зной
комиссии по делам искусств разрешает к  исполнению  произведения  репертуара
артистки Г. Катанян в пределах СССР сроком по 30 апр. 40 г. Твердый текст  в
количестве стр... пронумерован,  прошнурован  и  зарегистрирован  в  Главном
управлении за № 730  25  окт.  1939  г.  Начальник  главного  управления  по
контролю за репертуаром и зрелищами".
   Подпись и гербовая печать!
   Без такого "Разрешения" исполнитель не имел права выйти на сцену. И  куда
бы ни приезжали артисты, его было нужно регистрировать -  и  в  прифронтовом
Белгороде, и в освобожденном Севастополе. А где же это делать среди руин? Не
надо забывать, что всегда существовал политотдел, где  зорко  следили,  чтоб
(не дай Бог!) не спели чего-нибудь  вместо  "Увядших  хризантем"...  Кстати,
трудно поверить - но "Очи черные" были запрещены, их начали исполнять только
после оттепели.
   Итак, листаю прошнурованные листы, читаю  тексты  романсов,  а  под  ними
грозное:  "ПРОВЕРЕНО  ГУРК".  Как  недалеко  от   этого   ГУРК   пресловутое
Постановление ЦК ВКП(б) о Прокофьеве и Шостаковиче!
   В своей автобиографии "Круговорот"  Милош  Форман  рассказывает,  как  он
работал телекомментатором  в  Праге  в  начале  пятидесятых:  "Техника  была
примитивной, и все передачи шли "живыми". Слова и картинки шли прямо в эфир,
и коммунистическое правительство так боялось их спонтанности, что все тексты
заранее должны были проверяться цензорами. Они называли себя Управлением  по
делам прессы и требовали заполнения определенных форм  в  двух  экземплярах.
Копия оставалась у них, и во время передачи кто-то пристально следил за тем,
чтобы вы не отклонялись от одобренного текста.
   Мой шеф посоветовал мне сделать  развлекательную  программу,  и  я  решил
провести передачу с  участием  группы  жонглеров.  Я  попросил  написать  их
заранее все, что они будут говорить во время выступления.
   - Но мы просто жонглируем и ни слова не произносим.
   - Они ничего не говорят, - сообщил я шефу.
   - Меня это не касается. Мы должны что-то послать наверх.
   Я вернулся к жонглерам с формами УПДП и сказал, что они должны что-нибудь
написать. Они вернули мне  бумагу,  улыбаясь  до  ушей.  Вот  что  там  было
написано:
   "Эй! Ой! Уй! Ух! Ух! Гоп, гоп, гоп!"
   Спустя несколько  дней  оригинал  пришел  из  цензуры  со  всеми  нужными
штампами".
   Так вот, приезжает фронтовая бригада  в  часть.  Бойцы  приводят  себя  в
порядок, радуясь предстоящему концерту. Артисты  где-то  за  перегородкой  в
тесноте переодеваются, а руководитель бригады спешит к политруку с  бумагой.
Тот, вздев очки, читает:
   Не пережить своей любви, нет...
   Проверено ГУРК.
   Нам встречаться чаще надо возле леса, у реки...
   Проверено ГУРК.
   Под окном стою я с гитарою...
   Проверено ГУРК.
   Опыталья д ропове, платуне, сав на куне.
   И это тоже Проверено ГУРК.
   Чем покорил ты меня? Я пред тобою без слов.
   Проверено ГУРК.
   Осень, кана, подавела хасиям, милаяса добывать!
   И это, разумеется, Проверено ГУРК!
   Как вспомнишь, так сердце трепещет, и тихо струится слеза!
   Вот и вправду.

   24 мая. В.Успенский про сына (внука Н.Брюханенко):
   - Приходит Володичка  домой  из  школы  раньше  времени.  Что  случилось?
"Отпустили", - отвечает. В  неопределенной  форме.  Потом  вызывают  нас  со
Светланой в школу и выясняется. Дети шумели в классе, и учительница сказала:
"Кому неинтересно, может уйти". Володичка - единственный - поднялся и ушел.
   Или еще: завуч приоткрыл дверь и заглянул  в  класс.  Все  встали,  кроме
Володички. Опять вызывают родителей. Те дома его  песочат  -  почему  он  не
встал?! "Но нам же сказали, что мы должны вставать,  когда  завуч  входит  в
класс. А он только просунул голову!"

   31 мая. Светлана Параджанова-Щербатюк прислала интересное письмо о  своем
замужестве. Она умная и красивая  женщина.  С  Суреном  у  нее  трения.  Он,
видимо, унаследовал  от  отца  худшие  черты  характера.  Светлана  прислала
ландыши и сало.

   28 июня. Читаю "Серебряный век", сборник мемуаров. Лучше всех Л.Чуковская
о Цветаевой.
   З.Гиппиус интересна в автобиографической части и оставляет равнодушным  в
философско-религиозной. Но ее очень увлекательно читать, так  как  в  тексте
виден ее ум, ее холодный блеск и литературный дар.
   Вл.Ходасевич очень зол, виден его характер в  первую  очередь.  Интересно
про Брюсова и Белого.
   Георгия Иванова читать невозможно - до того брехня. Непонятно,  как  сюда
попала Вероника Полонская, какое отношение имеет  Маяковский  30-го  года  к
этой эпохе?

   25 июля. Теперь о нашем знакомстве с дочуркой  Маяковского.  Сначала  мне
позвонили из ее  пресс-центра  (ни  более  ни  менее),  и  я  долго  с  ними
торговался - они захотели, чтобы с нею пришло еще пять человек  да  трое  из
Российского ТВ! Я отбрыкивался от всей этой американо-советской оравы  очень
решительно и твердо. "Сошлись" на ней с внуком  и  одним  переводчиком  плюс
американский спонсор. А к концу визита  разрешил  прийти  двум  спонсорам  -
фото- и видеомастерам, это те галеристы, которые у  нас  уже  были  и  через
которых мы их нашли. Визит был оговорен на два часа, но  просидели  они  все
пять. Патриция часто  всхлипывала,  начал  всхлипывать  и  главный  спонсор.
Патриция попросила "уложить его в  постель",  ибо  он  переутомлен,  мы  ему
мерили давление, давали таблетки и уложили на кровать... И смех и  грех.  Но
это все побочное.
   Она оказалась огромной теткой, похожей на младшую  сестру  М-го  -  Ольгу
Владимировну. Типичная  американка  -  ярко  и  пестро  одетая,  в  огромных
клипсах, резкий макияж. Роджер выше ее на голову, красивый,  полный,  умный,
добродушный,  хорошо  воспитанный,  очень  любит  мать  и  относится  к  ней
внимательно и нежно. Они принесли  огромную  коробку  печенья  и  стеклянное
яблоко - символ Нью-Йорка. У меня перехватило горло, когда я  ее  увидел.  Я
передал ей копии писем Элли Джонс к В.М. и ее собственное  фото  в  детстве.
Привыкнув читать лекции, она произносила длиннющие монологи  о  феминистском
движении в США с начала века до наших дней. Я чуть не выкинулся в окно.  Про
маму она ничего интересного и нового не  рассказала.  Ее  концепция  -  Элли
Джонс была главной женщиной В.М. и  свить  семейное  гнездышко  им  помешала
идеология. Она, конечно, ушиблена своим  "отцовством"  и  тем  шоу,  которое
развернулось вокруг нее. Роджер нам очень понравился.
   Патриция помогала закапывать часть праха своей матери в  могилу  М-го  на
Новодевичьем. Мыть руки  потом  не  захотела:  "пусть  у  меня  под  ногтями
останется русская земля".
   Когда я узнал про это, то поначалу был в шоке. Но потом рассудил, что это
справедливо, что Элли Джонс продлила род Маяковских, и с этой  точки  зрения
все верно.

   Вчера звонила Вероника Полонская,  давно  с  нею  не  разговаривали.  Она
рассказала, что на днях у нее была Патриция, которая ей понравилась. "Но она
почему-то вела себя покровительственно со мною, словно я ее дочь", - сказала
она со смехом. Смеется она хрипло.
   Месяц пролежала в больнице. История такая: журналист В.Скорятин напечатал
несколько статей в "Журналисте", где опубликовал вновь найденные  документы,
связанные со смертью  Маяковского.  Документы  интересные  и  серьезные,  но
выводы,  которые  он  делает  на  их  основании,  нелепые  и  тенденциозные,
притянутые за уши, - М-й, де, не покончил с собою,  а  был  убит,  и  письмо
поддельное.  И  поскольку  Полонская  была  в  его  комнате  за  секунду  до
выстрела... Гнусная ерунда, но напечатана.
   Ничего этого Вероника не знала, и, когда ей позвонил незнакомый журналист
Скорятин и сказал, что хочет навестить ее в день ее  рождения  и  дать  свои
статьи о Маяковском, она его пригласила. Он приехал в Дом ветеранов сцены  с
цветами и конфетами, поздравил ее и, уходя, передал ей журналы.  Перед  сном
она начала читать этот поклеп, ей  стало  дурно,  заболело  сердце,  вызвали
"неотложку", и она месяц лежала в госпитале.
   Поздравил, называется.

   10 августа. Выходит много интересных книг и публикаций, Инка читает  все.
На всех языках. У нас, кажется, опубликовали ВСЮ эмигрантскую литературу. На
днях было часовое интервью с Буковским по  ТВ,  интереснейшая  передача  про
Зиновьева и его Ибанск, который и раньше печатали, а  вот  стихи  его  я  не
слышал, и одно оказалось пронзительное до слез. Кончается так:

   Как вспомню - мороз продирает по коже,
   Но нет той картины родней и дороже.

   Такое же потрясение, как от недавно прочитанного стихотворения  Набокова,
где в конце:

   Россия, звезды, ночь расстрела,
   И весь в черемухе овраг!
   [23 августа. В субботу 17 августа мы с Инной приехали  с  дачи,  так  как
нужно было встретиться с приятельницей из  Венгрии,  и  в  понедельник  днем
собирались обратно на дачу. В 7  часов  утра  19-го  нас  разбудил  телефон,
знакомая крикнула: "Военный переворот!" - и мы включили  радио,  которое  не
выключали несколько ночей и дней. По ТВ  и  по  радио  передавали  сообщения
хунты, дикторы были мрачные, запинались, не поднимали  глаз,  а  в  перерыве
танцевали "Лебединое озеро". Это когда вся страна в оцепенении  прильнула  к
телевизорам. Объявлен комендантский час. С Кутузовского слышен  шум  танков.
Все знакомые в тревоге звонят друг другу. Инна помчалась набирать  бензин  -
ей казалось, что надо будет бежать (куда?), а бак пустой. На  проспекте  она
сразу наткнулась на колонну танков и ехала параллельно с ними. Проезжая мимо
Белого дома, она увидела  Ельцина,  который  стоял  на  бронетранспортере  и
что-то говорил перед немногочисленной (пока) толпой. Зажатая потоком  машин,
она остановиться не смогла и поехала дальше, заливаясь слезами. С трудом она
вернулась, вокруг Белого дома уже строились баррикады.
   Я вышел на улицу - ведь этот ныне знаменитый Белый дом находится напротив
нашего дома через реку и виден с балкона. Я увидел возле парламента огромную
толпу людей. Народ стоял от набережной вверх  по  ступеням,  до  входа.  Они
стояли лицом к зданию, это была их (и нас всех) надежда, все  чего-то  ждали
от Ельцина, знать, что он жив  и  защитит  нас  от  этого  ужаса.  Это  было
ожидание помощи от правительства, с которым мы за всю нашу  историю  впервые
оказались по одну сторону баррикад! Этот народ, полуголодный,  полунищий,  в
ожидании холодной зимы - впервые сплотился, чтобы удержать ту малую свободу,
последнее, что у него осталось. Из быдла мы превращались в людей.
   А потом уже все люди стояли спиной к Белому дому,  чтобы  защитить  собой
его. Но тогда все смотрели  на  окна  парламента,  как  смотрят  на  алтарь,
вымаливая - "чашу эту мимо пронеси..." Забыть это не смогу.
   Люди тащили плиты,  бочки,  прутья  -  это  громоздили  баррикады,  рядом
разобрали каменный мостик, и кто-то сказал, что теперь  "булыжник  -  оружие
интеллигенции". Появились листовки с текстом Ельцина.
   Пошел сильный ливень, но толпа не дрогнула. На мосту стояли танки, но  на
них уже были флаги РСФСР. Радиостанция "ЭХО  МОСКВЫ"  стала  вести  передачи
прямо из Белого дома, и  мы  услышали  призыв  Ельцина  прийти  к  зданию  и
защитить законное правительство. А по ТВ  шла  сплошная  брехня  -  во  всей
стране работала только первая программа и  танцевали  лебеди.  Из  "Эха"  мы
узнали, что какие-то войска перешли на сторону Ельцина, но что другие  танки
идут в сторону Белого дома.
   Элик отдыхал где-то на  Волге,  там  "Эхо"  не  слышно,  и  он  в  полном
неведении звонил мне, и мы ему  передавали  по  телефону  то,  что  говорили
"СВОБОДА" и "ЭХО".
   Телефон дома звонил не умолкая.
   На следующий день мы с Инной  двинулись  к  Белому  дому,  где  состоялся
митинг. Я никогда не видел в натуре такое количество  народу.  И  вместе  со
всеми скандировал "Ель-цин", "Хунту долой", "По-зор"!
   На следующий день  мы  с  Инной  наделали  бутербродов,  сварили  кофе  в
нескольких термосах и, погрузив все в  каталку,  двинулись  к  Белому  дому.
Мамаша и папаша Кураж. Там уже все были перекормлены и напоены.  Строго  нас
спрашивали: "Кофе настоящий или растворимый?" и, услышав,  что  "настоящий",
разрешали наливать.

   25 августа. Вчера город хоронил трех молодых людей, погибших в дни путча.
Мы пошли к зданию СЭВа  и  увидели  процессию,  которая  нас  потрясла  -  и
многочисленностью, и порядком, и интеллигентными лицами людей,  и  тем,  что
мостовая была покрыта цветами. И российское знамя, которое несли  растянутое
на целый квартал. Каждый час этих дней и ночей был не похож ни на  один  час
окаянных семидесяти прошедших лет. Двух русских  молодых  людей  отпевали  в
церкви на кладбище, а Илью Кричевского хоронили по еврейскому обряду - играл
скрипач, раввин читал кадиш, и похоронили их рядом, одновременно. Потом люди
шли с цветами, группами и в одиночку. Меня особенно  поражали  эти  одинокие
мужчины и старушки.
   То, что мы дожили до того, что  видим,  как  опечатали  здание  ЦК  КПСС,
арестовали Крючкова и опечатали КГБ, свалили Дзержинского...
   В эти дни мне все время вспоминались строки из Ахматовского "Реквиема":

   Нет, и не под чуждым небосводом,
   И не под защитой чуждых крыл, -
   Я была тогда с моим народом,
   Там, где мой народ, к несчастью, был.

   Остальное известно из газет.]

   26 августа. В  израильской  газете  прочел  конъюнктурную  статью  Семена
Чертока о Маяковском. Насчет Сеньки Чертока я специалист. Это христопродавец
- чтобы не искать новых слов.  Я  его  знаю  лет  тридцать,  он  был  желтый
кинорепортер, печатался через пень-колоду, стал работать с Мишей  Долинским,
и дела пошли лучше. Инна его устраивала в аспирантуру, нажила неприятностей,
но все-таки мы его жалели как неудачника и в общем относились к нему хорошо,
он бывал у нас дома на старой  квартире.  Потом  эмигрировал,  и  вскоре  мы
прочли опубликованные им мемуары Полонской с  путаным  и  во  многом  подлым
предисловием. Всякие гнусности по отношению к отцу, а в каких-то  газетенках
и по отношению к Маяковскому и его окружению - с массой домыслов.
   Когда Алла Демидова летела в Израиль, я к ней зашел  что-то  передать,  и
зашла туда какая-то тетка тоже с  письмом  и  сказала:  "Если  увидите  Сеню
Чертока, то передайте от меня поцелуй". А я добавил: "А от меня плюньте  ему
в рожу!" Алла и довела это до его сведения, встретив. Он стал распинаться  в
любви к нам, мол, он впал по приезде в эйфорию, потерял контроль над  собой,
писал не то, что думал, и т.п. Вот теперь нам  все  его  пакости  приходится
читать - и не только нам...

   5 декабря. В октябре летали в Берлин и Франкфурт на книжную ярмарку,  где
были презентации моей книги о  Л.Ю.Б.  Издали  ее  замечательно,  она  имеет
большой успех, хорошую прессу и продается хорошо, даже  думают  о  повторном
тираже. Презентация в Берлине была  шумная  и  многолюдная,  устроили  ее  в
галерее Натана Федоровского. Мы жили у  него,  время  провели  замечательно,
видели массу знакомых, там ведь Юля с  семьей,  Иннина  племянница.  Я  себя
чувствовал сносно, а Инночка мучилась давлением. Видно,  там  климат  ей  не
очень, так как в Москве стало лучше.
   В Москве 11 ноября отпраздновали дома СТОЛЕТИЕ Л.Ю.Б., было много  народу
и очень шумно. В прессе про нее то гадости, то хорошо.  Как  говорила  мама:
"Постель Лили интересует весь Советский Союз". СССР нет, но интерес остался.
   Вышла репринтом переписка М-го и Л.Б., сделанная в  80-м  году  в  Швеции
Бенгтом Янгфельдтом. Ныне докатилась до нас.
   Издательство "РИК" (М.Швыдкой) взяло печатать мою  рукопись  "Страсти  по
Параджанову", 120 стр. с массой картинок, выход  в  1993  году,  к  1  марта
должен сдать отделанный текст. На выставке в  Доме  художника  экспонировали
коллаж, который сделал Я! - "Мир Параджанова", очень  красивый.  Так  что  я
теперь не только знаменитый немецкий писатель, но и знаменитый художник!
   Федя  Чеханков   сыграл   премьеру   "Условия   диктует   леди",   крутой
психологический детектив, поставленный по его инициативе. Он играет  хорошо,
прекрасно выглядит. В Большом "Баядерка"  -  бабушкин  комод,  даже  если  и
учесть разговоры, что это нарочно так и  сделано.  Газеты  кукуют,  что  это
"победа", только непонятно, кого победили - баядерку  или  публику?  Похоже,
что всех. А Эйфман привез "Терезу Ракен" и Россини, очень изобретательно  по
хореографии, но такая бедность  в  костюмах  и  кордебалете!  Что  он  может
поделать?
   1992
   17 января.  В  конце  декабря  91-го  полетели  в  Стокгольм  в  гости  к
Янгфельдтам.  До  этого  прочли  в  каком-то  гороскопе,   что   эти   числа
неблагоприятны для путешествий. Но поскольку  мы  в  гороскопы  не  верим  и
билеты и визы уже на руках... Первое, что сказал нам Бенгт в аэропорту  -  у
Габи ветрянка  и  если  мы  ею  не  болели,  то  можем  заразиться  и  нужно
поворачивать оглобли. Но мы ею болели. В дальнейшем все предвещало  жизнь  в
андерсеновской  сказке:  всюду  елки,   ангелочки,   детишки   на   коньках,
рождественские подарки... Но на следующий же день, едва мы  вернулись  после
прогулки по Стокгольму, Ляля нам сказала, что  звонили  из  Таллина,  машина
сшибла Леву и Сару*, они в больнице.  Состояние  их  неизвестно.  У  Инны  -
никогда не забуду - кровь отлила от лица,  и  она  вся  обмякла  у  меня  на
глазах. Через день она улетела в Таллин. Машина налетела на них,  когда  они
переходили улицу по пешеходной дорожке, -  основной  удар  приняла  на  себя
Сара, прикрыв собою Леву. Он отделался ушибами и ссадинами, а Сара лежит без
сознания. Приехали Юля и Гена из  Берлина,  Давидку  оставили  на  Тину.  Из
Москвы приехала Леля. Все собрались  вокруг  Левы,  Сара  -  в  больнице  на
искусственном дыхании, без сознания. Я каждый день  звонил,  за  что  Бенгту
заплатил сто долларов.
   Таким образом, Новый 1992 год встречали с Инной порознь.
   [Ляля Янгфельдт рассказала мне в Стокгольме такую историю:
   - Я хочу позвать на Новый год Надю Осборн, ей, правда,  под  восемьдесят,
но она очень живая и замечательная женщина. По происхождению она русская, ее
отец был в Белой армии. Его с женой расстреляли красные, и девочка  осталась
с нянькой. Ей было три года, когда нянька надела ей  на  шею  ладанку  с  ее
именем и фамилией и отдала незнакомым людям,  уезжающим  в  Константинополь.
Так она попала в эмиграцию,  во  Франции  отыскались  дальние  родственники,
которые приютили и воспитали ее.  Какое-то  время  она  жила  у  Бунина,  он
приобщал ее к  русской  литературе.  Она  была  красива  и  вышла  замуж  за
француза, он был богатый коммерсант, и жили они в Брюсселе. Во время  Второй
мировой войны оба помогали Сопротивлению. Мужа расстреляли, а ее  бросили  в
лагерь Равенсбрюк, откуда она вышла, потеряв все зубы. Ее мальчика забрали в
гитлерюгенд, и лишь  после  войны  они  воссоединились.  Сегодня  он  видный
экономист, работает в Петербурге от шведской компании, влюблен в Россию.
   Надя вторично вышла  замуж,  у  нее  дочь  живет  в  Италии,  внуки.  Она
овдовела, но все же в третий раз вышла замуж, так как по-прежнему была  умна
и хороша. И третий муж умер. А в прошлом году умер ее зять,  с  которым  она
была очень дружна. Он был глава  меховой  фирмы,  "поставщик  двора"  короля
Швеции. Она живет в  центре  Стокгольма,  в  просторной  квартире,  дети  ей
помогают. Она большая поклонница России, часто ездит в Москву,  до  сих  пор
скучает. У нее там масса знакомых. И мы ее очень любим.
   - А как она попала в Швецию?
   - Ее вызволил из лагеря Красный Крест Швеции и  привез  сюда.  Она  здесь
осела, много лет работала метрдотелем...
   - Стоп! Я ее знаю!
   - Ты? Каким образом?
   - В шестидесятом году я был в Стокгольме и помню русскую  даму-метрдотеля
- это ведь редкость. Мы жили неделю в "Мальмене",  и  каждый  день  она  нас
приветливо встречала в ресторане. Запомнил я ее потому, что она была русская
- высокая, с  тонкой  талией,  в  строгом  английском  костюме  с  бабочкой.