то же Васисуалий Лоханкин.

Гена: Ну да! Из "Золотого теленка"!

Лоханкин (замогильным голосом).
  Я к вам пришел навеки поселиться.
  Надеюсь я найти у вас приют...

Беликов
Позвольте! Как это то есть приют? В таком виде? Я решительно протестую! Что
скажет попечитель, если увидит меня в обществе человека, разгуливающего без
панталон!.. Ступайте к себе домой!

Лоханкин
  Уж дома нет. Сгорел до основанья,
  Пожар, пожар пригнал меня сюда.
  Успел спасти я только одеяло
  И книгу спас любимую притом...

А.А.: мк видите, друзья мои, Васисуалий Андреевич изъясняется чистейшим
пятистопным ямбом. И при этом связно выражает то, что его волнует...

Лебядкин (завистливо).
Да, так и щелкает, шельма, эти самые ямбы. Ровно орехи!

А.А.: И все же стихи его от этого поэзией, увы, не становятся.

Гена: А у него рифмы нету!

А.А.: Ну, не в рифме дело. Бывают ведь и так называемые белые стихи. Без
рифм. Белым стихом написаны многие шедевры Пушкина, Лермонтова, Блока...
Впрочем, если хочешь, Геночка, в ямбах Васисуалия Лоханкина тоже сейчас
появится рифма. Ну-ка, Васисуалий Андреич, поднатужьтесь! Скажите нам то же
самое, только в рифму!

Лоханкин (послушно).
  Уж дома нет. Беда врасплох застала.
  Огонь уж поглотил мой бывший дом.
  Успел спасти я только одеяло
  И книгу спас любимую притом.

А.А.: Как, Геночка? Сильно выиграли стихи Лоханкина оттого, что в них
появилась рифма?

Гена: Да нет, не очень...

А.А.: Вот так же точно дело обстоит и со стихами капитана Лебядкина. Их
можно выправить, пригладить, причесать, но поэтом он от этого не станет.

Лебядкин (оскорбление).
Я - не поэт? Хорошо же сударь! Вы еще услышите об Игнате Лебядкине!
Прощайте, вы, лицемер!

Беликов
Позвольте и мне откланяться. Я вижу, милостивый государь, вы неисправимы. С
вами опасно иметь дело. Ах, как бы теперь чего не вышло! Как бы чего не
вышло!..

Лоханкин
  Куда же вы? Постойте! Погодите!
  Зачем, зачем бросаете меня?
  Где мне искать моей сермяжной правды?
  О, люди черствые и мерзкие притом!..
(Бежит вслед за Беликовым и Лебядкиным.)

А.А.: Ну вот, все ушли. И бог с ними... Что ж, Гена, надеюсь, теперь ты
понял, почему та область Страны Литературии, в которой живут герои,
подобные Лебядкину, Лоханкину, Ляпису, Козьме Пруткову, не может быть
названа Республика Поэзия. Скорее, ее можно окрестить Антипоэзией...

Гена: Может, мы так ее и назовем?

А.А.: Да нет, не стоит. Как говорится, от добра добра не ищут. Лучшего
названия, чем Эпигония, нам с тобой не найти. Я бы только добавил еще одно
слово...

Гена: Какое?

А.А.: Провинция... Не графство, не королевство, не республика, не область, а
именно провинция! Ведь Эпигония - самая заштатная, самая захолустная, самая
провинциальная часть Страны Литературных Героев.

Гена: Архип Архипыч, а она большая - эта Эпигония?

А.А.: Огромная! Эпигония - одна из самых обширных и густо населенных
областей Литературии.

Гена: Не понимаю, откуда в Стране Литературных Героев набралось столько
писателей, пусть даже самых захудалых?

А.А.: Так ведь в Эпигонии живут не одни только создатели, но и потребители
эпигонской литературной продукции. Кстати, именно поэтому было бы
неправильно называть эту область Графство Графоманское. Тут живут не только
графоманы, но и их многочисленные читатели, почитатели, поклонники.

Гена: А почему же мы тогда ни одного из них не встретили?

А.А.: Можешь не сомневаться, еще встретим!




                         Путешествие восемнадцатое

                     Козьма Прутков и Владимир Ленский

  Уже знакомая нам по прошлому путешествию улица в Провинции Эпигония.
Навстречу Архипу Архиповичу и Гене, радостно раскрыв объятия, движется
пылкий молодой человек в шляпе, панталонах, фраке, то есть в той одежде, в
какой имели обыкновение появляться русские дворяне сороковых и пятидесятых
годов прошлого века.

Пылкий молодой человек
Друзья мои! Позвольте вас обнять! Как счастлив я, что смогу наконец прижать
вас к своей груди! Я столько о вас слышал от наших общих знакомых!

А.А.: Александр Федорович! Какими судьбами?!

Гена: (тихо). Архип Архипыч, кто это? Вы его знаете?

А.А.: (так же). Да и ты, я думаю, его знаешь, Геночка!
Это же Александр Адуев, герой гончаровской "Обыкновенной истории"!

Гена: Ой, здравствуйте!.. Я вас не сразу узнал. Вы не обиделись?

Адуев
Ну что вы! Какие могут быть обиды меж столь близкими людьми, каковы мы с
вами!.. Впрочем, одну обиду, не скрою, я затаил в своем сердце.

А.А.: Обиду? На кого?

Адуев
На вас, мой любезный друг!.. И, как подобает человеку прямому и открытому,
спешу сразу вам ее высказать.

А.А.: Сделайте милость, я слушаю.

Адуев
До меня дошло, что вы поместили моего кумира Владимира Ленского в одну
компанию с такими жалкими эпигонами, каковы суть Козьма Прутков, Олег Баян
и Никифор Ляпис, незаконно присвоивший себе титул князей Трубецких.

А.А.: Ну, последнее не совсем верно. Никифор Ляпис себя князем, кажется, не
называл. Он просто взял псевдоним. У поэтов это принято. Впрочем, бог с
ним, с Ляписом. Ведь вы, насколько я понимаю, обиделись за Ленского?

Адуев
Не обиделся, нет! Это слишком бледно сказано. Я оскорблен до глубины души!
Владимир Ленский - эпигон? То есть - жалкий подражатель?! Да неужели вы не
чувствуете, что он-поэт! Поэт истинный! Это такая... чувствующая... такая
глубокая натура!

А.А.: Вы действительно так думаете?

Адуев
Я?.. Что я! Так думал и его создатель! Сам Пушкин! Неужто не помните вы сии
волшебные строки:
  "Не мадригалы Ленский пишет
  В альбоме Ольги молодой:
  Его перо любовью дышит,
  Не хладно блещет остротой..."
Слышите ли? "Блещет остротой!" И как блещет! "Не хладно..." Стало быть,
пылко, восторженно, горячо!.. А далее:
  "Что ни заметит, ни услышит
  Об Ольге, он про то и пишет.
  И, полны истины живой,
  Текут элегии рекой..."
"Полны истины живой..."! Да разве возможна похвала выше этой? И из чьих
уст!..

Гена: Ага, Архип Архипыч! А я что говорил? Видите: сам Пушкин считал стихи
Ленского талантливыми!

Адуев
Да, это бесспорно! Божественный дар Ленского превознес сам Пушкин, наш
светоч, солнце нашей поэзии! Мне крайне любопытно услышать, что решитесь вы
на это возразить?

А.А.: Я мог бы привести вам в ответ другие пушкинские строки, но мне не
хочется прятаться за авторитетное имя Пушкина. Давайте-ка лучше
непосредственно обратимся к стихам самого Ленского. Припомним ту его
элегию, которую Пушкин полностью приводит в своем романе...

Гена: А чего ее припоминать? Я ее и не забывал! (Декламирует)
  "Паду ли я, стрелой пронзенный,
  Иль мимо пролетит она,
  Все благо: бдения и сна
  Приходит час определенный..."

А.А.: Спасибо, Геночка, достаточно... Как тебе кажется, можно ли из этих
строк понять, что в них речь идет о предстоящей Ленскому дуэли с
Онегиным?..

Гена: Конечно, можно... А почему же нельзя?

А.А.: Да разве в те времена на дуэлях употребляли луки и стрелы?

Гена: А при чем тут луки и стрелы?

А.А.: Как же! Ведь Ленский пишет: "Паду ли я, стрелой пронзенный..."

Адуев (в ужасе).
О боже! Что я слышу! Как можете вы так говорить! И о чем? О божественной
поэзии! Как можно путать ее с низкою прозой! Да разве в том дело, стрелой
или пулей было пронзено сердце Владимира Ленского? Дело совсем в ином! Сама
душа его жаждет выразиться с помощью высоких романтических образов! Сама
душа жаждет поделиться с ближними избытком чувств, переполняющих ее!.. Поэт
ведь не газетный репортер! Может быть, вы еще скажете, что он должен был
скрупулезно изъяснить, какой марки пистолет держал в руках его соперник? И
от пули какого калибра ему суждено было пасть?

А.А.: А вы вспомните, Александр Федорович, ведь Пушкин именно так и
поступил! Он не погнушался даже точно обозначить и марку пистолета:
  "Примчались. Он слуге велит
  Лепажа стволы роковые
  Нести за ним..."

Гена: Ну, Архип Архипыч, это мелочь! Разве в этом дело? Поэт ведь и правда
не обязан все точно описывать. Важно, чтоб впечатление было...

А.А.: Ну что ж, какими средствами Ленский пытался произвести на нас
впечатление, мы уже видели. А теперь посмотрим, какими средствами достигает
этого Пушкин. Вспомним, как он описал ту же самую дуэль. (Читает,
наслаждаясь чеканной точностью и силой пушкинских стихов.)
  "Вот пистолеты уж блеснули,
  Гремит о шомпол молоток.
  В граненый ствол уходят пули
  И щелкнул в первый раз курок.
  Вот порох струйкой сероватой
  На полку сыплется. Зубчатый,
  Надежно ввинченный кремень
  Взведен еще. За ближний пень
  Становится Гильо смущенный.
  Плащи бросают два врага.
  Зарецкий тридцать два шага
  Отмерил с точностью отменной,
  Друзей развел по крайний след,
  И каждый взял свой пистолет".
Согласитесь, Александр Федорович, не каждый газетный репортер может
похвалиться такой детальностью описания. Даже количество шагов точно
указано... Однако, надеюсь, вы не станете уверять, что это все - в ущерб
поэзии...

Адуев
Да, Пушкин был истинный волшебник! Даже такие пошлые, сугубо прозаические
понятия, как "курок", "кремень", "шомпол", "порох",- он сумел сделать
предметом поэзии... Но согласитесь, мой друг, такое под силу одному только
Пушкину! Помнится, еще Белинский восхищался тем, что Пушкин сумел
превратить в поэтический перл столь пошлую вещь, как самый вульгарный
бобровый воротник... "Морозной пылью серебрится его бобровый воротник!"
Божественно!.. Так ведь на то он и Пушкин!.. Как говорится, что позволено
Юпитеру... Но для простого смертного - надеюсь, вы не станете с этим
спорить - слово "стрела" звучит красиво, поэтично. А слово "пуля" - грубо,
неизящно, прямо-таки оскорбительно для слуха... Пуля!.. Фи!..

А.А.: И ты, Геночка, тоже так думаешь? Тебе тоже слово "пуля" кажется
оскорбительным для слуха и потому неуместным в стихах?

Гена: Нет, Архип Архипыч! Мне так не кажется. Но в главном я с Александром
Федоровичем согласен. Конечно, Пушкин писал лучше Ленского! Кто же станет с
этим спорить? Но ведь таких поэтов, как Пушкин, вообще больше не было!.. Я
ничего не говорю... Ленский гораздо хуже Пушкина, хуже Лермонтова, может,
даже хуже, чем Евтушенко... Но он тоже поэт. И даже неплохой...

Адуев (с жаром).
Я счастлив, мой юный друг, что вы так славно поняли и выразили мою мысль.
О, как радостно видеть единомышленника! Позвольте, я прочту вам стихи
собственного сочинения! Мне кажется, вы с вашей пылкою юной душою, еще не
попавшей в тенета презренной пользы, оцените их лучше, чем ваш весьма
умный, но, увы, слишком прозаический старший товарищ!

Гена: (он явно польщен). Если вам так хочется... Я с удовольствием...

Адуев
Что бы мне выбрать для вашего слуха? Пожалуй, вот это... Оно для меня самое
дорогое... (Читает с пафосом.)
  "Кто отгадает, отчего
  Проступит хладными слезами
  Вдруг побледневшее чело
  И что тогда творится с нами?.."

А.А.: Простите, Александр Федорович, я что-то не понимаю, как это чело может
проступать слезами? У вас, что, слезы вверх текут, когда вы плачете?

Адуев (со стоном).
О, как вы безжалостны! Вы без милосердия вонзаете свой анатомический нож в
самые тайные изгибы моего сердца!

Гена: Да, Архип Архипыч!
Это уж вы просто придираетесь! Может ведь поэт случайно оговориться...

А.А.: Ты прав, Геночка. От случайной оговорки никто не застрахован. Дело не
в том. Простите меня, любезный Александр Федорович, главная беда ваших
стихов в том, что они написаны "темно и вяло"...

Гена: Архип Архипыч, ну зачем вы его так обижаете?

А.А.: Что ты, Геночка? Александр Федорович мне чрезвычайно симпатичен. Но
ведь и Ленский был симпатичен Пушкину, - об этом можно судить хотя бы по
тем строчкам, которые Александр Федорович нам тут цитировал... Однако
живейшая симпатия не помешала Пушкину вот этими самыми, как ты говоришь,
обидными словами охарактеризовать стихи Ленского:

  "Так он писал темно и вяло
  (Что романтизмом мы зовем,
  Хоть романтизма тут нимало
  Не вижу я; да что нам в том?)..."

Адуев
Для меня нет ничего священней имени Пушкина. И все же я буду спорить с
вами! Вы слишком привержены к прозе жизни! А поэзия - это... это...

А.А.: (не без иронии). Сон упоительный?

Адуев
Да! Если угодно - сон упоительный! Она обволакивает наши души мечтою о
несбыточном, она зовет нас в туманные, заоблачные дали, она ласкает нас
теплыми верованиями, вдохновенными фантазиями... Неужели вы не сознаете
это?.. Поэзия должна ласкать!..

  Последняя фраза привлекает внимание изломанной дамочки, одетой по
последней моде нэповских времен. Это - мадам Мезальянсова из "Бани"
Маяковского. Услышав реплику Адуева, она бурно включается в разговор.

Мадам М„зальянсова (томно).
Да, да, ласкать! Именно - ласкать!

А.А.: (тихо). Ах вот кто к нам присоединился! Ну что ж, очень кстати...

Гена: (шепотом). А кто это, Архип Архипыч?

А.А.: (так же). Что это ты, Геночка, сегодня никого не узнаешь? Это же мадам
Мезальянсова... Ну, из пьесы Маяковского "Баня". Вспомнил?.. (Громко.) Рад
вас видеть, мадам!

Мезальянсова
Бонжур, гутен таг, хау ду ю ду! Пардон, молодой человек, не знаю вашего
имени...

Адуев
Честь имею представиться. Адуев... Александр Федорович!

Мезальянсова
Ай эм вери глэд... Я слышала, вы говорили тут удивительно верно! Вот и мой
шеф Победоносиков... слыхали, конечно?.. Он тоже всегда говорит: искусство
должно ласкать, а не будоражить!

Адуев (пылко).
Я счастлив, что вы со мною согласны!

Мезальянсова
Натюрлих! Искусство должно отображать красивую жизнь, красивых людей!
Покажите нам красивых живчиков на красивых ландшафтах! Сконапель ля поэзи!
Ву компрене? Сделайте нам красиво!

Адуев
Как это верно! Ах, как это верно!

А.А.: Простите, мадам, вы позволите задать вам один вопрос?

Мезальянсова
Плиз, май дарлинг!

А.А.: Вам нравится Владимир Ленский?

Мезальянсова
Ленский? О, еще бы! Тре шарман! Эти кудри, это благородное лицо, этот
тембр...

А.А.: Тембр? Какой тембр? При чем тут тембр?

Мезальянсова
Ну как же! Ленский? Ведь это из оперы? Тенор?

А.А.: Нет, я вас спрашиваю про того Ленского, что у Пушкина...

Мезальянсова
Ну да! И я про него! (Напевает.) "Куда, куда, куда вы удалились..."

А.А.: Как вам кажется, Ленский - настоящий поэт?

Мезальянсова
О, йес! Он такая душка!

Козьма Прутков и Владимир Ленский

А.А.: А как вы относитесь к Пушкину?

Мезальянсова
Пушкин?.. Ну... Он - классик, гений, основоположник, е цетера, е цетера...
Но если совсем тет а тет, так сказать, антр ну суа ди... Надеюсь, это не
для печати?

А.А.: Нет, всего лишь для эфира.

Мезальянсова
Тогда я буду с вами вполне откровенна! Пушкин хорош для того, чтобы его
изучать, уважать, ценить, цитировать, отмечать годовщины со дня его
рождения или смерти... Наконец, для того, чтобы повесить его портрет...
Разумеется, в изящной рамке... Но для себя, для души... я решительно
предпочту Ленского... Или Бальмонта!.. А еще лучше - Северянина!
(Напевает.)
  "Это было у моря, где ажурная пена,
  Где встречается редко городской экипаж..."
Шарман? Не правда ли?

А.А.: Благодарю вас. Я вполне оценил вашу откровенность.

Мезальянсова
Не стоит благодарности... Ну, мне пора... Мсье Адуев, надеюсь, вы меня
проводите?

Адуев
Ах, с величайшим удовольствием! Это такое счастье - найти единомышленника!

Мезальянсова
Гуд бай, адье, ауфвидерзеен, прощайте! (Уходит вместе с Адуевым, напевая.)
О, баядера, пред твоей красотой!..

Гена: (смеясь) Вот это да! Ну и единомышленника нашел себе наш Александр
Федорович!

А.А.: Вот как ты заговорил, Геночка! А ведь только что он и тебя называл
своим единомышленником. И ты с ним соглашался...

Гена: (смущенно). Ну... Не совсем... Нет, вообще-то, конечно, я должен
признать, что вы победили... В общем, вы сумели доказать, что Ленский - не
настоящий поэт... И все-таки я остаюсь при своем мнении!

А.А.: То есть?

Гена: Я все-таки считаю, что Ленскому в этой самой Провинции Эпигонии не
место!

А.А.: Как - не место? Почему? Ведь ты же сам сейчас признал, что он - не
настоящий поэт?

Гена: Ну и что ж, что не настоящий! А в Эпигонии ему все-таки не место. Или
уж тогда Козьме Пруткову там не место! Ленский, может, и эпигон, но ведь
пародиями его стихи вы не назовете. А про Козьму Пруткова вы сами в прошлый
раз говорили, что его стихи - это не настоящие стихи, а пародии. Вот и надо
было тогда уж Ленского в Эпигонию поместить, а Козьму Пруткова - совсем в
другую область, которую так прямо и называть бы - Пародия... Вот!
Попробуйте это опровергнуть!

А.А.: А я и не собираюсь тебя опровергать.

Гена: Ага! Значит, сдаетесь?

А.А.: Нет, я просто перепоручу это другому.

Гена: Кому?

А.А.: Да самому Козьме Пруткову!

  Едва Архип Архипович произнес эти слова, как рядом с нашими героями
прозвучал величавый и громкий голос.

Голос
Кто здесь назвал мое славное имя?

Гена: Глядите, Архип Архипыч! Он уже тут!

Прутков (величественно).
Я всегда следую своему знаменитому правилу.

Гена: Какому правилу?

Прутков
"Бди!" Вы произнесли мое имя - и вот я здесь! Ответствуйте: что заставило
вас нарушить мое творческое уединение? Надеюсь, вам известен мой афоризм:
"Бросая в воду камешки, смотри на круги, ими образуемые; иначе такое
бросание будет пустою забавою!"

А.А.: Нет-нет, любезнейший Козьма Петрович! Ваши опасения напрасны! Мы
побеспокоили вас совсем не ради пустой забавы. У нас к вам дело. И весьма
серьезное. Мы хотим поговорить с вами о ваших творениях...

Прутков (глубокомысленно).
Никто не обнимет необъятного.

А.А.: О, разумеется. Поэтому мы, с вашего поколения, ограничимся только
вашими стихами... Скажите, что побудило вас взяться за перо?

Прутков
Отвечаю: я хотел славы. Слава тешит человека!.. Придя к такому сознанию, я
решился писать.

А.А.: А вам не приходило в голову, что для тото, чтобы писать стихи, надо
обладать поэтическим талантом?

Прутков
Усердие все превозмогает.

Гена: А вот некоторые говорят, что все ваши стихи - это не настоящие стихи,
а пародии...

Прутков (гневно).
Вакса чернит с пользою, а злой человек - с удовольствием... Кто-то
утверждает, что я пишу пародии? Я никогда не писал пародий! Откуда он взял,
будто я пишу пародии? Пожелав славы, я избрал вернейший к ней путь:
подражание именно тем поэтам, которые уже приобрели ее... Известны вам
творения моего сослуживца Владимира Бенедиктова?

А.А.: Ну разумеется!

Гена: (смущенно). А мне неизвестны. Я даже и про поэта такого не слышал...

А.А.: Ну что ты, Геночка... Бенедиктов был в свое время очень знаменит
Многие его ставили даже выше Пушкина!

Гена: Выше Пушкина? Это надо же!.. А вы не могли бы прочесть какие-нибудь
его стихи?

Прутков
Внимай, невежда! (Читает.)
  "Кудри девы - чародейки,
  Кудри - блеск и аромат,
  Кудри - кольца, струйки, змейки,
  Кудри - шелковый каскад..."
Увидев, как легко подобными стихами господин Бенедиктов снискал себе славу,
я решился подражать ему и создал одно из великолепнейших моих творений,
именуемое "Шея". (Читает, явно любуясь каждым словом.)
  "Шея девы - наслажденье;
  Шея - снег, змея, нарцисс;
  Шея - ввысь порой стремленье;
  Шея - склон порою вниз.
  Шея - лебедь, шея - пава,
  Шея - нежный стебелек;
  Шея - радость, гордость, слава;
  Шея - мрамора кусок!.."
(С достоинством.) Ну?!.. Каково?

А.А.: Браво, Козьма Петрович, браво! Ваша пародия на Бенедиктова отличается
завидной меткостью.

Прутков
Что?! Опять вы за свое?! Я ведь уже сказал, что отродясь не писывал никаких
пародий. Сие не пародия, но подражание! Вижу, что вы не впитали в себя
мудрость, заключенную в известнейшем моем афоризме: "Рассуждай только о
том, о чем понятия твои тебе сие дозволяют". Прощайте!..

Гена: Ушел... Архип Архипыч, по-моему, он на нас обиделся.

А.А.: вряд ли, Геночка!.. Его самоуважение так велико, что он даже и
обижаться не способен.

Гена: Архип Архипыч!.. А ведь вы так ничего и не доказали!.. Козьма Прутков,
значит, подражал Бенедиктову и разным другим знаменитым в