Михаил Федотов.
   Иерусалимские хроники


     © Copyright Михаил Федотов
     Email: etropp@mail.cl.spb.ru
     Date: 26 Nov 2000


     ОГЛАВЛЕНИЕ
     ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
     Глава первая. АНГЛИЧАНЕ
     Глава вторая. МИКРОСКОП
     Глава третья. ИЗ БАКУ
     Глава четвертая. СНЫ
     Глава пятая. АКАДЕМИК АВЕРИНЦЕВ
     Глава шестая. О ТВОРЧЕСТВЕ
     Глава седьмая. МАМА ШАЙКИНА
     Глава восьмая. КАПЕРСЫ
     Глава девятая. ТААМОН
     Глава десятая. БОРИС ФЕДОРОВИЧ
     Глава одиннадцатая. БЕРИ ВЫШЕ
     Глава двенадцатая. АРЬЕВ НЕ СОВРАЛ
     Глава тринадцатая. КОВЕНСКАЯ ЕШИВА "ШАЛОМ"
     Глава четырнадцатая. ВАН-ХУВЕН
     Глава пятнадцатая. РУССКАЯ МАТЬ
     Глава шестнадцатая. "ЕВРЕИ В СССР", ИЛИ КОТЛЕТЫ ПО-КИЕВСКИ
     Глава семнадцатая. СГОВОР
     Глава восемнадцатая. УКАЗ 512
     Глава девятнадцатая. КАНДИДАТЫ
     Глава двадцатая. ЧТО ЖЕ ПРОИСХОДИТ?
     Глава двадцать первая. ПРИ ДВЕРЯХ
     Глава двадцать вторая. БУФЕТЧИЦА ДРОНОВА
     Глава двадцать третья. СНИМИТЕ ПЛАВКИ
     Глава двадцать четвертая. ПОСЛЕ СЕАНСА
     Глава двадцать пятая. РЫНОК МАХАНЕЙ ИЕХУДА
     ЧАСТЬ ВТОРАЯ
     Глава первая. НА АНТРЕСОЛЯХ
     Глава вторая. АЛКА-ХРОМАЯ
     Глава третья. КИКО
     Глава четвертая. ИСТОРИЧЕСКИЙ РАССКАЗ
     Глава пятая. ТЕКУЧКА
     Глава шестая. РОДОСЛОВНАЯ
     Глава седьмая. ФОТОГРАФ
     Глава восьмая. ДОКТОР ЖИВАГО
     Глава девятая. ПОЧВЕННИКИ
     Глава десятая. ПРЕИЗ ЗЕ ЛОРД
     Глава одиннадцатая. ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕНА ЦАРЯ ДАВИДА
     Глава двенадцатая. ПЬЕМ БУРБОН
     Глава тринадцатая. НА ЗЕМЛЕ
     Глава четырнадцатая. НОСТАЛЬГИЯ
     Глава пятнадцатая. БУХАРЕСТ
     ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
     Глава первая. ЕЕ НЕТ
     Глава вторая. ТИШЕ, Я -- ЛЕША
     Глава третья. ИЕРУСАЛИМ НЕЗЕМНОЙ
     Глава четвертая. СТАРЕЦ ХОЧЕТ ЮРУ
     Глава пятая. СОЗВЕЗДИЕ БЛИЗНЕЦОВ
     Глава шестая. ЛЮБОВЬ
     Глава седьмая. ПИСЬМО
     Глава восьмая. ПОЭТ БЕЛКЕР-ЗАМОЙСКИЙ
     ЭПИЛОГ
     I (Лярош Фуко)
     II (Первый тур)
     III (Страсти)
     IV (Парад поэзии)
     V (Что такое поэзия)
     VI (Заключительный тур)
     VII (Голосование)



     ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
     Глава первая
     АНГЛИЧАНЕ
     Я хочу быть богатым.
     Хочу, чтоб  из Москвы  мне звонил Евтушенко и спрашивал, какая погода в
Иерусалиме. Но мне никто не звонит. У меня даже нет телефона.
     Мне надоело ходить в туфлях на шурупах. Раньше рядом  со мной жил лысый
англичанин. Он  носил пиджак с  серебряными пуговицами. Перед своим отъездом
он сказал мне по секрету, что нужно написать на бумаге "Я достоин богатства"
--  и самому в это поверить. Я спросил, а можно не писать,  а просто сказать
устно. Но  лысый уверял, что обязательно  следует писать,  а то  потом можно
отказаться, особенно если никто не слышал. Надо писать десять дней подряд на
любой бумаге, и еще  читать это  вслух.  И уже будет  не отнекаться.  Я  так
раньше не пробовал. Я говорил  только:  "Господи, ты испытал меня бедностью,
теперь  попробуй  испытать меня богатством".  Но  до дела никогда реально не
доходило.
     Зашла  "старуха  под  лестницей",  попросила  вернуть ей яйцо.  Курд не
должен никому насовсем давать  яйца  -- может пропасть ребенок.  А у нее оба
сына в Америке, и оба невозвращенцы. Иногда от них приходит открытка.
     Иногда другая  соседка, сверху,  приносит  перловую  кашу  и  индюшачье
жаркое. Она призналась мне, что родилась на окраине Парижа. Врет. Марокканка
чистых кровей.
     По  вечерам я  стою возле  окна и слежу  за темным  парадным  напротив.
Просто так.  Я пробую всматриваться в будущее.  Оно в густом тумане.  Пустые
бесконечные будни. Иногда мне снится женщина  в шали, которая зовет  меня по
имени. Зимой мне снится страшный голый человек, идущий по шпалам. По  серому
снегу. У него тяжелый волосатый зад и  необъятных  размеров живот. Потом сны
сливаются в один. Женщина шепчет  мне: "Не бойся, мы берем тебя с собой", --
и я в ужасе просыпаюсь.
     Иногда  я пью чай в пижаме, как пассажир поезда "Москва-  Владивосток".
Иногда  начинаются дожди  и зима, и я все время что-то пишу. Так идет год за
годом.  Так начинался  мой последний  год в  Израиле  --  год "Иерусалимских
хроник".
     Аркадий  Ионович  от холода заболел эпидидимитом. Утром он приходил  за
чаем в синей  пижаме с печатями.  Эстер-американка обещала сшить  ему бандаж
для больного яичка. Она говорит, что никогда такого не шила, но попробует. Я
ему говорю: "Что Вы ходите в ворованной пижаме?" Он говорит: "Это больничная
пижама. Разве  я  не  больной? Кто  же  тогда  должен  ходить  в  больничных
пижамах?"  Вчера вечером  он  не  выдержал и украл у  "Стемацких"  книгу  --
"Главные мировые сражения Палладина". Она стоит семьдесят четыре  шекеля, но
там есть все сражения, начиная с греков. Пока он воровал книгу, боль прошла,
но потом, когда он уже свернул с Яффо на улицу  Кинг Джордж, боль вернулась.
Аркадий  Ионович уже  несколько  дней  не  пьет.  Зато  его  постоялец-поляк
приходит домой "попивший". Денег нет ни у меня, ни  у них. Я отослал  поляку
соленых огурцов.  У меня стоит для него трехлитровая  банка.  Поляк говорит,
что будем есть одни огурки. До конца мира есть одни огурки.  В четверг  Женя
Арьев  приглашал в ресторан  на день рождения  тещи. Было человек  двадцать.
Поговорили  о  художниках.  Почему художникам  могут  удаваться  ремесленные
портреты,  а ремесленных стихов  хороших не написать.  Арьев  высморкался  и
сказал, что такие стихи мог писать каждый второй лицеист. А я сказал, что во
всем Кюхельбекере  нет и строчки  поэзии.  Тогда он взвился  и обозвал  меня
малокультурным  человеком. "В то время как Кюхельбекер в шестнадцать  лет на
семи  мертвых  языках  проживал  и  нес  всю  историю мировой  культуры,  вы
выдавливаете из себя  триста страниц  и в них  десять строчек рассуждений. А
вот вы  возьмите Гессе! А? Понимаете?!  У  нас же самый лучший бытописатель,
вроде  современного  Мамлеева или Лескова, мир не строит, а описывает быт. В
отличие от Аксенова, который  строит новый мир,  которого  до него раньше не
было. Правда, делает это плохо". Он прав. У меня нету склонности рассуждать.
Еще  Арьев сообщил  мне по секрету, что он  влюбился  в англичанку. Я ее там
видел.  Выглядит  как  английская  молочница.  Но  потом  сверкнет   глазом,
оживляется,  открывает  рот,  и  видно,  что в  Англию стоит  прокатиться за
невестой. Потому что в бровях есть какая-то особенная независимость, которой
во   всем   остальном  мире  не   наблюдается.   Но  должен   быть  какой-то
уравновешивающий эти брови боковой эффект. Типа -- нет жопы. Потому что вряд
ли это какая-то особенно полноценная генерация людей.  Я  сказал Арьеву, что
серьезного секса в Англии тоже быть  не может, а  вместо  этого какая-нибудь
возня. Потому что в спальнях не  топят и дикий холод. Он обиделся. Ну и черт
с  ним.  Приглашают тебя в  ресторан,  и мало  того,  что  заставляют самого
платить, так еще требуют,  чтобы  взяли  и  первое,  и  второе.  Вот тебе  и
Кюхельбекер.


     Глава вторая
     МИКРОСКОП

     Я проснулся от стука  в дверь. По стуку было похоже, что еще рано и что
это  пьяный Аркадий  Ионович.  Он  был  полутрезв и привел  с собой толстого
художника из Хайфы, с которым они пили ночью в Неве-Яакове. Но их выгнали из
дома, где  они пили, потому что художник  пугал  маму. Тогда они доехали  до
Иерусалима на поливальной  машине и  пришли пешком ко мне. Я не люблю, когда
ко мне приходят в семь утра опохмеляться, и я сказал с кушетки, чтоб их духа
собачьего рядом с  моей дверью в такую рань больше не было, что я лег  в три
часа и что я понимаю, что у Аркадия Ионовича нет света и живет польский граф
и еще китаец Хаим, но я не могу по утрам поить чаем всех  китайцев на свете.
И  я не хочу  в доме никаких  незнакомых алкоголиков  и не  желаю ни  с  кем
знакомиться. Тогда  Аркадий  Ионович  мстительно сказал,  чтобы я ему вернул
тридцать шекелей, которые  я  брал  третьего  дня, и  они  пойдут пить чай в
"Таамон". Мне пришлось встать,  подойти  к двери и сказать, в  трусах, чтобы
приходили  в  десять. Если  бы я пустил их пить  чай,  то день скорее  всего
прошел бы спокойнее.
     Аркадий  Ионович живет  от  меня  за углом.  У него на первом  этаже из
тюрьмы  вернулся хозяин, и  из-за этого нет воды. А газовые баллоны  Шнайдер
еще в прошлом году продал арабам.
     Я пошел  в  банк, но  по  дороге вспомнил,  что ничего Аркадию Ионовичу
отдать  не смогу, потому что  сегодня двадцать  восьмое.  Это последний день
платить  банковскую  ссуду,  и  денег  никаких  не  осталось,   даже  минус.
Возвращаться  домой мне  не хотелось,  но  я подумал,  что  они не придут, и
ошибся. Они уже торчали под дверью. И оба еще немного вмазали. Мне, конечно,
следовало  по-честному сказать, что в кармане нет  ни одной копейки и отдать
деньги я не могу,  но я застеснялся, и вместо этого начал  объяснять Аркадию
Ионовичу, что в таком пьяном виде ему лучше долг не забирать, потому что все
пропьет. Аркадий Ионович ничего не ответил,  пожал плечами и немного от меня
отстранился.
     И  из-за его спины вылез этот  толстый монстр в черном. Он взял меня за
шею и начал руками душить. Это, наверное,  оттого, что я не пустил их утром,
или у него  были свои понятия о справедливости,  и он  был недоволен, что не
отдают  тридцать   шекелей.  Меня  никогда  раньше  не  душили,   но  ничего
особенного.
     Он меня подушил  и сказал, что если я хочу  жить, чтобы сразу отдал все
деньги. А  потом отпустил мою шею  и ударил кулаком в нос. И у меня  потекла
кровь. Аркадий  Ионович сказал художнику, что "не надо", а я  начал бить его
ногами и три раза попал в печень и два раза сильно по яйцам. У него в  руках
была бутылка коньяка за  четыре  двадцать с  отбитым горлышком, и мне ничего
больше не  пришло в  голову  сделать, как  его  побить, потому что непонятно
было, что он еще выкинет. Я бил его со всей силой, но он никак не реагировал
и смотрел на меня  с удивлением. Я видел такое раньше только в  кино. У него
был очень толстый живот,  и нога там увязла. Я к нему не  испытывал  никакой
злости, но было противно, что из  носа течет кровь. Когда я кончил бить,  он
еще подождал  секунду.  Потом  швырнул в  меня бутылкой и попал. "Ты знаешь,
сука, что я с тобой сделаю? -- спросил он. -- Попишу! Распрыгался шмок! Я же
сто двадцать  килограммов вешу. Я  же, блядь, с  Арбата!" С этими словами он
пошел животом вперед и больно прижал меня к лестнице.
     Но как-то мы все-таки расцепились, потому что за его спиной стала орать
старуха-соседка,  жена кукурузника с Агриппаса. И они ушли. Толстый художник
обозвал старуху  пиздой  и  шармутой,  но она  успела от него запереться. Он
только  подергал  дверь  так,  что  ее  маленький одноэтажный  домик заходил
ходуном.
     Пора  было  Аркадию  Ионовичу  тоже отказать  от  дома,  но  у  меня не
получалось.  Когда у  него проходил запой, он  оставался  моим  единственным
нормальным собеседником. Но у него  все время кто-то жил. Сначала жили Борис
Федорович и Шнайдер и продали обстановку арабам. И Аркадий Ионович  вынужден
был их  выгнать. Потом жил Мулерман, который  подсматривал за проститутками.
Вообще-то, он был Сипягин, но он сделал пластическую операцию на носу и взял
фамилию жены. И вот  сейчас жил  Хаим  из Харбина и еще  польский  граф.  Он
напивался и кричал по-русски: "Сейчас буду тебе стрелить по  морде!" Аркадий
Ионович где-то находил их перед  зимой, а затем постепенно переезжал ко мне,
и мы совещались, что же делать дальше.
     А  сейчас  уже третью неделю у него  жил еще  и сам  Шнайдер,  которого
выпустили  из тюрьмы "Джамала" за то, что он украл  в хасидской ешиве черный
пиджак  с долларами. Подумали  на него, потому что он  приходил в этот  день
просить у ковенцев на водку.  Он  там раньше учился, но Фишер  его выгнал за
то,  что он  продал  арабам холодильник. У него была страсть  все  продавать
арабам. Аркадий Ионович встретил Шнайдера во время прошлого запоя на базаре.
И они пошли в бухарский садик, чтобы  выпить за освобождение.  Хоть это было
абсолютно неудачное время  освобождаться:  никакого жилья у него  не было, и
больше одной-двух иерусалимских зим на  улице ему  было уже не выдержать. По
утрам Шнайдер очень опухал, и у него стали  болеть колени. Спать  в трущобах
действительно было холодно.
     После тюрьмы ему полагались какие-то льготы, но нужно было много ходить
по  социальным  отделам,  стоять в очередях. А он пил каждый день, кроме тех
дней,  когда  сидел в  тюрьме, и  у  него не хватало терпения. На работу без
постоянного жилья тоже было никуда не устроиться. Да и смысла особенного  не
было:  он  выходил по  утрам на Яффо и  за  полчаса  мог настрелять  шекелей
двадцать. Шнайдер всем  объяснял, что  он  бывший  офицер  Советской  Армии,
только что освободился из тюрьмы и ему нужно два шекеля на  водку. Но  чтобы
дали адрес  -- он потом  занесет. Ему  все говорили, что не нужно  заносить.
Может быть, из  двадцати --  человека  три только не давали. А  работать  за
полтора шекеля в час сторожем он не мог настроиться.
     Когда они выпили за освобождение, Аркадий Ионович  вежливо спросил: "Ты
где жить  устроился?"  А Шнайдер  ему ответил: "Да  у тебя!"  Но безо всякой
издевки, не как Коровьев. Просто Аркадий Ионович несколько суток пил и домой
не возвращался, а квартира у него стояла открытой. Там все равно нечего было
брать  после  того, как все продали  старьевщикам. Я  один раз приладил  ему
замок  на бронзовой цепи и еще купил старую настольную лампу, когда он целый
месяц  не  пил, пока  делал  хронологическую таблицу ко второму тому истории
Карамзина  и  дошел до сыновей Всеволода  Большое Гнездо. Таблица получилась
очень хорошей, не только с прямыми ветками, но и  со всеми племянниками и  с
половцами, но он ее забыл в сорок восьмом автобусе, когда ездил поступать на
курсы гостиничных работников, и на цепь больше не закрывали.
     На  этот раз Шнайдер  вел  себя  очень хорошо,  и его  не  за  что было
прогнать. Он даже  украл Аркадию Ионовичу  настоящую кожаную куртку с  целой
подкладкой и устроился на работу сторожем. Утром он шел на "прострел", потом
покупал в  Машбире хорошие  продукты: колбасу,  зельц, бирмингемский шоколад
или копченую курицу и две бутылки водки. И его увозили на работу. У них была
большая нехватка сторожей, а Шнайдер после тюрьмы очень поправился, и у него
была бородка клинышком, а  арабов  на этот объект  брать  было нельзя. Из-за
какой-то лаборатории, которую арабам сторожить не доверяли.
     Пока что я вымел  осколки стекла с лестницы и смыл коньяк двумя ведрами
воды.  Все равно  остался очень сильный коньячный дух, так что меня стало от
него  мутить.  Я  открыл  двери  и окна  настежь  --  проветриться.  И  стал
застирывать рубашки  от  крови  индийским  стиральным  порошком  "амбрелла",
который  мне отдала  моя  ученица  перед  отъездом в Америку. Она привезла в
Израиль очень  много этого порошка и за семь лет не смогла его истратить.  И
еще мне оставила восемнадцать пачек, но одна была неполной. А в  Америку она
решила его уже не брать.
     Когда  я застирал рубашку и пошел ее вешать, они опять стояли в дверях.
Я  оглянулся, ища,  что  было  под руками. Теперь  этого  толстого  придется
убивать,  за что -- непонятно, а другого выхода не  было. У меня и так  весь
день был неприятный осадок, что я его так  сильно колотил по яйцам, а он  не
падал. Но мои  гости стояли перед дверью оба очень растроганные и смущенные.
Толстого  художника, оказалось, звали  Беней. Он  действительно  оказался  с
Арбата.  Очень  там крепкие ребята, на Арбате, я  этого раньше недооценивал.
Беня сказал: "Слушай, мы,  кажется,  дрались, и  ты меня  так  больно бил по
яйцам. Нехорошо как".
     И мы с  ним  безо всяких задних мыслей расцеловались, и я обещал  через
десять  минут  прийти  к  ним  выпить.  Но  через десять  минут  у  меня  не
получилось.
     Я вообще  не очень собирался туда идти и тянул время. Часа через два за
мной  пришел  Аркадий  Ионович снова  приглашать,  сказав,  что  ребята  все
обижаются. И  чтоб я принес  кастрюлю  с  горячей водой для  чая.  Но  когда
Аркадий  Ионович шел от меня обратно, то с  работы  возвратился кукурузник с
Агриппаса,  довольно  крепкий  курд   лет  шестидесяти   пяти,  и  его   уже
подстерегал.  Он торгует на углу Агриппаса и Кинг Джордж горячей кукурузой и
каштанами и возит каждый день, кроме шабата, туда и обратно тяжелую железную
тележку, в которой он все это варит. Я два  раза помогал ему толкать тележку
домой, и она  довольно  увесистая.  Если  ее возить два  раза  в день, то  в
шестьдесят пять  лет еще  прекрасно  чувствуешь  себя  мужчиной.  Кукурузник
встретил  Аркадия  Ионовича  палкой с  гвоздем  и стал  бить его  за жену по
голове.  Аркадий Ионович сначала только защищался, но кукурузник вошел в раж
и насквозь пробил гвоздем ворованную кожаную куртку, которой Аркадий Ионович
очень гордился. Тогда Аркадий Ионович тоже дал ему два раза в зубы, так  что
кукурузник упал и побежал вызывать полицию.
     У  Аркадия  Ионовича,  когда я  пришел, выпивала  целая  компания.  Был
Шнайдер, и  еще  кто-то  спал.  С  толстым  художником Беней  мы  обменялись
рукопожатиями, и он меня еще немного помял.
     А я стал,  чтобы не молчать, противно советоваться, что делать, если ты
спокойно приходишь в  собственный дом и вдруг через  три минуты получаешь по
морде.  Нужно  на  это  отвечать   или   нет?  Почему-то  меня  потянуло  на
психологические  вопросы. Толстый со Шнайдером  задумались.  Аркадий Ионович
был уже очень сильно пьян и все время смеялся.
     -- Слушай, монах, -- сказал Шнайдер, --  тебе не нужен микроскоп? Почти
новый?
     Я редко  ходил к ним на квартиру, чтобы Шнайдера  не приваживать, но  я
знал,  что вчера Шнайдер утащил  из  лаборатории, которую он сторожил, очень
хороший  цейсовский  микроскоп и дипломатку с  линзами.  Кожаную  куртку,  в
которой  Аркадия Ионовича  встретил кукурузник, он тоже утащил с работы,  но
раньше. Было довольно  странно,  что  еще никто не  хватился. Я  представлял
себе, что черт с ней, с курткой, но приходит кто-то утром на работу работать
на цейсовском  микроскопе, а его нет,  его украл сторож. И человек, конечно,
должен  хватиться.  Аркадий  Ионович  уже  предлагал мне купить  микроскоп у
Шнайдера  за двадцать пять шекелей, но  у  меня не было денег, и  я решил не
связываться с ворованным. Но мне тоже всегда хотелось  иметь микроскоп,  и я
понимал, в принципе, почему Шнайдер его украл,  потому что  в деньгах у него
большой  нужды не было. Мне налили бренди,  и  я с ним два раза выпил и поел
маслин. Про микроскоп  я ничего ответить не успел -- как раз в этот момент в
комнату вошли один  за другим четверо полицейских.  Все четверо  были полные
израильтяне, индекс двести. Один был поменьше ростом и  в штатском. "Который
Шнайдер?" -- спросил  в штатском.  "Ну я", -- сказал Шнайдер, не  обращая на
них  особенного  внимания.  Он  в  этот момент открывал  пачку  апельсиновых
вафель. Это одни из самых лучших вафель в Израиле. Если вы когда-нибудь были
в  Ленинграде   в  конце  пятидесятых  годов,  то  должны  помнить,  что  на
Финляндском вокзале  продавались  треугольные  вафли  с  невероятно  похожим
вкусом.  Они  назывались "школьные". Я еще  раньше  замечал, что у  Шнайдера
очень  тонкий  вкус  на  продукты. Если  он  что-нибудь покупал, то это  был
действительно первый сорт.
     "Вы арестованы,--сказал в штатском.--Где микроскоп?" Если  бы не спящий
китаец Хаим,  то  мы  были бы  очень похожи  на  сцену из экранизации  "Трех
мушкетеров", которую я недавно посмотрел по иорданскому каналу:  граф Рошфор
приходит с тремя полицейскими, а  Портос, тоже килограммов под сто двадцать,
бьет его скамейкой, а потом д'Артаньян с графом Рошфором сражаются на льду и
ругаются по-арабски. Я вообще  раньше  не  помнил такой  сцены у Дюма, и там
точно не было никаких ки