сразу стала приветливой, как  всегда. Всю дорогу
говорили.  Прощаясь  у дома Срезневских,  АА  ласково и горячо сказала:  "Не
сердитесь  на  меня,  Павлик!" -  стала  шутить и,  улыбнувшись  приветливо,
скрылась за дверью.
     За  Анной Андреевной ко мне зашел Пунин. Мы выпили с ним бутылку  вина,
поболтали о разных  разностях.  Пунин  очень  высоко ставит талант  АА  в ее
работе, хотя сегодня и спорил о методе, которым она пользуется. Не знаю, что
именно он говорил, но АА доказала ему правильность метода, и он сдался.
     Часов  в одиннадцать гости мои ушли, и я погряз в  размышлениях о новых
сообщениях АА. Последние дни в  связи с переменой погоды (оттепель) АА опять
чувствует себя плохо. Вчера лежала весь день.

     1917.
     11  сентября. "Милой  Шурочке  в  знак дружбы  и  любви Анна  Ахматова.
Слепнево, 11  сентября 1917", - надпись на "Белой стае" ("Гиперборей", 1917)
А. С. Сверчковой.
     3 апреля к АА приходил Анреп (3 февраля 17?).
     1917. На  собраниях  II  Цеха АА  была всего  два, самое большее -  три
раза...

     1920.
     20 мая. Заключен договор "Petropolis'a" (в лице Гр. Л. Лозинского) и А.
А. Ахматовой (а по доверию - В. Шилейко) об издании "Подорожника". Гонорар -
120 000 рублей.
     19 июня. Выдана  трудовая книжка No  17/6650. Гражданский отдел, первый
городской район.
     1   июня.   Зачислена   (фиктивно)   делопроизводителем   факультетской
библиотеки в Петроградский агрономический институт (Фонтанка, 6).
     27 октября. Начала служить в библиотеке Петроградского  агрономического
института.
     29 июня. Явлена трудкнижка: Фонтанка, 34.
     19 июня. Отметка о регистрации по всеобщей трудовой повинности.
     Сентябрь.  У  АА была  Лариса Рейснер. Говорили  о Гумилеве. Л. Рейснер
очень восставала против него.
     Июнь. Чуковский  рекомендовал  АА обратиться  к  Познеру, когда ей надо
было (был приказ для всех) достать  трудовую книжку. Познер служил у Когана.
Отсюда "Петроград" и год рождения.


     19.03.1926

     АА с "торжеством" рассказала мне: она сказала  В.  К. Шилейко, что была
бы вполне удовлетворена, если б знала английский язык настолько, чтобы могла
читать  по-английски  так   же,  как  она  читает  по-итальянски  Данте:  "А
по-итальянски я ведь сама выучилась читать - меня никто не учил!". Шилейко с
тягучим  пафосом ответил ей: "Да если б собаку учили столько,  сколько учили
тебя, она давно была бы директором цирка!".
     Тут   надо   заметить,  что  такая  фраза   Шилейкой  сказана  была  из
"зловредства". Итальянскому  языку  АА действительно  училась без  чьей-либо
помощи, а Шилейки в то время не было даже в Петербурге.
     Письмо  Инне Эразмовне частично уже написано. Сегодня АА говорила  мне,
что  будет  вписывать в него  сообщенные  мною сведения  о  цене  билетов во
Владивосток и т. д.
     Говоря о  воспоминаниях  В. К. Шилейко  о  Гумилеве и о  фразе его, что
Гумилев к  нему  в  1918  году  ни  разу  не  обращался  за содействием  или
указаниями, АА  замечает:  "Это он оберегает  себя" (т.  е.  снимает  с себя
ответственность за научность гумилевского перевода Гильгамеша).

     1924.
     Осинский. Статья 1924.
     28 марта. Отметка о въезде в кв. 307 д. 2 по Фонтанке.
     22 марта - о выбытии из кв. 4 д. 48 по ......ул.
     3 ноября - о выбытии из д. 2, кв. 307 по Фонтанке.
     3 ноября - о въезде в д. 5 по ул. Халтурина.
     14 апреля АА уехала в Москву (АА).
     17 апреля. Дата прописки в Москве (д. 14/24, кв. 18 по Петро... (?) ру.
     20  ноября (стиль  новый)  статья Святополк-Мирского в  "Times literary
supplement".
     Июль. АА была с О.  А.  Судейкиной (были  и другие) на "поплавке".  Ели
раков  и  мороженое.  О.  А. Судейкина  раков  не ела.  После этого  ночью в
половине пятого О. А. Судейкина разбудила АА и просила ее: "Позови доктора",
- у  О.  А.  сильнейший  приступ болей.  АА стала объяснять,  что  сейчас, в
половине пятого, никакой доктор не придет: "Подожди хоть до шести часов!" О.
А., тем не менее, просила, и упрекала АА возгласами: "Жестокая Аничка!". А в
шесть  часов АА пошла за доктором. Но ей даже  дверей не открывали. Тогда АА
пошла к А. Е. Пуниной. Та собралась, собрала все  необходимые  инструменты и
препараты и пошла.
     А  после этого О.  А. Судейкина  пролежала  шесть недель -  у  нее было
воспаление  брюшины.  АА непрерывно  ухаживала за нею. Тогда же появилась на
сцене  и нынешняя прислуга АА, Маня, потому  что нельзя было обходиться  без
прислуги.
     Потом О. А. встала... переставила вещи по-своему, стала убирать комнату
по-своему. Почувствовала себя плохо. Легла. Оказалось - 40°, начался рецидив
из-за того, что она рано встала.
     Октябрь. АА переехала в Мраморный дворец.

     1918.
     10 июня. "Моему дорогому другу Н. Гумилеву с  любовью Анна Ахматова. 10
июня 1918. Петербург", - надпись на "Белой стае". Издательство "Гиперборей",
1917.
     1 или 2 августа АА уехала с Шилейко в Москву. Вернулась из Москвы...
     Лето. А. И. Гумилева  приезжала в  Петербург. Была у АА. Рассказывала о
том, как Николай Степанович  водил ее  к своей  невесте, Энгельгардт.  Тогда
Анна Ивановна  еще  не  была настроена  против Энгельгардт,  но говорила АА:
"Самая  обыкновенная  барышня...  Я  не  знаю,  почему  Коля  должен на  ней
жениться!".
     На Троицу  АА  с  Николаем  Степановичем  ездила в  Бежецк. Помнит, как
однажды они  ходили  по  Бежецку  - зеленые холмы, церковь, река...  Николай
Степанович  говорил,  был  долгий разговор -  Николай  Степанович  впадал  в
пророческий тон и говорил о том, что он будет жить в сердцах людей не только
как поэт,  а  как-то  иначе...  Это  поразило АА:  ни до,  ни  после Николай
Степанович никогда этой мысли  не высказывал ей.  АА, рассказывая, добавила:
"так я все это - с церковью, с зелеными холмами, с рекою - и запомнила...".
     Лето. АА бывала у Николая  Степановича  на Ивановской. Раз он просил ее
надписать ему книги...  АА  тогда, кажется, "Четки" надписала...  ("А "Белую
стаю" как будто в Бежецке, но не наверное".)
     1918, весна.  Приезд  Николая  Степановича  из-за  границы  был  полной
неожиданностью  для АА: тогда никто не приезжал.  АА говорит,  что даже Анна
Ивановна не ждала, что Николай Степанович приедет: "Уж мать-то  всегда ждет,
а здесь и она не ждала...".
     1 или 2 августа. АА уехала с В.К. Шилейко в Москву.


     20.03.1926

     Пунин, говоря о предполагаемой  на завтра поездке его с  АА  в  Царское
Село,  спрашивает АА, не позвонить  ли Рыбакову,  чтобы  он  в Царском  Селе
встретился с ними? АА подумала и ответила: "Не надо". Пунин согласился: "Мы,
впрочем, и так рискуем его встретить на вокзале".
     Я спросил АА, читала ли она книжку Вагинова? Ответила, что не читала, и
спросила  мое  мнение  о  ней.  Я  сказал,  что,   по  моему  мнению,  стихи
несамостоятельны, есть чужие влияния - Мандельштама, В. Иванова, Ходасевича;
но  -  культурны,  и мне нравятся. Сказала:  "Теперь  буду читать,  когда вы
сказали". Я прибавил: "Мандельштам, мне говорили, в восторге от этой книжки,
говорит, что Вагинов чуть ли  не второй Тютчев, но  я боюсь, что Мандельштам
перегнул палку в другую сторону". АА ответила, что Мандельштам говорил с ней
как-то - еще до выхода книжки - о Вагинове и что из его слов не было  видно,
чтоб он  Вагинова  ставил  очень  высоко. АА  передала  фразу  Мандельштама:
"Сколько случаев  было, когда приходилось разочаровываться в  молодом поэте,
что я боюсь теперь высказываться о ком-нибудь положительно...".
     АА рассказала, что  к В.  К.  Шилейко  два  раза  приходил, рассчитывая
застать ее,  некий  неизвестный  ей  Фиников  -  собиратель  автографов.  Не
удовлетворившись ответом Шилейко, что АА нет дома, он сказал ему:  "Возьмите
у нее  что-нибудь  там и дайте мне".  Шилейко,  конечно,  не дал. Но Фиников
заявил ему, что придет завтра (21-го) снова.
     АА смеется, что Шилейко просил, чтоб она завтра весь день сидела дома и
ждала Финикова,  потому  что он, Шилейко, уже больше не может вынести  его и
скажет ему какую-нибудь грубость, если тот попадется ему на глаза.
     АА возмущалась этой манерой людей собирать автографы и их бесстыдством:
они просят автографы с таким видом, словно им обязаны давать их.  Да и какое
моральное  право у  них обращаться к совершенно  чужим,  незнакомым лицам  с
такими просьбами?
     Пунин говорил  о том, как хорошо он с АА проработал Давида, - сегодня у
него был кто-то из Эрмитажа,  человек, который, казалось  бы, должен знать о
Давиде очень много, и, однако, Пунин далеко превзошел  его своими познаниями
в этой области и дал ему много указаний о Давиде.
     Пунин при мне выражал  свое  неудовольствие по поводу  того,  что В. К.
Шилейко  не  уезжает,  потому что  его  присутствие  здесь  препятствует  АА
регулярно работать по Сезанну и пр.
     Очень  приветлива  и  ласкова  со  мною. Вышла в  переднюю провожать...
Спросила неожиданно: "Как ваш альманах?". Я  ответил: "Альманах паршивенький
будет,  но, кажется, все-таки  издать его удастся. Я вот опять решил сборник
моих стихов издавать...". АА прервала меня:  "А я сегодня во сне видела, что
вы свою книжку издали...".
     АА показывала  мне томик писем  Блока  и кое-что  из примечаний к  ним,
годное для моей работы, отметила.


     22.03.1926

     АА в Москве  у Кардовских много говорила о  Гумилеве.  Дочь  Кардовской
(тогда девочка; теперь - сама имеет девочку или мальчика) вспомнила, что она
в 1914 году фотографировала АА. Вместе вспоминали, как  Николай Степанович и
АА  были у Кардовских  в  1914 году и встретились у них с Комаровским. Был у
них тогда также Сомов - и другие.
     Утром  мороз  10 . АА очень замечает это,  да и  как не заметить,  если
погода всегда отражается на состоянии ее здоровья.
     АА сказала, что Чулков, провожая ее в Москве, был с цыганкой. Что  это,
однако, не цыганка, а актриса, в которой  только,  кажется,  есть  цыганская
кровь. Она бывает у Чулковых в доме, и роман с нею Чулкова почти официален.
     Пришел  к АА в Шереметевский дом в пять часов и пробыл у нее до десяти.
Она лежала в постели больная, увязав голову  теплым  платком. Дома никого не
было, было тихо, и мы очень много говорили о работе.
     АА совершенно  не имеет времени  для работы по Гумилеву, потому что все
ее  время уходит на  перевод  Сезанна.  Много  ей приходится работать  и для
Пунина  -  переводить  ему   статьи  по  искусству   с  французского;  часто
подготовляет ему  доклады для Института истории искусств. А время  у нее все
разбито  из-за   того,  что  она  не  имеет  своего  жилища  и  живет  между
Шереметевским  домом  и  Мраморным  дворцом.  И  ей  приходится  работать по
Гумилеву в виде исключения - например, во время болезни.
     Так,   она   слегла   в   постель   (простудилась)   и   вчера   ночью,
воспользовавшись  бессонницей,  составила  план своей  работы  по  Гумилеву.
Сегодня она подробно рассказала мне этот план: заметки  о нем она сделала на
листе бумаги и, рассказывая, заглядывала в эти заметки.
     Обсуждали  вместе план:  АА  советовалась со  мной  и  просила  сделать
добавления.

     1915-1916.
     Зима. Встречи с Г. И. Чулковым, который живет в Царском  Селе на  Малой
улице - в расстоянии одного квартала от дома Гумилевых.


     22.03.1926

     Я заговорил  о ее переписке  с Николаем  Степановичем.  Письма  Николая
Степановича АА вернула ему по его просьбе, выйдя  за него замуж. Я жалел  об
этом, но АА возразила, что просьба  Николая Степановича вполне  понятна, что
ему тяжело было: "Ведь человек же он, а не только литератор!" - воскликнула.
     Очень  давно  еще  Пунин  просил  А. Е. Пунину сделать нужный  ему  для
Института Истории  Искусств доклад  об Ingres (просил сначала  АА,  но АА не
любит Ingres'a, и поэтому он передал  работу А. Е. Пуниной). Та очень занята
и до сих пор ничего не сделала.
     Пунин, узнав вчера  вечером, что сегодня ему нужно этот доклад читать и
что А.  Е.  Пунина ничего не сделала, стал  просить  АА приготовить доклад к
сегодняшнему дню.
     Всю ночь  сегодня  бессонная АА работала, прочла книгу об  Ingres в 120
страниц, и к семи часам утра все было сделано.
     Около десяти часов вечера пришел Пунин, и я вскоре пошел домой.


     23.03.1926

     АА рассказала мне, что говорила (вчера? сегодня утром?) с Мандельштамом
по телефону и между прочим  - о книжке Вагинова (спросила его мнения, потому
что сама она еще не прочла книжку).
     "Оська задыхается!" Сравнил стихи Вагинова с итальянской оперой, назвал
Вагинова  гипнотизером. Восхищался безмерно. Заявил,  что  напишет статью  о
Вагинове, в которой будут фигурировать и гипнотические способности Вагинова,
и итальянская опера, и еще тысяча других хороших вещей.
     АА  объясняет  мне,  что  "Оська" всегда  очаровывался  -  когда-то  он
очаровывался  даже  Липскеровым, потом  были еще  два  каких-то  "гениальных
поэта" - и что она нисколько не удивлена таким мнением Мандельштама о стихах
Вагинова, тем  более  понятно восхищение  Мандельштама,  что  Вагинов  - его
ученик.
     И  АА  сказала, что написанная  Мандельштамом  статья о Вагинове будет,
вероятно, одной из его блестящих, но ни к чему не обязывающих "causeries".

     Когда я пришел в Мраморный дворец,  Шилейко сказал мне: "Попадет вам от
АА за легкомысленное суждение о Вагинове!" - и сказал какую-то остроту о его
книжке  -  остроту  злую.  Когда  Шилейко  ушел, я  заговорил  с АА о книжке
Вагинова и говорил всю дорогу до Шереметевского дома, провожая АА туда.
     Перед  моим  приходом  в Мраморный  дворец  сегодня  АА  читала  книжку
Вагинова вслух, Шилейко слушал и очень  зло, в прах раскритиковал ее, и АА к
его мнению присоединяется, потому что он приводил совершенно  справедливые и
неоспоримые доводы.
     И  мнение АА  о книжке  Вагинова  таково: полная несамостоятельность  -
дурно понятые  и  дурно взятые Мандельштам  и  Вячеслав Иванов. И во всех  -
редких  -  случаях,  когда Вагинов  не  подражает  буквально  (в словаре,  в
построении образов, в сравнениях и в прочем) учителям, у него остаются "море
жизни",   "природа-храм",   "но   медленно  валов  благоуханье"   и   прочие
банальности.
     Отсутствие всякой  композиции  - стихотворение можно начинать  читать с
любого  места  и  прервать его  также на  любом  месте  - от  этого  ничто в
стихотворении не изменится.
     Мертвечина.  И  разве можно в  стихи вводить  теперь такие  слова,  как
"нощь",  "зрю" и т. п. - они теперь совершенно  не действуют,  они  никак не
воспринимаются, и  употребление  их свидетельствует  только  о дурном вкусе.
Такие слова в  контексте современных слов можно сравнить с античной статуей,
шея  которой повязана розовой ленточкой.  То, что  Вагинов употребляет такие
слова, доказывает потерю  им  всякого чувства слова,  отсутствие  бережного,
любовного отношения к слову.
     Вагинов употребляет такие сравнения, как "виноградарь - солнце". Да, мы
знаем о  древнем значении такого сравнения -  в д р е в  н е м контексте,  у
античных  поэтов.  Но Вагинов,  по-видимому, думает,  что сравнение,  слово,
глубоко  оправданное,  владеющее  п р  а в о  м на существование в одном  (в
данном  случае -  в античных) контексте,  вырванное  из  этого  контекста  и
механические вставленное  в совершенно  неподобный,  другой  (его, Вагинова,
современный  - в данном случае), сохраняет  всю  свою  весомость,  весь свой
смысл, всю соль  - значимость. Нет.  Это  не так.  В  действительности такое
оскопленное и  механически приводимое  слово или сравнение звучит только как
банальность.
     Вагинов идет на все, не жалеет затрат, делает демонические усилия - для
того, чтобы дать что-то с  в о е: он идет на отказ от смысла, он лишает свои
стихи рифмы, он механически смешивает самые неслиянные понятия. И все усилия
не приводят решительно ни к чему. Только резче  подчеркивается мертвенность,
атрофия  поэтического   сознания,  полное   отсутствие   своего,  отсутствие
лирического чувства. И ничто  не дано  взамен  этого.  Книга оставляет самое
безотрадное впечатление.
     Дело не  в промахах. Промахи у каждого п о э т а бывают, должны быть, -
и каких промахов мы ни простим поэту, если он действительно поэт. Поэт может
написать  очень  плохое  стихотворение,  но сейчас  же напишет  и  другое  -
подлинно хорошее... Ну не читайте  плохих стихов поэта - читайте его хорошие
стихи. Это же не обязательно - читать плохие стихи!
     И  не  в  непонятности.  АА не боится  ее. АА  не  стесняется, как  "не
стесняются расстоянием", непонятностью. Когда В. Иванов бывает непонятен, то
это  значит только, что мы - тот, кто его  не понял, - чего-нибудь не знает,
чего-нибудь не прочел, что ему нужно прочесть для понимания... Какого-нибудь
эллинского, византийского обряда, мифа  не  знает. Но стихи В. Иванова можно
всегда  расшифровать. Их непонятность  происходит  только от  того,  что  В.
Иванов много больше знает, много  культурнее своего  - такого не понимающего
какого-нибудь намека, не видящего за ним того, что за ним подразумевается, -
читателя.
     Но стихи К. Вагинова не имеют за собой ничего - они висят в воздухе, ни
на  что  не опираясь, они не намекают ни  на какие не дочитанные  нами мифы,
обряды, источники; нет и сомнения в том, что В. К. Шилейко больший знаток  в
античном  и  во  всех  прочих  культурах,  чем  К.  Вагинов,  а,  однако, он
утверждает,  что стихи К.  Вагинова ни на  что  такое не  опираются,  ничего
такого - ускользнувшего от понимания - не подразумевают.
     А самое главное -  стихи Вагинова не непонятны. Они насквозь прозрачны,
и  в них пустота. В них не над чем даже задуматься,  потому что они ничего в
себе не таят. Они механично набраны. Они мертвы.
     И  нельзя  говорить  о старых итальянцах - будто бы источнике  Вагинова
(как я сказал АА). Мы немножко знаем старых итальянцев.  И  они нисколько не
непонятны.  Когда  у  старого  итальянца  попадается широко  развитый  образ
сердца, вынутого из груди и переданного возлюбленной, которая его ест, - это
значит только,  что в основе  его, кажущегося таким  сложным, лежит  простая
народная поговорка  о "сердцеедке". Эта  сложность  имеет о с  н о в  у  - и
необычайно простую основу. Никакой основы нет  в сложности стихов Вагинова -
в неоправданном нагромождении распущенных и пестрых слов, употребляемых им.
     А  ставка за  звуковую  значимость,  на  музыкальность,  на музыкальное
воздействие  стихов,  ставка  Вагинова  (о  которой я заговорил  с  АА) - не
достоинство. Это недостаток. Это Игорь Северянин - как конечный итог. Прошло
то  время,  время  неудавшихся  опытов,  когда   поэты,  художники  пытались
смешивать и соединять различные виды искусства в одном. Когда поэт стремился
вложить живопись в стихи, когда восклицали о каком-нибудь Брюсове - "ах, как
он  скульптурен",  о  другом  -  "ах, как  он  архитектурен".  Сейчас  это -
порицание.  Сейчас  сказать про живописца "он так литературен"  - это значит
выругать его и упрекнуть. Нельзя вводить один вид искусства в другой, потому
что у каждого  есть свой материал, свои  средства, своя стихия  - только ему
свойственные.  Когда   говорят  о  том,  что   в  поэзии  -   музыкальность,
скульптурность, живописность, хочется сказать: "А где же поэтичность? Где же
поэзия  в  стихах?  Дайте  нам   поэзию...  Музыкальность  оставьте  музыке,
живописность - живописи...".

     Ездила к Ланге, там сделали рентгеновский снимок.
     Сегодня приехала А. С. Сверчкова и остановилась у Кузьминых-Караваевых.

     Н. В. Гуковская.
     Говоря о книжке Вагинова, АА сослалась,  кроме  ссылки на мнение  В. К.
Шилейко,  и на мнение Гуковских,  которые считают, что книжка "скучна" и что
ее поэтому "невозможно читать".
     При  этом АА добавила, что Гуковские - одни из  редких теперь  знатоков
поэзии.

     Шилейко, когда я пришел в Мраморный дворец, заговорил о книжке Вагинова
и стал "стилизовать гру