Болеслав Прус.
        Дворец и лачуга



     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: Б.Прус. Сочинения в семи томах. Том 1
     Перевод с польского Е.Усиевич. Примечания E.Цыбенко
     Государственное издательство художественной литературы, Москва, 1961
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 5 октября 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------

     {1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.


                               Глава первая,

              в которой читатель знакомится с большой трубкой
                        в не слишком больших палатах

     Есть острова средь моря, есть оазисы средь пустынь, и есть тихие районы
средь шумного города.
     Такие  безлюдья иногда  расположены рядом  с  главными улицами,  иногда
составляют как  бы  их  продолжение.  Чтобы найти их,  достаточно свернуть с
какой-нибудь главной артерии движения и грохота -  направо или налево. И уже
через  несколько  минут  гладкий  асфальтовый  тротуар  становится  неровной
мостовой,  мостовая  превращается в  пыльную  дорогу,  городской водосток  в
тропинку или придорожный ров.
     Многоэтажные дома уступают место желтым,  розовым,  оранжевым и  темным
домикам, крытым обветшавшей дранкой, или заборам из старых досок. Еще дальше
можно  увидеть  пошатнувшиеся от  старости голубятни,  колодцы с  журавлями,
доисторические  масляные  фонари,   грядки  капустных  головок  и   деревья,
силящиеся покрыться листвой и давать плоды.
     В  таких  районах толстяк,  едущий на  обшарпанном извозчике,  держится
миллионером,  осматривающим продающиеся земельные  участки,  а  фельдшерский
ученик в  зеленом галстуке и  отглаженной шляпе норовит сойти за банковского
служащего.  Здесь молодые женщины не  улыбаются мимолетно на  ходу,  так как
некому  восхищаться  их   белыми  зубами;   мужчины  тащатся  как  черепахи,
ежеминутно готовые остановиться и  глазеть даже  на  худую  клячу  с  острой
спиной, которая, прикрыв глаза, меланхолически щиплет чахоточную травку.
     Вокруг  этой  пустыни возвышаются высокие фабричные трубы,  черные  или
вишнево-красные крыши и  острые башни костелов;  вокруг кипит жизнь,  слышен
гомон людских голосов,  грохот телег,  колокольный звон или свист паровозов.
Но  здесь  тишина.  Сюда  редко  заглядывает  точильщик  со  своим  издающим
пронзительный визг  станком и  еще  реже  шарманщик со  своим  астматическим
инструментом.  Ни один баритон не ревет здесь: "Каменного угля!" - и ни один
дискант не верещит: "Угля самоварного!" - и лишь время от времени оборванный
еврей из  Поцеева бормочет себе под  нос:  "Хандель,  хандель!"  -  поскорей
удирая в более цивилизованные места.
     Люди  добрые живут  здесь без  церемоний.  В  будние дни,  укрывшись за
заборами,  доят  своих  коров,  скликают поросят  или  выделывают на  пользу
ближним  гробы  и  бочки;  в  воскресенье же  в  цветных  жилетках и  ночных
кофточках   усаживаются   на   лавках,    поставленных   вдоль   домов,    и
переговариваются через садики с  соседями.  Их дети между тем играют посреди
улицы в  палочки,  обливают друг друга водой или  швыряют в  редких прохожих
камнями, в зависимости от обстоятельств и настроения.
     Вот в такой-то части города,  среди разноцветных лачужек,  покосившихся
сараев,   неряшливо  содержимых  огородов  и   покрытых  мусором   площадей,
возвышалось  бледно-зеленое  трехэтажное  здание,   именуемое  состоятельным
хозяином и бедными соседями - дворцом. Однако интересы истины заставляют нас
признаться,  что  этот  дворец был  самым  обыкновенным каменным особняком с
небольшим огородом и насосом во дворе,  с садом позади двора, шестью трубами
и двумя громоотводами на крыше,  с двумя огромными камнями по сторонам ворот
и гипсовым изображением бараньей головы над воротами.
     Вот  и  все,  что можно сказать о  "дворце",  где сквозь два открытые в
бельэтаже окна прохожий мог наблюдать такую сцену:
     - Вандзя!  Вандзюня!..  Вандочка!.. - с перерывами звал басистый голос,
выдающий сильную усталость.
     Одновременно  в   комнате  мелькнула  лысина,   затем  желтые  нанковые
панталоны,  за ними пара цветных носков и раздался глухой грохот,  словно от
падения.
     - Вандзюня-а-а!  - повторил голос с такой странной интонацией, будто на
издающем его горле пробовали крепость веревок.
     - Слушаю, дедушка! - ответил из глубины квартиры девичий голосок.
     Лысина,   нанковые  панталоны  и  цветные  носки  снова  несколько  раз
мелькнули в окне, после чего снова раздался грохот.
     - Дай-ка мне, котик, четверг! - простонало лицо, именуемое дедушкой.
     - А табак у вас, дедушка, есть?
     На  этот  раз  нанковые панталоны и  носки  образовали в  окне  фигуру,
похожую на вилы, после чего последовало падение, более тяжелое, чем раньше.
     - А...  здорово!  Янек,  Янек!..  налей-ка воды в душ!..  А, чтоб тебе,
какая ты рассеянная, Вандочка!
     - Почему, дедушка? - спросила девочка.
     - Как же почему?  Я  велел четверг,  а ты принесла пятницу.  Четверг же
вишневый с заостренным янтарем! Как не стыдно! О-о-о! Здорово!
     - Да,  да,  вам, дедушка, кажется, что здорово, а я вечно боюсь, как бы
чего худого не случилось... Такой толстый, а так кувыркаетесь!
     - Толстый, говоришь? Ну, раз я такой толстый, так берись же ты, тонкая,
за кольца и валяй!..
     - Ну, дедушка!..
     - Валяй, говорю!..
     - Но, дедушка... мое платье!
     - Валяй, ты тоненькая, валяй!..
     После этих слов в  окне мелькнули золотистые локоны,  за ними башмачки,
раздались два взрыва смеха -  басом и  сопрано,  затем беготня и...  тишина.
Лишь  несколько минут  спустя  в  окне  показалась огромная пенковая трубка,
водруженная на  невероятно длинный  чубук,  а  за  ними  узорчатый  шлафрок,
шапочка с  золотой кистью и лицо,  цветом и очертаниями напоминающее редиску
небывалых  размеров.   Еще  мгновение,  и  все  эти  детали,  принадлежащие,
по-видимому, одному владельцу, исчезли в густом тумане благовонного дыма.
     - Вандзя!.. Вандочка!.. - начал снова румяный старичок.
     - Слушаю, дедушка!
     Легкое дуновение разорвало клубы дыма,  среди которых,  как  в  облаке,
появилось белое  и  румяное личико,  большие сапфировые глаза  и  золотистые
кольца волос пятнадцатилетней девочки.
     Одновременно из-за  заборов вышел на улицу высокий,  согбенный старик в
длинном сюртуке и  в  большой теплой шапке и,  опираясь на палку с  загнутым
концом, медленно пошел по той стороне дороги, что примыкала к особняку.
     - А,  шалунья,  а,  негодница!..  -  говорил сидящий в  окне обладатель
пенковой трубки,  -  так  ты  дедушку толстяком обзываешь,  а?  Проси сейчас
прощения!
     - Ну,  прошу прощения,  дедушка,  пожалуйста, прости, только... дедушка
даст канарейке семени?
     - Дам, только поцелуй...
     Раздался звук поцелуя.
     - А гороху голубкам дедушка даст?
     - Дам, только поцелуй.
     Раздался второй и  третий поцелуй,  и  оба  столь громкие,  что  старый
прохожий даже приостановился, прислушиваясь, под самым окном.
     - А гречневой крупы моим курочкам дедушка даст? Даст?
     - Отчего не дать? Только поцелуй...
     - Курам, - шепнул старик на улице. - У Костуси были куры, но подохли!..
     - А сливок Азорке дедушка позволит дать?
     - О!  Это уж прихоти!.. - возмутился дедушка. - Вот уж этого не дам, не
дам!
     - Дай,  дедушка,  сливок Азорке,  - просила девочка, обнимая руками его
шею.
     - Моя Элюня,  мое дитятко,  уже так давно не пила сливок!  -  прошептал
старик под окном.
     - Дай, дедушка, Азорке... он так плохо выглядит! - кричала девочка, все
крепче обнимая и  все  крепче целуя дедушку,  который отбивался,  размахивал
чубуком и вообще притворялся страшно возмущенным.
     - Моя  Элюня...  такая маленькая...  так  плохо выглядит и  кашляет,  -
пробормотал старик на улице.
     И  в  тот же  момент почувствовал,  как что-то упало ему на голову:  он
поднял руку  и  обнаружил на  своей  шапке  огромную,  еще  горячую пенковую
трубку.
     - Спасите! - закричал дедушка из бельэтажа, - пропала моя трубка!
     И  высунулся из  окна  столь  энергично,  словно  намерен был  вместе с
вишневым чубуком,  узорчатым шлафроком и  вышитой шапочкой разбиться о ту же
мостовую, на которую низринулась его любимая вещь.
     - Здесь   трубка,   здесь!   -   отозвался  старик   снизу,   показывая
неповрежденную трубку.
     - Моя трубка цела!..  Вандзя!..  Смотри,  жива и здорова...  упала и не
разбилась!  Этот господин так любезен;  Вандзя,  пригласи господина, приведи
господина с  моей трубкой,  -  говорил с лихорадочной поспешностью проворный
старичок.
     Девочка быстро  сбежала вниз  и,  сопровождая каждое слово  книксенами,
пригласила незнакомца наверх.
     - Это  пустяки!..   Пустяки...  -  шептал  смущенный  старик.  -  Очень
приятно... Не за что!
     - Вандзюлька!  Вандочка! Не пускай господина, зови к нам; а если сам не
пойдет, принеси его! - командовал из окна порывистый дедушка.
     Трудно   было   сопротивляться   столь   решительно   сформулированному
приглашению;   не  удивительно,  что  бедный  старик  и  миленькая  девочка,
обменявшись еще несколькими поклонами, вошли наконец в ворота.
     Убедившись, что его желание исполнено, дедушка отступил от окна и вошел
в зал, чтобы принять там гостя с надлежащими почестями.
     В  первый момент он сел в кресло,  однако оно ему,  видимо,  показалось
неудобным,  ибо он тотчас перебрался на диван,  с него на стул, а посидев на
нем секунды три - снова вернулся в комнату, где были открыты окна.
     Глядя на  эти  эволюции,  самый незоркий наблюдатель мог  бы  без труда
обнаружить,  что  у  круглого,  румяного  и  непоседливого  старичка  весьма
короткие ноги  и  что  заостренный янтарь  вишневого чубука  гораздо  дальше
отстоит от земли, чем лысая голова и вышитая шапочка подвижного курильщика.
     Дверь зала скрипнула,  и  в ней показался гость в сопровождении Вандзи,
которая перебрасывала с ладошки на ладошку еще горячую трубку и дула на нее,
строя   забавные  гримаски.   Пришедший  старик  приостановился  в   дверях,
застенчиво оглянул  квартиру и,  увидев  в  боковых дверях  край  узорчатого
шлафрока и изрядный кусок вишневого чубука, неловко поклонился.
     - Просим,  просим! Спаситель, благодетель! - кричал пузатенький хозяин,
семеня  навстречу  гостю.  -  Моя  почтеннейшая четверговая и  погаснуть  не
успела!  - прибавил он, принимая из рук внучки огромную трубку и водружая ее
на чубук, который тотчас же принялся сосать.
     Пришедший бедняк смущался все больше.
     - Ах,  правда,  имею честь представиться.  Это  вот  я,  старый Клеменс
Пелунович,  а это моя внучка,  Ванда Цецилия Пелунович,  -  говорил дедушка,
особо подчеркивая фамилию девочки.
     - А я Гофф, Фридерик Гофф, - ответил гость.
     - Очень приятно!  -  говорил хозяин.  -  Прошу вас присесть.  Вандзюня,
посади гостя в кресло.
     И это поручение, с непрерывными приседаниями, было выполнено.
     - Гей!  Янек!  Налей-ка там воды в душ. Вандзюлька, займи гостя. Чистая
совесть,  любезный мой  господин Гофф,  душ  и  гимнастика -  вот  первейшие
условия счастья на земле.  Простите, но я принужден на минуту выйти, так как
слишком взволнован: моя трубка упала вниз и даже не погасла!.. Янек! Воды!
     Сказав это,  старичок убежал в  свою  комнату и  запер за  собой дверь.
Одновременно с  другой  стороны  туда  вошел  кто-то  еще,  вероятно Янек  с
требуемой водой.  В  зале  остались Вандзя  и  гость,  беспокойно ерзающий в
кресле.
     - Вы, наверно, не из наших краев? - начала разговор девочка.
     - Отчего же, я здешний, - ответил Гофф.
     - Что?  Что?  -  спрашивал дедушка из другой комнаты, откуда доносились
отзвуки гидравлических процедур.
     - Этот господин говорит,  что он из наших краев, - ответила девочка, на
полтона повышая голос. - И далеко вы, сударь, живете? - прибавила она.
     - А  вон  там,  по  другую сторону улицы.  Вон тот участок,  что отсюда
виден, а на нем домик... это мои.
     - Вон тот оранжевый?
     - Да-да.
     - Дедушка!  Этот господин живет в  том  оранжевом домике,  что виден из
окна.
     - Подумать только! - удивлялся в другой комнате дедушка.
     - А пруд рядом тоже ваш?
     - Мой.
     - И рыбки там есть?
     - Вот уж, право, не знаю! - ответил смущенный гость.
     - Что? Что? Вандзюлька? - спросил дедушка.
     - Этот господин говорит, дедушка, что не знает, есть ли рыбки в пруде.
     - Смотри-ка! - воскликнул дедушка, продолжая свои водные упражнения.
     Гость сидел как на иголках.
     - Вам у нас скучно!
     - Мне, собственно, некогда... то есть...
     - Дедушка, господин хочет уйти!
     - А ты не позволяй,  не позволяй,  дитя!  Я сию минуту к вашим услугам.
Вот и я!
     Одновременно таинственная дверь  распахнулась,  и  на  пороге  появился
дедушка, еще более оживленный, чем раньше.
     - Неужели вы, сударь, в самом деле хотите бежать?
     - Я принужден... то есть... - ответил гость, поднимаясь с кресла.
     - Быть того не может, чтобы вы ушли, не познакомившись с талантами моей
Вандзи. Вандзюня, берись за кольца и кувыркайся!
     - Но, дедушка!
     Лишь теперь Гофф заметил,  что в соседней комнате прикреплены к потолку
два  толстые шнура с  большими кольцами,  к  которым дедушка насильно подвел
внучку.
     - Ну, Вандзюня... раз! два!.. Кувырк вперед!
     Покраснев, как вишня, девчурка кувыркнулась вперед и хотела убежать, но
дед задержал ее новой командой:
     - Кувырк назад!.. раз! два!
     - Ах,  бог  мой!  -  улыбнулся  Гофф,  которого  оригинальное семейство
начинало интересовать.
     - А теперь я!  -  сказал дедушка,  быстро сбрасывая шапочку и шлафрок и
хватаясь руками за  кольца.  -  Вот  как  надо  кувыркаться,  вот  как  надо
кувыркаться! Раз! Два! Раз! Два!
     - Боже мой,  боже мой!..  -  восклицал развеселившийся гость,  глядя на
нового  знакомого,   который,   кувыркаясь,   становился  похож  на   клубок
разноцветных ниток.
     - О!  Здорово! - вздохнул дедушка, тяжело становясь на пол и отирая пот
со лба.  -  Кровь,  господин Гофф,  следует разогревать и разгонять по всему
телу, не то... она свернется. Вандзюлька! Сыграй теперь гостю на рояле. Раз,
два! Все, что умеешь.
     Доброе дитя,  не медля ни минуты, принялось играть, а дедушка между тем
допрашивал гостя:
     - Этот оранжевый домик, он ваш?
     - Да, мой.
     - А гимнастика у вас есть?
     - Нет.
     - У... это жаль! А душ у вас есть?
     - Нет, нету.
     - Жаль! Душ - это совершеннейшая машина под солнцем.
     Гость вдруг выпрямился, глаза его сверкнули, на лице появилась краска.
     - Самой совершенной машины еще нет, но она будет. Да, будет! Я двадцать
лет работаю над ней...
     - Над душем? - спросил изумленный хозяин.
     - Над машиной, которая заменит локомотивы, мельницы и... все... все!..
     Говоря это, он весь дрожал.
     - Какая же это машина? - спросил дедушка, попятившись.
     - Простая,  почтеннейший,  самая простая!  Несколько колес и  несколько
винтов... Чем крепче завинтить, тем быстрей она пойдет, тем больше сработает
- без  воды,   без  угля...  Это  сокровище,  почтеннейший...  Это  спасение
человечества!
     - И вы изобрели эту машину?
     - Я...  да, я! Ах... сколько я выстрадал, сколько я наработался, прежде
чем изобрел последнее колесо без оси. Но теперь уже изобрел.
     - И машина работает?
     - Еще  нет,  потому что  части неточно пригнаны и  недостает последнего
колеса.  Но скоро...  Еще несколько дней -  и я отдам людям мое изобретение.
Пусть пользуются!
     - Сударь!  -  сказал дедушка, снимая шапку. - Благодарю господа, что он
привел вас ко мне.  Это огромное удовольствие думать,  что человек,  который
спас мою трубку, такой знаменитый изобретатель и работает ради общего блага.
     - Я как раз хочу идти за колесиком! - прервал Гофф.
     - Идите,  сударь!  Идите... и разрешите приветствовать вас в этом доме.
Быть может, я и мои друзья поможем вам в осуществлении ваших намерений.
     Бедный гость был  глубоко тронут и,  взяв доброго дедушку за  руку,  со
слезами ответил:
     - Да благословит вас бог за обещание.  Сейчас мне ничего не надо, кроме
доброго слова.  Люди  называют меня сумасшедшим...  так  вот...  Но  когда я
закончу мою машину, окажите мне протекцию, господа... Ведь это не ради меня,
я уже одной ногой стою в могиле!
     И, сильно потрясши руку хозяина, прибавил:
     - Я должен идти за колесиком.
     - Вандзюлька!   -   закричал  дедушка  играющей  внучке.   -  Довольно!
Попрощайся с господином Гоффом.  Господин Гофф великий изобретатель. Он идет
за колесиком!..
     С  этими  словами  и  со  всяческими знаками благоговейного уважения он
проводил до дверей своего гостя, который покинул его квартиру с лихорадочной
поспешностью, не оглядываясь и не отвечая на поклоны.
     Но  простодушный дедушка не обращал внимания на подобные мелочи,  ибо в
этот момент его обычный энтузиазм достиг вершины.
     - Сокровище!  Чтобы мне так спасения души дождаться, я нашел сокровище!
Изобретатель удивительной машины, благодетель человечества в моем доме! Ну и
задам же я им на сессии перцу!

                Майн либер Аугустин,
                Без трубки мы грустим...
                Тра-ля-ля! Тра-ля-ля!

     Распевая,  старичок подобрал полы шлафрока и стал танцевать по залу, то
один,  то вместе с  внучкой,  которая,  привыкнув к  таким взрывам,  веселым
серебряным голоском вторила деду:

                Майн либер Аугустин,
                Без трубки мы грустим!
                Тра-ля-ля! Тра-ля-ля!

     Дуэт вскоре превратился в  трио и  квартет,  так  как  в  это мгновение
канарейка,  словно  позавидовав пению  девочки,  принялась свистать во  весь
голос,  и одновременно в зал вбежала,  правда,  молодая еще, но очень жирная
собачонка,  которая  усилила  общее  веселье  визгливым  лаем  и  неуклюжими
прыжками.


                               Глава вторая,

                    предназначенная для развлечения дам,
                           скучающих от безделья

     Когда тридцать лет  тому назад Фридерик Гофф привел в  свой дом молодую
жену,  там все было по-иному.  Правда,  как и  теперь,  на улице весной была
грязь,  а  летом пыль,  но в  огороде зеленели деревья и овощи,  в коровнике
мычали коровы,  на пруду плавали утки и гуси, а в одной половине нового дома
с  восхода и  до  захода солнца раздавался стук молотков,  скрежетание пил и
столярных инструментов.
     Теперь пруд высох, обратившись в болото; от веселого, опрятного огорода
остался  лишь   пустырь,   а   среди   него   несколько  высохших  деревьев.
Хозяйственные строения исчезли,  в  мастерской уже  много лет  не  открывали
трухлявых дверей и рам, а дом покосился и врос в землю, которая поглощает не
только людей.
     У  каждой раны  на  этом памятнике минувшего счастья была своя история.
Печную трубу два  года назад разбило молнией,  верхушка крыши прогнулась под
тяжестью последнего снега,  а  скат сломался под ногами скверного мальчишки,
который ловил здесь воробьев.  Из  полусорванных,  трухлявых рам неизвестный
злоумышленник повытаскивал шпингалеты;  штукатурку  посередине стены  пробил
головой какой-то пьяница,  и  он же,  обидевшись на это,  поразбивал затем и
стекла в окнах,  замененные сейчас дощечками.  И,  наконец, так как почва со
стороны сада была мягче,  дом весь накренился назад, раскорячился и выглядел
так,  словно  намерен был  вот-вот  перескочить на  другую сторону немощеной
улицы.
     Более  разрушенная и  поэтому  запертая половина дома  похожа  была  на
мертвецкую, от которой жилые комнаты были отделены сквозными сенями.
     Этих комнат было две, одна за другой и в каждой по два окна - с улицы и
со двора.  В первой стояла печь,  старый шкаф,  кровать за ширмой, нес