Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Лирика
      Кожевников Вадим. Лирика -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  -
Василий Кожевников (с. Русский Турек, Кировская обл.) Лирика "Libri legendi" (что в вольном переводе Стругацких означает "книги, которые не могут не быть прочитаны, жаждут прочтения") Михаил Леонидович Анчаров как мой любимый автор, или Одно не очень предвзятое мнение с прологом и эпилогом, а приложение отдельно Пролог ...Давайте попробуем Думать сами, Давайте вступим В двадцатый век. Слушай, двадцатый, Мне некуда деться, Ты поешь У меня в крови. И я принимаю Твое наследство По праву моей Безнадежной любви! Дай мне в дорогу, Что с возу упало - Вой электрички, Огонь во мгле. Стихотворцев много, Поэтов мало. А так все отлично На нашей земле. Прости мне, век Танцевальные ритмы. Что сердцу любо, За то держись. Поэты - слуги Одной молитвы. Мы традиционны, Как мода жить. Это "Песня про радость", автор которой - Анчаров. Точнее - это первоначальные строфы песни, которая частично вошла в повесть "Этот синий апрель...", автор которой - Анчаров. Которую я прочел когда-то, и которую совсем недавно мне удалось перечесть (к слову сказать, не без помощи членов клуба), Я всю жизнь был книгочеем, во всяком случае, сколько себя помню. Я есть книгочей сейчас, и очень. Я буду, намерен быть книгочеем и далее - до... в общем, надеюсь быть им довольно долго. Но это неважно... (Хотя, если поразмыслить, все, что происходит когда-нибудь, происходит для чего-то...) Очень коротко хочу рассказать, как это начиналось. А начиналось оно, книгочейство, добрых три десятка лет назад, если не еще раньше. И первое, что сохранила моя память, было бессмертное стихотворение для младшего дошкольного возраста: - Где обедал, воробей? - В зоопарке у зверей... И еще: - Отчего бежит вода с этого младенца? - Я недавно из пруда, дайте полотенце! И еще, и так далее, в общем: - Эй, не стойте слишком близко! Я тигренок, а не киска. Замечательная была книжка! Правда, память почему-то сохранила в основном картинки, а автора я затрудняюсь назвать даже сейчас, хотя кажется, что Михалков. Но это мелочи. Неизгладимый след (это уже несколько позднее) оставила в моем сознании книга "Абхазские сказки", объемная, мудрая, перечитанная не раз и не два. Параллельно с этой вспоминается еще одна книжка - "Урфин Джюс и его деревянные солдаты" - с иллюстрациями художника Владимирского. Чуть позднее этого были "Туманность Андромеды" и "Баркентина с именем звезды", прочитанная в "Уральском следопыте". Надо ли говорить, что и эти вещи не однажды перечитывались. И еще был Анчаров. Небольшого формата томик с легким, в одну ниточку, женским профилем на черной обложке. "Теория невероятности" - так называлась книга. И оказалась она не просто интересной, а еще и необычной. Причем с первых строк до самого конца: _"Этой весной у меня наступила пора любви. Я совсем юный. Мне сорок лет." - "До свидания, друг. До встречи на холсте. Ведь творчество - это всегда воспоминание о будущем"._ Мне страшно понравилось. Потому что я был уже почти старшеклассником и начинал догадываться: если книга берет за душу, значит - хорошая книга. Нет - нет. А чем сильнее берет - тем она лучше. Эта - брала. Конечно, я не мог не перечесть ее. И перечитывал... едва ли не каждый год. Однако понять, что такое Анчаров, суждено мне было только лет через десять, когда появилась неожиданная возможность посещать читальный зал "герценки" - очень солидной областной библиотеки в г.Кирове, где я прочел все произведения Михаила Леонидовича, какие только отыскались - сначала в картотеке, потом в наличии. Разумеется, не без радости и восхищения. С тех пор интерес к его творчеству уже не ослабевал. Скорее - наоборот. Сейчас, думаю, он гораздо сильнее, чем был тогда. И глубже. А ослабеть ему не дано. Впрочем, мое отношение к этому автору сегодня уже значительно больше, чем просто интерес... Но об этом несколько позже - где-нибудь в эпилоге. А пока - несколько слов о жизни и творчестве, из жизни и творчества, из различных источников, и даже, если можно так выразиться, из собственной головы. Пустыри на рассвете. Пустыри, пустыри... Снова ласковый ветер, Как школьник. Ты послушай, весна, Этот медленный ритм. Уходить - это вовсе Не больно. Это только смешно - Уходить на заре Когда пляшет судьба На асфальте, И зелень свиданий, И на каждом дворе Весна разминает Пальцы. И поднимет весна Марсианскую лапу. Крик ночных тормозов - Это крик лебедей. Это синий апрель Потихоньку заплакал Наблюдая апрельские Шутки людей. Наш рассвет был попозже, Чем звон бубенцов, И пораньше, Чем пламя ракеты. Мы не племя детей И не племя отцов, Мы - цветы Середины столетья. Мы цвели на растоптанных Площадях, Пили ржавую воду из кранов. Что имели, дарили, Себя не щадя. Мы не поздно пришли и не рано. Мешок за плечами, Сигаретный дымок И гитары Особой настройки. Мы почти не встречали Целых домов - Мы руины встречали И стройки. Нас ласкала в пути Ледяная земля, Но мы, Забывая про годы, Проползали на брюхе По минным полям, Для весны прорубая Проходы... Мы ломали бетон И кричали стихи, И скрывали Боль от ушибов. Мы прощали со стоном Чужие грехи, А себе не прощали Ошибок! Дожидались рассвета У милых дверей И лепили богов Из гипса. Мы саперы столетья! Слышишь взрыв на заре? Это кто-то из наших Ошибся... Это залпы черемух И залпы мортир. Это лупит апрель По кюветам. Это зов богородиц, Это бремя квартир, Это ветер листает газету. Небо в землю упало. Большая вода Отмывает пятна Несчастья. На развалинах старых Цветут города - Непорочные, Словно зачатье... Эта "Большая апрельская баллада" пусть будет чем-то вроде эпиграфа. Михаил Леонидович Анчаров... Его уже нет среди живых. 11 июля 1990 года - почти середина лета - безжалостная старуха, которую чаще зовут Смертью, посетила Поэта. Она пришла не в гости... Урна с прахом захоронена в колумбарии Нового Донского кладбища в Москве. Он ушел из жизни с достоинством и скромно. Без заслуженных почестей. Впрочем, как и жил - без должного, на мой взгляд, внимания и признания тех, для кого он, собственно, и творил. Всю жизнь. Пробуя себя в песнях и стихах, живописи и графике, драматургии и прозе. Вероятно, как это принято в российской практике, все впереди... А возможно, он сам так хотел. _"Я пел, закрыв глаза, потому что избегал популярности: она - западня. Начинаешь работать на публику, боясь, однажды заглянув ей в глаза, прочесть разочарование. Я вглядывался в единственное зеркало на свете, которое заслуживает этого, - зеркало работы"._ И все-таки лично мне сие кажется несправедливым: едва ли не все знают о том же Высоцком (и, бесспорно, заслужившем свою славу, и также любимом мною, и, по-какому-то стечению обстоятельств оставившем этот мир тоже почти в середине лета, любимого моего времени года), наверное, все знают, но очень немногие, почти никто - об Анчарове. А ведь никто иной, как Владимир Семенович, шутил когда-то: "Я вышел из МАЗа". Это песня о водителе "МАЗа", которую - было и такое - исполнял когда-то Высоцкий. А перед исполнением говорил, что автор ее - Михаил Анчаров, Михаил Анчаров, на песнях которого он учился. А потом исполнял Высоцкий еще одну анчаровскую - "Балладу о парашютах". Парашюты рванулись И приняли вес. Земля колыхнулась едва. А внизу - дивизии "Эдельвейс" И "Мертвая голова". Автоматы выли, Как суки в мороз; Пистолеты били в упор. И мертвое солнце На стропах берез Мешало вести разговор. И сказал Господь: - Эй, ключари, Отворите ворота в Сад! Даю команду От зари до зари В рай пропускать десант. И сказал Господь: - Это ж Гошка летит, Благушинский атаман. Череп пробит, Парашют пробит, В крови его автомат. Он врагам отомстил И лег у реки, Уронив на камни висок. И звезды гасли, Как угольки, И падали на песок. Он грешниц любил, А они - его, И грешником был он сам. Но где ж ты святого Найдешь одного, Чтобы пошел в десант? Так отдай же, Георгий, Знамя свое, Серебряные стремена. Пока этот парень Держит копье, На свете стоит тишина. И скачет лошадка, И стремя звенит, И счет потерялся дням. И мирное солнце Топочет в зенит Подковою по камням. _"Я не знаю,_ - сказал автор этой песни, - _кто имеет право считаться его учителем. Для меня Владимир Высоцкий - самородок. И этим все сказано..."_ То же самое мог бы сказать Владимир Семенович - о нем. И, разумеется, не только... Мог бы и я. Но мне не хочется - то же, а главное - мне хочется больше... Пусть даже и не своими словами. Анчаров родился и вырос на Благуше, которая тогда была окраиной Москвы. Год его рождения - 1923-й. Год рождения тех, кто первыми взяли в руки оружие, когда пришла война... Война здорово повлияла на его творчество. Но до войны еще были и детская изостудия, и музыкальная школа, разумеется, параллельно со средней, и были первые песни. Самую первую Миша Анчаров написал в 12 лет на стихи Александра Грина. С ней связано одно из самых больших потрясений детства. Потому что было знакомство со вдовой писателя, Ниной Николаевной Грин, запомнившееся на всю жизнь. _"Я спел ей песню, и она заплакала. И я понял, что она-то и есть настоящая героиня Грина, потому что была его родною душой. Когда она ушла, я навсегда понял, _BOLDчто_ нужно для обновления души. Восхищение. От любви до ненависти один шаг. Но только художник знает, что от ненависти до любви столько же"._ А вот отрывок - о том же - из другого интервью:_"Я спел песню. Она заплакала. Это было для меня как орден. Можно сказать - хоть дальняя, но посылочка от Грина. От Грина я тогда балдел совершенно"._ А песня такая: Не шуми, океан, не пугай - Нас земля испугала давно. В теплый край, в южный край Приплывем мы все равно. Припев: С детства шхуна и клипер, И стройный фрегат На волне колыхали меня. Я родня океану: Он старший мой брат, И игрушки мои - русленя! Южный крест нам сияет вдали. С первым ветром проснется компас. Бог, храня корабли, Да помилует нас! Припев. Ты, земля, стала твердью пустой. Рана в сердце... Седею... Прости! Это твой след такой. Ну - прощай и пусти! Припев. Спустя несколько лет, как-то незаметно для себя, Михаил Анчаров начал писать песни уже на свои стихи. Это было в начале войны, когда он учился в ВИИЯКА - Военном институте иностранных языков Красной Армии, по окончании которого был направлен в качестве переводчика китайского (!) языка на Дальневосточный фронт, участвовал в военных действиях в Манчжурии. Буфер бьется Пятаком зеленым. Дрожью тянут Дальние пути. Завывают В поле эшелоны Мимоходом Сердце прихватив. Паровоз Листает километры. Соль в глазах Несытою тоской. Вянет год, И выпивохи-ветры Осень носят В парках за Москвой. Это из песни "Прощание с Москвой". Стихи автора. _"...менестрельская песня. Я занялся ею еще до войны. Нынешние эксперты и знатоки утверждают, что я был первым бардом в стране. Наверное, так оно и было..."_ После демобилизации Анчаров поступает в МГХИ им.Сурикова, Московский государственный художественный институт, на отделение живописи. _"И живопись стала для меня целой эпохой жизни... В картинках для меня было главное передать впечатление. Неважно как, хоть нос макни в краски и рисуй носом, но лишь бы картина передавала живое чувство и заражала зрителя этим чувством. Словом, я писал далеко не в академической манере, а в манере, которая называется импрессионизм. А с импрессионизмом тогда боролись... В общем, мне доставалось по шапке... хотя и не всегда. Картины мои все-таки выставляли и иногда хвалили"._ И все-таки эпоха живописи завершилась с окончанием Суриковского - в 1954 году. Конечно, Михаил Анчаров не раз еще возвращался к изобразительному искусству: и как таковому, то есть практически, и как к теме, которую он затрагивал во многих своих произведениях. Эпоха, какая бы она ни была, обычно оставляет след - заметный, памятный. Глубокий. _"Законченным живописцем я не стал... Почему? Скажу откровенно: в один момент я понял, что вполне овладел ремеслом художника, и могу написать картинку в любом стиле, но только не в своем. А когда такое случается, искусство уходит и остается один только голый и самодостаточный, как задница, профессионализм..." Он, творец по натуре, быть ремесленником не мог, не хотел. Значит - нужно было искать себя в чем-то заново. Разумеется, потихоньку продолжалась работа над песнями. А потом... Приятель предложил ему написать сценарий, и это стало началом новой... если не эпохи, то полосы творчества. Хотя первый период оказался периодом провальных сценариев. Но их сочинитель был упорным в достижении своей цели... Пусть созданные и в соавторстве, но появляются наконец: первый, литературный, опубликованный в журнале "Искусство кино" (N 6/1956), - "Баллада о счастливой любви; а после учебы на курсах киносценаристов - сценарии кинофильма "Мой младший брат" (1962) и телефильма "Апассионата" (1963). Это было уже что-то. Но еще раньше было начало "второй полосы" песенного творчества и первые публичные выступления со своими песнями. "Песня об органисте, который в концерте Аллы Соленковой * (* Алла Соленкова - камерная певица, которая успешно выступала в 50-60-е годы) заполнял паузы, пока певица отдыхала" Рост у меня Не больше валенка: Все глядят на меня Вниз. И органист я Тоже маленький. Но все-таки я Органист! Я шел к органу, Скрипя половицей, Свой маленький рост Кляня. Все пришли Слушать певицу, И никто не хотел Меня. Я подумал: мы в пахаре Чтим целину, В войне - Страх врагам. Дипломат свою Представляет страну, Я представляю Орган! Я пришел и сел, И без тени страха, Как молния, ясен И быстр, Я нацелился в зал Токкатою Баха И нажал Басовый регистр. О, только музыкой - Не словами - Всколыхнулась Земная твердь. Звуки поплыли Над головами, Вкрадчивые, как смерть... И будто древних богов Ропот, И будто дальний Набат, И будто все Великаны Европы Шевельнулись В своих гробах. И звуки начали Души нежить. И зов любви Нарастал. И небыть, нечисть, Ненависть, нежить, Бежали, Как от креста. Бах сочинил - Я растревожил Свинцовых труб Ураган. То, что я нажил, - Гений прожил. Но нас уравнял Орган! Я видел: Галерка бежала к сцене, Где я В токкатном бреду. И видел я: Иностранный священник Плакал В первом ряду. О, как боялся я Не свалиться, Огромный свой рост Кляня. О, как хотелось мне С ними слиться! С теми, кто, вздев Потрясенные лица, Снизу вверх Глядел на меня! 1964-й год. В журнале "Смена" печатается первый рассказ Анчарова - "Барабан на лунной дороге". Потом второй - "Венский вальс" - там же. Серьезная проза, которая все равно поэзия. И это уже - на всю оставшуюся жизнь. _"Проза у меня образовалась из песен и картин. Как это может быть - я не знаю. Но это так". "...Как писатель я многим обязан менестрельской песне. Она научила меня работать над словом. А слово в ней должно быть жестким, ясным и осмысленным; оно должно доходить до души, иначе песня не состоится. Ведь менестрельская песня это не музыкальное явление - это музыка со _BOLDсловом_ Слово здесь главенствует". "Проза, по моему глубочайшему убеждению, настоящая проза - это тот же стих, только с более трудно уловимым ритмом. А то думают: проза - это когда один человек знает интересную историю и пересказывает ее грамотно другому. Проза рождается так же, как и стих. И там и там - образ... А образ - это живая вещь, он приходит сам"._ Я сижу, боюсь пошевелиться... На мою несмятую кровать Вдохновенья радужная птица Опустилась крошки поклевать... Это из песни - того же, 1964-го года. Крошки... Хм, как говорится. Крошки не крошки, а на следующий год вышли в свет две повести и роман, и это было только начало... В 1966-м году отдельным изданием выйдет первая книга М.Анчарова "Теория невероятности", которую составят две вещи: первая опубликованная повесть "Золотой дождь" и первый роман, одноименный с книгой, которая в свое время первой из всех встретится мне - чтобы навсегда запасть в душу. Ну, и тэ дэ и тэ пэ, - как говорят, а точнее, пишут братья Стругацкие. Вот - кстати!.. Анчарову сказали: слабо написать фантастику?! Он сказал: у меня другие планы. А через месяц принес 3 листа с хвостиком. Так в альманахе "Фантастика-65" появляется - опять же первая и к тому же очень своеобразная - фантастическая повесть "Сода-солнце". А следующем вторая - "Голубая жилка Афродиты". В 1967-м году в журнале "Москва" (N 5) появляется новая повесть "Этот синий апрель...", которая вместе с "Теорией..." и "...дождем" образуют своеобразную трилогию. Тоже - первую. Позволю себе из этой трилогии кое-что процитировать. Например, _"...такую притчу: Первый сказал: "Счастье - это когда много работы и много любви, и тогда работа толкает к любви, а любовь порождает работу". Второй сказал: "Чепуха. Счастье - это когда нет ни занятий, ни домашних заданий, ни работы, ни отпусков, ни каникул, а есть только весна, лето, зима, осень и можно писать их красками и кистями, и резцом, и пером круглосуточно и без отдыха". Третий сказал: "Счастье - это когда можно выдумывать и бросать идеи пачками и не заботиться о том, что они не осуществляются". Четвертый сказал: "Счастье - это когда спасаешь, помогаешь, стоишь насмерть за правое дело, защищаешь и делаешь подарки". И только пятый молчал. Ибо он боялся признаться, что его счастье - это сожрать все то, что придумают и добудут остальные четверо"."._ Это из "Теории невероятности". Оттуда же - песня. (Автор включает стихи и песни очень во многие прозаические произведения). Тихо капает вода - Кап-кап. Намокают провода - Кап-кап. За окном моим беда, Завывают провода За окном моим беда - Кап-кап. Капли бьются о стекло - Кап-кап. Все стекло заволокло - Кап-кап. Тихо-тихо утекло Счастья моего тепло. Тихо-тихо утекло - Кап-кап. День проходит без следа - Кап-кап. Ночь проходит. Не беда - Кап-кап. Между пальцами года Просочились - вот беда. Между пальцами года - Кап-кап. Следующий отрывок - из "Золотого дождя". И на мой взгляд - это уже не мудрость философа, а мастерство писателя. То самое, которое вызывает восхищение - анчаровское восхищение, о котором еще будет сказано чуть ниже. Отрывок я сильно подсократил, а вообще-то он занимает в книге пять страниц... _"Рассвело. Изморозь. Взрывы. Все летит. Чувств никаких нет, ни рук, ни ног, ни тела нет, ни внутренностей. Только кожа лица, затвердевшая, как ноготь. И вдруг соображаю, что ползу по кочкам и хватаю губами красные капельки клюквы. Ясно, что свихнулся. Потом сваливаюсь в воронку и вижу там нашего комсорга. И тут понимаю, что я не бегу. Я отступаю. [...] ...и подумал: я тоже человек, может быть, последний живой из нашей роты, почему я должен ползти на четвереньках, как пес? Я вылез из воронки и пошел пешком обратно. Разрывов было столько, что воздух стал густым и липким. Но меня не убило ни разу. Я был малой дробью. Убить роту оказалось легче, чем убить одного человека. Я шел как человек, с презрением смотрел на клюкву под ногами, ни разу не свернул в сторону и не хотел пить. [...] А потом к вечеру я влился в чужой полк со всей убитой ротой и с солдатом, которого печка застрелила единственным патроном, и с Гришкой Абдульмановым, который так тосковал по сушеной дыне, и с комсоргом, который сказал "давай" и захлебнулся, и с тремя танкистами, которым я испортил кашу, они могли меня убить, но пожалели. И еще со мной было детство, отрочество и юность - мои и всех писателей, которых я прочел, и золотой листик луны, который ви

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору