Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
, переварить ее, а потом испражниться ею как удобрением на
четыре года не паханную землю, которую начали восстанавливать еще за год до
того, как виргинский похоронный колокол прозвонил формальную перемену, люди
65-го года возвращались и оказывались чужими на той самой земле, где
родились, выросли и за которую четыре года проливали кровь, сталкивались с
действующей и уже платежеспособной экономикой, основанной на предпосылке,
что она может обойтись без них; (а теперь остальная часть этой истории,
поскольку она происходит здесь: еще до июня 65-го года;
тот человек вернулся, не теряя времени: чужак, одиночка; город и не
знал, что уже видел его, потому что это было год назад, когда он несся
галопом, отстреливаясь из пистолета от армии северян, и тогда под ним была
лошадь - прекрасная, хотя чуточку низкорослая и слишком нежных кровей
кобыла, а теперь он ехал на крупном муле, который по этой причине -
благодаря росту - был лучшим представителем своей породы, чем та лошадь -
своей, но все же это был мул, и, разумеется, город не мог знать, что,
обменяв кобылу на мула, он продал свою лейтенантскую саблю - но пистолет
сохранил - за чулок семенной кукурузы, увиденной на поле в Пенсильвании, и в
долгом пути rib разоренной земле от побережья Атлантики до джефферсонской
тюрьмы не дал мулу хотя бы горсти зерна, наконец он подъехал к тюрьме,
по-прежнему изможденный, оборванный, грязный и по-прежнему не побежденный, и
теперь он не отступал, а, наоборот, вел или по крайней мере замышлял битву в
одиночку против того, в чем каждый здравомыслящий человек нашел бы
неодолимое превосходство сил (но, с другой стороны, тот пузырек всегда не
считался с эфемерными фактами); возможно - видимо - несомненно: в 1864 году
девушка уже третий или четвертый год стояла у окна; на земле, которая даже
предвосхитила Аппоматокс, с тех пор не произошло ничего, способного
поколебать столь долгую, укоренившуюся, пережившую войну мечтательность,
-девушка видела, как он спешился, как привязывал к забору мула, и, возможно,
идя от забора к двери, он даже какой-то миг смотрел на нее, хотя скорее
всего, может быть, даже наверняка нет, поскольку его главной заботой была
уже не она, в ту минуту он совсем не думал о ней, потому что у него было
очень мало времени, в сущности, не было совсем: еще предстоял долгий путь до
Алабамы, к маленькой ферме среди холмов, что принадлежала его отцу, а теперь
будет принадлежать ему; если - нет, когда - он сможет туда добраться и если
ее не разорили четыре года войны и запустения, даже если землю еще можно
засеять, если даже начать сев кукурузы из чулка завтра же, он все равно
опаздывал на целые недели и даже месяцы; идя к двери и поднимая руку, чтобы
постучать, он, должно быть, думал с усталой и неукротимой яростью о том,
что, уже потеряв месяцы, должен потерять еще день, а то и два-три, прежде
чем усадит девушку на мула позади себя и отправится, наконец, в Алабаму -
хотя в это время ему прежде всего были нужны терпение и ясная голова, силясь
обрести и то, и другое (требовалось еще быть любезным), непобежденный
терпеливо, упорно и вежливо старался объяснить понятными или по крайней мере
приемлемыми словами свое простое желание и его срочность матери и отцу
девушки, которых до этого не видел и никогда больше видеть не собирался, по
крайней мере не ждал такой встречи - не потому, что имел что-то к ним или
против них: просто намеревался быть очень занятым до конца жизни, едва сядет
с девушкой на мула и тронется домой; тогда, во время разговора, он не видел
девушку, даже не попросил разрешения повидаться с ней на минутку, когда
разговор был окончен, потому что нужно было еще получить лицензию на брак, а
потом отыскать священника: поэтому первым словом, сказанным ей, было
обещание, переданное через незнакомца; и может быть, лишь когда оба сели на
мула - в беспомощных, праздных руках, казалось, хватило силы лишь на то,
чтобы сунуть брачное свидетельство за вырез платья, а потом ухватиться за
мужнин пояс, - он взглянул на нее во второй раз, и им наконец представилась
возможность узнать имена друг друга);
Эту историю, мимолетный эпизод одного из последних майских дней город и
округ не увековечили, потому что у них тоже было мало времени: они (город и
округ) опередили Аппоматокс и удерживали свое первенство, так что, в
сущности, сам Аппоматокс не имел для них последствий; конечно, это было
долгое испытание, но им достался - как они поймут позже - тот неоценимый,
несравненный год; к 1 января 1865 года, когда весь Юг обращал взоры на
северо-восток в сторону Ричмонда, словно семья на закрытую дверь комнаты
больного, в округе Йокнапатофа уже девять месяцев шла реконструкция; в
начале 66-го обгорелые стены Площади (дожди двух зим начисто смысли с них
копоть и сажу) покрылись временными крышами и опять превратились в лавки,
магазины и конторы, начали восстанавливать и здание суда: не проводить на
время в порядок, а восстанавливать в прежнем виде, между портиками с
колоннадой, северным и южным, не поддавшимися огню и динамиту, потому что
это был символ: Округ и Город; и те, кто строил его, знали, как теперь
взяться за дело; полковник Сарторис и генерал Компсон, старший сын Джейсона,
уже были дома, и несмотря на то, что Сатпена и его гордость постигла
трагедия - крушение не его гордости и даже не его костей и плоти, а костей и
плоти потомков, которых он считал способными поддержать величественное
здание своей мечты - у них были старые чертежи его архитектора и даже его
обжиговые печи, и даже более того: деньги, был (как ни странно) Редмонд,
городской доморощенный саквояжник, символ слепой алчности, почти
биологического инстинкта, которая захлестнет весь Юг, словно стая саранчи: у
этого человека, который прибыл за год до своего времени, а теперь отдавал
немалую часть плодов своей алчности восстановлению того здания, разрушение
которого явилось звонком к поднятию занавеса для его появления на сцене,
тогда в кармане был паспорт с официальной визой на мародерство; и к январю
76-го года этот самый Редмонд со своими деньгами, полковник Сарторис и
генерал Компсон построили железную дорогу, идущую от Джефферсона на север, к
Теннесси, она соединялась с той, что шла от Мемфиса к Атлантическому океану;
на север или на юг - было неважно: прошло еще десять лет (Сарторис, Редмонд
и Компсон поссорились, и Сарторис с Редмондом выкупили - очевидно, на деньги
Редмонда - долю Компсона в железной дороге, на другой год поссорились
Сарторис и Редмонд, а еще через год Редмонд просто из физического страха
вероломно убил Сарториса на джефферсонской площади и бежал, и наконец
сторонники Сарториса - друзей у него не было: только враги и неистовые
поклонники - начали понимать итог тех полковых выборов осенью 62-го года), и
эта железная дорога стала частью системы, покрывающей весь Юг и Восток, как
прожилки - дубовый лист, и примыкающей к другим сложным системам,
покрывающим остальные Соединенные Штаты, так что в Джефферсоне уже можно
было сесть на поезд и с несколькими пересадками доехать до любого места
Северной Америки;
Уже не Соединенные Штаты, а остальные Соединенный Штаты, потому что
долгое испытание кончилось; только пожилые непобежденные женщины были
непримиренны, непримиримы, обращены в прошлое и решительно настроены против
всеобщего движения, пока - старые, беспорядочные, никчемные сваи над волнами
прилива - сами не обрели иллюзии; движения, неотвратимо обращенного вспять,
к старым проигранным битвам, старому бесплодному делу, четырем годам
разорения, физические следы которых за десять, двадцать и двадцать пять
круговоротов времен года затянулись землей; двадцать пять лет, затем
тридцать пять; ушли в небытие не только век и эпоха, но и образ мыслей;
город сам написал эпилог и эпитафию: в 1900 году, в День поминовения павших
конфедератов миссис Вирджиния Дю Пре, сестра полковника Сарториса, дернула
шнур, трепещущее флаговое полотнище распахнулось и спало, обнажив мраморную
статую - каменного пехотинца на каменном пьедестале, воздвигнутую там, где
сорок лет назад ричмондский офицер и местный баптистский священник приводили
к присяге полк Сарториса, старики в серых с галунами шинелях (теперь уже все
офицеры в чинах не ниже капитана), пошатываясь, вышли на солнечный свет,
палили в ласковое небо из дробовиков и вздымали надтреснутые, дрожащие
голоса в пронзительных воинственных криках, которые сквозь дым и грохот
слышали когда-то Ли, Джексон, Лонгетрит, оба Джонстона (и, разумеется,
Грант, Шерман, Хукер, Поуп, Макклелан и Бернсайд); эпилог и эпитафию, потому
что, видимо, ни дамы из ОДК {Объединение дочерей конфедерации.}, которые
заказали и оплатили памятник, ни архитектор, который спроектировал его, ни
даже - каменщики, которые его установили, не обратили внимания, что
мраморные глаза смотрят из-под мраморной руки не на север, на врага, а на
юг, на (как бы то ни было) собственный тыл - должно быть, как говорили
остряки (уже могли говорить, старая война окончилась тридцать пять лет
назад, и над ней можно было даже подшучивать - не позволяли себе подобных
шуток только женщины, дамы, несдавшиеся и непримиримые, даже спустя еще
тридцать пять лет они будут вставать и уходить из кинотеатров с фильма
"Унесенные ветром"), в ожидании подкрепления, или, может, это вовсе не
боевой солдат, а военный полицейский, высматривающий дезертиров или, скорее
всего, безопасное место, чтобы удрать: потому что та старая война отошла в
прошлое; сыновья стариков, ковылявших в серых шинелях, погибали на Кубе уже
в синих, мрачные напоминания, свидетельства и усыпальницы новой войны уже
властно захватывали землю, прежде чем холостая пальба из дробовиков и
невесомо спадающее полотнище обнажили последнее напоминание о старой;
С новым веком пришел новый образ не только мыслей, но и жизни: теперь
стало возможным сесть в Джефферсоне на поезд, улечься спать, а утром
проснуться в Новом Орлеане или в Чикаго; почти в каждом доме города, за
исключением негритянских лачуг, появились электрический свет и водопровод;
город закупил и очень издалека привез серый смолистый дорожный материал,
именуемый "макадам", и покрыл им целую улицу между вокзалом и отелем, так
что наемным экипажам, встречающим на станции коммивояжеров, юристов и
вызванных в суд свидетелей, уже не приходилось во время зимней слякоти
качаться, трястись и застревать колесами в рытвинах; каждое утро к самым
дверям домов подъезжал фургон с искусственным льдом, и в холодильник,
стоящий на задней веранде, клали лед, живущие поблизости дети гурьбой бежали
за ним (фургоном) и грызли кусочки льда, которые откалывал им возница-негр;
и в то лето специально построенная поливальная тележка стала каждое утро
объезжать улицы; наступило новое время, новая эпоха: на окнах появились
ширмы; люди (белые) получили возможность спать летом при свежем воздухе и
нашли это безвредным и приятным: словно в человеке (или по крайней мере в
его родственницах) внезапно проснулась вера в гражданское право быть
свободным от пыли и насекомых;
Движение все ускорялось: от скорости пары лошадей по обе стороны
отполированного дышла до тридцати, потом пятидесяти, потом ста под жестяным
капотом размером не больше корыта: и полиция почти сразу же была вынуждена
взять их под контроль; в одном заднем дворе на окраине города бывший
подмастерье кузнеца, перемазанный машинным маслом человек с глазами
монаха-духовидца, уже строил бензиновую тележку, сам отливал и растачивал
цилиндры, штоки и кулачки, изобретал кольца, пробки и клапаны, когда
обнаруживал, что в них есть необходимость, тележка должна была двигаться и
двигалась: она с чадом и треском выползла из переулка в ту минуту, когда
банкир Баярд Сарторис, сын Полковника, проезжал мимо в своем экипаже: в
результате среди бумаг Джефферсона и по сей день хранится указ, запрещающий
движение механических экипажей по улицам муниципального города: он (этот
самый банкир, Сарторис) погиб в одном из них (таким был прогресс, таким
скорым, таким быстрым), вышедшем из управления на обледенелой дороге у его
(банкира) внука, только что вернувшегося (таков был прогресс) после двух лет
службы летчиком-истребителем на Западном фронте, защитная краска уже
постепенно облезает с французского полевого орудия, стоящего у пьедестала
памятника конфедератам, но не успела она еще потускнеть, как в городе
появился неон, а в округе А. А. А. и С. С. С. и W. Р. А. {Сокращенные
названия американских обществ.} (и XYZ и т. д., как выразился "дядюшка Пит"
Гомболт, тощий, чистый, вечно жующий табак старичок, блаженствующий на
политической синекуре, именуемой "судебный исполнитель Соединенных Штатов" -
во времена реконструкции, когда штат Миссисипи был военным округом
Соединенных Штатов, эту должность занимал негр, который в 1925 году был все
еще жив, - кочегар, дворник, швейцар и трубочист у пяти-шести адвокатов и
врачей и одного банковского служащего - и все еще известен как "Тутовник"
благодаря занятию, которому предавался и до бенефиция судебного исполнителя,
и во время него, и после: продаже самогонного виски пинтовыми и
полупинтовыми бутылками из тайника под корнями большого тутового дерева за
аптекой его бывшего до 1865 года хозяина); все эти W. Р. А. и X. Y. Z. на
каждом шагу обезобразили город хуже, чем война: исчезли последние лесные
деревья, которые окаймляли Площадь и затеняли уцелевшие балконы вторых
этажей, куда выходили двери из приемных врачей и юристов и которые в свою
очередь затеняли подъезды магазинов и тротуары; уже исчезли даже балконы с
их коваными перилами, на которые во время бесед долгими летними днями
адвокаты клали ноги; исчезла и замкнутая железная цепь, протянутая меж
деревянных столбов вокруг двора суда, куда фермеры привязывали свои упряжки;
и общественная поилка, где они могли напоить их, потому что исчез последний
фургон из стоявших на Площади весной, летом и осенью по субботам и торговым
дням, и уже вымощена не только Площадь, но и улицы, ведущие к ней, повсюду
расставлены знаки предупреждения и запрещения, относящиеся только к тому,
что способно двигаться быстрее тридцати миль в час; последние лесные деревья
исчезли уже и со двора суда, их заменил подстриженный декоративный
кустарник, выведенный и выращенный в теплицах штата Висконсин, а в здании
суда (и муниципалитета) судебные и муниципальные служащие, организованные,
разумеется, в миниатюре (но это вина не их, а размеров города и округа,
населения и богатства), но по образцу Чикаго и Канзас-Сити, Бостона и
Филадельфии (за который, если б не его убожество, ни Филадельфия, ни Бостон,
ни Канзас-Сити не должны краснеть), каждые три или четыре года пытаются
снести старое здание суда и выстроить новое, не потому, что им не нравится
старое или необходимо новое, а потому, что строительство нового принесло бы
городу изрядную сумму незаработанных федеральных денег;
Скоро уже краска начнет облезать и с противотанковой гаубицы, стоящей
на резиновых колесах по другую сторону памятника конфедератам; уже исчезли с
фасадов старые кирпичи, изготовленные из местной глины в старых печах
сатпеновского архитектора, на смену им пришли стекла выше человеческого
роста и длиннее фургона с упряжкой, отштампованные целиком на питтсбургских
заводах, и уже дома освещены одинаковым мертвенно-бледным светом
люминесцентных ламп без абажуров; и уже навсегда пришел конец тишине:
глухая, захолустная атмосфера округа теперь насыщена громким гулом и
завыванием радио, и это уже атмосфера не Йокнапатофы, даже не
Мейсона-Диксона, а всей Америки: болтовня комедиантов, басовые вопли певиц,
непрерывные увещания покупать, покупать и покупать, несущиеся быстрее света
из Нью-Йорка и Лос-Анджелеса; одна атмосфера, одна нация: мертвенно-яркий
флюоресцентный свет голых ламп заливает сыновей и дочерей тех мужчин и
женщин, как негров, так и белых, что всю жизнь проходили в хлопчатобумажных
комбинезонах и ситце, покупающих за наличные или в рассрочку одежду,
скопированную на прошлой неделе из журналов "Харперс Базар" и "Эсквайр" в
потогонных мастерских Ист-Сайда: потому что исчезло целое поколение фермеров
не только из Йокнапатофы, но и со всей земли Мейсона-Диксона:
самоуничтожилось: машина, заменившая человека, так как после его исхода
стало некому править мулом, теперь грозит уничтожить мула; было время, когда
мул утром стоял в стаде на выгоне плантации, через дорогу от выгона тянулись
сомкнутые ряды хижин, где жил со своей семьей негр-арендатор, или издольщик,
или поденщик, поутру он взнуздывал мула, ходил за ним по однообразным,
совершенно прямым бороздам, а на закате вел на выгон, один глаз его
(человека) смотрел, куда мул идет, а другой на его (мула) копыта; теперь они
ушли оба: один на последние сорока-, пятидесяти- и шестидесятиакровые фермы,
расположенные в холмах, куда можно добраться лишь по не отмеченным на картах
грунтовым дорогам, другой - в нью-йоркское, чикагское, детройтское и
лос-анджелесское гетто, собственно говоря, ушло девять из десяти, десятый
поднялся от рукояток плуга на жесткое ковшеобразное сиденье трактора и,
изгнав ад заменив девять остальных, как трактор изгнал и заменил
восемнадцать мулов, которых как раз хватило бы тем девяти; потом Варшава и
Дюнкерк изгнали и десятого, трактор стал водить еще не призванный в армию
сын плантатора: потом Перл-Харбор, Тобрук и Юта-Бич изгнали сына, оставив на
сиденье; трактора самого плантатора, правда, на короткое время - или он так
считал, забыв, что и победа, и поражение оплачиваются одной и той же
непомерной ценой преобразований и перемен; одна нация, один мир: молодые
люди, никогда не уезжавшие из Йокнапатофы дальше Мемфиса или Нового Орлеана
(и то не часто), бойко заговорили об уличных перекрестках азиатских и
европейских столиц и уже не возвращались принять в наследство длинные,
однообразные, бесконечные и бесчисленные борозды хлопковых полей штата
Миссисипи, теперь они жили (сейчас с женой, на другой год с женой и
ребенком, еще через год с женой и детьми) в автомобильных трейлерах или в
солдатских казармах за гуманитарными колледжами, а отец и теперь уже дед
по-прежнему сам водил трактор по все уменьшающимся полям меж длинных,
провисающих лоз электролиний, несущих энергию с Аппалачских гор, и подземных
стальных вен, несущих природный газ с равнин Запада в маленькие, затерянные,
одинокие фермерские домишки, блестящие, сверкающие автоматическими плитами,
стиральными машинами и телевизионными антеннами;
Одна нация: уже нигде, даже в округе Йокнапатофа, нет единого,
последнего, непримиримого, стойкого оплота противников вступления в
Соединенные Штаты, потому что в конце концов даже последняя старая, увядшая,
неукротимая, несломленная вдова или незамужняя тетушка скончалась, и старое
бессмертное Проигранное Дело превратилось в полинявший (но все же избранный)
клуб, или касту, или форму поведения, если вспомнить, что творилось, когда
молодые люди из Бруклина, студенты, приехавшие по обмену в Миссисипский,
Арканзасский или Тех