рисмирели, точно перед  памятником  какой-нибудь  знаменитости.
Когда у отца изжога, надо быть тише  воды,  ниже  травы.  Экипаж,  громыхая,
покатил дальше, выехал на чистые, веселые улицы, где  в  ранних  февральских
сумерках уже зажигались фонари, мимо сияющих витрин,  по  гладким  мостовым,
дальше и дальше, мимо красивых старых домов, окруженных садами, все  дальше,
дальше, к темным монастырским стенам, над  которыми  нависали  густые  кроны
больших деревьев. Миранду так одолели раздумья, что она совсем  забылась  и,
по своему обыкновению, неосторожно ляпнула:
     - Все-таки я решила, не буду я жокеем.
     Как всегда, она чуть с досады не прикусила язык, но, как  всегда,  было
уже поздно.
     Отец повеселел и понимающе подмигнул Миранде, будто  услышанное  совсем
для него не новость.
     - Так-так, - сказал  он.  -  Значит,  в  жокеи  ты  не  пойдешь!  Очень
благоразумное решение. Я думаю, ей надо бы стать укротительницей львов,  как
по-твоему, Мария? Такое милое, чисто женское занятие.
     Тут  Мария  вдруг  переметнулась  на  сторону  отца,  с  высоты   своих
четырнадцати лет она вместе с ним начала смеяться над  сестрой,  но  Миранда
мигом нашлась и тоже засмеялась над собой. Так лучше. Посмеялись все  втроем
- какое облегчение!
     - А где мои сто долларов? - озабоченно спросила Мария.
     - Положим их на текущий счет в банке, - сказал отец.  -  И  твои  тоже,
Миранда. Будет вам запас на крайний случай.
     - Только не надо на них покупать мне чулки, - сказала Миранда, ее давно
не отпускала досада от того, как бабушка распорядилась деньгами, подаренными
Миранде на рождество. - У меня уже столько чулок, за целый год не сносить.
     - Мне хочется купить скаковую лошадь, - сказала Мария, - но ведь  этого
не хватит. - Она приуныла, не так уж велико это богатство. Сказала капризно:
- Что особенного можно купить на сто долларов?
     - Ровно ничего, - сказал отец. - Сто долларов  просто  деньги,  которые
кладут на текущий счет.
     И Марии с Мирандой стало нелюбопытно. Ну, было дело,  выиграли  они  по
сто долларов на скачках. Это уже далекое прошлое. Они  принялись  болтать  о
другом.
     Послушница выглянула из-за решетки и, потянув длинный шнур, отворила им
дверь; Мария с Мирандой молча вступили в хорошо  знакомый  мир  натертых  до
блеска голых полов и  здоровой  пресной  пищи,  умыванья  холодной  водой  и
обязательных молитв  в  назначенные  часы;  в  мир  бедности,  целомудрия  и
смирения,  раннего  укладыванья  в  постель  и  раннего  вставания,  строгих
мелочных правил и мелких сплетен. На  лицах  девочек  выразилась  покорность
судьбе они подставили отцу щеки для поцелуя.
     - Будьте умницами, - сказал он странно серьезно, почти беспомощно,  как
всегда, когда он с ними  прощался.  -  Да  смотрите  пишите  своему  папочке
славные длинные письма.
     Он быстро, крепко обнял их - одну, потом другую. И ушел,  и  послушница
затворила за ним дверь.
     Мария и Миранда поднялись в спальню? надо вымыть перед  ужином  лицо  и
руки и пригладить волосы. Миранда порядком проголодалась.
     - Мы так ничего и не ели, - проворчала  она.  -  Хоть  бы  шоколадку  с
орехами погрызть. Бессовестные. Хоть бы дали по двадцать пять центов, купить
чего-нибудь.
     - Ни крошки, - подтвердила Мария. - Даже десяти центов не дали.
     Она налила в таз холодной воды и закатала рукава.  Вошла  еще  девочка,
примерно ее ровесница, и направилась к умывальнику возле другой кровати.
     - Где вы были? - спросила она сестер. - Весело провели время?
     - Ездили с отцом на скачки, - ответила Мария, намыливая руки.
     - Лошадь нашего дяди пришла первой, - сказала Миранда.
     - Да ну, - неопределенно отозвалась та девочка.  -  Наверно,  это  было
замечательно.
     Мария  взглянула  на  сестру,  Миранда  тоже  закатывала  рукава.   Она
старалась почувствовать себя мученицей, но ничего не получилось.
     - Заточены еще на неделю, - сказала она, и глаза ее весело блеснули над
краем полотенца.



Часть III. 1912

     Миранда шла за проводником по душному коридору  спального  вагона,  где
почти  все  полки  были  опущены  и  пыльные  зеленые  занавески   аккуратно
пристегнуты, к месту в дальнем конце.
     _ Постель, она постланная, мисс, разом уснете, - сказал негр-проводник.
     - А я еще хочу так посидеть, -  возразила  Миранда.  Соседка  по  купе,
старая и очень тощая, с откровенным неодобрением уставилась на  нее  злющими
черными глазами. Из-под верхней губы у этой старой дамы торчали два огромных
зуба, а подбородок отсутствовал,  однако  характер  был  явно  волевой.  Она
сидела, укрываясь за своими чемоданами и прочим багажом как за  баррикадами,
и злобно глянула на  проводника,  когда  он  сдвинул  что-то  из  ее  вещей,
освобождая место для новой пассажирки. Миранда села.
     - Вы разрешите? - машинально сказала она.
     - Как не разрешить! - сказала старуха (хотя от  нее  исходила  какая-то
ершистая, суматошная живость, она выглядела именно старухой. При  каждом  ее
движении нижние юбки из жесткой тафты скрипели, как  несмазанные  петли).  -
Разрешаю, сделайте одолжение, слезьте с моей шляпы!
     Миранда  в  испуге  вскочила  и  подала  старой  даме  помятое   черное
сооружение, сплетенное из конского волоса и искалеченных белых маков.
     - Извините ради бога, - заикалась она; ее с детства приучили относиться
к свирепым старым дамам почтительно, а эта, похоже,  способна  тут  же,  сию
минуту ее отшлепать. - Я и думать не думала, что это ваша шляпа.
     - А вы думали, чья еще она может быть? - осведомилась старуха,  оскалив
зубы, и завертела шляпу на пальце стараясь ее расправить.
     - Я вообще не поняла,  что  это  шляпа,  -  сказала  Миранда;  она  еле
сдерживалась, вот-вот расхохочется.
     - Ax, вы не поняли, что это шляпа?  Где  ваши  глаза  деточка?  -  И  в
доказательство, что сие за предмет и для чего  предназначен,  старуха  лихо,
набекрень, напялила его на голову, однако на шляпу это  все  равно  било  не
очень-то похоже. - Ну, теперь видите?
     - Да, конечно,  -  промолвила  Миранда  кротко:  может  быть,  кротость
обезоружит соседку.
     И осмелилась снова  сесть,  осторожно  оглядев  сперва  оставленный  ей
уголок дивана.
     - Ну-ну, - сказала старуха, - позовем проводника, пускай расчистит  тут
немного места.
     И тощим острым пальцем ткнула в кнопку звонка.  Последовала  торопливая
перетасовка багажа, причем  обе  пассажирки  стояли  в  коридоре  и  старуха
отдавала негру самые нелепые распоряжения, а он, с философским терпением  их
выслушивая, расставлял ее вещи так,  как  считал  нужным.  Потом  обе  снова
уселись и старая дама спросила властно и снисходительно:
     - Так как же вас зовут, деточка?
     Услышав ответ, она прищурилась, достала очки, привычно насадила  их  на
свой огромный нос и стала пристально разглядывать попутчицу.
     - Будь я прежде в очках, я бы сразу поняла, - сказала она на  удивленье
изменившимся тоном.  -  Я  твоя  родственница  Ева  Паррингтон.  Дочь  Молли
Паррингтон, помнишь ее?  Я  тебя  знала  маленькой.  Ты  была  очень  бойкая
девчурка, - прибавила она словно бы в утешение Миранде, и очень своевольная.
Когда я в последний раз про тебя слышала, ты собиралась  стать  циркачкой  и
ходить по проволоке. Сразу и на скрипке играть, и ходить по проволоке.
     -  Наверно,  я  видела  какое-нибудь  такое  представление,  -  сказала
Миранда. - Сама  я  не  могла  это  изобрести.  Теперь  я  хотела  бы  стать
авиатором!
     Кузина Ева поглощена была другими мыслями.
     - Я ездила на балы с твоим отцом и во время каникул бывала  на  больших
приемах в доме твоей бабушки задолго до твоего рождения, -  сказала  она.  -
Да, что и говорить, давно это было.
     В  памяти  Миранды  разом  встрепенулось  многое.  Тетя  Эми  грозилась
остаться старой девой вроде Евы. Ох, Ева, беда с ней, у нее нет  подбородка.
Ева уже ни на что не надеется,  пошла  в  учительницы,  преподает  латынь  в
женской семинарии. Спаси господи Еву, она теперь ратует за право голоса  для
женщин. Вот что мило  в  дочери-уродине  -  она  не  способна  сделать  меня
бабушкой... "Мало толку для вас вышло от всех этих балов и приемов,  дорогая
кузина Ева", - подумалось Миранде.
     - Мало толку для меня вышло от всех этих балов да  приемов,  -  сказала
кузина Ева, будто прочитав мысли Миранды, и у той на мгновенье  даже  голова
закружилась от страха: неужели она думала вслух? - По крайней мере, цели они
не достигли, замуж я так и не вышла. Но все равно  мне  там  бывало  весело.
Хоть я и не была красавицей, а удовольствие получала. Так, значит, ты  дочка
Гарри, а я сразу начала с тобой ссориться. Ведь ты меня помнишь, правда?
     - Помню, - сказала Миранда и подумала: хоть кузина Ева уже  десять  лет
назад была старой девой, сейчас ей не может быть больше пятидесяти, а на вид
она уж до того увядшая, усталая, какая-то  изголодавшаяся,  щеки  ввалились,
какая-то уж до того старая... Миранда посмотрела на Еву  через  бездну,  что
отделяла  кузину  от  ее,  Мирандиной,  юности,  и  сжалась  от   леденящего
предчувствия: неужели и я когда-нибудь  стану  такая?  А  вслух  сказала:  -
Помню, вы читали мне  по-латыни  и  говорили  не  думать  о  смысле,  просто
усвоить, как это звучит, и потом будет легче учиться.
     - Да, так я и говорила, - обрадовалась кузина Ева. - Так я и  говорила.
А ты случайно не помнишь, когда-то у меня  было  красивое  бархатное  платье
сапфирового цвета, с треном?
     - Нет, платья такого не помню, - сказала Миранда.
     - Это было старое платье моей  матери,  только  перешитое  на  меня,  и
совсем оно мне не шло, но это одно-единственное хорошее платье  за  всю  мою
жизнь, и я его помню как будто это было вчера. Синее никогда не было  мне  к
лицу.
     Она вздохнула с горьким смешком. Смешок был мимолетный, а горечь явно -
постоянное состояние ее духа.
     Миранда попыталась выразить сочувственное понимание.
     - Я знаю, - сказала она. - Для меня перешивали платья Марии, на мне они
всегда сидели не так, как надо. Это было ужасно.
     -  Ну-с,  -  по  тону  кузины  Евы  ясно  было,  что  ее  разочарования
единственны в своем роде и ни с чьими больше не  сравнятся,  -  а  как  твой
отец? Он всегда мне нравился. На редкость был красивый  молодой  человек.  И
хвастун, как все  в  его  семействе.  Ездил  только  на  самолучших  дорогих
лошадях, я всегда говорила - он гарцует, а сам любуется собственной тенью. Я
всегда на людях так говорила, и он меня за это терпеть не мог. Я  ничуть  не
сомневалась, что он меня терпеть не  может.  -  Нотка  самодовольства  лучше
всяких слов давала понять, что у кузины Евы имелся  свой  способ  привлекать
внимание и увлекать слушателей. - Но ты мне не  ответила,  как  же  поживает
твой отец, милочка?
     - Я уже почти год его не видела, - сказала Миранда и, прежде чем кузина
Ева пустилась в дальнейшие разглагольствования,  поспешно  продолжала:  -  Я
сейчас еду домой на похороны дяди Габриэла;  знаете,  дядя  Габриэл  умер  в
Лексингтоне, но его оттуда перевезли и похоронят рядом с тетей Эми.
     - Так вот почему мы встретились. Да, Габриэл наконец допился до смерти.
Я тоже еду на эти похороны. Я не  бывала  дома  с  тех  пор,  как  приезжала
хоронить маму, это значит, постой-ка, ну да, в июле будет девять лет. А  вот
на похороны Габриэла еду. Такой случай  пропустить  нельзя.  Бедняга,  ну  и
жизнь у него была. Скоро уже их никого в живых не останется.
     - Остаемся мы,  кузина  Ева,  -  сказала  Миранда,  имея  в  виду  свое
поколение, молодежь.
     Кузина Ева только фыркнула:
     - Вы-то будете жить вечно, и  уж  вы  не  потрудитесь  ходить  на  наши
похороны.
     Похоже, это ее нимало не огорчает, просто она привыкла резать напрямик,
что думает.
     "Все-таки, наверно, из любезности надо  бы  сказать  что-нибудь  такое,
чтоб она поверила, что ее и всех стариков  будут  оплакивать,  -  размышляла
Миранда, - но... но..."
     Она улыбнулась в надежде этим выразить несогласие с нелестным  взглядом
кузины Евы на младшее поколение.
     - А насчет латыни вы были правы, кузина Ева, - прибавила она. - То, что
вы тогда мне читали вслух, и правда мне потом помогло ее учить. Я еще учусь.
И латынь тоже изучаю.
     - А почему бы и нет? - резко спросила кузина Ева  и  тут  же  прибавила
кротко: - Я рада, что ты собираешься шевелить мозгами, деточка. Не дай  себе
пропасть понапрасну. Работа мысли остается при  нас  дольше  любого  другого
увлечения, ею наслаждаешься и тогда, когда все прочее уже отнято.
     Это прозвучало так печально,  что  Миранда  похолодела.  А  кузина  Ева
продолжала:
     - В мое время в наших краях царили уж  до  того  провинциальные  нравы,
женщина просто не смела мыслить и поступать самостоятельно. Отчасти так было
во всем мире, но у нас, думаю, хуже всего. Ты, наверно, знаешь, я воевала за
право голоса для женщин, и меня тогда чуть не изгнали  из  общества...  меня
уволили, не дали больше преподавать в семинарии, но все равно  я  рада,  что
воевала за наши права, и, случись начать все сызнова, поступила бы  так  же.
Вы, молодежь, этого не понимаете. Вы будете жить в лучшем мире,  потому  что
мы для вас постарались.
     Миранде кое-что было известно о деятельности кузины Евы. И она  сказала
от души:
     - По-моему, вы очень храбрая,  и  я  рада,  что  вы  так  поступали.  Я
восхищаюсь вашим мужеством. Кузина Ева с досадой отмахнулась от похвалы:
     - Пойми, мы вовсе не геройствовали напоказ.  Всякий  дурак  может  быть
храбрым. Мы добивались того, что считали справедливым, и оказалось, что  для
этого нужно немало мужества. Только и всего. Я совсем не жаждала  попасть  в
тюрьму, но меня сажали три раза, и, если понадобится, я еще трижды три  раза
сяду. Мы пока не получили права голоса, но мы его получим.
     Миранда не осмелилась ответить, но подумала:  наверняка  женщины  очень
скоро  станут  голосовать,  если  только  с  кузиной   Евой   не   стрясется
какая-нибудь непоправимая беда. Что-то в ее повадке не оставляет сомнений  -
в таких делах на нее  вполне  можно  положиться.  Миранда  загорелась  было:
может, и ей присоединиться к борьбе, в  такой  героической  борьбе  стоит  и
пострадать, - правда, кое-что расхолаживает, после кузины Евы подвига уже не
совершить, пальма первенства остается за нею.
     Несколько минут обе молчали, кузина Ева рылась в сумочке, извлекала  из
нее всякую всячину: мятные леденцы, глазные  капли,  игольник,  три  носовых
платка, пузырек с духами "Фиалка", две  пуговицы  -  белую  и  черную  -  и,
наконец, порошки от головной боли.
     - Принеси мне стакан воды, деточка, - попросила она  Миранду.  Высыпала
порошок на язык, запила водой и сунула в рот сразу  два  мятных  леденца.  -
Так, значит, Габриэла похоронят возле Эми, -  сказала  она  немного  погодя,
словно, когда отпустила головная боль, мысли ее приняли новое направление. -
То-то было бы приятно бедняжке мисс Хани, знай она об  этом.  Двадцать  пять
лет кряду она только и слышала что про Эми, а теперь должна  лежать  одна  в
могиле в Лексингтоне, а Габриэл улизнул в Техас  и  опять  укладывается  под
боком у Эми. Это была совсем особенная неверность всю жизнь, а теперь  венец
всему - вечная неверность на том свете. Постыдился бы.
     - Тетю Эми он любил, - сказала Миранда. - По крайней мере, она была его
первая любовь.
     И подумала: а какой была мисс Хани прежде, чем потянулись  долгие  годы
ее маеты с дядей Габриэлом?
     - Ох уж эта Эми! - Глаза кузины Евы сверкнули. -  Твоя  тетя  Эми  была
чертовка, сущее наказание, а все равно я ее любила.  Я  за  нее  вступалась,
когда ее репутация гроша ломаного не стоила, -  старуха  щелкнула  пальцами,
точно кастаньетами. - Бывало, она мне говорит так весело, ласково:  "Смотри,
Ева, когда мальчики приглашают тебя танцевать, не рассуждай о  праве  голоса
для женщин. И не декламируй им латинскую поэзию, она им и в школе надоела до
смерти. Танцуй, Ева, и помалкивай". Говорит, а у самой в глазах чертики.  "И
держи голову выше, докажи, что у тебя есть воля,  хоть  и  нет  подбородка".
Понимаешь, подбородок - мае уязвимое место. "Гляди в оба, не  то  не  бывать
тебе замужем". Скажет так, расхохочется и летит прочь, а до чего долеталась?
- жестко спросила кузина Ева и колючими глазками словно пригвоздила  Миранду
к горькой истине: - До позора и смерти, вот чем кончилось.
     - Она просто шутила, кузина Ева, - простодушно сказала Миранда, - и  ее
все любили.
     - Далеко не все, - с торжеством возразила Ева. - У нее хватало  врагов.
Если она о них знала, так не подавала виду. Вели ее это и задевало,  она  ни
словечком не обмолвилась. С ней невозможно было поссориться.  Она  со  всеми
была слаще меда. Со всеми, - подчеркнула Ева, - вот  в  чем  беда.  Она  всю
жизнь прожила балованной, всеобщей любимицей, делала что  хотела,  а  другие
изволь из-за нее мучиться и расплачиваться за  ее  грехи.  Ни  минуты  я  не
верила, - кузина Ева наклонилась к  Миранде,  жарко  дыша  ей  прямо  в  ухо
запахом своих излюбленных мятных леденцов, - не верила я,  что  Эми  женщина
порочная. Нет! Но разреши тебе заметить, многие так считали.  Многие  жалели
бедняжку Габриэла за то, что она обвела его вокруг пальца. Очень  многие  ни
капельки не удивились, когда услыхали, что во время медового месяца в  Новом
Орлеане Габриэл был глубоко несчастен. Ревновал. А почему бы  и  нет?  Но  я
всегда говорила таким людям - как бы Эми по видимости себя ни вела, а я верю
в  ее  добродетель.  Она  необузданная,  говорила   я,   и   нескромная,   и
бессердечная, но, ручаюсь,  она  добродетельна.  Ну,  а  кто  на  этот  счет
заблуждался, тех тоже не упрекнешь.  Сколько  лет  она  отказывала  Габриэлу
Броуксу обращалась с ним хуже некуда, а потом вдруг, чуть  не  со  смертного
одра, выскочила за него замуж... это, знаете ли, по меньшей мере странно. По
меньшей мере, - Прибавила Ева, минуту помолчав, - и "странно" это еще  очень
мягко сказано. И как-то загадочно и непонятно она умерла всего через полтора
месяца после свадьбы.
     Тут Миранда вскинулась. Эта часть семейной истории ей известна,  сейчас
она кузине Еве все растолкует:
     - Эми умерла от кровотечения из легких.  Она  болела  целых  пять  лет,
неужели вы забыли? Кузина Ева ничуть не смутилась:
     - Ха, еще бы, именно так это и преподносили. Можно сказать, версия  для
широкой публики. Да-да, я сколько раз это слыхала. А вот слыхала ли ты,  что
был такой Раймонд Как-бишь-его из Калкасье, чуть ли не  иностранец,  в  один
прекрасный вечер он уговорил Эми улизнуть с ним с танцев, и  она  сбежала  в
темноте, даже плащ не захватила, и бедному милому Гарри, твоему  папочке  (о
тебе тогда никто еще и не думал), пришлось помчаться в погоню и  пристрелить
его?
     Поток слов захлестывал с таким напором, что Миранда откачнулась.
     - Кузина Ева, неужели вы забыли - папа только стрелял в этого Раймонда.
И даже не ранил...
     - Вот это очень жаль.
     - ...и они просто вышли между танцами подышать свежим воздухом. А  дядя
Габриэл был ревнивый. И папа стрелял в того человека,  чтобы  не  дать  дяде
Габриэлу драться на дуэли из-за тети Эми. Ничего плохого в  той  истории  не
было, просто дядя Габриэл был ревнивый.
     - Бедное дитя, - сказала кузина Ева, и от жалости  ее  глаза  блеснули,
точно два кинжала, - бедное наивное дитя, ты  что  же...  ты  веришь  в  эту
сказку? Кстати, сколько тебе лет?
     - Уже исполнилось восемнадцать.
     - Если ты еще не понимаешь того, что я говорю, так поймешь позже,  -  с
важностью произнесла кузина Ева. - Знание тебе пойдет на пользу. Не  годится
смотреть на жизнь сквозь романтические розовые очки. Когда выйдешь замуж, ты
уж во всяком случае поймешь.
     - Я уже замужем. - Едва ли не впервые Миранда  почувствовала,  что  это
дает ей преимущество. - Почти год замужем. Я сбежала из школы.
     Сказала она так - и сам