перед судом, пока еще не остыли страсти толпы.
   Перенос разбора дела в другой судебный округ теперь ничего не  дал  бы.
Весь  штат  охвачен  тем  же  истерическим  возбуждением.  В   силу   этих
обстоятельств я вынужден делать не то, что  нахожу  разумным,  а  то,  что
представляется необходимым. Если бы обвиняемый  не  был  негром,  прокурор
штата не  торопился  бы  передавать  дело  в  суд  и  требовать  смертного
приговора.
   Представитель обвинения пытался здесь представить  дело  так,  будто  я
намерен объявить этого мальчика невменяемым. Это не соответствует  истине.
Я не собираюсь выставлять свидетелей. Я  сам  буду  свидетелем  защиты.  Я
постараюсь убедить суд в том, что крайняя молодость  Биггера  Томаса,  его
умственная и душевная жизнь, наконец,  причины,  побудившие  его  признать
себя виновным, могут и должны послужить смягчающими  обстоятельствами  при
определении приговора.
   Прокурор штата пытался создать впечатление, будто, заявив суду  о  том,
что  мой  клиент  признает  себя  виновным,   я   рассчитывал   произвести
определенный эффект; он пытался внушить всем присутствующим мысль  о  том,
что в моем предложении рассмотреть обстоятельства, смягчающие  вину  этого
мальчика, кроется некий юридический трюк. Между тем  в  судебной  практике
штата Иллинойс можно встретить целый ряд аналогичных случаев. Возьмем хотя
бы дело Леба и Леопольда. Это процедура, предусмотренная  просвещенными  и
прогрессивными законами нашего штата. Неужели же только потому,  что  этот
мальчик - негр и что он  беден,  мы  откажем  ему  в  той  защите,  в  той
возможности быть услышанным и понятым, которую мы так охотно предоставляем
другим?
   Ваша честь, я не трус, но я не стал  бы  просить  вас  об  освобождении
этого мальчика, когда там под окнами воет разъяренная  толпа.  Я  прошу  о
том, о чем  я  _должен_  просить.  Я  прошу,  стараясь  перекричать  дикое
улюлюканье улицы, прошу сохранить ему жизнь!
   Закон штата Иллинойс, применительно к случаю  признания  убийцей  перед
судом  своей  виновности,  гласит   следующее:   суд   может   приговорить
преступника к смертной казни, к пожизненному тюремному заключению или же к
тюремному заключению на срок не менее четырнадцати лет. По этому же закону
суд вправе принять во внимание обстоятельства, усугубляющие или смягчающие
вину. Смысл этого  закона  в  том,  что  суд  должен  установить  причину,
руководившую убийцей, и из этой причины следует исходить  при  определении
меры наказания.
   Прокурор штата обошел  молчанием  причину,  побудившую  Биггера  Томаса
совершить двойное убийство. Там,  под  окнами,  говорит  он,  ждет  толпа,
которая требует казни Биггера Томаса. Его единственный довод заключается в
том, что, если мы его не казним, казнит сама толпа.
   Он не говорил о мотивах преступления  Биггера  Томаса,  потому  что  не
хотел. В его интересах было действовать быстро,  прежде  чем  люди  успеют
опомниться, прежде чем станут известны все факты. Потому что он знал, что,
если бы факты стали известны, если бы у людей было время подумать,  он  не
стоял бы сейчас здесь и не требовал смертной казни!
   Какие же мотивы руководили Биггером Томасом? Мотивов в том смысле,  как
их понимает современное законодательство,  у  него  не  было  вовсе,  ваша
честь. Я скажу об этом более подробно в своей защитительной  речи.  Именно
потому, что преступления были совершены почти инстинктивно, я настаиваю на
том, что при вынесении приговора чрезвычайно  важно  учесть  умственное  и
душевное состояние этого мальчика.  Но  так  как  представителю  обвинения
угодно раздувать ярость толпы ненужным  парадом  бесчисленных  свидетелей,
так как  представитель  обвинения  сознательно  подливает  масло  в  огонь
нагромождением кошмарных подробностей преступления, я послушаю, что скажет
суду  представитель  обвинения  о  том,  _почему_  Биггер  Томас  совершил
убийство.
   Биггер Томас еще совсем мальчик, не только по годам,  но  и  по  своему
разумению жизни. Он еще не пользуется избирательным правом. В сущности, он
даже моложе своего возраста, потому что, живя постоянно в Черном поясе, он
еще не сталкивался с жизнью во всем ее разнообразии и  глубине.  Для  всех
его чувств и желаний до сих пор находилось только  два  выхода:  работа  и
половая жизнь, причем и то и другое в  самых  примитивных  и  унизительных
формах.
   Я намерен просить суд о сохранении этому мальчику  жизни,  и  я  твердо
верю, что суд удовлетворит мою просьбу.
   Макс сел на место. В зале зашептались.
   - Объявляется перерыв на один час. Судебное  заседание  возобновится  с
двух часов пополудни, - сказал судья.
   Полисмены окружили Биггера и повели обратно  по  переполненному  людьми
коридору. Снова он прошел мимо окна и увидел  беснующуюся  толпу,  которую
сдерживала цепь солдат. Его привели в комнату, где на столе стоял поднос с
едой. Макс уже ожидал его там.
   - Идите сюда, Биггер, садитесь. Съешьте что-нибудь.
   - Я ничего не хочу.
   - Ну, ну, садитесь. Вам нужно подкрепить свои силы.
   - Я не голоден.
   - Вот сигареты, курите.
   - Не хочу.
   - Может быть, стакан воды?
   - Нет.
   Биггер сел, наклонился вперед, положил руки на стол и уронил голову  на
руки. Он устал. Теперь только, выйдя из  зала  суда,  он  почувствовал  то
страшное напряжение, которое владело им все время, пока эти люди спорили о
его жизни. Все смутные мысли, все тревоги о том, как лучше жить и умереть,
отодвинулись далеко. Там, в зале  суда,  ему  было  доступно  только  одно
чувство: страх. Когда час истек, его снова повели в зал. Он  встал  вместе
со всеми при входе судьи, потом сел опять.
   - Сейчас мы выслушаем свидетелей обвинения, - сказал судья.
   - Да, ваша честь, мы готовы, - ответил Бэкли.
   Первой свидетельницей была какая-то старуха,  которую  Биггер  видел  в
первый раз. Он слышал, как Бэкли,  обращаясь  к  ней,  называл  ее  миссис
Ролсон. Старуха сказала, что она - мать миссис Долтон.  Бэкли  показал  ей
серьгу, которую Биггер видел на столе у Коронера, и  старуха  подтвердила,
что это одна из пары серег, которые в их семье передавались  от  матери  к
дочери. Когда миссис Ролсон кончила свой рассказ, Макс сказал ей, что он к
ней  вопросов  не  имеет  и  вообще  отказывается  допрашивать  свидетелей
обвинения. Потом к трибуне подошла миссис Долтон и повторила все  то,  что
она  говорила  на  предварительном  разбирательстве.  Мистер  Долтон  тоже
повторил опять, что Биггер - "тот самый  негр,  который  поступил  ко  мне
шофером". Пегги тоже подтвердила, что это он,  и,  всхлипывая,  прибавила:
"Да, да, тот самый". И все они сказали, что он вел  себя  очень  смирно  и
казался вполне нормальным.
   Бриттен рассказал, как он заподозрил, что Биггеру кое-что  известно  об
исчезновении Мэри, и сказал, что "этот черномазый не более ненормален, чем
я". Газетный репортер рассказал, как благодаря тому, что  задымила  топка,
удалось обнаружить кости Мэри. Когда репортер кончил, Биггер  увидел,  что
Макс встает.
   - Ваша честь,  -  сказал  Макс.  -  Я  бы  хотел  узнать,  сколько  еще
репортеров должны давать показания.
   - Еще четырнадцать, - сказал Бэкли.
   - Ваша честь, - сказал Макс. - Это совершенно  ни  к  чему.  Подсудимый
признал себя виновным...
   - Я желаю доказать, что убийца вполне вменяем! - закричал Бэкли.
   - Суд выслушает всех свидетелей, - сказал судья. - Продолжайте,  мистер
Бэкли.
   Еще четырнадцать репортеров рассказали про дым и про кости и  отметили,
что Биггер вел себя во всем "как самый обыкновенный негр".  В  пять  часов
был объявлен перерыв, и Биггера  под  конвоем  пяти  полисменов  отвели  в
маленькую комнату, где была приготовлена для него еда. От волнения у  него
так свело желудок, что, кроме чашки кофе, он ничего не мог  проглотить.  В
шесть часов он уже снова был в зале суда. Стало темно,  и  в  зале  зажгли
электричество. Бесконечный парад свидетелей  утратил  для  Биггера  всякую
реальность. Один за другим подошли к трибуне пятеро белых людей и сказали,
что письмо с требованием денег написано рукой Биггера: почерк тот же,  что
и в его школьных тетрадях, взятых для сличения в  школе,  где  он  учился.
Другой  белый  сказал,  что  на  дверях  спальни  мисс  Долтон  обнаружены
отпечатки пальцев Биггера Томаса. Потом шесть врачей  сказали,  что  Бесси
была  изнасилована.  Четыре  чернокожие  официантки   из   "Хижины"   Эрни
подтвердили, что он "тот самый парень, который  ужинал  там  в  субботу  с
белым мужчиной и белой девушкой". Они сказали еще, что он вел себя "тихо и
разумно". Потом вышли две белые  женщины,  школьные  учительницы,  которые
сказали, что Биггер был "довольно тупым, но вполне  нормальным  учеником".
Одни свидетели сливались с другими. Биггер перестал слушать. Он равнодушно
смотрел перед собой. Временами до него доносился приглушенный вой  зимнего
ветра за окном. Он так устал, что даже  не  обрадовался,  когда  заседание
окончилось. Когда его уводили обратно в камеру, он спросил Макса:
   - Долго еще это будет?
   - Не знаю, Биггер. Соберитесь с духом и будьте молодцом.
   - Скорей бы уж кончилось.
   - Тут вопрос вашей жизни, Биггер. Надо бороться.
   - Мне все равно, пусть делают со мной, что хотят. Только скорей  бы  уж
кончилось.
   На следующее утро его разбудили, накормили и снова повели в суд. Первым
давал показания  Джан;  он  вышел  и  повторил  все  то,  что  говорил  на
предварительном  разбирательство.  Бэкли  не  пытался  припутать  Джана  к
убийству Мэри. Джо, Гэс и Джек  рассказали  про  то,  как  они  устраивали
налеты на ларьки и газетные киоски,  про  драку  в  тот  день,  когда  они
собрались ограбить лавку Блюма. Док рассказал, как Биггер изрезал сукно на
биллиарде, и сказал, что Биггер "хулиганистый малый, но голова  у  него  в
порядке". Шестнадцать полисменов опознали в  нем  "того  самого,  которого
взяли на крыше, Биггера Томаса". Они сказали, что, если человек так  ловко
сумел обойти закон, как Биггер, значит, он "в своем уме и должен  отвечать
за  то,  что  сделал".  Кто-то  из  камеры  по  делам   несовершеннолетних
рассказал, что Биггер отбывал три месяца  исправительной  школы  за  кражу
автомобильных покрышек.
   Потом был перерыв,  а  когда  заседание  возобновилось,  пятеро  врачей
заявили,  что  они   признают   Биггера   "вменяемым,   но   замкнутым   и
раздражительным". Бэкли предъявил  суду  нож  и  сумочку,  которые  Биггер
бросил в мусорный ящик, и сообщил, что для того, чтобы их найти,  пришлось
четыре дня раскапывать городскую свалку. За ножом  и  сумочкой  последовал
кирпич,  которым  он  убил  Бесси;  потом  его  карманный  фонарь,   потом
револьвер, коммунистические брошюры, почерневшая  серьга,  лезвие  топора,
подписанный  Биггером  текст  признания,  письмо  с  требованием   выкупа,
окровавленное платье Бесси, одеяла и подушки с  пятнами  крови,  сундук  и
пустая бутылка из-под рома, которую нашли на тротуаре  в  снегу.  Принесли
кости Мэри, и женщины в зале начали всхлипывать. Потом двенадцать  рабочих
внесли разобранный на части котел  из  подвала  долтоновского  особняка  и
собрали его на громадном дощатом помосте.  Зрители  в  зале  повставали  с
мест, чтоб лучше видеть, и судья приказал им  сесть.  Бэкли  вызвал  белую
девушку, роста и сложения Мэри, и заставил ее влезть в топку котла,  чтобы
рассеять всякое сомнение в том, что там могло уместиться, и  действительно
уместилось, и было уничтожено огнем поруганное тело безвинно погибшей Мэри
Долтон; и что  голова  несчастной  девушки  не  входила  в  топку,  почему
убийца-садист и  отрубил  ее.  С  помощью  железной  лопаты  из  котельной
Долтонов Бэкли показал, как были выгребены осколки кости, и объяснил,  как
Биггер,  "ловко  воспользовавшись  общим  замешательством,   выбрался   из
котельной и бежал". Вытирая пот со лба, Бэкли сказал:
   - Обвинение больше ничего не имеет сказать, ваша честь.
   - Мистер Макс, - сказал судья. -  Можете  приступить  к  допросу  ваших
свидетелей.
   - Защита не оспаривает показании,  которые  здесь  давались,  -  сказал
Макс. - Поэтому я отказываюсь  от  права  вызова  свидетелей.  Как  я  уже
заявил, в положенное время я выступлю с речью, в которой изложу  все  свои
доводы в пользу Биггера Томаса.
   Судья  предоставил  слово  Бэкли.  В  течение  часа  Бэкли   пространно
комментировал свидетельские показания, разбирая улики, и наконец  заключил
словами:
   - Если представленные обвинением улики и доказательства покажутся  суду
недостаточным основанием для смертного приговора Биггеру  Томасу,  значит,
человеческий разум и нравственное чувство бессильны!
   - Мистер  Макс,  можете  ли  вы  к  завтрашнему  дню  подготовить  свое
выступление? - спросил судья.
   - Да, ваша честь, могу.
   Вернувшись в камеру, Биггер как  неживой  повалился  на  койку.  Теперь
скоро все будет кончено, думал он.  Может  быть,  завтра  последний  день:
хорошо бы так. Он утратил ощущение времени; день и ночь теперь сливались.
   На следующее утро, когда Макс вошел в камеру, он уже не спал. По дороге
в зал суда он думал о том, что будет говорить о нем Макс. Может ли Макс  в
самом деле спасти ему жизнь? Еще не додумав эту  мысль  до  конца,  он  ее
отбросил. Не надо давать места надежде, тогда все, что случится, покажется
естественным. Проходя по коридору  мимо  окна,  он  увидел,  что  толпа  и
солдаты по-прежнему окружают судебное здание. Внутри тоже все  площадки  и
коридоры были забиты людьми. Полисменам приходилось расталкивать  публику,
чтобы освободить для него проход.
   Страх пронизал его всего, когда он увидел, что очутился у  стола  один.
Макс отстал, затерявшись где-то в толпе. В эту минуту он особенно  глубоко
почувствовал, чем стал для него Макс. Теперь он был беззащитен. Раз  Макса
нет, кто и что помешает этим  людям  опрокинуть  барьер,  схватить  его  и
вытащить на улицу? Он сидел, не смея оглянуться, чувствуя, что  все  глаза
устремлены на него. Когда Макс сидел рядом, у него было такое чувство, что
где-то в этой самой толпе, разглядывавшей его так недружелюбно  и  упорно,
есть нечто, за что можно ухватиться, если только суметь найти это.  В  нем
все еще тлела  надежда,  которую  внушил  ему  Макс  в  их  первый  долгий
разговор. Но он боялся дать ей разгореться ярким пламенем сейчас, во время
суда, после полной ненависти речи Бэкли. А все-таки он не гасил ее совсем;
он берег ее, лелеял как последнее свое прибежище.
   Когда подошел Макс, Биггер увидел, что его лицо побледнело и осунулось.
Под глазами были темные круги. Макс  положил  руку  Биггеру  на  колени  и
сказал:
   - Я сделаю все, что смогу, голубчик.
   Заседание открылось, и судья сказал:
   - Вы готовы, мистер Макс?
   - Да, ваша честь.
   Макс встал, провел рукой по седым, волосам и вышел на середину зала. Он
стал вполоборота к судье и Бэкли  и  через  голову  Биггера  посмотрел  на
публику. Он прочистил горло.
   - Ваша честь, никогда еще мне не приходилось выступать на суде с  таким
глубоким и полным сознанием  своей  правоты.  Я  знаю,  что  то,  что  мне
предстоит сказать здесь сегодня, касается судьбы целой нации. Это  речь  в
защиту не только одного человека или одного народа. Быть может, в каком-то
смысле можно даже считать удачей, что мой подзащитный обвиняется  в  таком
тяжком, вопиющем преступлении, ибо, если нам удастся мысленно охватить всю
жизнь этого человека и разобраться в том, что с ним  произошло,  если  нам
удастся понять, какими сложными и вместе с тем крепкими узами его жизнь  и
судьба связаны с нашими, - если  нам  удастся  все  это,  быть  может,  мы
получим ключ к своему  будущему,  найдем  такой  идеальный  наблюдательный
пункт, с которого любой американец и любая  американка  увидят,  как  наши
сегодняшние надежды и  опасения  влекут  за  собой  завтрашние  радости  и
катастрофы.
   Ваша честь, я не хотел бы выказать неуважение к этому суду, но я должен
быть честным. На карту поставлена жизнь человека. Человек этот  не  только
преступник, он, кроме того, и негр. А потому он находится  здесь  в  особо
невыгодном положении, сколько бы мы ни утверждали,  что  все  американские
граждане равны перед законом.
   Этот человек _не такой_, как другие, хотя его  преступление  отличается
от  всех  аналогичных  преступлений  лишь  количественно.  Сложные   силы,
действующие в обществе, выкристаллизовали здесь перед нами  некий  символ,
опытный  экземпляр.  Людские  предрассудки  окрасили  этот   символ,   как
окрашивают бактерию для наблюдения  под  микроскопом.  Ненасытная  людская
ненависть  создала  психологическую  перспективу,  которая  позволит   нам
рассмотреть этот крохотный социальный символ  в  его  отношении  ко  всему
нашему больному социальному организму.
   Я хочу сказать, ваша честь, что попытаться понять Биггера Томаса -  это
значит растопить оболочку льда, сковывающую живые человеческие стремления,
озарить светом разума  зыбкие  призраки,  порожденные  страхом,  отдернуть
завесу,  за  которой  идет  кровавая   игра,   и   мы,   точно   лунатики,
бессознательно принимаем в ней участие.
   Но я не беру на себя невыполнимых задач, ваша  честь.  Я  не  занимаюсь
магией. Я не утверждаю, что, уяснив себе жизнь этого  человека,  мы  сразу
разрешим все волнующие нас проблемы или что, собрав все необходимые факты,
мы автоматически получим указание, как  действовать.  Жизнь  не  настолько
проста. Но я говорю, что если и после моей речи вы сочтете нужным  вынести
смертный приговор, то по крайней мере  это  будет  результатом  свободного
выбора. Я ставлю себе только одну задачу, ваша честь: путем анализа данных
довести  до  сознания  суда  два  возможных  для  нас  решения  вопроса  и
неизбежные последствия каждого из них.
   И тогда, если мы скажем "смерть", мы будем  знать,  что  это  значит  -
смерть; и, если мы скажем "жизнь", мы будем знать, что это значит - жизнь;
но и в том и в другом случае постараемся отдать себе отчет: на какую почву
мы вступаем, каковы будут последствия для нас и для  тех,  кого  мы  здесь
судим.
   Ваша честь, прошу вас не сомневаться, что мне  достаточно  ясно,  какое
тяжкое бремя ответственности я возлагаю на  ваши  плечи,  избрав  подобный
способ ведения защиты и решив раскрыть перед вами истинный смысл и глубину
совершенного  преступления.  Но  что  еще  я  мог   сделать   при   данных
обстоятельствах? Я немало ночей провел без сна, размышляя над тем, как мне
объяснить вам и всему миру те причины и побуждения, которые привели  этого
мальчика-негра на скамью подсудимых в качестве признавшего свою виновность
убийцы. Я спрашивал себя, как, какими средствами нарисовать  вам  яркую  и
правдивую картину того, что с ним  произошло,  когда  в  вашем  мозгу  уже
отпечаталось грубое изображение, сошедшее с  миллионов  газетных  страниц.
Мог ли я, помня о цвете кожи  Биггера  Томаса  и  социальных  условиях,  в
которых он живет, доверить его судьбу присяжным, к тому же принадлежащим к
чуждой и враждебной расе; присяжным, чье сознание уже  обработано  прессой
страны,  заранее  решившей  вопрос  о  его  виновности  и  в  бесчисленных
передовицах предрекающей меру наказания.
   Нет! Этого я не мог! И потому я отказался от суда присяжных, настоял на
добровольном признании виновности и сегодня стою  здесь,  перед  вами,  и,
основываясь на законах штата, прошу сохранить этому мальчику жизнь, потому
что на то есть причины, связанные с самими устоями нашей цивилизации.
   Самый простой, привычный выход для настоящего суда  -  пойти  по  линии
наименьшего сопротивления и  согласиться  с  прокурором  штата,  сказавшим
"Смерть!". На этом закончился бы процесс. Но на  этом  не  закончилось  бы
преступление! И потому суд должен поступить по-иному.
   Бывают случаи, ваша честь, когда действительность является нам в  таком
нравственном  аспекте,  что  идти   по   проторенной   тропе   оказывается
невозможным. Бывают случаи, когда в жизни до того запутываются все  концы,