Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Драма
      Федотов Михаил. Я вернулся -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  -
имирского проспекта на свете больше нет. Его вырыли метров на семь в глубину. Я такого еще не видел ни в одном городе мира. Вырыли от Невского и до Колокольного, где на углу живет Норка Салитан. В глубине Иерусалима есть такие экскавации одиннадцатого века. Там на такой же глубине находят целые кварталы. Но на Владимирском приют убогого чухонца не обнаружен. Я специально смотрел. Хорошо еще, что не докопались до метро. В городе нет ни одной целой дороги, но, как мне объясняют, на одной из улиц вдруг решили сделать бесшумный трамвай будущего. Я долго от удивления верчу головой, даже начинает болеть шея. Мне нравится будущее. Моя жена, профессорская дочь Женька, просила меня зайти на Кузнечный рынок. Мы много ссоримся - у нас молодежные отношения. Ее родители приблизительно моего возраста, и они очень раздражены, что она за границей вышла замуж за пожилого рабочего. Еще они сердятся на то, что я не хочу работать врачом и у меня нет пиджака. Но я все-таки иду на рынок. "Ах, какое мясо, ах, какие помидорчики, Господи, какие ноги, как можно спокойно на них смотреть. А какой творог пластами, в сметане стоит ложка, коричневого цвета. Подсолнечное масло издает подозрительно волшебный аромат. Знаем, знаем, из какого оно Ставрополя, хорошо бы не из самого Чернобыля. Но как все вкусно, огурцы, ягода малина, картошечка оредежская, наша из Ленобласти, сто двадцать километров всего, по два рублика". Кстати, "ножки Буша", которые мы зажарили вчера дома, оказались натурально американскими. Наверное, старые запасы, лендлизовские. Но тоже очень вкусно. Действительно, в этом городе особенная атмосфера, в Израиле от курятины меня тошнило. Ситный рынок - это азербайджанская мафия. В картошечке зарыты автоматы. А Кузнечный рынок тоже какая-то мафия, но некого спросить какая. Десятилетние дети поют в лифте: "Чтобы член стоял Кащей, навари ты, бабка, щей!". Я еще побаиваюсь детей, говорю им "Вы" и не поворачиваюсь спиной. Я вернулся на родину, чтобы заниматься проблемами раннего развития, но эти уже развились. Яня - моя племянница. Она пожила в Израиле десять месяцев, но ей очень не понравилось, и израильское гражданство она брать не стала. Теперь она учится на психологическом факультете. Она спрашивает меня, как ей выйти замуж. Я говорю ей, что обязательно надо прочитать Гамлета. Я сделал ей целый список, четыре пьесы и Гилилов "Игра об Уильяме Шекспире". Я объясняю ей, что для культурных людей это одна из самых необходимых книг века. Яня спрашивает, а можно ли прочитать только три пьесы. Я отвечаю, что, конечно, можно, но если ее интересует качество, то нужно четыре. Пока она не прочитает Гамлета, я прошу ее мне не звонить. Яня подозрительно спрашивает, а не случится такого, что если она прочитает все эти книги, то ей "уже не захочется замуж?" Яня - прирожденный психолог. Туалетная бумага в Петербурге стоит одну шестую часть доллара. В Израиле на рынке можно купить за три доллара двадцать четыре мотка. Это получается одна восьмая доллара за моток, но она мягче и быстрее кончается. Меня очень интересует эта проблема. Если бы современники Вильгельма Завоевателя и Конфуция описывали, что у них служило туалетной бумагой, и почем они ее брали, мы бы лучше представляли себе ход мировой истории. Я делаю записи для грядущих поколений: в Иерусалиме, в двух верстах от Храма, новые поколения избранного народа продают туалетную бумагу по двенадцать центов моток. В газете "Аргументы и факты" скандальное обращение Тополя к еврейским миллиардерам. Оно довольно провокативное. Хоть смысл его вполне гуманный: евреи, жертвуйте на народонаселение, на котором удалось так подняться. Я бы тоже обратился, но не через газеты, а личным увещевательным письмом: евреи, подайте на раннее развитие детей, а то вся эта страна подохнет от нищеты. Но обращение через газету грозит погромами. Мы пока не переезжаем: Василий Иванович, наш сосед по коммуналке, наклал на пол. Анька позвонила, взбешенная, и сразу перешла на английский: "Не is shitting all around. Never in my life I am planning to clean somebody's shit!" Я отвечаю ей, что я занимаюсь этим всю жизнь. Но меня душит гнев: человек проводит двадцать лет на чужбине, подкапливает деньги, чтобы купить комнату в коммунальной квартире, и Василий Иванович гадит там на пол. Мне пора дать отчет, почему я пишу. Моя старая большевичка мама считает, что вся эмиграция началась из-за меня. Это не так. Я и сейчас никому не советую ни уезжать, ни возвращаться. Оставайтесь там, где вы есть, и поменьше двигайтесь. Рыжий говорит, что для возвращающихся создан специальный город, называется "Мудоград". Почему за границей такая духовная пустота, но никто не серит на пол! Поразительный феномен. Я позвонил одним людям, которых я хорошо знаю, и они позвонили другим людям, и через день мне дали ответ, что за триста долларов Василий Иванович переехать захочет. Еще будет умолять. Только бы они его до смерти не забили. К черту эту достоевщину, мы живем в жестком мире, и мне нужно на что-нибудь решаться. Анька говорит: я не пойду в уборную, я потерплю до утра. РЕПОРТАЖ 3 Ах, когда я вернусь. Галич Для чего я вернулся? Мне говорят, что возвращаться в Россию сегодня могут только идиоты. Для них хотят сделать специальный город, называется "Мудоград". Трехлетний Федя спрашивает: "Почему в России так воняет в лифте?". Я ему отвечаю, что, во-первых, не "воняет", а пахнет. А во-вторых, не обязательно ездить на лифте, если тебе не нравится. Заграница очень разлагает даже трехлетних людей. Они долго не понимают, что они за границей. Понимание приходит позже. Но главное, что ничем особенным не пахнет. Его кто-нибудь подучил. Вот раньше пахло, а сейчас просто пахнет людьми, пахнет социалистическим общежитием. Меня начала узнавать продавщица в молочном киоске. Она спросила сегодня, почему я без своих гавриков. Я решаю наведываться только в этот киоск, чтобы укрепиться в ее молочном сознании. Я вернулся писать о молочницах, я чувствую себя учеником фламандской школы. Я вернулся немного пописать, мне осточертело носить на лямке заграничные стиральные машины и холодильники. Я пишу две повести, роман, работаю над пьесой и двумя сценариями. Скорость работы фантастически маленькая. Чтобы кончить все, что я задумал, мне нужно еще двадцать семь лет. Поэтому я не собираюсь ничего кончать, а пока пишу еще несколько брошюр и монографию по раннему развитию детей. Я увлекся этой темой, потому что, если ты часто производишь на свет детей, у тебя не остается другого выхода. Потому что должен же тебя кто-то кормить на старости. Поэтому я выбрался в эту нищую страну, чтобы, как Мартин Лютер Кинг, заниматься просветительством. Но через месяц я выясняю, что в стране уже есть один Мартин Лютер Кинг. За десять лет работы он наводнил страну своими таблицами и кубиками, по которым дети начинают читать в четыре года. Происходит это всего за неделю. Американцев, с которыми я ношусь, он опередил лет на двадцать. Я понимаю, что предо мной стоит гений. Он напоминает мне автомат Калашникова, который стреляет абсолютно в любых условиях. Но как это получается, никто, даже сам Калашников, толком объяснить не может. Моего гения зовут Зайцев. Я видел сотни писем из каких-то городов, которые не существуют на свете: Лангепас Тюменской, Бор Нижегородской, Дудинка Красноярского, где четырехлетние дети целыми детскими садами читают и считают в пределах сотни. Потом начинается столкновение со школой. Школы не готовы терпеть в своих стенах гениев. К семи годам все зайцевские дети легко оперируют четырехзначными числами и понимают суть, ну, скажем, двоичной системы. А в школе им предлагают сорок пять минут сидеть молча, не двигаясь, да еще первые сто уроков "просидеть" в первом десятке. Собственно, мне уже надоело писать о детях, и я решаю немного отвлечься на секс. За два месяца я не видел еще ни одной проститутки, может быть, я не знаю, где смотреть. Я не понимаю, где искать ночные клубы, но туда все равно не пускают в тренировочном костюме. Если купить приличный костюм, то можно стать экскурсоводом по ночному Ленинграду. С каким наслаждением я пишу слово "Ленинград". Я мог бы вести экскурсии на четырех языках. В таких мечтах я провожу полдня. Потом моя жена, профессорская дочь Женька, обрывает меня каким-нибудь бестактным замечанием. "Мне кажется у меня задержка", - говорит она. "Может быть, у тебя будет девочка!" -- "Я тебе такую девочку покажу! Ты хочешь, чтобы я сидела дома и выполняла твои сексуальные прихоти. А я хочу полноценно работать!" Даже слушать противно. Полдень. Дети возвращаются из школы с бантиками. Второе сентября. Я встретил одну немолодую хромую женщину, кажется, это девчонка с моего или следующего курса, я не стал допытываться, а она меня не узнала. Я чувствовал себя портретом Дориана Грея. Жизнь прошла. Все-таки за рубежом женщины стареют медленнее. Василий Иванович после скандала вымыл туалет хлоркой. Видимо, мы все-таки переедем в коммуналку. Анька допытывается, что я такого сказал Василию Ивановичу, что он стал мыть за собой уборную. Мне нечем гордиться, я всего лишь совершил стандартную ошибку, за которую Василий Иванович обязательно меня накажет. Василиям Ивановичам нельзя угрожать, этим их можно спугнуть. У Аньки неприятности в еврейской школе: ее поймал директор в коридоре со стаканчиком чая и назвал ее наглой израильтянкой. Теперь она требует, чтобы я пошел в школу и выкинул его в окно. "I won't let anyone talk to me like that". Я советую пожалеть старого хасида. Я предлагаю ей получать аттестат в Израиле, но она говорит, что еще потерпит. Анька учится в еврейской школе, потому что мы не можем выправить ей визу. Сейчас у нее нет еще двадцати шести нужных справок, документы не на тех языках, и нет справки из Боткинских бараков об отсутствии Спида. Меня знает и читал Анькин преподаватель литературы. Я дико смущаюсь и начинаю молоть какую-то чепуху. От инфаркта Ельцина мы переходим к убийству Рабина. Я говорю, что на таких постах любой политик сразу теряет человеческий облик. Я читаю наизусть стихотворение на смерть Рабина, которое ходило в списках, учителя литературы оно чрезвычайно удивляет. Убили товарища Рабина, Прострелили насквозь его грудь. И жена его - старая жабина - Тоже сдохнет когда-нибудь. В Израиле ни для кого не секрет, что нервный юноша, которого посадили, стрелял холостыми патронами. Что скорее всего Рабина добил некто, чья рука, закрывающая правительственную машину изнутри, четко видна на фотографиях. Что машина с раненым Рабиным "затерялась" в Тель-Авиве и шофер премьер-министра начисто забыл прямую дорогу в больницу. Все это напоминает историю Кеннеди и всегда будет покрыто мраком. Первый отчет из больницы гласит, что стреляли спереди и в упор. Потом все отчеты внезапно исчезли. Но Рабин все-таки симпатичнее своей жены. Это единственная страна в мире, где мужчины всегда лучше женщин. Когда я вспоминаю Израиль, я вспоминаю его целиком под спиной. Я лежу под своим груженым тендером, вокруг гудят на шоссе грузовики, и подо мною сразу весь Израиль, маленькая точка на карте. Больше всего мне хочется погрузиться в Мертвое море. Я смогу это сделать, только достигнув пенсионного возраста. Пенсионеров за мифические долги не сажают. Не доезжая до Массады, до летней резиденции Великого Ирода, лечь плашмя на воду и почувствовать себя вечным! Моей племяннице Яне Мертвое море не понравилось, она сказала, что это "отвратительная соленая лужа". По отношению к Мертвому морю вы сразу распознаете, кто еврей. Попробуйте запустить туда Жириновского. Но вообще-то берег Мертвого моря принадлежал Исаву, если вы помните про чечевичную похлебку. Жириновский может оказаться из колена Исава. В Иерусалиме живет Марек Тоет. У него абсолютная временная память. Он помнит каждую секунду своей жизни, все,что с ним происходило, погоду, номера машин и сколько он выпил. Он помнит, что на сегодняшний день встречал вас на улице двести двенадцать раз, из которых двенадцать раз вы не разговаривали, а просто кивнули ему из окна машины. Абсолютная временная память - это самая бесполезная память на свете. Все предлагают Мареку выступать в цирке, но ему там совершенно нечего показывать. Он помнит все номера машин в автопарке города Овруч, где он работал диспетчером. Я всю жизнь обещаю Мареку включить его в какой-нибудь текст, но у меня не получается. Если у вас есть спрос на Марека, то я могу дать его адрес и телефон. Он охотно к вам приедет и все вам запомнит. Федя спрашивает, когда мы вернемся в Иерусалим. Дался ему этот Иерусалим! Он говорит, что ему очень хочется вернуться в нашу квартиру и поехать в наш супермаркет. Я не в состоянии объяснить трехлетнему ребенку, что никакой квартиры уже нет в помине. Моя жена, профессорская дочь Женька, отправилась в театр Додина по контрамарке. Мест не было, и она устроилась на ступеньках сцены, откуда ее благополучно выгнали в фойе. Она пришла домой заплаканная и уже второй час рассказывает мне про театр Додина. Я слушаю ее в пол-уха, потому что я не люблю голубых и Женька мешает мне сосредоточиться: " .........Аркаша Коваль подружился с Алкой в трудную минуту своей жизни, когда он ушел из театра и из семьи и опустился на дно. Он неплохой актер, но это трудно разглядеть, потому что играет он всегда очень маленькие роли. С больших он слетает. У Алки всегда такие кавалеры. А Додин, когда репетирует спектакль, назначает на каждую роль несколько человек, и они "соревнуются". У него принцип: "незаменимых нет". Додин обращается с актерским материалом, как художник с красками: смешивает их на своей палитре. Даже если играешь хорошо, но чем-то провинился, тебя могут с роли снять. Пусть даже ты для этой роли родился... Так вот, репетировали они огромную чеховскую "Пьесу без названия", в которой пятьдесят действующих лиц, потому что пьеса не закончена и для сцены не предназначалась. Аркаша должен был сначала играть Войницева-старшего. И репетировал. Но Додин его вымарал. Потом -- Войницева-младшего. Но Додин его тоже сократил. И так постепенно из спектакля исчезали все персонажи, которых репетировал Коваль. В конце концов, до премьеры в Германии дотянул он роль доктора Трилецкого (его играет в фильме "Механическое пианино" Михалков). И назавтра немецкие газеты вышли с его портретом и рецензенты написали, что именно он, Аркаша, стал главным героем нового русского спектакля. А Додин этого успеха не планировал и ему не обрадовался. Мнительный же страшно! Он подошел к Ковалю и сказал: "Извини, старик. Искусство требует жертв". И вымарал Трилецкого. И вот тут-то Аркаша и опустился на дно жизни". "Так ему и надо, - говорю я, - и нечего шляться в этот театр". Но моя жена Женька меня не слышит. История еще не закончилась. "Но дружба с Алкой его реанимировала настолько, что он даже пригласил ее на спектакль, в котором должен был сыграть четыре роли. Но не сыграл ни одной. Пришли они в зал, а там все битком набито, все ступеньки заняты и мест нет. "Что же это, - возмутился Аркаша, - я не только не играю, но даже и посмотреть не могу?!" Но в первом ряду сидели студенты Додина, которые себе купили билеты по пятьдесят рублей. Они Аркаше уступили свои места, потому что артисты театра для додинских студентов -- как олимпийцы для простых смертных. А после спектакля на поклонах Додин увидел в зале Коваля, выбежал к нему и назначил его на пятую роль, которую он теперь и играет. Правда, в очередь с другим актером. Понравилась история?" Додина я бы распял на березах, но Женьке говорить об этом нельзя. Потому что я грубая бесчувственная скотина и не понимаю тонкого развития. И это отчасти правда, я не очень люблю театр. Особенно сейчас, когда я седьмой день голодаю. Это не страшно, и есть не хочется, но без еды ужасно маешься. Сделать бы сейчас бутербродик и выпить чашку кофе. Но головой я понимаю, что надо терпеть, и тогда, поголодав, можно будет съесть много бутербродиков и выпить очень много чашек кофе! Мне советуют лечиться перекипяченной мочой. Это эликсир здоровья. Мне объяснили, что моча - это не страшно. Она еще недавно была моей душой, то есть кровью. То есть -- это моя перекипяченная душа. Пока Женька была в театре, я поставил душу кипятиться и забыл о ней, заговорился по телефону. Я не хочу упоминать той, из-за которой я забыл на огне кастрюлю. Я опомнился, когда уже запахло. Я открыл все большие окна аспирантской гостиницы, видимо, их раньше никто никогда не открывал. Их пришлось открывать все шире и оставить на весь вечер, пока Женька пыталась попасть в театр. Я открыл дверь на лестницу, но все равно пахло. Этого не объяснить. Когда к нашему этажу подъезжал лифт, я прятался за прикрытой дверью. Пах каждый шкафчик. Эликсир здоровья пропитал всю квартиру. Я стал искать адрес и телефон Малахова, чтобы с ним посоветоваться. Наконец Женька приехала и стала крутить носом. Я сказал, что если она откроет рот и скажет одно слово о странном запахе, то это скандал и навечно порванные отношения. Я чувствовал себя слишком уязвимым. Если бы вам так перекипятили душу. На следующий день запах эликсира здоровья еще присутствовал на лестнице. Может быть, конечно, только у моей души такие странные свойства, но будьте с голоданием по Малахову очень и очень осторожны. Я понимаю теперь, почему в Ленинграде так пахнут лестницы. Но страх подворотен и темных лестниц почти прошел. Даже ссаных, как в прекрасном фильме "Окно в Париж". Там нашего парижанина, завязав ему глаза, проводят через заколдованную дверь из Парижа прямо на ленинградскую вонючую лестницу. И он спрашивает: "Ты куда меня привел? В сортир?" Но люди шарахаются друг от друга на лестницах, даже днем. На каждой лестничной площадке много собак. В очереди у магазина стоит пара ройтвелеров или призовых бульдогов. Человек, торгующий кормом для собак, должен разбогатеть, как Маргарет Тетчер, на крысином яде. Я вернулся на родину. Сегодня я получил свой первый гонорар, который состоял из квадратной баночки с фаршированной щукой. Этот иудин приз я получил за то, что вдохновенно рассказывал об Израиле. Хорошее и плохое вперемешку. Занятие это бесполезное: плохое - никого не пугает, а хорошее - никого не интересует. Господи, до чего же я серый: выяснилось, что Коломна в Петербурге, я был убежден, что она под Москвой. Я еще не побывал в Коломне, я еще не побывал на Сахалине и на Чукотке. И ничего еще не надоело. РЕПОРТАЖ 4 Ах, когда я вернусь. Галич Рубль продолжает падать. Днем позвонил Рыжий, торжественно откашлялся и сказал, что, конечно, двадцать лет на Западе, может быть, и не прошли для меня бесследно, но к нашим реалиям я пока еще не привык. В частности, я не знаю, что существуют узловые дни, например, первое каждого месяца или понедельники, когда может произойти ВСЕ, и, одним словом, я должен взять всю имеющуюся у меня дома наличность и купить на эти деньги белков, углеводов и жиров, потому что завтра, особенно если Черномырдина снова прокатят, не будет уже

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору