не  для
того, чтобы исповедовать, позвольте вам заметить... Кончайте скорее; неравно
кто-нибудь проедет по ущелью - и нас увидят.
     -  Хорошо,  -  сказал  Печорин.  -  Доктор,  -  обратился  он  к своему
секунданту. - Подойдите ко мне.
     Доктор подошел. Он был бледен.
     Громко  и внятно, с расстановкой,  как если  бы он произносил  смертный
приговор, Печорин сказал:
     -  Доктор, эти господа, вероятно, второпях, забыли положить  пулю в мой
пистолет: прошу вас зарядить его снова. И хорошенько.
     - Не может быть! - закричал капитан, секундант Грушницкого. - Не  может
быть!  Я зарядил оба пистолета... Разве что из вашего пуля выкатилась... Это
не моя вина! А вы  не  имеете права  перезаряжать... никакого  права...  это
совершенно против правил, я не позволю...
     -  Хорошо, - хладнокровно обернулся к  нему  Печорин. - Если так, то мы
будем стреляться с вами. На тех же условиях.
     Грушницкий стоял, опустив голову, смущенный и мрачный.
     - Оставь  их, - сказал он капитану, который  пытался  вырвать  пистолет
Печорина из рук доктора Вернера. - Ведь ты сам знаешь, что они правы.
     Капитан делал ему какие-то знаки, но Грушницкий даже не повернул голову
в его сторону. Доктор заново зарядил пистолет и подал его Печорину.
     Капитан плюнул и топнул ногой.
     - Дурак же ты, братец, -  сказал он Грушницкому.  - Пошлый  дурак!.. Уж
положился  на  меня, так слушайся во всем... Поделом же тебе! Околевай себе,
как муха...
     Он отвернулся и, отходя, пробормотал:
     - А все-таки это совершенно против правил.
     -  Грушницкий,  -  сказал Печорин. - Еще есть  время. Откажись от своей
клеветы,  и  я  тебе  прощу  все;  тебе не  удалось  меня  подурачить, и мое
самолюбие удовлетворено, вспомни, мы были когда-то друзьями.
     Лицо Грушницкого вспыхнуло, глаза его засверкали.
     - Стреляйте! - выкрикнул он. - Я себя презираю, а вас ненавижу. Если вы
меня не убьете,  я вас  зарежу  ночью из-за  угла. Нам  на земле вдвоем  нет
места...
     Печорин выстрелил.
     Когда  дым рассеялся, Грушницкого  на площадке  не  было.  Только  прах
легким столбом еще вился на краю обрыва.
     -  Finita  la  comedia, - сказал Печорин,  раскланялся  с  секундантами
Грушницкого и стал спускаться по тропинке вниз.

     - Ну вот, - сказал я Тугодуму. - Теперь, когда Печорин остался один, ты
можешь осуществить свое намерение.
     - Какое намерение - не понял тот. Он был под таким сильным впечатлением
от разыгравшейся на его глазах драмы, что никак не мог вспомнить, о чем мы с
ним говорили накануне.
     - Ну как же! - напомнил ему я. - Ведь ты хотел вы сказать Печорину все,
что ты о нем думаешь...
     -  А-а...  Да, хотел! И выскажу!..  Эй, вы!  - окликнул он удаляющегося
Печорина. - Господин Печорин!
     - Чем могу служить? - обернувшись, холодно осведомился тот.
     - Я хочу вам сказать, - выпалил Тугодум, - что вы убийца!
     - А-а... - Печорин был невозмутим - Вы, стало быть, видели... Ну что ж.
В известном смысле вы правы. Не  смею спорить. Однако, ежели бы вы знали все
обстоятельства дела...
     - Я знаю все обстоятельства, - сказал Тугодум. - Да, Грушницкий подлец!
И если бы он случайно не промахнулся, он пристрелил бы вас как собаку.
     - Стало быть, вам известно, что они  все были в заговоре против меня? -
сказал Печорин. - В самом подлом заговоре?
     - Известно, - подтвердил Тугодум.
     - Зная об  этом заговоре, я подставил свою грудь под пулю,  - сдержанно
напомнил Печорин.
     - Вы  человек смелый,  этого  у вас не отнимешь, - признал Тугодум. - А
Грушницкий и вся его компания... Да что о них говорить... Подлецы и трусы...
     - И, несмотря на это, вы все же считаете меня убийцей?
     - Да, считаю, - сказал Тугодум. - Но вовсе не из-за Грушницкого.
     - А из-за кого же?
     Тугодум пожал плечами:
     - Сами не знаете, что ли? Из-за Бэлы.
     Печорин был изумлен.
     - Бэлы? - переспросил он. - Какой Бэлы?
     -  А то  вы не знаете!.. Из-за  той несчастной  девушки,  черкешенки, в
которую вы влюбились. Азамат увез  ее  для вас. За коня, которого вы обещали
для него украсть. И украли.
     - Я украл коня? - все более изумляясь, спросил Печорин.
     - Ну да. У  Казбича...  Если бы вы  не  украли  у него  коня, Казбич не
похитил бы Бэлу  и не заколол ее. И она не умерла  бы в страшных мучениях...
Это вы, вы во всем виноваты!
     Печорин был в полной растерянности от всех этих обвинений.
     - Азамат... Какой-то Казбич... Бэла... Конь... Ничего  не понимаю!.. Вы
бредите?
     - Хотите сделать вид, что ничего не помните? - ехидно сказал Тугодум. -
Не выйдет! Все равно не поверю. Такое разве можно забыть!
     Печорин пожал плечами и,  как видно, уже совсем было  собрался прервать
этот нелепый  поток обвинений какой-то резкой  фразой. Но в последний момент
удержался.
     -  Клянусь  вам,  -  с  неожиданной  мягкостью  сказал  он,  -   что  я
действительно не знаю всех тех  людей, о которых вы сейчас  упомянули. И  не
имею ни  малейшего  понятия  обо  всех  этих событиях,  участником  коих  вы
пытаетесь меня представить. Где все это происходило, позвольте спросить?
     - В крепости за Тереком, где вы служили, - сказал Тугодум.
     - Ни в какой крепости я отродясь не служил, - возразил Печорин. - С тех
самых  пор,  как  меня  выслали  из  Петербурга  на  Кавказ,  я  не  покидал
Пятигорска...
     - Что ж, по-вашему, Максим Максимыч все это вы думал?
     - Максим Максимыч? - переспросил Печорин - А кто это - Максим Максимыч?
     - Штабс-капитан, под началом у которого вы служили в крепости.
     - Клянусь вам, - растерянно  повторил Печорин, -  что я знать не знаю и
ведать не ведаю никакого Максима Максимыча!
     Чувствуя,  что  Тугодум  готов взорваться  и  вот-вот нанесет  Печорину
какое-нибудь смертельное  оскорбление,  я  решил прервать этот бессмысленный
диалог.
     - Григорий Александрович, - сказал  я,  -  извините, пожалуйста,  моему
юному другу его ошибку. Дело в том...
     - Дело, вероятно, в  том,  что  этот  молодой  человек принял  меня  за
кого-то другого? - облегченно вздохнул Печорин.
     - Это не совсем верно. Хотя можно выразиться и  так тоже. Но, как бы то
ни  было,  все, что  он  вам тут  сейчас наговорил,  -  это плод  некоторого
недоразумения... Простите нас, пожалуйста...

     - С какой это стати вы перед ним извинялись? - сказал Тугодум, когда мы
остались одни. - И почему вы сказали ему про какую-то мою ошибку? В чем это,
интересно знать, я ошибся?
     -  Это,  я надеюсь, ты скоро и сам  поймешь, - ответил я. - А прервал я
ваш разговор, потому что боялся, что ты еще больше нагрубишь ему.
     - Да  не  собирался я вовсе ему грубить, - сказал  Тугодум. - Я  только
хотел сказать, что он ко всему прочему еще и лгун!
     - Ну вот, - улыбнулся я. - Час от часу не легче.
     - И трус!
     - Трус?.. Но ведь ты сам  только что сказал,  что  в чем  другом,  а  в
смелости ему не откажешь.
     - Сделал гадость, так хоть имей  мужество признаться. А он  даже на это
не способен... Нет, зря вы не дали мне высказаться до конца.
     - Я сделал это, -  объяснил я, - чтобы уберечь  тебя от еще  одной, еще
более грубой ошибки.  У Печорина  на совести и без того  довольно грехов. Не
надо  взваливать на  него  лишних. Неужели ты  сам не  почувствовал, что  он
сейчас не лгал тебе? Не притворялся?
     - Что  же мне, по-вашему, все это приснилось, что ли? Да  вы сами разве
не помните,  как Печорин украл у Казбича его любимого коня, а Азамат в обмен
на коня привез ему Бэлу?
     - Помню, конечно, - улыбнулся  я. - Все помню. И как несчастная девушка
полюбила Печорина. И как трагически погибла от  кинжала  жаждущего  отмщения
Казбича.
     - Так почему же тогда вы говорите, что Печорин не лгал мне, отрицая все
это?
     - Потому что он действительно не лгал.
     - Да вы что, издеваетесь надо мной, что ли? - не выдержал Тугодум.
     - И не думаю, - сказал  я. -  Пойми, все, в чем  ты обвинял Печорина, -
чистая правда. Но в тот момент, когда ты с Печориным об этом говорил, он про
это еще не знал.
     - То есть как это не знал? Почему?
     - Потому что человеку не дано знать своего будущего.
     - Вы прямо загадками стали говорить! - возмутился Тугодум.
     - Ну какие же тут загадки! Все объясняется очень  просто, - сказал я. -
История  с Бэлой произошла после  тех событий,  о которых  рассказывается  в
повести "Княжна Мери". После дуэли Печорина с Грушницким.
     - То есть как? - не понял Тугодум.
     -  Скорее  всего,  -  предположил я,  -  именно за  дуэль  с Грушницким
Печорина и сослали в ту дальнюю крепость за Тереком,  где он  познакомился с
Максимом Максимычем  и  где с  ним  произошли  все  те  события,  о  которых
рассказывается в повести "Бэла".
     - Неужели я мог так ошибиться? - смутился Тугодум. - Не может быть!.. У
вас есть "Герой нашего времени"?
     - Конечно! -  Я  снял с полки и  подал ему книгу.  - Вот,  взгляни сам,
убедись...
     Полистав ее, Тугодум торжествующе воскликнул:
     - Ага! И вовсе  я  не ошибся! Смотрите сами: сперва идет  "Бэла", потом
"Максим Максимыч", потом "Тамань" и только потом "Княжна Мери".
     -  Ну  да,  -  подтвердил  я.  -  Именно   таково  сюжетное  построение
лермонтовского романа. Вот тут-то как раз и проявилась разница между сюжетом
и фабулой.
     - Совсем вы меня запутали! - сокрушенно воскликнул Тугодум.
     - Да  не  я,  а ты сам себя  запутал,  -  возразил я. - Если  выстроить
события  "Героя  нашего времени"  в  той  последовательности,  в  какой  они
происходили,  иными  словами,  если  изложить  фабулу  этого  лермонтовского
романа, она вы глядела бы примерно так: человек, уже высланный из Петербурга
за  какую-то  вину, едет на Кавказ,  попадает в Пятигорск,  убивает на дуэли
Грушницкого,  высылается за это на  передовую, в крепость, знакомится там  с
Максимом  Максимычем,  рискует  своей жизнью  в  истории с казаком,  убившим
другого офицера...
     -  Это вы про историю,  описанную в  рассказе  "Фаталист"?  -  вспомнил
Тугодум.
     - Совершенно верно, - подтвердил я.
     -  Значит,  если все  рассказы  и  повести,  из которых состоит  роман,
расположить правильно...
     -   Ты   хочешь  сказать,  если   расположить   их   в  хронологической
последовательности?
     - Ну, да. Так, как они происходили...
     - Тогда начать роман следовало с рассказа "Тамань".
     - Почему? - опять не понял Тугодум.
     -  Да потому,  что  события, описанные  в  этом  рассказе, произошли  с
Печориным, когда  он  еще только ехал  из Петербурга на Кавказ. Затем,  если
придерживаться хронологии, должна идти повесть "Княжна Мери", и только потом
"Бэла"...
     - Зачем же Лермонтов так все запутал? Нарочно, что ли?
     -  Разумеется, нарочно, -  ответил  я Тугодуму. - С какой целью  он это
сделал  - это уже другой вопрос. Пока же мы с  тобой давай все-таки отметим,
что фабула романа, то есть его события, изложенные в той последовательности,
в  какой  они происходили,  отнюдь  не совпадает с тем,  как разворачивается
перед нами сюжет произведения. Теперь, я надеюсь, ты наконец  усвоил разницу
между фабулой и сюжетом? Понял, что это - далеко не одно и то же?
     - Да,  -  сказал  Тугодум.  - Теперь понял. Я  только не понимаю, зачем
Лермонтову понадобился весь этот ералаш?
     - Ну, это как раз понятно, - ответил  я. - Лермонтов ведь не зря назвал
свой  роман "Герой нашего времени". Его  главная  цель состояла в том, чтобы
исследовать определенный характер,  определенный человеческий  тип. Характер
непростой,  причудливый,  противоречивый,   вызывающий  то   недоумение,  то
раздражение, то симпатию и, наконец, понимание читателя...
     - Ну и что?
     - Вот он  и избрал такой, как бы это сказать...  ну, многоплановый, что
ли, способ изображения героя. Сперва он показывает его нам как бы издали, со
стороны, глазами Максима Максимыча. Так?
     - Так, - подтвердил Тугодум.
     - Потом - случайная  встреча автора с будущим своим героем. Печорин уже
не  в рассказе  стороннего  человека, а словно бы сам, собственной персоной,
является перед взором  читателя. Это дает нам возможность разглядеть его как
бы с более близкого  расстояния. Тут, кстати,  автор впервые набрасывает его
портрет. Помнишь?
     Я раскрыл книгу и процитировал:
     -  "Он  был среднего роста; стройный, тонкий стан его  и  широкие плечи
доказывали  крепкое  сложение... Его походка была небрежна  и  ленива, но  я
заметил, что он не размахивал руками,  - верный признак некоторой скрытности
характера...  Несмотря на  светлый  цвет его  волос, усы его  и  брови  были
черные, признак породы  в человеке, так, как черная грива и черный  хвост  у
белой  лошади...  У  него  был немного  вздернутый  нос,  зубы ослепительной
белизны и карие глаза; об глазах его я  должен сказать еще несколько слов...
Они  не  смеялись,  когда  он  смеялся...  Это признак или злого нрава,  или
глубокой постоянной грусти..."
     - Это я хорошо помню, - подтвердил Тугодум.
     - Ну, а  потом, - продолжал я,  -  уже после этого внешнего знакомства,
автор показывает нам своего героя, так сказать, изнутри.
     - Что значит изнутри? - не понял Тугодум.
     -  Ну как же! Ты  разве  забыл? Максим  Максимыч отдает автору "журнал"
Печорина, то есть его дневник. И дальнейшее повествование представляет собой
уже  не  взгляд  со стороны, а лирическую исповедь  героя,  его  собственный
рассказ  о себе, насквозь  пронизанный  самоанализом.  Причем рассказ  очень
искренний,  предельно  откровенный:  ведь дневник  этот  Печорин  отнюдь  не
предназначал для посторонних глаз, он писал его исключительно для себя...
     - Ну да,  - вспомнил Тугодум. - Автор  еще спросил у Максима Максимыча:
"И я могу делать с этими записками все, что хочу?"  А тот  ответил: "Хоть  в
газетах печатайте".
     - Однако печатать в газетах и  даже в журналах интимные дневники живого
человека  все-таки  не  принято.  По  этому   дневнику  Печорина   Лермонтов
предпослал такое предисловие.
     Я снова раскрыл книгу и прочел:
     -  "Недавно я  узнал, что Печорин,  возвращаясь из  Персии,  умер.  Это
известие меня очень обрадовало: оно давало мне право печатать эти записки, и
я воспользовался случаем поставить свое имя под чужим произведением..."
     - А вот про это я, честно говоря, даже и не вспомнил бы, если бы вы мне
сейчас не напомнили, - признался Тугодум.
     -  Естественно, - сказал  я.  - Ведь  если следовать  нормальной логике
развития событий,  известие о  смерти Печорина  должно  было стать  эпилогом
романа...
     - Ну да, конечно! - обрадовался Тугодум.
     - Однако Лермонтов,  - продолжал я, - поставил это известие не в  конец
романа, а сообщил о смерти героя в самой его середине.  Да  и сообщил как-то
небрежно,  вскользь. А истинным, то есть сюжетным, эпилогом своего романа он
сделал  рассказ "Фаталист", в котором рассказывается о событиях, относящихся
ко  времени, когда Печорин  жил в  той  крепости,  где судьба  свела  его  с
Максимом Максимычем.
     - Вот это  уж  совсем  непонятно!  -  возмутился  Тугодум. - Ну, я  еще
понимаю, что он хотел, как вы говорите, показать нам Печорина сперва издали,
потом вблизи, сперва со стороны, а потом - изнутри. Но зачем надо было конец
романа  поместить в  середину,  а  начало  в  конец? Чтобы  совсем  запутать
читателя, что ли?
     - Нет,  - улыбнулся я. -  Совсем не для этого.  Лермонтов начинает свой
роман, что называется,  с конца,  а завершает  его более ранним  периодом  в
жизни  героя, чтобы судьба Печорина  не  выглядела уж совсем  беспросветной.
Именно поэтому, кстати, и о смерти своего героя он сообщает как бы вскользь,
не считает нужным подробно останавливаться на этом событии.
     - Если  это так, как вы говорите,  - спросил Тугодум, - почему он решил
кончить роман "Фаталистом", а не, скажем, "Таманью"?
     Этот вопрос, признаюсь, сперва поставил меня  в тупик. Но, поразмыслив,
я еще раз похвалил себя  за удачную  мысль  взять  себе в  помощники  именно
Тугодума: его вопросы невольно наталкивали  меня на объяснения, которые сами
собой, без его помощи, мне бы в голову не пришли.
     - Я думаю, потому, - нашел я, как мне казалось, правильный ответ, - что
в  рассказе  "Фаталист" подводится итог тем  поискам смысла  жизни, которыми
Печорин занят  на протяжении всего  романа. Это как бы  идейный, философский
итог  романа. Последняя  точка,  завершающая  анализ  этого  причудливого  и
сложного характера.
     - Чем больше мы с вами говорим, тем яснее для меня становится, - сказал
Тугодум, - что такое необычное построение  романа - это все-таки не правило,
а исключение.  Печорин - человек странный. У него и в характере, и в жизни -
все  спуталось,  смешалось. В этом  все дело. Но ведь  писатели  очень часто
пишут и не о таких странных людях...
     - Конечно.
     -  А тогда  уж нет  никакой  нужды начало  ставить  в  конец, а конец в
середину.
     - И  тем не  менее,  -  возразил я, -  писатели поступают  так довольно
часто.
     Тугодум  не  был бы Тугодумом,  если бы принял  это мое утверждение  на
веру.
     - Что-то я больше ни помню ни одного такого случая, - сказал он.
     - Ну что ты! - сказал я. -  Таких случаев сколько угодно! Возьми... ну,
возьми хоть "Мертвые души"...
     - А что - "Мертвые души"?
     - Начинается там повествование - ты ведь по мнишь?  - приездом Чичикова
в уездный город N. Затем  Чичиков посещает окрестных помещиков и заключает с
ними свои  странные  сделки. Причем  смысл этой  его загадочной деятельности
далеко не сразу становится понятен читателю...
     - Ну и что? - сказал Тугодум, упорно не желая понять, куда я клоню.
     -  Затем,  -   терпеливо  продолжил   я  свое  объяснение,  описывается
разоблачение  Чичикова,  его  конфуз. И только  в конце  первого тома автор,
наконец, сообщает нам о происхождении своего героя, о его детстве, юности, а
также о том,  как  впервые осенила его  идея  приобретения  мертвых душ,  не
внесенных в ревизские сказки.
     - Да, - вынужден был согласиться  со мной Тугодум. -  В "Мертвых душах"
все именно так, как  вы  говорите. Но "Мертвые души"  тоже не совсем обычное
произведение. Гоголь  даже назвал  эту свою книгу не романом, не повестью, а
поэмой... Приведите еще какой-нибудь пример.
     - О, сколько угодно! - сказал я. - Но это уж как-нибудь в другой раз.

СЮЖЕТ - ВЫРАЖЕНИЕ АВТОРСКОЙ МЫСЛИ

     Как вы понимаете, я так резко оборвал  свои разговор с Тугодумом совсем
не потому что не смог припомнить других литературных произведений, в которых
начало и конец так же поменялись  бы  местами, как в "Герое  нашего времени"
Лермонтова и "Мертвых душах" Гоголя.
     Просто уже пора подвести некоторые итоги.
     Итак,   предположив,   что  в  основу   рассказа  Конана  Дойла  "Шесть
Наполеонов"  и романа Ильфа и  Петрова  "Двенадцать стульев" (так  же, как в
основу повести Вельтмана "Провинциальные актеры" и комедии Гоголя "Ревизор")
положен один  и  тот же сюжет, мы  ошиблись. Гораздо ближе  к истине было бы
утверждение, что  в  основе этих  произведений  лежит  одна  и та же фабула.
Сюжеты же у них - разные. И дело тут не только  в том, что одна и та же (или
похожая) фабула  разворачивается  в  каждом  из  этих произведений в  другой
последовательности,   резко   отличающейся   от  той,  в   которой   события
происходили, как  говорит  Б.  В.  Томашевский, "на  самом  деле".  (Комедия
Гоголя,  например, как  вы,  конечно, помните,  начинается  не  с  появления
Хлестакова,  которого  по  ошибке принимают за  ревизора,  а  с  со  общения
городничего о письме, в котором его предупреждают о  скором прибытии важного
чиновника из столицы с секретным предписанием.)
     Бывает,  что  автор  излагает  свою   историю   без  всяких   временных
перестановок.  Иначе   говоря,   последовательность  изложения   событий   в
произведении совершенно такая  же,  как  если бы события