о знают и между тем все  чего-то
трусят и уклоняются пред ее вопросами, хотят что-то скрыть от нее.
     Вошел лакей и поднес ей  на  маленьком  серебряном  подносе  заказанную
особо чашку кофе,  но  тотчас  же,  по  ее  мановению,  направился  к  Марье
Тимофеевне.
     - Вы, моя милая, очень озябли давеча, выпейте поскорей и согрейтесь.
     - Merci, - взяла чашку Марья Тимофеевна и вдруг прыснула со  смеху  над
тем, что сказала лакею merci. Но, встретив грозный взгляд Варвары  Петровны,
оробела и поставила чашку на стол.
     - Тетя, да уж  вы  не  сердитесь  ли?  -  пролепетала  она  с  какою-то
легкомысленною игривостью.
     - Что-о-о? - вспрянула и выпрямилась  в  креслах  Варвара  Петровна,  -
какая я вам тетя? Что вы подразумевали?
     Марья Тимофеевна, не ожидавшая такого гнева, так и задрожала вся мелкою
конвульсивною дрожью, точно в припадке, и отшатнулась на спинку кресел.
     - Я... я думала так надо, - пролепетала она, смотря  во  все  глаза  на
Варвару Петровну, - так вас Лиза звала.
     - Какая еще Лиза?
     - А вот эта барышня, - указала пальчиком Марья Тимофеевна.
     - Так вам она уже Лизой стала?
     - Вы так сами ее давеча звали, - ободрилась несколько Марья Тимофеевна.
- А во сне я точно такую же красавицу  видела,  -  усмехнулась  она  как  бы
нечаянно.
     Варвара Петровна сообразила и  несколько  успокоилась;  даже  чуть-чуть
улыбнулась последнему словцу Марьи Тимофеевны. Та, поймав улыбку,  встала  с
кресел и хромая робко подошла к ней.
     - Возьмите, забыла отдать, не сердитесь за  неучтивость,  -  сняла  она
вдруг с плеч своих черную шаль, надетую на нее давеча Варварой Петровной.
     - Наденьте ее сейчас же опять и оставьте навсегда при себе. Ступайте  и
сядьте, пейте ваш кофе и пожалуста не бойтесь меня, моя милая,  успокойтесь.
Я начинаю вас понимать.
     - Chere amie... - позволил было себе опять Степан Трофимович.
     - Ах, Степан Трофимович, тут и без вас всякий толк потеряешь,  пощадите
хоть вы... Пожалуста позвоните вот в этот звонок, подле вас, в девичью.
     Наступило молчание. Взгляд ее подозрительно и  раздражительно  скользил
по всем нашим лицам. Явилась Агаша, любимая ее горничная.
     - Клетчатый мне платок, который я в Женеве  купила.  Что  делает  Дарья
Павловна?
     - Оне-с не совсем здоровы-с.
     - Сходи и попроси сюда. Прибавь, что очень прошу, хотя бы и нездорова.
     В это мгновение из соседних комнат опять послышался какой-то  необычный
шум шагов и голосов,  подобный  давешнему,  и  вдруг  на  пороге  показалась
запыхавшаяся  и  "расстроенная"  Прасковья  Ивановна.  Маврикий   Николаевич
поддерживал ее под руку.
     - Ох, батюшки, насилу доплелась; Лиза, что ты, сумасшедшая,  с  матерью
делаешь! - взвизгнула она, кладя в этот взвизг, по обыкновению всех  слабых,
но очень раздражительных особ, все, что накопилось раздражения.
     - Матушка Варвара Петровна, я к вам за дочерью!
     Варвара Петровна взглянула на нее исподлобья,  полупривстала  навстречу
и, едва скрывая досаду, проговорила:
     - Здравствуй, Прасковья Ивановна, сделай одолжение,  садись.  Я  так  и
знала ведь, что приедешь.

II.

     Для Прасковьи Ивановны в  таком  приеме  не  могло  заключаться  ничего
неожиданного. Варвара Петровна и всегда, с самого детства, третировала  свою
бывшую пансионскую подругу деспотически и,  под  видом  дружбы,  чуть  не  с
презрением. Но  в  настоящем  случае  и  положение  дел  было  особенное.  В
последние дни между обоими домами пошло на совершенный разрыв, о чем  уже  и
было мною вскользь упомянуто. Причины начинающегося  разрыва  покамест  были
еще для Варвары Петровны таинственны, а  стало  быть  еще  пуще  обидны;  но
главное в том, что Прасковья  Ивановна  успела  принять  пред  нею  какое-тo
необычайно  высокомерное  положение.  Варвара  Петровна,  разумеется,   была
уязвлена, а между тем и до нее уже стали доходить некоторые странные  слухи,
тоже чрезмерно ее раздражавшие и именно  своею  неопределенностью.  Характер
Варвары  Петровны  был  прямой  и  гордо-открытый,  с  наскоком,  если   так
позволительно  выразиться.  Пуще  всего  она  не  могла   выносить   тайных,
прячущихся обвинений и всегда предпочитала войну  открытую.  Как  бы  то  ни
было, но вот уже пять дней как обе дамы не виделись. Последний визит был  со
стороны Варвары  Петровны,  которая  и  уехала  "от  Дроздихи"  обиженная  и
смущенная. Я без ошибки могу сказать, что Прасковья Ивановна вошла теперь  в
наивном убеждении, что Варвара Петровна почему-то должна пред нею  струсить;
это видно было уже по выражению лица  ее.  Но  видно  тогда-то  и  овладевал
Варварой Петровной бес самой заносчивой гордости, когда она  чуть-чуть  лишь
могла заподозрить,  что  ее  почему-либо  считают  униженною.  Прасковья  же
Ивановна, как и многие слабые особы, сами долго позволяющие себя обижать без
протеста, отличалась необыкновенным азартом нападения  при  первом  выгодном
для себя обороте дела. Правда,  теперь  она  была  нездорова,  а  в  болезни
становилась  всегда  раздражительнее.  Прибавлю,  наконец,   что   все   мы,
находившиеся в гостиной, не могли особенно стеснить нашим присутствием обеих
подруг детства, если бы между ними возгорелась ссора;  мы  считались  людьми
своими и чуть не подчиненными. Я не  без  страха  сообразил  это  тогда  же.
Степан Трофимович, не садившийся  с  самого  прибытия  Варвары  Петровны,  в
изнеможении опустился на  стул,  услыхав  взвизг  Прасковьи  Ивановны,  и  с
отчаянием стал ловить мой взгляд, Шатов круто повернулся на стуле  и  что-то
даже промычал про себя. Мне кажется, он хотел встать и уйти. Лиза  чуть-чуть
было привстала, но тотчас же опять опустилась  на  место,  даже  не  обратив
должного внимания на взвизг своей матери, но не от "строптивости характера",
а потому что, очевидно, вся была  под  властью  какого-то  другого  могучего
впечатления. Она смотрела теперь куда-то в воздух, почти рассеянно и даже на
Марью Тимофеевну перестала обращать прежнее внимание.

III.

     - Ох, сюда! - указала Прасковья Ивановна на кресло у стола и  тяжело  в
него опустилась с помощию Маврикия Николаевича; - не села б у вас,  матушка,
если бы не ноги! - прибавила она надрывным голосом.
     Варвара  Петровна  приподняла  немного  голову,  с  болезненным   видом
прижимая пальцы правой руки к правому виску и видимо ощущая  в  нем  сильную
боль (tic douloureux).
     - Что так, Прасковья Ивановна, почему бы тебе и не сесть у меня?  Я  от
покойного мужа твоего всю жизнь искреннею  приязнию  пользовалась,  а  мы  с
тобой еще девчонками вместе в куклы в пансионе играли.
     Прасковья Ивановна замахала руками.
     -  Уж  так  и  знала!  Вечно  про  пансион  начнете,  когда   попрекать
собираетесь, - уловка ваша. А по-моему, одно красноречие.  Терпеть  не  могу
этого вашего пансиона.
     - Ты, кажется, слишком уж в  дурном  расположении  приехала;  что  твои
ноги? Вот тебе кофе несут, милости просим, кушай и не сердись.
     - Матушка, Варвара Петровна, вы со мной точно с маленькою девочкой.  Не
хочу я кофею, вот!
     И она задирчиво махнула рукой подносившему ей кофей  слуге.  (От  кофею
впрочем и другие отказались,  кроме  меня  и  Маврикия  Николаевича.  Степан
Трофимович взял было, но отставил чашку на стол.  Марье  Тимофеевне  хоть  и
очень хотелось взять другую чашку, она уж и руку протянула, но  одумалась  и
чинно отказалась, видимо довольная за это  собой.)  Варвара  Петровна  криво
улыбнулась.
     - Знаешь что, друг мой Прасковья Ивановна, ты  верно  опять  что-нибудь
вообразила себе, с тем вошла сюда. Ты всю жизнь одним воображением жила.  Ты
вот про пансион разозлилась;  а  помнишь,  как  ты  приехала  и  весь  класс
уверила, что за тебя гусар Шаблыкин посватался, и как m-me Lefebure тебя тут
же изобличила во лжи. А ведь ты и не лгала,  просто  навоображала  себе  для
утехи. Ну, говори: с чем ты теперь? Что еще вообразила, чем недовольна?
     - А вы в пансионе в попа влюбились, что закон божий преподавал,  -  вот
вам, коли до сих пор в вас такая злопамятность, - ха, ха, ха!
     Она желчно расхохоталась и раскашлялась.
     - А-а, ты не забыла про попа... - ненавистно  глянула  на  нее  Варвара
Петровна.
     Лицо ее позеленело. Прасковья Ивановна вдруг приосанилась.
     - Мне, матушка, теперь не до смеху; зачем вы мою дочь при всем городе в
ваш скандал замешали, вот зачем я приехала?
     - В мой скандал? - грозно выпрямилась вдруг Варвара Петровна.
     - Мама, я вас тоже очень прошу  быть  умереннее,  -  проговорила  вдруг
Лизавета Николаевна.
     - Как ты сказала? - приготовилась  было  опять  взвизгнуть  мамаша,  но
вдруг осела пред засверкавшим взглядом дочки.
     - Как вы могли, мама, сказать  про  скандал?  -  вспыхнула  Лиза,  -  я
поехала сама, с позволения Юлии Михайловны, потому что хотела узнать историю
этой несчастной, чтобы быть ей полезною.
     - "Историю этой несчастной"! - со злобным  смехом  протянула  Прасковья
Ивановна, - да стать ли тебе мешаться в такие "истории"? Ох, матушка! Дольно
нам вашего деспотизма! -  бешено  повернулась  она  к  Варваре  Петровне.  -
Говорят, правда ли, нет ли, весь город здешний замуштровали, да видно пришла
и на вас пора!
     Варвара Петровна сидела выпрямившись как стрела, готовая  выскочить  из
лука. Секунд десять строго и неподвижна смотрела она на Прасковью Ивановну.
     - Ну, моли бога, Прасковья,  что  все  здесь  свои,  -  выговорила  она
наконец с зловещим спокойствием, - много ты сказала лишнего.
     - А я, мать моя, светского мнения не так боюсь как иные;  это  вы,  под
видом гордости, пред мнением света трепещете. А что тут свои люди,  так  для
вас же лучше, чем если бы чужие слышали.
     - Поумнела ты, что ль, в эту неделю?
     - Не поумнела я в эту неделю, а видно правда наружу вышла в эту неделю.
     - Какая правда наружу вышла в эту неделю? Слушай,  Прасковья  Ивановна,
не раздражай ты меня, объяснись сию минуту, прошу тебя честью: какая  правда
наружу вышла и что ты под этим подразумеваешь?
     - Да вот она вся-то правда сидит! - указала  вдруг  Прасковья  Ивановна
пальцем на Марью Тимофеевну, с тою  отчаянною  решимостию,  которая  уже  не
заботится о последствиях, только чтобы теперь  поразить.  Марья  Тимофеевна,
все время смотревшая на нее с веселым любопытством, радостно засмеялась  при
виде устремленного на нее пальца гневливой гостьи и  весело  зашевелилась  в
креслах.
     - Господи Иисусе Христе,  рехнулись  они  все  что  ли!  -  воскликнула
Варвара Петровна и побледнев откинулась на спинку кресла.
     Она так побледнела, что  произошло  даже  смятение.  Степан  Трофимович
бросился к ней первый; я тоже приблизился; даже Лиза встала с места, хотя  и
осталась у своего кресла; но всех более испугалась сама Прасковья  Ивановна:
она вскрикнула, как могла приподнялась и почти завопила плачевным голосом:
     - Матушка, Варвара  Петровна,  простите  вы  мою  злобную  дурость!  Да
воды-то хоть подайте ей кто-нибудь!
     - Не хнычь пожалуста, Прасковья Ивановна, прошу тебя,  и  отстранитесь,
господа, сделайте одолжение, не надо  воды!  -  твердо,  хоть  и  не  громко
выговорила побледневшими губами Варвара Петровна.
     - Матушка! - продолжала Прасковья Ивановна,  капельку  успокоившись,  -
друг вы мой, Варвара Петровна, я хоть и виновата в неосторожных  словах,  да
уж раздражили меня пуще всего безыменные письма эти, которыми меня  какие-то
людишки бомбардируют; ну и писали бы к вам, коли про вас же пишут, а у меня,
матушка, дочь!
     Варвара Петровна безмолвно смотрела на нее широко-открытыми  глазами  и
слушала с удивлением. В это мгновение неслышно  отворилась  в  углу  боковая
дверь, и появилась Дарья Павловна. Она приостановилась и огляделась  кругом;
ее поразило наше смятение. Должно быть  она  не  сейчас  различила  и  Марью
Тимофеевну, о которой никто ее не  предуведомил.  Степан  Трофимович  первый
заметил  ее,  сделал  быстрое  движение,  покраснел  и  громко  для  чего-то
возгласил: "Дарья Павловна!" так что все глаза разом обратились на вошедшую.
     - Как, так это-то ваша Дарья Павловна! - воскликнула Марья  Тимофеевна,
- ну, Шатушка, не похожа  на  тебя  твоя  сестрица!  Как  же  мой-то  этакую
прелесть крепостною девкой Дашкой зовет!
     Дарья Павловна меж тем приблизилась к Варваре Петровне;  но  пораженная
восклицанием Марьи Тимофеевны, быстро обернулась и так и осталась пред своим
стулом, смотря на юродивую длинным, приковавшимся взглядом.
     -  Садись,  Даша,  -   проговорила   Варвара   Петровна   с   ужасающим
спокойствием, - ближе, вот так; ты можешь и сидя видеть эту женщину.  Знаешь
ты ее?
     - Я никогда ее не видала,  -  тихо  ответила  Даша  и  помолчав  тотчас
прибавила: - должно быть это больная сестра одного господина Лебядкина.
     - И я вас, душа моя, в первый только раз теперь увидала, хотя давно уже
с любопытством желала познакомиться, потому что в каждом  жесте  вашем  вижу
воспитание, - с увлечением прокричала Марья Тимофеевна. - А  что  мой  лакей
бранится, так ведь  возможно  ли,  чтобы  вы  у  него  деньги  взяли,  такая
воспитанная и милая? Потому что вы милая, милая, милая, это я  вам  от  себя
говорю! - с восторгом заключила она, махая пред собою своею ручкой.
     - Понимаешь ты что-нибудь? - с  гордым  достоинством  спросила  Варвара
Петровна.
     - Я все понимаю-с...
     - Про деньги слышала?
     -  Это  верно  те  самые  деньги,  которые  я,   по   просьбе   Николая
Всеволодовича, еще в Швейцарии, взялась передать этому господину  Лебядкину,
ее брату.
     Последовало молчание.
     - Тебя Николай Всеволодович сам просил передать?
     - Ему  очень  хотелось  переслать  эти  деньги,  всего  триста  рублей,
господину Лебядкину. А так как он не знал его адреса, а знал  лишь,  что  он
прибудет к нам в город, то и поручил мне передать, на случай, если  господин
Лебядкин приедет.
     - Какие же деньги... пропали? Про что эта женщина сейчас говорила?
     - Этого уж я не знаю-с; до меня тоже доходило,  что  господин  Лебядкин
говорил про меня вслух, будто я не все ему доставила;  но  я  этих  слов  не
понимаю. Было триста рублей, я и переслала триста рублей.
     Дарья Павловна почти совсем уже успокоилась. И  вообще  замечу,  трудно
было чем-нибудь надолго изумить эту девушку и сбить ее с толку, - что бы она
там про себя ни чувствовала. Проговорила  она  теперь  все  свои  ответы  не
торопясь, тотчас же отвечая на каждый вопрос с точностию, тихо, ровно,  безо
всякого следа первоначального внезапного своего  волнения  и  без  малейшего
смущения, которое могло бы свидетельствовать о сознании хотя бы какой-нибудь
за собою вины. Взгляд Варвары Петровны не отрывался от нее все  время,  пока
она говорила. С минуту Варвара Петровна подумала:
     - Если, - произнесла она наконец с твердостию и видимо к зрителям, хотя
и глядела на одну Дашу, - если Николай Всеволодович не  обратился  со  своим
поручением даже ко мне, а просил тебя, то  конечно  имел  свои  причины  так
поступить. Не считаю себя в праве о них любопытствовать, если из них  делают
для меня секрет. Но уже одно твое участие в этом деле совершенно меня за них
успокоивает, знай это, Дарья, прежде всего. Но видишь ли, друг мой, ты  и  с
чистою   совестью   могла,   по   незнанию   света,   сделать   какую-нибудь
неосторожность; и сделала ее, приняв на себя сношения с каким-то  мерзавцем.
Слухи, распущенные этим негодяем, подтверждают твою ошибку. Но я разузнаю  о
нем, и так как защитница твоя я, то сумею за тебя заступиться. А теперь  это
все надо кончить.
     - Лучше всего,  когда  он  к  вам  придет,  -  подхватила  вдруг  Марья
Тимофеевна, высовываясь из своего кресла, -  то  пошлите  его  в  лакейскую.
Пусть он там на залавке в свои козыри с ними  поиграет,  а  мы  будем  здесь
сидеть кофей пить. Чашку-то кофею еще можно ему послать, но  я  глубоко  его
презираю.
     И она выразительно мотнула головой.
     - Это надо кончить, - повторила Варвара  Петровна,  тщательно  выслушав
Марью Тимофеевну; - прошу вас, позвоните, Степан Трофимович.
     Степан Трофимович позвонил и вдруг выступил вперед, весь в волнении.
     - Если... если я...  -  залепетал  он  в  жару,  краснея,  обрываясь  и
заикаясь, - если я тоже  слышал  самую  отвратительную  повесть  или,  лучше
сказать, клевету, то... в совершенном негодовании... enfin  c'est  un  homme
perdu et quelque chose comme un forзat йvadй...
     Он оборвал и не докончил; Варвара Петровна, прищурившись, оглядела  его
с ног до головы. Вошел чинный Алексей Егорович.
     - Карету, -  приказала  Варвара  Петровна,  -  а  ты,  Алексей  Егорыч,
приготовься отвезти госпожу Лебядкину домой, куда она тебе сама укажет.
     - Господин Лебядкин некоторое время сами их  внизу  ожидают-с  и  очень
просили о себе доложить-с.
     - Это невозможно, Варвара Петровна, - с  беспокойством  выступил  вдруг
все время невозмутимо молчавший Маврикий Николаевич: - если  позволите,  это
не такой  человек,  который  может  войти  в  общество,  это...  это...  это
невозможный человек, Варвара Петровна.
     - Повременить, - обратилась Варвара Петровна к Алексею Егорычу,  и  тот
скрылся.
     - C'est un homme malhonnкte et je crois mкme que c'est un forзat  йvadй
ou quelque chose dans ce genre, - пробормотал опять Степан Трофимович, опять
покраснел и опять оборвался.
     - Лиза,  ехать  пора,  -  брезгливо  возгласила  Прасковья  Ивановна  и
приподнялась с места. - Ей, кажется, жаль  уже  стало,  что  она  давеча,  в
испуге, сама себя обозвала дурой. Когда говорила  Дарья  Павловна,  она  уже
слушала с высокомерное складкой на губах. Но всего более  поразил  меня  вид
Лизаветы Николаевны с тех  пор,  как  вошла  Дарья  Павловна:  в  ее  глазах
засверкали ненависть и презрение, слишком уж нескрываемые.
     - Повремени одну минутку, Прасковья Ивановна, прошу тебя, -  остановила
Варвара Петровна, все с тем же чрезмерным спокойствием, - сделай  одолжение,
присядь, я намерена все высказать, а у тебя ноги болят. Вот  так,  благодарю
тебя. Давеча я вышла из себя и сказала  тебе  несколько  нетерпеливых  слов.
Сделай одолжение, прости меня; я сделала глупо и первая каюсь, потому что во
всем люблю справедливость. Конечно, тоже  из  себя  выйдя,  ты  упомянула  о
каком-то анониме. Всякий анонимный извет достоин презрения уже  потому,  что
он не подписан. Если ты понимаешь  иначе,  я  тебе  не  завидую.  Во  всяком
случае, я бы не полезла на твоем месте за такою дрянью в карман, я не  стала
бы мараться. А ты вымаралась. Но так как ты уже начала сама, то скажу  тебе,
что и я получила дней шесть тому назад тоже анонимное, шутовское  письмо.  В
нем какой-то негодяй уверяет меня, что Николай Всеволодович сошел  с  ума  и
что мне надо бояться какой-то хромой женщины, которая "будет играть в судьбе
моей чрезвычайную роль", я запомнила выражение.  Сообразив  и  зная,  что  у
Николая Всеволодовича чрезвычайно много врагов, я тотчас же послала за одним
здесь человеком, за одним тайным и самым мстительным и  презренным  из  всех
врагов его, и из разговоров с ним мигом убедилась в презренном происхождении
анонима. Если и тебя, моя бедная Прасковья Ивановна, беспокоили  из-за  меня
такими же презренными письмами и, как ты выразилась,  "бомбардировали",  то,
конечно, первая жалею, что послужила невинною причиной. Вот  и  все,  что  я
хотела тебе сказать в объяснение. С сожалением вижу, что  ты  так  устала  и
теперь вне себя. К тому же, я  непременно  решилась  впустить  сейчас  этого
подозрительного человека, про  которого  Маврикий  Николаевич  выразился  не
совсем идущим словом: что его невозможно принять. Особенно Лизе  тут  нечего
будет делать. Подойди ко мне, Лиза, друг мой, и дай мне еще  раз  поцеловать
тебя.
     Лиза перешла комнату и молча остановилась пред Варварой  Петровной.  Та
поцеловала ее, взяла за руки, отдалила немного от себя, с  чувством  на  нее