Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
то! Мне надо вашу добрую
волю, а не из страху. Вы свет и солнце... Это я вас изо всей силы боюсь, а
не вы меня! Я ведь не Маврикий Николаевич... И представьте, я лечу сюда на
беговых дрожках, а Маврикий Николаевич здесь у садовой вашей решетки, на
заднем углу сада... в шинели, весь промок, должно быть, всю ночь сидел!
Чудеса! до чего могут люди с ума сходить!
- Маврикий Николаевич? Правда?
- Правда, правда. Сидит у садовой решетки. Отсюда, - отсюда в шагах
трехстах, я думаю. Я поскорее мимо него, но он меня видел. Вы не знали? В
таком случае очень рад, что не забыл передать. Вот этакой-то всего опаснее
на случай, если с ним револьвер, и наконец ночь, слякоть, естественная
раздражительность, - потому что ведь каковы же его обстоятельства-то, ха-ха!
Как вы думаете, зачем он сидит?.
- Лизавету Николаевну, разумеется, ждет.
- Во-от! Да с чего она к нему выйдет? И... в такой дождь... вот
дурак-то!
- Она сейчас к нему выйдет.
- Эге! Вот известие! Стало быть... Но послушайте, ведь теперь
совершенно изменились ее дела: к чему теперь ей Маврикий? Ведь вы свободный
вдовец и можете завтра же на ней жениться? Она еще не знает, - предоставьте
мне, и я вам тотчас же все обделаю. Где она, надо и ее обрадовать,
- Обрадовать?
- Еще бы, идем.
- А вы думаете, она про эти трупы не догадается? - как-то особенно
прищурился Ставрогин.
- Конечно не догадается, - решительным дурачком подхватил Петр
Степанович, - потому что ведь юридически... Эх вы! Да хоть бы и догадалась!
У женщин все это так отлично стушевывается, вы еще не знаете женщин! Кроме
того, что ей теперь вся выгода за вас выйти, потому что ведь все-таки она
себя оскандалила, кроме того я ей про "ладью" наговорил: и именно увидел,
что "ладьей"-то на нее и подействуешь, стало быть, вот какого она калибра
девица. Не беспокойтесь, она так через эти трупики перешагнет, что лю-ли, -
тем более, что вы совершенно, совершено невинны, не правда ли? Она только
прибережет эти трупики, чтобы вас потом уколоть, этак на второй годик
супружества. Всякая женщина, идя к венцу, в этом роде чем-нибудь запасается
из мужнина старого, но ведь тогда... что через год-то будет? Ха-ха-ха!
- Если вы на беговых дрожках, то довезите ее сейчас до Маврикия
Николаевича. Она сейчас сказала, что терпеть меня не может и от меня уйдет,
и конечно не возьмет от меня экипажа.
- Во-от! Да неужто вправду уезжает? Отчего бы это могло произойти? -
глуповато посмотрел Петр Степанович.
- Догадалась как-нибудь, в эту ночь, что я вовсе ее не люблю... о чем
конечно всегда знала.
- Да разве вы ее не любите? - подхватил Петр Степанович с видом
беспредельного удивления. - А коли так, зачем же вы ее вчера, как вошла, у
себя оставили и как благородный человек не уведомили прямо, что не любите?
Это ужасно подло с вашей стороны; да и в каком же подлом виде вы меня пред
нею поставили?
Ставрогин вдруг рассмеялся.
- Я на обезьяну мою смеюсь, - пояснил он тотчас же.
- А! догадались, что я распаясничался, - ужасно весело рассмеялся и
Петр Степанович; - я чтобы вас рассмешить! Представьте, я ведь тотчас же,
как вы вышли ко мне, по лицу догадался, что у вас "несчастье". Даже может
быть полная неудача, а? Ну, бьюсь же об заклад, - вскричал он, почти
захлебываясь от восторга, - что вы всю ночь просидели в зале рядышком на
стульях и о каком-нибудь высочайшем благородстве проспорили все драгоценное
время... Ну простите, простите; мне что: я ведь еще вчера знал наверно, что
у вас глупостью кончится. Я вам привез ее единственно, чтобы вас позабавить
и чтобы доказать, что со мною вам скучно не будет; триста раз пригожусь в
этом роде; я вообще люблю быть приятен людям. Если же теперь она вам не
нужна, на что я и рассчитывал, с тем и ехал, то...
- Так это вы для одной моей забавы ее привезли?
- А то зачем же?
- А не затем, чтобы заставить меня жену убить?
- Во-от, да разве вы убили? Что за трагический человек!
- Все равно, вы убили.
- Да разве я убил? Говорю же вам, я тут ни при капле. Однако вы
начинаете меня беспокоить...
- Продолжайте, вы сказали: "Если теперь она вам не нужна, то..." - То
предоставьте мне, разумеется! Я отлично ее выдам за Маврикия Николаевича,
которого между прочим вовсе не я у саду посадил, не возьмите еще этого в
голову. Я ведь его боюсь теперь. Вот вы говорите: на беговых дрожках, а я
так-таки мимо пролепетнул... право, если с ним револьвер?.. Хорошо, что я
свой захватил. Вот он (он вынул из кармана револьвер, показал и тотчас же
опять спрятал) - захватил за дальностью пути... Впрочем я вам это мигом
слажу: у ней именно теперь сердчишко по Маврикию ноет... должно, по крайней
мере, ныть... и знаете - ей богу мне ее даже несколько жалко! Сведу с
Маврикием, и она тотчас про вас начнет вспоминать, - ему вас хвалить, а его
в глаза бранить, - сердце женщины! Ну вот вы опять смеетесь? Я ужасно рад,
что вы так развеселились. Ну что ж, идем. Я прямо с Маврикия и начну, а про
тех... про убитых... знаете, не промолчать ли теперь? Все равно потом
узнает.
- Об чем узнает? Кто убит? Что вы сказали про Маврикия Николаевича? -
отворила вдруг дверь Лиза.
- А! вы подслушивали?
- Что вы сказали сейчас про Маврикия Николаевича? Он убит!
- А! стало быть, вы не расслышали! Успокойтесь, Маврикий Николаевич жив
и здоров, в чем можете мигом удостовериться, потому что он здесь у дороги, у
садовой решетки... и, кажется, всю ночь просидел; промок, в шинели... Я
ехал, он меня видел.
- Это неправда. Вы сказали "убит"... Кто убит? - настаивала она с
мучительною недоверчивостью.
- Убита только моя жена, ее брат Лебядкин и их служанка, - твердо
заявил Ставрогин.
Лиза вздрогнула и ужасно побледнела.
- Зверский, странный случай, Лизавета Николаевна, глупейший случай
грабежа, - тотчас затрещал Петр Степанович, - одного грабежа, пользуясь
пожаром; дело разбойника Федьки Каторжного и дурака Лебядкина, который всем
показывал свои деньги... я с тем и летел... как камнем по лбу. Ставрогин
едва устоял, когда я сообщил. Мы здесь советовались: сообщить вам сейчас или
нет?
- Николай Всеволодович, правду он говорит? - едва вымолвила Лиза.
- Нет, не правду.
- Как неправду! - вздрогнул Петр Степанович, - это еще что!
- Господи, я с ума сойду! - вскричала Лиза.
- Да поймите же по крайней мере, что он сумасшедший теперь человек! -
кричал изо всей силы Петр Степанович, - ведь все-таки жена его убита.
Видите, как он бледен... Ведь он с вами же всю ночь пробыл, ни на минуту не
отходил, как же его подозревать?
- Николай Всеволодович, скажите как пред богом, виноваты вы или нет, а
я, клянусь, вашему слову поверю, как божьему и на край света за вами пойду,
о, пойду! Пойду как собачка...
- Из-за чего же вы терзаете ее, фантастическая вы голова! -
остервенился Петр Степанович. - Лизавета Николаевна, ей-ей, столките меня в
ступе, он невинен, напротив, сам убит и бредит, вы видите. Ни в чем, ни в
чем, даже мыслью неповинен!.. Все только дело разбойников, которых наверно
через неделю разыщут и накажут плетьми... Тут Федька Каторжный и
Шпигулинские, об этом весь город трещит, потому и я.
- Так ли? Так ли? - вся трепеща ждала последнего себе приговора Лиза.
- Я не убивал и был против, но я знал, что они будут убиты, и не
остановил убийц. Ступайте от меня, Лиза, - вымолвил Ставрогин и пошел в
залу.
Лиза закрыла лицо руками и пошла из дому. Петр Степанович бросился было
за нею, но тотчас воротился в залу.
- Так вы так-то? Так вы так-то? Так вы ничего не боитесь? - накинулся
он на Ставрогина в совершенном бешенстве, бормоча несвязно, почти слов не
находя, с пеною у рта.
Ставрогин стоял среди залы и не отвечал ни слова. Он захватил левою
рукой слегка клок своих волос и потерянно улыбался. Петр Степанович сильно
дернул его за рукав.
- Пропали вы что ли? Так вы вот за что принялись? На всех донесете, а
сами в монастырь уйдете или к чорту... Но ведь я вас все равно укокошу, хоть
бы вы и не боялись меня!
- А, это вы трещите? - разглядел его наконец Ставрогин. - Бегите, -
очнулся он вдруг, - бегите за нею, велите карету, не покидайте ее... Бегите,
бегите же! Проводите до дому, чтобы никто не знал, и чтоб она туда не
ходила... на тела... на тела... в карету силой посадите... Алексей Егорыч!
Алексей Егорыч!
- Стойте, не кричите! Она уж теперь в объятиях у Маврикия... Не сядет
Маврикий в вашу карету... Стойте же! Тут дороже кареты!
Он выхватил опять револьвер; Ставрогин серьезно посмотрел на него.
- А что ж, убейте, - проговорил он тихо, почти примирительно.
- Фу, чорт, какую ложь натащит на себя человек! - так и затрясся Петр
Степанович. - Ей богу бы убить! Подлинно она плюнуть на вас должна была!..
Какая вы "ладья", старая вы, дырявая, дровяная барка на слом!.. Ну, хоть из
злобы, хоть ив злобы теперь вам очнуться! Э-эх! Ведь уж все бы вам равно,
коли сами себе пулю в лоб просите?
Ставрогин странно усмехнулся.
- Если бы вы не такой шут, я бы, может, и сказал теперь: да... Если бы
только хоть каплю умнее...
- Я-то шут, но не хочу, чтобы вы, главная половина моя, были шутом!
Понимаете вы меня?
Ставрогин понимал, один только он может быть. Был же изумлен Шатов,
когда Ставрогин сказал ему, что в Петре Степановиче есть энтузиазм.
- Ступайте от меня теперь к чорту, а к завтраму я что-нибудь выдавлю из
себя. Приходите завтра.
- Да? Да?
- Почем я знаю!.. К чорту, к чорту! И ушел вон из залы.
- А пожалуй еще к лучшему, - пробормотал про себя Петр Степанович,
пряча револьвер.
III.
Он бросился догонять Лизавету Николаевну. Та еще недалеко отошла, всего
несколько шагов от дому. Ее задержал было Алексей Егорович, следовавший за
нею и теперь, на шаг позади, во фраке, почтительно преклонившись и без
шляпы. Он неотступно умолял ее дождаться экипажа; старик был испуган и почти
плакал.
- Ступай, барин чаю просит, некому подать, - оттолкнул его Петр
Степанович и прямо взял под руку Лизавету Николаевну.
Та не вырвала руки, но, кажется, была не при всем рассудке, еще не
опомнилась.
- Во-первых, вы не туда, - залепетал Петр Степанович, - нам надо сюда,
а не мимо сада; а во-вторых, во всяком случае пешком невозможно, до вас три
версты, а у вас и одежи нет. Если бы вы капельку подождали. Я ведь на
беговых, лошадь тут на дворе, мигом подам, посажу и доставлю, так что никто
не увидит.
- Какой вы добрый... - ласково проговорила Лиза.
- Помилуйте, в подобном случае всякий гуманный человек на моем месте
также...
Лиза поглядела на него и удивилась.
- Ах, боже мой, а я думала, что тут все еще тот старик!
- Послушайте, я ужасно рад, что вы это так принимаете, потому что все
это предрассудок ужаснейший, и если уж на то пошло, то не лучше ли я этому
старику сейчас велю обработать карету, всего десять минут, а мы воротимся и
под крыльцом подождем, а?
- Я прежде хочу... где эти убитые?
- А, ну вот еще фантазия! Я так и боялся... Нет, мы уж эту дрянь лучше
оставим в стороне; да и нечего вам смотреть.
- Я знаю, где они, я этот дом знаю.
- Ну, что ж что знаете! Помилуйте, дождь, туман (вот однако ж
обязанность священную натащил!).. Слушайте, Лизавета Николаевна, одно из
двух: или вы со мной на дрожках, тогда подождите и ни шагу вперед, потому
что если еще шагов двадцать, то нас непременно заметит Маврикий Николаевич.
- Маврикий Николаевич! Где? Где?
- Ну, а если вы с ним хотите, то я пожалуй вас еще немного проведу и
укажу его, где сидит, а сам уж слуга покорный; я к нему не хочу теперь
подходить.
- Он ждет меня, боже! - вдруг остановилась она, и краска разлилась по
ее лицу.
- Но помилуйте, если он человек без предрассудков! Знаете, Лизавета
Николаевна, это все не мое дело; я совершенно тут в стороне, и вы это сами
знаете; но я ведь вам все-таки желаю добра... Если не удалась наша "ладья",
если оказалось, что это всего только старый, гнилой барказ, годный на
слом...
- Ах чудесно! - вскричала Лиза.
- Чудесно, а у самой слезы текут. Тут нужно мужество. Надо ни в чем не
уступать мужчине. В наш век, когда женщина... фу, чорт (едва не отплевался
Петр Степанович)! А главное и жалеть не о чем: может, оно и отлично
обернется. Маврикий Николаевич человек... одним словом, человек
чувствительный, хотя и неразговорчивый, что впрочем тоже хорошо, конечно,
при условии, если он без предрассудков...
- Чудесно, чудесно! - истерически рассмеялась Лиза.
- А, ну, чорт... Лизавета Николаевна, - опикировался вдруг Петр
Степанович, - я ведь собственно тут для вас же... мне ведь что... Я вам
услужил вчера, когда вы сами того захотели, а сегодня... Ну, вот отсюда
видно Маврикия Николаевича, вон он сидит, нас не видит. Знаете, Лизавета
Николаевна, читали вы Полиньку Сакс?
- Что такое?
- Есть такая повесть, Полинька Сакс. Я еще студентом читал... Там
какой-то чиновник, Сакс, с большим состоянием, арестовал на даче жену за
неверность... А, ну, чорт, наплевать! Вот увидите, что Маврикий Николаевич
еще до дому сделает вам предложение. Он нас еще не видит.
- Ах, пусть не видит! - вскричала вдруг Лиза как безумная; - уйдемте,
уйдемте! В лес, в поле!
И она побежала назад.
- Лизавета Николаевна, это уж такое малодушие! - бежал за нею Петр
Степанович. - И к чему вы не хотите, чтоб он вас видел? Напротив, посмотрите
ему прямо и гордо в глаза... Если вы что-нибудь насчет того... девичьего...
то ведь это такой предрассудок, такая отсталость... Да куда же вы, куда же
вы? Эх бежит! Воротимтесь уже лучше к Ставрогину, возьмем мои дрожки... Да
куда же вы? Там поле, ну, упала!..
Он остановился. Лиза летела как птица, не зная куда, и Петр Степанович
уже шагов на пятьдесят отстал от нее. Она упала, споткнувшись о кочку. В ту
же минуту сзади, в стороне, раздался ужасный крик, крик Маврикия
Николаевича, который видел ее бегство и падение, и бежал к ней чрез поле.
Петр Степанович в один миг отретировался в ворота Ставрогинского дома, чтобы
поскорее сесть на свои дрожки.
А Маврикий Николаевич, в страшном испуге, уже стоял подле поднявшейся
Лизы, склонясь над нею и держа ее руку в своих руках. Вся невероятная
обстановка этой встречи потрясла его разум, и слезы текли по его лицу. Он
видел ту, пред которою столь благоговел, безумно бегущею чрез поле, в такой
час, в такую погоду, в одном платье, в этом пышном вчерашнем платье, теперь
измятом, загрязненном от падения... Он не мог сказать слова, снял свою
шинель и дрожавшими руками стал укрывать ее плечи. Вдруг он вскрикнул,
почувствовав, что она прикоснулась губами к его руке.
- Лиза! - вскричал он, - я ничего не умею, но не отгоняйте меня от
себя!
- О, да, пойдемте скорей отсюда, не оставляйте меня! - и, сама схватив
его за руку, она повлекла его за собой. - Маврикий Николаевич, - испуганно
понизила она вдруг голос, - я там все храбрилась, а здесь смерти боюсь. Я
умру, очень скоро умру, но я боюсь, боюсь умирать... - шептала она, крепко
сжимая его руку.
- О, хоть бы кто-нибудь! - в отчаянии оглядывался он кругом, - хоть бы
какой проезжий! Вы промочите ноги, вы... потеряете рассудок!
- Ничего, ничего, - ободряла она его, - вот так, при вас я меньше
боюсь, держите меня за руку, ведите меня... Куда мы теперь, домой? Нет, я
хочу сначала видеть убитых. Они, говорят, зарезали его жену, а он говорит,
что он сам зарезал; ведь это не правда, не правда? Я хочу видеть сама
зарезанных... за меня... из-за них он в эту ночь разлюбил меня... Я увижу и
все узнаю. Скорей, скорей, я знаю этот дом... там пожар... Маврикий
Николаевич, друг мой, не прощайте меня, бесчестную! Зачем меня прощать? Чего
вы плачете? Дайте мне пощечину и убейте здесь в поле как собаку!
- Никто вам теперь не судья, - твердо произнес Маврикий Николаевич, -
прости вам бог, а я ваш судья меньше всех!
Но странно было бы описывать их разговор. А между тем оба шли, шли рука
в руку, скоро, спеша, словно полоумные. Они направлялись прямо на пожар. -
Маврикий Николаевич все еще не терял надежды встретить хоть какую-нибудь
телегу, но никто не попадался. Мелкий, тонкий дождь проницал всю
окрестность, поглощая всякий отблеск и всякий оттенок и обращая все в одну
дымную, свинцовую, безразличную массу. Давно уже был день, а казалось, все
еще не рассвело. И вдруг из этой дымной, холодной мглы вырезалась фигура,
странная и нелепая, шедшая им навстречу. Воображая теперь, думаю, что я бы
не поверил глазам, если б даже был на месте Лизаветы Николаевны; а между тем
она радостно вскрикнула и тотчас узнала подходившего человека. Это был
Степан Трофимович. Как он ушел, каким образом могла осуществиться безумная,
головная идея его бегства - о том впереди. Упомяну лишь, что в это утро он
был уже в лихорадке, но и болезнь не остановила его: он твердо шагал по
мокрой земле; видно было, что обдумал предприятие как только мог это сделать
лучше один при всей своей кабинетной неопытности. Одет был "по-дорожному",
то-есть шинель в рукава, а подпоясан широким кожаным лакированным поясом с
пряжкой, при этом высокие, новые сапоги и панталоны в голенищах. Вероятно,
он так давно уже соображал себе дорожного человека, а пояс и высокие сапоги
с блестящими гусарскими голенищами, в которых он не умел ходить, припас еще
несколько дней назад. Шляпа с широкими полями, гарусный шарф, плотно
обматывавший шею, палка в правой руке, а в левой чрезвычайно маленький, но
чрезмерно туго набитый саквояж довершали костюм. Вдобавок, в той же правой
руке распущенный зонтик. Эти три предмета - зонтик, палку и саквояж, было
очень неловко нести всю первую версту, а со второй и тяжело.
- Неужто это в самом деле вы? - вскричала Лиза, оглядывая его в
скорбном удивления, сменившем первый порыв ее бессознательной радости.
- Lise! - вскричал и Степан Трофимович, бросаясь к ней тоже почти в
бреду: - Chиre, chиre, неужто и вы... в таком тумане? Видите: зарево! Vous
кtes malheureuse, n'est-ce pas? Вижу, вижу, не рассказывайте, но не
расспрашивайте и меня. Nous sommes tous malheureux, mais il faut les
pardonner tous. Pardonnons, Lise, и будем свободны навеки. Чтобы разделаться
с миром и стать свободным вполне - il faut pardonner, pardonner et
pardonner!
- Но зачем вы становитесь на колени?
- Затем что, прощаясь с миром, хочу, в вашем образе, проститься и со
всем моим прошлым! - Он заплакал и поднес обе ее руки к своим заплаканным
глазам: - Становлюсь на колена пред всем, что было прекрасно в моей жизни,
лобызаю и благодарю! Теперь я разбил себя пополам: - там - безумец,
мечтавший взлететь на небо, vingt deux ans! Здесь - убитый и озябший старик
- гувернер... chez ce marchand, s'il existe pourtant ce marchand... Но как
вы измокли, Lise! - вскричал он, вскакивая на ноги, почувствовав, что
промокли и его колени на мокрой земле, - и как это можно, вы в таком
платье?.. и пешком, и в таком поле... Вы плачете? Vous кtes malheureuse? Ба,
я что-то слышал... Но откуда же вы теперь? - с боязливым видом ускорял он
вопросы, в глубоком недоумении посматривая на Маврикия Никол