  Инна  Эразмовна.  АА ждет  Маню, чтобы  послать ее  за
покупками, - надо  купить  провизии на три пасхальных дня; сегодня последний
день  торговли.  Маня бессовестно  не идет. АА простужена - вчера выходила в
туфельках  без  калош,  а  подошвы  - как  бумага,  и  она,  промочив  ноги,
простудилась. Редко, очень редко, значит, но все же простужается.
     Застал АА сидящей  в  кресле перед  столом, на котором раскрыты: Пушкин
(однотомный, Павленкова, которого я дал АА) и два тома Шенье (один толстый и
большой  -  издания  1862  года; другой,  позднейший, - маленькая  книжка  в
красном переплете, но очень полная).
     Толстый Шенье напечатан  по изданию 1819  г.,  а все стихи, которых  не
было  в  издании  1819  года,  всегда  отмечены.  Таким  образом,  АА  имеет
возможность знать все, что было  в издании 1819 г.,  т.  е. в  том,  которое
читал Пушкин...
     Когда  я  пришел,  АА закрыла книги  и  стала со  мной разговаривать. Я
предложил - и очень настаивал на своем  предложении - поехать (я  приехал на
велосипеде)  купить ей  все необходимое,  не дожидаясь  Мани.  АА  никак  не
соглашалась и хотела идти сама. Наконец уговорились дожидаться Мани до часу.
Этим временем  АА прочла мне стихотворение  Есенина - ненапечатанное, а я ей
прочел отрывки из вчерашней "Красной газеты".
     Стук в дверь: принесли письмо. АА распечатала, стала читать  и дала мне
прочесть, чтоб  я  угадал, от кого. Письмо от Гизетти. Начинает он его так -
словами  о  том,  что  посещение   АА  оставило  в  нем  "светлое,  светлое"
впечатление, что  он  очень хотел  бы  побывать у  нее  еще...  А  дальше  и
объяснение этого "светлого, светлого": он  пишет, что 17 мая он будет читать
доклад об И. Анненском, и ему очень важно д о (подчеркнуто) доклада побывать
у  АА, чтобы  поговорить  с ней  и  разведать  у  нее  как  можно больше  об
Анненском.  (Сколько человек  пользуется знаниями, исследованиями,  мыслями,
соображениями АА!)
     Впрочем, добавляет  Гизетти,  ему  в самом деле хочется  повидать АА  и
помимо Анненского!
     Без  четверти час пришла  Маня.  АА заметила  ей, что  она  напрасно не
предупредила, что  придет поздно. Маня разъярилась и  заявила, что она очень
устала, переутомилась и что не могла прийти раньше. АА не ответила ни слова.
     Это первое заме