лнечной энергии, чтобы я мог описать кибуц. В кибуцах не встают по сирене.
Каждый  встает,  когда  ему нужно на работу. Моя смена с восьми.  До  работы
нужно успеть позавтракать. Я  всегда беру  на завтрак редьку с  майонезом. В
кибуцах кормят даже лучше, чем в армии, хоть и в  армии тоже кормят шикарно.
В израильской армии и в советской совершенно разный подход. Русские считают,
что  чем хуже, тем лучше, раз солдаты  уже выдержали несколько тяжелых войн,
то выдержат они и еще.
     В  Израиле  на завтрак солдаты  получают крутые яйца,  кофе пей сколько
хочешь,  девятипроцентный  творог  и  еще кефир  с  бананом. А,  например, в
мотострелковом  полку,  в  котором  служил  я, тоже  было  довольно  большое
подсобное хозяйство, но там держали в  основном свиней. Если в Ленинградской
области,  предположим  в  Киришах,  стоит  полк  в две тысячи  человек,  то,
наверное,  кормить их паштетом из гусиной печенки или  клубникой со сливками
никто не станет. И разводят  свиней. Свинина  --  главная  часть солдатского
пайка. Офицерам  --  мясо, а  солдатам -- сало! А есть его совершенно нельзя
даже  не потому, что в полку полно мусульман и есть евреи, а потому что  это
отвратительный брусок  со щетиной из неопаленной гарнизонной свиньи. И кроме
самого сала есть  еще  щи  и каша,  но  тоже, разумеется,  на  сале. А  если
отказаться и от щей  и от сала, то просто можно умереть с голоду. На флоте и
в  авиации  кормят  намного  лучше; правда,  у  подводников  совершенно  нет
аппетита: их там держат по полгода, не всплывая, и вылезают  на свет бледные
прыщавые подростки, которые не хотят  есть. Ничего, даже воблу. Но одно дело
-- мирное время! А как лучше воевать в средней  полосе -- после  анчоусов  с
каперсами  или  после  горохового пюре --  это  еще вопрос.  Все-таки  после
хорошей  еды человек очень  расслабляется.  Если,  не приведи  Бог, наступит
война, то теория будет проверяться на практике. Но если применять эту теорию
к ленинградскому сионизму, то, как ни странно, тощая секретарша  Ван-Хувена,
называя Бориса Федоровича хорошим сионистом, была принципиально не права. То
есть я не  знаю, что  происходит в стольной Казани,  но во  всяком  случае в
Ленинграде  хорошими сионистами становились приверженцы именно сытой теории,
а  плохими  или  липовыми  --  исключительно  приверженцы  голодной.  С  той
оговоркой, что наше время все-таки является мирным.
     Обычно в Ленинграде сионисты встречались по  субботам возле синагоги, и
хорошие сионисты начинали петь  "хэвэну шалом алейхем", которую придумал сам
Жаботинский,  а по  вечерам  крутили кинофильм о герое русско-японской войны
Иосифе Трумпельдоре! А плохие сионисты собирались подозрительными группками,
брали по паре бутылок и  пиво  и начинали  придумывать,  под каким предлогом
можно  заманить  к себе иностранцев. И  виноваты в этом отчасти были хорошие
сионисты, потому  что  кроме своей основной сионистской  деятельности, вроде
празднования  "пурима"  и сбора  денег  на  передачи  Иде  Нудель,  в  жизни
сионистов  был еще очень щекотливый момент получения посылок  из Нью-Йорка с
синтетическими  шубами  и  джинсами   фирмы  "Врангель",  правда,  неходовых
размеров, на такие немыслимые жопы, что хорошо сбывать их удавалось только в
Ростове-на-Дону и в Ставропольском крае. И  конечно,  чем лучше и  известнее
был  сионист,  тем  больше  он  получал  таких  фирменных посылок,  и плохие
сионисты испытывали  естественное чувство  зависти!  Но  если  в  этот  день
никаких  иностранцев  в   поле   зрения  не  было,   то   плохие   сионисты,
посовещавшись,  отправлялись  в  "Тройку" или в финскую  баню (сауну), где у
сионистки  Гуляевой  муж  работал  банщиком.  Надо  сказать,  что  сама  эта
сионистка была  очень известной в Октябрьском  районе  спекулянткой  и ехать
никуда  не хотела, а ее  муж,  дядя Валера,  который по  национальности  был
татарином,  собирался  ехать в  Америку. По статистике в Ленинграде какое-то
невероятное количество татар. Ленинград -- это город русских татар, и ничего
плохого  я  в  этом не  усматриваю!  Часть  из  них  работает  дворниками  и
часть--банщиками.  Это  их  наследственные профессии.  От  западносибирского
ханства большинство банщиков оторвано  довольно давно,  но многие из  них до
сих пор придерживаются мусульманской традиции. А у Гуляевых были  две  общие
дочки, Аллочка и  Ирочка,  и еще  была старшая дочка  Сонька  от первой жены
Гуляева, которой  он в свое время дал  татарский  "гет" и отправил ее с глаз
долой к родителям в татарскую деревню. Но саму Соньку он подверг ритуальному
татарскому  обрезанию,  произведенному  за некоторую  мзду  профессиональным
моэлем Бронфманом, который  обрезал, в основном,  хороших сионистов, но  и с
татар  имел  некоторый  дополнительный   приработок.  Сонька  этой  операции
ничуточки не стеснялась и сидела потом за проституцию, а сейчас живет где-то
на  Малой Охте,  точного  адреса я не помню. Пока  Сонька была в  лагере под
Петрозаводском, ее  сын болтался в  основном у  какого-то  старшего банщика,
основателя  их рода, который воспитывал его в самом татарском духе,  так что
дяде Валере приходилось покупать для внука  на Сенном рынке свежую конину, и
он ее по несколько часов варил, пока Изабелла их от этого не отучила. Потому
что вкус конины действительно безобразный. И она на пятьдесят копеек дороже,
чем  говядина.  Пятьдесят  копеек  для  плохого  сиониста,  у  которого  нет
накопительской жилки, это целых две кружки пива! А если вы пьете на Садовой,
то на шесть копеек сдачи вы еще можете купить пирожок с повидлом или тушеной
капустой, а с мясным фаршем за десять. Конечно, ясно, что нормальный человек
не станет брать под пиво пирожок с клубничным джемом, но пирожком с капустой
закусить можно прекрасно, если он не очень холодный.
     Кстати,  и   закусывали  хорошие  сионисты  и  липовые   сионисты  тоже
совершенно  по-разному.  Кое-кто  из  самых хороших  сионистов  даже  служил
главбухом в елисеевском гастрономе, а для
     главбухов там раньше  водилась  и  севрюга, и белуга, и  колбасы разных
небесных сортов.  А для  плохих  сионистов  на  прилавок выбрасывали  жирную
краковскую колбасу  или эти пирожки  с капустой. И нажравшись этих пирожков,
они  начинали  набрасываться  на  смуглых  сефардских   девушек,  которые  с
познавательной  целью  приезжали  в  ленинградскую  синагогу  из   Бухары  и
Чимкента. То  есть  сефардские юноши,  видимо,  тоже приезжали,  но юноши из
Чимкента  никого на свете заинтересовать  не  могли. И если хорошие сионисты
набрасывались на  девушек с  поучительными лекциями или предлагали  почитать
рукописный журнал  "Евреи в  СССР",  то  с  чем на них набрасывались  плохие
сионисты, вы легко можете себе представить!
     Бывали истории  и почище!  Например, у одного плохого  сиониста Б. была
одна  очень хорошая знакомая, которая тоже читала эти рукописные журналы, но
вступать с ним в интимные отношения без всякой видимой причины отказывалась.
При этом она требовала,  чтобы Б. взял у нее пятьдесят рублей и устроил ее в
автошколу при ДОСААФ, где  инструктором был  его близкий приятель по фамилии
Бурдейный.  И  вот Б.  согласился  за  эту дамочку  похлопотать,  как  потом
оказалось,  зря. Потому  что в  эту злосчастную осень  Б. действительно  был
занят  на  работе,  а  после  работы  еще  приторговывал  финскими  швейными
машинками. Но когда чувство  долга все-таки в нем перевесило и он понес  эти
деньги в автошколу  при ДОСААФе,  то по  дороге,  на Майорова,  он  встретил
своего бывшего  одноклассника, тоже  еврея,  но вообще не  сиониста,  просто
работающего  по  найму  в Палате  мер  и весов, а летом  путешествующего  на
байдарке. И они пошли  вдвоем  в плавучий ресторан  "Дельфин".  А  цены  там
приличные: водка около восьми рублей. А две  бутылки -- это уже шестнадцать!
Котлеты по-киевски, то что раньше называлось "де-валяй", -- шесть пятьдесят,
и пятьдесят рублей часа за три они с этим евреем просадили. Согласитесь, что
отдавать  после этого  свои собственные  кровные деньги на  банальную взятку
было бы глупостью и гусарством. Даже если это хорошая знакомая.
     А дамочка между тем занималась в автошколе уже около двух месяцев, хоть
она оказалась на редкость бестолковой. И этот инструктор Бурдейный,  который
ее по блату устроил,  начал открыто перед всей группой намекать, что пора бы
подбросить на  учебу. Но девушка попалась  из очень приличной семьи,  мама у
нее давала частные  уроки музыки, и она долго никаких намеков не понимала. А
когда поняла, сразу побежала жаловаться хорошим сионистам и требовала, чтобы
созвали суд чести! И те  не  придумали ничего лучшего,  чем накляузничать  в
ОВИР, пусть, дескать,  Б. не дают выездной визы, потому что таким жуликам не
место  на  Святой земле! В ОВИРе  обещали дать ответ  через неделю, но потом
сказали хорошим сионистам, чтобы они разбирались сами.
     И за учебу пришлось платить еще раз, потому что честь честью, а до зимы
нужно   было  обязательно   получить  водительские  права  и  переезжать  из
Ленинграда в город Петах-Тикву, что значит "врата надежды". А была уже самая
середина октября.
     Глава семнадцатая
     СГОВОР
     Все-таки как по-разному можно остаться с глазу на  глаз! Какой приятный
момент нашей  жизни,  например, выпить вдвоем  с  человеком  без  претензий,
который не затыкает вам рта и не разглагольствует о  горнем. И какой  кошмар
остаться  наедине  с  какой-нибудь  сволочью,  да  еще  наделенной  светской
властью,  так  что  поневоле начинаешь поджимать хвост или  сдабривать  свой
голос унизительной порцией меда. Но хуже всего остаться наедине с человеком,
который не хороший и не плохой, вроде бы и не прямое начальство, но голос на
него   поднять  практически   невозможно  и   даже,   пожалуй,   боязно.   И
посоветоваться  не  с  кем. Нет,  хуже  всего  остаться  с глазу  на глаз  с
человеком вот  такой непонятной,  неведомой  и  очень  подозрительной группы
крови. Так думал рав Барух-Менахем Фишер, расхаживая взад и вперед по своему
просторному  кабинету  и  раздумывая,  с какой  бы  стороны  разгрызть  этот
чужеземный орешек.
     Слушайте,   милейший,   --   произнес   он   наконец,   взяв   Григория
Сильвестровича за пуговицу,  -- но  почему же ПРАВЕДНЫЙ не дал Вам  никакого
рекомендательного  письма?  Почему  же ПРАВЕДНЫЙ не  прислал  мне знака?! --
Голос  раввина постепенно уходил вверх. -- Почему он не прислал  мне лацкана
кармана или пуговички?  Почему же, агройсер менч,  я  обо всем этом слышу  в
первый  раз? Я  официальное  лицо, милейший,  мне  доверены сердца и  судьбы
верующих ковенцев! Почему же я сам, господин писатель,  должен принимать все
на веру?!
     Он нападал на Григория Сильвестровича. Он размахивал мясистыми кулаками
перед  самым  его  носом  и вздымал  их  к  потолку.  Он бегал  по  комнате,
спотыкался, как прибой, о  ковровую дорожку и все сильнее мял и пинал ее  на
сгибах.   Но  через  несколько  минут   он   закашлялся,  приостановился   и
приготовился слушать, что ему возразят.
     Но Григорий Сильвестрович ничего не отвечал и загадочно  ухмылялся: ему
очень понравился рав Барух -- приезжий был тертым калачом! Психическая атака
дородного рыжего раввина никакого  впечатления на него не произвела.  Слушая
вполуха,  доктор  Барски подошел к  небольшому пыльному оконцу и с интересом
стал разглядывать суетящуюся магистраль знаменитого иерусалимского квартала.
Что за чудо Меа-Шеарим в начале весны!
     Черные ангелы-франты мчались навстречу  друг  другу,  как стремительные
эскадренные миноносцы. Парочки юных  сойферов траурными бабочками порхали по
узким тротуарам и, казалось, вот-вот должны были столкнуться насмерть лбами!
Шли  тяжелые  баржи --  ангелы-кормильцы  семей  с  массивными гормональными
задами, за которыми едва  поспевали нежные астеничные  важенки в силиконовых
матросках. Как перископы подводных лодок, всплывали на поверхность  очкастые
шойхеты и меламеды  из  окрестных ортодоксальных  школ,  неслись  по течению
красавицы-каравеллы в напудренных шотландских париках и угловатые незамужние
канонерки  с бледно-голубыми глазами и  густыми  пеньковыми  косами!  Что за
прелесть эта весна! Но вот  Григорий Сильвестрович еще раз  улыбнулся  своим
мыслям и открыто повернулся навстречу степенному раввину.
     И странное  дело! Как ни различна была жизненная фабула этих людей, как
ни  разнились  их оттепели  и заморозки,  бури,  прибои и  отливы,  но любой
человек,  глядя  в первый  раз,  как они  стоят друг  против  друга  на фоне
портретов дер  митл  Ковенского Гаона  и ковенских  крыш со  сладким дубовым
дымком,  подумал  бы,  наверное, что  это два брата,  два  древних сказочных
рыцаря Витольда, два кентавра со  шпорами,  два  борца  "сумо", которые, еще
миг, и начнут толкаться массивными  животами. И неизвестно, что могло бы еще
померещиться прохожему,  а  между  тем,  они  не  состояли  даже  в  далеком
историческом  родстве. И если Григорий Сильвестрович всегда выдавал  себя за
Иафета, то рав  Фишер был несомненным Симом.  Но толкаться животами насмерть
ни Иафет, ни Сим  почему-то не стали, а еще  через минуту кабинет заполнился
теплым     воркующим     голосом     Григория     Сильвестровича     Барски,
"толстого-барского", как называли его когда-то однокашники и друзья.
     Удивительным было вот что: рав  Фишер, который никому в городе  в ус не
дул -- да что там в городе! - тот самый рав Фишер, который, как бегемот, как
слон,  мог поставить на место любого всезнайку и еще  утереть ему нос  лихой
арамейской фразой, а когда речь заходила о "краеугольном камне",  то могучий
ковенец всегда успевал подумать, что речь идет именно о нем, -- так вот этот
рав Барух-Менахем Фишер на несколько минут вдруг абсолютно  стушевался, чего
с ним  за всю жизнь практически никогда не случалось. Он вдруг заметил,  что
сидит, как проситель, на самом краешке  своего великолепного  кресла, но как
оказался в  нем, начисто  не  помнит!  Так что  приходилось  думать о высших
силах, в существовании которых рав Фишер и так ни капельки не сомневался.
     От  слов этого  чугунного  гостя голова  рава  Фишера  начинала  ходить
ходуном.  Ему  самому  понятно  было,  что   Григорий  Сильвестрович  именно
захлопотался  в  Европе,  и в Израиль  ему было вовремя не выбраться.  И что
портфель с письмом был украден или бесследно исчез -- в  это тоже можно было
поверить. Ну а уж что у ПРАВЕДНОГО идет седьмой (юбилейный) год, что Великий
Гаон покоится, никого не принимает, не звонит по телефону  и  не отвечает на
письма  --  рав Фишер  знал  сам  лучше,  чем кто-либо другой.  Потому что о
ешивской казне  сегодня можно было вспоминать,  только сощурив  один глаз  и
поморщившись.  И  понятно,  что  в   юбилейный  год  ни  о  каких  повторных
рекомендациях от Великого Гаона и речи быть не могло!
     Фишер по инерции  продолжал задавать вопросы,  но пора  было уже давать
задний ход и  решать, как  же из этой ситуации достойно выпутываться самому.
Не  поверить  посланнику  Великого  Гаона  --  значило  не  поверить  самому
ПРАВЕДНОМУ! И если этот уважаемый человек к тому же  божится, что он  сможет
гарантировать  продвижение  рава  Фишера  вверх  на  ковенском  престоле, то
несомненно стоило  и  рискнуть. Волшебный голос Григория Сильвестровича  еще
продолжал виться в ешивских  стенах, еще он продолжал старательно объяснять,
как  необходима  будет  типография  "Шалома"  для  приближения  нобелевского
торжества, а  рав Барух-Менахем  Фишер  уже  отчетливо  понял, что ему, увы,
ничего не поделать и придется рискнуть.
     "Лучшая  наша  сотрудница безвылазно сидит в Нью-Джерси, и если Великий
Гаон  хоть на один час снизойдет, если ПРАВЕДНЫЙ хоть  на один  миг позволит
себе вернуться к земному -- все нужные свидетельства лягут, Борис Нахумович,
к вам на стол! -- по-свойски,  по-российски сказал  доктор Барски. -- Мне же
головы не сносить. И Нобель торопит!"
     --  Скажите,  милейший,  --  перебил его,  вдруг  очнувшись, рав Фишер.
"Нахумовича"  он решил на всякий случай пропустить  мимо ушей,  --  о  каких
деньгах пойдет речь, если я решу согласиться на ваш план?
     -- Вы получаете Нобелевскую премию целиком, и за русских -- по головам,
плюс транспортные расходы. Оплатите его  банковские долги, чтобы  его раньше
времени  не  посадили, и  с премии  дадите  пять тысяч. Нечего его баловать!
Пусть пишет. Поэт должен быть бедным!
     -- Сколько же могут дать за эту премию?
     -- Когда как. Когда сто тысяч, а когда и все двести.
     --  Слушайте, милейший,  неужели  то, что  пишет уважаемый  Менделевич,
может стоить так дорого?! -- с сомнением  в голосе пробормотал рав Фишер. --
Это ведь громадная сумма!
     --  Да вам-то что за  разница, стоит  или не стоит. Это же поэзия, а не
баклажаны. Раз  платят --  значит  стоит. А  пока  составим  общую  смету  и
представим ее высокому начальству.
     Фишер в задумчивости покачал  головой и  поглубже  устроился в  кресле.
Определенно стоило рискнуть.
     -- И перестаньте вы  серьезно  относиться к  их гиюрам! Вы  же  трезвый
человек.  Еврей  не  может  перестать  быть  евреем  и  стать  китайцем  или
французом! Я тоже, может быть, искренне хочу стать французом! И точно так же
русский -- никогда не перестанет быть русским! Это Азия --  Восток! Вы еще с
ними хлебнете. А если  "Национальное бюро" усилит контроль за укрывателями?!
Снизьте им на пару пунктов индекс и  проводите их всех до самолета. И голова
не будет болеть! Неужели же мне нужно вас учить. А о  судьбе парочки дорогих
вам людей мы сможем поговорить особо!
     "Еее, -- протянул мысленно Фишер, -- еее!"
     Да, -- повторил  он вслух по-русски.  --  Я согласен, милейший! Давайте
сначала устроим смотр тем, о ком мы будем говорить особо.

     Глава восемнадцатая
     УКАЗ 512
     -кедни миксйерве с ацил еигурд и ялиарзИ енаджарГ..."
     ,17 ежин мос
     ,вецубик хиксйеваккам  иманелч ясеищюялвя ен ,аремон огонтимил  еищюеми
ен
     -зИ юиротиррет ьтуникоп икорс еыннасипдерп в ынжлод
     ."ялиар
     Глава девятнадцатая
     КАНДИДАТЫ
     Учебный день кончился, но -- невиданное дело -- из ешивы никто не ушел!
А ведь никому не было сказано ни единого слова. Так велико было напряжение в
воздухе, что никто не  переглянулся, никто не  спрятал улыбки! Как  будто бы
каждый  день  кто-то  из постигших  спускался вниз  в  рабочий цех!  Правда,
руководитель  ешивы  рав Фишер, открывая  ежегодно эту  мастерскую,  говорил
коротенькую речь о том, что  означает для всего нееврейского мира их работа,
но чтобы сам Шкловец  сел за общий  верстак  -- такого никто из  исполняющих
припомнить не  мог. Но  вот он уселся,  подлил  себе в  стаканчик  кошерного
синтетического клея и наметил первую стенку.
     Сверху  слышны  были знакомые  грузные  шаги Фишера  и  все исполняющие
сидели с насупленными и притихшими лицами. Особенного заработка сегодня быть
не могло,  хотя платил за эти коробочки для тфиллинов рав  Фишер  в принципе
неплохо:
     за маленькие платили по двадцать восемь агурот, а за большие, восемь на
восемь, на лоб, платили даже  больше. Не напрягаясь, исполняющий мог сделать
штук  по десять  в час, а  некоторые михайловцы, посноровистее, клеили и все
двадцать. Если, конечно,  обед был не слишком тяжелым и не начинало  клонить
ко сну. Сегодня на обед был суп с клецками и индюшатина с овощным  гарниром,
а  на третье  дали  по  хорошей  груше,  но  настроение  у исполняющих  было
тревожным, и никто  из них не наелся. И Шкловец позвонил и велел приготовить
всем чай. Раньше, в более либеральные  времена, по  вечерам тоже давали чай,
но рав Фишер  привез с собой  из  Америки  нового  машгиаха  по имени Пинхас
Вульф,  и  обстановка  в  ешиве  сразу  стала  строже.  "Кончать  разговоры!
Занятия!" -- раздавался в коридоре визгливый голос, от которого стыла кровь.
     Вульф  был  человек   поразительной  учености!  Впечатление  от  нового
машгиаха