Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
о знают и между тем все чего-то
трусят и уклоняются пред ее вопросами, хотят что-то скрыть от нее.
Вошел лакей и поднес ей на маленьком серебряном подносе заказанную
особо чашку кофе, но тотчас же, по ее мановению, направился к Марье
Тимофеевне.
- Вы, моя милая, очень озябли давеча, выпейте поскорей и согрейтесь.
- Merci, - взяла чашку Марья Тимофеевна и вдруг прыснула со смеху над
тем, что сказала лакею merci. Но, встретив грозный взгляд Варвары Петровны,
оробела и поставила чашку на стол.
- Тетя, да уж вы не сердитесь ли? - пролепетала она с какою-то
легкомысленною игривостью.
- Что-о-о? - вспрянула и выпрямилась в креслах Варвара Петровна, -
какая я вам тетя? Что вы подразумевали?
Марья Тимофеевна, не ожидавшая такого гнева, так и задрожала вся мелкою
конвульсивною дрожью, точно в припадке, и отшатнулась на спинку кресел.
- Я... я думала так надо, - пролепетала она, смотря во все глаза на
Варвару Петровну, - так вас Лиза звала.
- Какая еще Лиза?
- А вот эта барышня, - указала пальчиком Марья Тимофеевна.
- Так вам она уже Лизой стала?
- Вы так сами ее давеча звали, - ободрилась несколько Марья Тимофеевна.
- А во сне я точно такую же красавицу видела, - усмехнулась она как бы
нечаянно.
Варвара Петровна сообразила и несколько успокоилась; даже чуть-чуть
улыбнулась последнему словцу Марьи Тимофеевны. Та, поймав улыбку, встала с
кресел и хромая робко подошла к ней.
- Возьмите, забыла отдать, не сердитесь за неучтивость, - сняла она
вдруг с плеч своих черную шаль, надетую на нее давеча Варварой Петровной.
- Наденьте ее сейчас же опять и оставьте навсегда при себе. Ступайте и
сядьте, пейте ваш кофе и пожалуста не бойтесь меня, моя милая, успокойтесь.
Я начинаю вас понимать.
- Chere amie... - позволил было себе опять Степан Трофимович.
- Ах, Степан Трофимович, тут и без вас всякий толк потеряешь, пощадите
хоть вы... Пожалуста позвоните вот в этот звонок, подле вас, в девичью.
Наступило молчание. Взгляд ее подозрительно и раздражительно скользил
по всем нашим лицам. Явилась Агаша, любимая ее горничная.
- Клетчатый мне платок, который я в Женеве купила. Что делает Дарья
Павловна?
- Оне-с не совсем здоровы-с.
- Сходи и попроси сюда. Прибавь, что очень прошу, хотя бы и нездорова.
В это мгновение из соседних комнат опять послышался какой-то необычный
шум шагов и голосов, подобный давешнему, и вдруг на пороге показалась
запыхавшаяся и "расстроенная" Прасковья Ивановна. Маврикий Николаевич
поддерживал ее под руку.
- Ох, батюшки, насилу доплелась; Лиза, что ты, сумасшедшая, с матерью
делаешь! - взвизгнула она, кладя в этот взвизг, по обыкновению всех слабых,
но очень раздражительных особ, все, что накопилось раздражения.
- Матушка Варвара Петровна, я к вам за дочерью!
Варвара Петровна взглянула на нее исподлобья, полупривстала навстречу
и, едва скрывая досаду, проговорила:
- Здравствуй, Прасковья Ивановна, сделай одолжение, садись. Я так и
знала ведь, что приедешь.
II.
Для Прасковьи Ивановны в таком приеме не могло заключаться ничего
неожиданного. Варвара Петровна и всегда, с самого детства, третировала свою
бывшую пансионскую подругу деспотически и, под видом дружбы, чуть не с
презрением. Но в настоящем случае и положение дел было особенное. В
последние дни между обоими домами пошло на совершенный разрыв, о чем уже и
было мною вскользь упомянуто. Причины начинающегося разрыва покамест были
еще для Варвары Петровны таинственны, а стало быть еще пуще обидны; но
главное в том, что Прасковья Ивановна успела принять пред нею какое-тo
необычайно высокомерное положение. Варвара Петровна, разумеется, была
уязвлена, а между тем и до нее уже стали доходить некоторые странные слухи,
тоже чрезмерно ее раздражавшие и именно своею неопределенностью. Характер
Варвары Петровны был прямой и гордо-открытый, с наскоком, если так
позволительно выразиться. Пуще всего она не могла выносить тайных,
прячущихся обвинений и всегда предпочитала войну открытую. Как бы то ни
было, но вот уже пять дней как обе дамы не виделись. Последний визит был со
стороны Варвары Петровны, которая и уехала "от Дроздихи" обиженная и
смущенная. Я без ошибки могу сказать, что Прасковья Ивановна вошла теперь в
наивном убеждении, что Варвара Петровна почему-то должна пред нею струсить;
это видно было уже по выражению лица ее. Но видно тогда-то и овладевал
Варварой Петровной бес самой заносчивой гордости, когда она чуть-чуть лишь
могла заподозрить, что ее почему-либо считают униженною. Прасковья же
Ивановна, как и многие слабые особы, сами долго позволяющие себя обижать без
протеста, отличалась необыкновенным азартом нападения при первом выгодном
для себя обороте дела. Правда, теперь она была нездорова, а в болезни
становилась всегда раздражительнее. Прибавлю, наконец, что все мы,
находившиеся в гостиной, не могли особенно стеснить нашим присутствием обеих
подруг детства, если бы между ними возгорелась ссора; мы считались людьми
своими и чуть не подчиненными. Я не без страха сообразил это тогда же.
Степан Трофимович, не садившийся с самого прибытия Варвары Петровны, в
изнеможении опустился на стул, услыхав взвизг Прасковьи Ивановны, и с
отчаянием стал ловить мой взгляд, Шатов круто повернулся на стуле и что-то
даже промычал про себя. Мне кажется, он хотел встать и уйти. Лиза чуть-чуть
было привстала, но тотчас же опять опустилась на место, даже не обратив
должного внимания на взвизг своей матери, но не от "строптивости характера",
а потому что, очевидно, вся была под властью какого-то другого могучего
впечатления. Она смотрела теперь куда-то в воздух, почти рассеянно и даже на
Марью Тимофеевну перестала обращать прежнее внимание.
III.
- Ох, сюда! - указала Прасковья Ивановна на кресло у стола и тяжело в
него опустилась с помощию Маврикия Николаевича; - не села б у вас, матушка,
если бы не ноги! - прибавила она надрывным голосом.
Варвара Петровна приподняла немного голову, с болезненным видом
прижимая пальцы правой руки к правому виску и видимо ощущая в нем сильную
боль (tic douloureux).
- Что так, Прасковья Ивановна, почему бы тебе и не сесть у меня? Я от
покойного мужа твоего всю жизнь искреннею приязнию пользовалась, а мы с
тобой еще девчонками вместе в куклы в пансионе играли.
Прасковья Ивановна замахала руками.
- Уж так и знала! Вечно про пансион начнете, когда попрекать
собираетесь, - уловка ваша. А по-моему, одно красноречие. Терпеть не могу
этого вашего пансиона.
- Ты, кажется, слишком уж в дурном расположении приехала; что твои
ноги? Вот тебе кофе несут, милости просим, кушай и не сердись.
- Матушка, Варвара Петровна, вы со мной точно с маленькою девочкой. Не
хочу я кофею, вот!
И она задирчиво махнула рукой подносившему ей кофей слуге. (От кофею
впрочем и другие отказались, кроме меня и Маврикия Николаевича. Степан
Трофимович взял было, но отставил чашку на стол. Марье Тимофеевне хоть и
очень хотелось взять другую чашку, она уж и руку протянула, но одумалась и
чинно отказалась, видимо довольная за это собой.) Варвара Петровна криво
улыбнулась.
- Знаешь что, друг мой Прасковья Ивановна, ты верно опять что-нибудь
вообразила себе, с тем вошла сюда. Ты всю жизнь одним воображением жила. Ты
вот про пансион разозлилась; а помнишь, как ты приехала и весь класс
уверила, что за тебя гусар Шаблыкин посватался, и как m-me Lefebure тебя тут
же изобличила во лжи. А ведь ты и не лгала, просто навоображала себе для
утехи. Ну, говори: с чем ты теперь? Что еще вообразила, чем недовольна?
- А вы в пансионе в попа влюбились, что закон божий преподавал, - вот
вам, коли до сих пор в вас такая злопамятность, - ха, ха, ха!
Она желчно расхохоталась и раскашлялась.
- А-а, ты не забыла про попа... - ненавистно глянула на нее Варвара
Петровна.
Лицо ее позеленело. Прасковья Ивановна вдруг приосанилась.
- Мне, матушка, теперь не до смеху; зачем вы мою дочь при всем городе в
ваш скандал замешали, вот зачем я приехала?
- В мой скандал? - грозно выпрямилась вдруг Варвара Петровна.
- Мама, я вас тоже очень прошу быть умереннее, - проговорила вдруг
Лизавета Николаевна.
- Как ты сказала? - приготовилась было опять взвизгнуть мамаша, но
вдруг осела пред засверкавшим взглядом дочки.
- Как вы могли, мама, сказать про скандал? - вспыхнула Лиза, - я
поехала сама, с позволения Юлии Михайловны, потому что хотела узнать историю
этой несчастной, чтобы быть ей полезною.
- "Историю этой несчастной"! - со злобным смехом протянула Прасковья
Ивановна, - да стать ли тебе мешаться в такие "истории"? Ох, матушка! Дольно
нам вашего деспотизма! - бешено повернулась она к Варваре Петровне. -
Говорят, правда ли, нет ли, весь город здешний замуштровали, да видно пришла
и на вас пора!
Варвара Петровна сидела выпрямившись как стрела, готовая выскочить из
лука. Секунд десять строго и неподвижна смотрела она на Прасковью Ивановну.
- Ну, моли бога, Прасковья, что все здесь свои, - выговорила она
наконец с зловещим спокойствием, - много ты сказала лишнего.
- А я, мать моя, светского мнения не так боюсь как иные; это вы, под
видом гордости, пред мнением света трепещете. А что тут свои люди, так для
вас же лучше, чем если бы чужие слышали.
- Поумнела ты, что ль, в эту неделю?
- Не поумнела я в эту неделю, а видно правда наружу вышла в эту неделю.
- Какая правда наружу вышла в эту неделю? Слушай, Прасковья Ивановна,
не раздражай ты меня, объяснись сию минуту, прошу тебя честью: какая правда
наружу вышла и что ты под этим подразумеваешь?
- Да вот она вся-то правда сидит! - указала вдруг Прасковья Ивановна
пальцем на Марью Тимофеевну, с тою отчаянною решимостию, которая уже не
заботится о последствиях, только чтобы теперь поразить. Марья Тимофеевна,
все время смотревшая на нее с веселым любопытством, радостно засмеялась при
виде устремленного на нее пальца гневливой гостьи и весело зашевелилась в
креслах.
- Господи Иисусе Христе, рехнулись они все что ли! - воскликнула
Варвара Петровна и побледнев откинулась на спинку кресла.
Она так побледнела, что произошло даже смятение. Степан Трофимович
бросился к ней первый; я тоже приблизился; даже Лиза встала с места, хотя и
осталась у своего кресла; но всех более испугалась сама Прасковья Ивановна:
она вскрикнула, как могла приподнялась и почти завопила плачевным голосом:
- Матушка, Варвара Петровна, простите вы мою злобную дурость! Да
воды-то хоть подайте ей кто-нибудь!
- Не хнычь пожалуста, Прасковья Ивановна, прошу тебя, и отстранитесь,
господа, сделайте одолжение, не надо воды! - твердо, хоть и не громко
выговорила побледневшими губами Варвара Петровна.
- Матушка! - продолжала Прасковья Ивановна, капельку успокоившись, -
друг вы мой, Варвара Петровна, я хоть и виновата в неосторожных словах, да
уж раздражили меня пуще всего безыменные письма эти, которыми меня какие-то
людишки бомбардируют; ну и писали бы к вам, коли про вас же пишут, а у меня,
матушка, дочь!
Варвара Петровна безмолвно смотрела на нее широко-открытыми глазами и
слушала с удивлением. В это мгновение неслышно отворилась в углу боковая
дверь, и появилась Дарья Павловна. Она приостановилась и огляделась кругом;
ее поразило наше смятение. Должно быть она не сейчас различила и Марью
Тимофеевну, о которой никто ее не предуведомил. Степан Трофимович первый
заметил ее, сделал быстрое движение, покраснел и громко для чего-то
возгласил: "Дарья Павловна!" так что все глаза разом обратились на вошедшую.
- Как, так это-то ваша Дарья Павловна! - воскликнула Марья Тимофеевна,
- ну, Шатушка, не похожа на тебя твоя сестрица! Как же мой-то этакую
прелесть крепостною девкой Дашкой зовет!
Дарья Павловна меж тем приблизилась к Варваре Петровне; но пораженная
восклицанием Марьи Тимофеевны, быстро обернулась и так и осталась пред своим
стулом, смотря на юродивую длинным, приковавшимся взглядом.
- Садись, Даша, - проговорила Варвара Петровна с ужасающим
спокойствием, - ближе, вот так; ты можешь и сидя видеть эту женщину. Знаешь
ты ее?
- Я никогда ее не видала, - тихо ответила Даша и помолчав тотчас
прибавила: - должно быть это больная сестра одного господина Лебядкина.
- И я вас, душа моя, в первый только раз теперь увидала, хотя давно уже
с любопытством желала познакомиться, потому что в каждом жесте вашем вижу
воспитание, - с увлечением прокричала Марья Тимофеевна. - А что мой лакей
бранится, так ведь возможно ли, чтобы вы у него деньги взяли, такая
воспитанная и милая? Потому что вы милая, милая, милая, это я вам от себя
говорю! - с восторгом заключила она, махая пред собою своею ручкой.
- Понимаешь ты что-нибудь? - с гордым достоинством спросила Варвара
Петровна.
- Я все понимаю-с...
- Про деньги слышала?
- Это верно те самые деньги, которые я, по просьбе Николая
Всеволодовича, еще в Швейцарии, взялась передать этому господину Лебядкину,
ее брату.
Последовало молчание.
- Тебя Николай Всеволодович сам просил передать?
- Ему очень хотелось переслать эти деньги, всего триста рублей,
господину Лебядкину. А так как он не знал его адреса, а знал лишь, что он
прибудет к нам в город, то и поручил мне передать, на случай, если господин
Лебядкин приедет.
- Какие же деньги... пропали? Про что эта женщина сейчас говорила?
- Этого уж я не знаю-с; до меня тоже доходило, что господин Лебядкин
говорил про меня вслух, будто я не все ему доставила; но я этих слов не
понимаю. Было триста рублей, я и переслала триста рублей.
Дарья Павловна почти совсем уже успокоилась. И вообще замечу, трудно
было чем-нибудь надолго изумить эту девушку и сбить ее с толку, - что бы она
там про себя ни чувствовала. Проговорила она теперь все свои ответы не
торопясь, тотчас же отвечая на каждый вопрос с точностию, тихо, ровно, безо
всякого следа первоначального внезапного своего волнения и без малейшего
смущения, которое могло бы свидетельствовать о сознании хотя бы какой-нибудь
за собою вины. Взгляд Варвары Петровны не отрывался от нее все время, пока
она говорила. С минуту Варвара Петровна подумала:
- Если, - произнесла она наконец с твердостию и видимо к зрителям, хотя
и глядела на одну Дашу, - если Николай Всеволодович не обратился со своим
поручением даже ко мне, а просил тебя, то конечно имел свои причины так
поступить. Не считаю себя в праве о них любопытствовать, если из них делают
для меня секрет. Но уже одно твое участие в этом деле совершенно меня за них
успокоивает, знай это, Дарья, прежде всего. Но видишь ли, друг мой, ты и с
чистою совестью могла, по незнанию света, сделать какую-нибудь
неосторожность; и сделала ее, приняв на себя сношения с каким-то мерзавцем.
Слухи, распущенные этим негодяем, подтверждают твою ошибку. Но я разузнаю о
нем, и так как защитница твоя я, то сумею за тебя заступиться. А теперь это
все надо кончить.
- Лучше всего, когда он к вам придет, - подхватила вдруг Марья
Тимофеевна, высовываясь из своего кресла, - то пошлите его в лакейскую.
Пусть он там на залавке в свои козыри с ними поиграет, а мы будем здесь
сидеть кофей пить. Чашку-то кофею еще можно ему послать, но я глубоко его
презираю.
И она выразительно мотнула головой.
- Это надо кончить, - повторила Варвара Петровна, тщательно выслушав
Марью Тимофеевну; - прошу вас, позвоните, Степан Трофимович.
Степан Трофимович позвонил и вдруг выступил вперед, весь в волнении.
- Если... если я... - залепетал он в жару, краснея, обрываясь и
заикаясь, - если я тоже слышал самую отвратительную повесть или, лучше
сказать, клевету, то... в совершенном негодовании... enfin c'est un homme
perdu et quelque chose comme un forзat йvadй...
Он оборвал и не докончил; Варвара Петровна, прищурившись, оглядела его
с ног до головы. Вошел чинный Алексей Егорович.
- Карету, - приказала Варвара Петровна, - а ты, Алексей Егорыч,
приготовься отвезти госпожу Лебядкину домой, куда она тебе сама укажет.
- Господин Лебядкин некоторое время сами их внизу ожидают-с и очень
просили о себе доложить-с.
- Это невозможно, Варвара Петровна, - с беспокойством выступил вдруг
все время невозмутимо молчавший Маврикий Николаевич: - если позволите, это
не такой человек, который может войти в общество, это... это... это
невозможный человек, Варвара Петровна.
- Повременить, - обратилась Варвара Петровна к Алексею Егорычу, и тот
скрылся.
- C'est un homme malhonnкte et je crois mкme que c'est un forзat йvadй
ou quelque chose dans ce genre, - пробормотал опять Степан Трофимович, опять
покраснел и опять оборвался.
- Лиза, ехать пора, - брезгливо возгласила Прасковья Ивановна и
приподнялась с места. - Ей, кажется, жаль уже стало, что она давеча, в
испуге, сама себя обозвала дурой. Когда говорила Дарья Павловна, она уже
слушала с высокомерное складкой на губах. Но всего более поразил меня вид
Лизаветы Николаевны с тех пор, как вошла Дарья Павловна: в ее глазах
засверкали ненависть и презрение, слишком уж нескрываемые.
- Повремени одну минутку, Прасковья Ивановна, прошу тебя, - остановила
Варвара Петровна, все с тем же чрезмерным спокойствием, - сделай одолжение,
присядь, я намерена все высказать, а у тебя ноги болят. Вот так, благодарю
тебя. Давеча я вышла из себя и сказала тебе несколько нетерпеливых слов.
Сделай одолжение, прости меня; я сделала глупо и первая каюсь, потому что во
всем люблю справедливость. Конечно, тоже из себя выйдя, ты упомянула о
каком-то анониме. Всякий анонимный извет достоин презрения уже потому, что
он не подписан. Если ты понимаешь иначе, я тебе не завидую. Во всяком
случае, я бы не полезла на твоем месте за такою дрянью в карман, я не стала
бы мараться. А ты вымаралась. Но так как ты уже начала сама, то скажу тебе,
что и я получила дней шесть тому назад тоже анонимное, шутовское письмо. В
нем какой-то негодяй уверяет меня, что Николай Всеволодович сошел с ума и
что мне надо бояться какой-то хромой женщины, которая "будет играть в судьбе
моей чрезвычайную роль", я запомнила выражение. Сообразив и зная, что у
Николая Всеволодовича чрезвычайно много врагов, я тотчас же послала за одним
здесь человеком, за одним тайным и самым мстительным и презренным из всех
врагов его, и из разговоров с ним мигом убедилась в презренном происхождении
анонима. Если и тебя, моя бедная Прасковья Ивановна, беспокоили из-за меня
такими же презренными письмами и, как ты выразилась, "бомбардировали", то,
конечно, первая жалею, что послужила невинною причиной. Вот и все, что я
хотела тебе сказать в объяснение. С сожалением вижу, что ты так устала и
теперь вне себя. К тому же, я непременно решилась впустить сейчас этого
подозрительного человека, про которого Маврикий Николаевич выразился не
совсем идущим словом: что его невозможно принять. Особенно Лизе тут нечего
будет делать. Подойди ко мне, Лиза, друг мой, и дай мне еще раз поцеловать
тебя.
Лиза перешла комнату и молча остановилась пред Варварой Петровной. Та
поцеловала ее, взяла за руки, отдалила немного от себя, с чувством на нее