попаданием. Но сидеть в этих трубах и трястись вместе с землей, было очень 
страшно. Действительно, когда сидишь в люльке установки, ловишь в перекрестие 
самолет противника, хотя и знаешь, что не попадешь, мир вокруг как будто не 
существует. Жмешь на педаль открытия огня и не слышишь собственных выстрелов, не 
то, что разрывов ракет противника.
Мы вели, в основном, заградительный огонь, так чтобы "Фантомы", летавшие по 
складкам местности, вынуждены были приподниматься над этой стеной огня и 
попадать тем самым под ракетный обстрел. Моя бы воля и хоть какие-то технические 
возможности, я бы сам навел, наконец, американцев на эти нефтехранилища. Мы, 
моряки, не испытывали никаких иллюзий по поводу этой бойни. Флот всегда 
оставался наиболее революционизированной частью советского общества, мы же 
ходили в загранплавания. Случаев перехода на сторону противника во Вьетнаме не 
замечалось ввиду отсутствия возможностей к этому. Как ни странно, основным 
источником о положении дел в стране, для нас, запертых на судах, были 
политинформации. Каждую неделю к нам приезжал представитель посольства и 
довольно объективно и подробно отвечал на все наши вопросы. Именно из этого 
источника и происходят мои сведения об эвтанзии, вьетнамизации или боевых 
действиях в Лаосе. На протяжении всей истории вьетнамцы показали себя 
агрессивным и экспансивным народом. Соседние правители охотно набирали их в 
собственные армии. Вьетнам под номинальным правлением династии Ли был 
исторически разделен на две территории: северную, находившуюся под контролем 
династии Трин, ставившей на слонов, и южную, управлявшуюся династией Нгуен, 
предпочитавшей огнестрельное оружие. Граница владений проходила севернее города 
Хюэ, почти по линии ОМ2. Позднее Нгуены распространили свою власть на территории 
Лаоса и Камбоджи. В гражданской войне 1773-1803 гг. фамилия Трин была 
уничтожена, в Хюэ обосновался Нгуен Анх, принявший титул Гиа Лонг. В середине 
XIX ст. вьетнамцы столкнулись с французами, что на время отвлекло их от 
экспансии в Лаос и Кампучию. Коммунистический режим вернулся к прежним планам в 
обертке "интернационализма". Вьетмин вторгся в Лаос уже в апреле 1953 г. 
Нейтралитет страны был нарушен созданием на ее территории к 1962 г. 
инфраструктуры "тропы Хо Ши Mина" - канала проникновения северо-вьетнамских 
войск в Южный Вьетнам. Восток, юг и север страны удерживался повстанцами Патет 
Лао.
В феврале 1971 г. боевые действия южновьетнамской армии так же были перенесены 
на территорию Лаоса и Камбоджи. Американцы уничтожили базы на "тропе Хо Ши 
Mина". Были взяты огромные трофеи. В Лаосе на стороне американцев активно 
воевали племена Мео. Согласно французской статистике, население Кохинхина 
(Южного Вьетнама), только на 37-38% состояло из вьетнамцев. Статистика 
коммунистов указывала 87% вьетнамцев по всей стране. Однако зона обитания племен 
начиналась уже километрах в ста к юго-западу от Ханоя. Находились они на самых 
разных ступенях общественного развития. Генерал Лавриненко как-то попал в гости 
в племя, придерживающееся матриархальных традиций. Это надо было видеть. Росту в 
нем - выше двух метров, веса - килограммов под сто пятьдесят. Местные женщины 
едва доставали ему до гениталий и могли делать минет не нагибаясь. Сбежавшиеся 
со всей округи туземцы, с восхищением дотрагивались до слоноподобных 
генеральских стоп. Они считали, что белого человека привезли для улучшения 
местной породы. Вождь племени по понятной причине намеревалась продлить 
пребывание генерала в гостях, как можно дольше, обещая привезти "потом". 
Сопровождавший того вьетнамский офицер, не имея в горах реальной власти, 
буквально валялся в ногах, умоляя вернуть генерала в срок, иначе с него 
(офицера) в Ханое голову снимут. Причина недовольства туземных племен Индокитая 
правительствами своих стран одна и носит универсальный для всех стран "третьего 
мира" характер. В продвижении цивилизации неминуемо наступает момент, когда 
дальнейший прогресс означает налогообложение. А как можно обложить налогом 
кочующих охотников и собирателей? На процент от выкопанных кореньев... 
Насильственное прикрепление к земле и трудовая повинность вызывали 
сопротивление. Хотя, если честно, я не знаю, кто кроме горцев воевал в Лаосе. Из 
кого, кроме вьетнамцев был набран "Патет Лао", остается глубокой тайной. Лаосцы 
тогда, да вероятно и сейчас находятся под нивелирующим гнетом буддизма. 
Численность правительственной армии едва достигала 4 тыс. человек, силы Патет 
Лао оценивали в 10-40 тыс. человек. До тридцати процентов мужского населения 
страны пребывало в монашестве. На базаре захожего лаосского бонзу легко было 
отличить по колокольчикам на ногах, которыми он отгонял насекомых, чтобы не 
давить их при ходьбе. Когда лаосцев начали мобилизовывать в армии воюющих 
сторон, они, первоначально, идя в атаку, стреляли в воздух, наивно полагая, что 
противник ответит тем же.

Полковник Боровец
СУДНЫЙ ДЕНЬ

Трубный глас заменяла сирена. В роли Архангела Михаила выступал пом-деж, 
прапорщик, который с остервенением крутил ручку. Собакам на площадке очень 
нравилось, они дружно подвывали. В этот момент свора ангелов-посредников с 
секундомерами влетела в казарму и, наученные опытом, чтобы не быть затоптанными, 
сразу прятались в канцелярию. Казарма на 10 минут превращалась в дурдом для 
буйно помешанных. Солдаты по тревоге хватали все подряд, чтобы надеть на себя и 
побыстрее стать в строй. Больше всего страдали те, кто отвечал за 
светомаскировку, они должны были завесить окна своими одеялами. Окна в 
солдатских казармах были по размерам одеял. Выбегали в непарных сапогах, двух 
касках на голове. Труднее всего было выдать оружие и записать кому. Стояла 
невообразимая давка, мат, подзатыльники и пинки. Шли по старшинству, от более 
заслуженных к менее, а не по взводам. Оружие, как и снаряжение хватали не глядя, 
а номера записывали свои, потом в строю менялись. Неразбериху усугубляла 
конструкция казарменных дверей. Чтобы не воровали столы, тумбочки и кровати, 
старшины забивали одну половину. Так же наглухо забивали и запасные выходы, не 
дай Бог дневальный ночью уснет - соседи украдут шинели. Потом могли нагло в них 
ходить, потерпевший считался опущенным, его называли "чайником", а гордого 
победителя - "Рексом". Украсть что-либо у соседа считалось доблестью. Кралось 
все, начиная с телефона на тумбочке дневального. Было особым шиком, поставить 
его в канцелярии и пригласить командира потерпевшей роты.
- Да это же мой телефон.
- Да пошел ты ...
В дверь можно было протиснуться только боком. Из всех обитателей трех этажей, 
хуже всего доставалось третьему. Им сваливались на головы, и по ним шли ногами, 
не дай Бог кому-нибудь упасть, или не одеть шинель в рукава, наступали и 
разрывали до воротника. С третьего этажа солдата сбрасывали на второй и затем на 
первый. Трех последних сарбазов, по хивинской традиции били нещадно. За 10 минут 
рота должна была стоять на плацу. В это же время, пока мы строились, авторота с 
гиканьем, свистом и улюлюканьем неслась в автопарк. Ее, как тигр буйвола, гнали 
ротный и взводные. Особенно доставалось "мазистам", им еще нужно было получить 
аккумуляторы, килограммов по сорок. Несли их худосочные солдаты первого года 
службы, "деды" бежали к машинам. Больше всего от этой системы выигрывали 
каптеры. Они оставались в роте, закрывали все на замки и спали, обжираясь 
тушняком с маслом. За просрочку норматива можно было набрать столько баллов, что 
учение могло закончиться для ротного не начавшись. Пока прибывала техника, рота 
приходила в себя. Нужно было вывести всю технику, поэтому к каждой машине на 
ходу прицепляли по две-три "несамоходных". Из автопарка выползала кишка зеленого 
змия. За авторотой гордо, в облаке дыма, с дрожанием земли выезжали МАЗы, они 
всегда были на ходу. У них, сук, даже боксы были теплые - ракетная техника. 
Следующий этап - погрузка личного состава и провианта, так же превращался в 
кошмар. Следом за командой - "По местам!", после того, как все уселись по 
машинам, наступало неопределенное время ожидания, тянувшееся 6-7 часов кряду. 
Кормить никого не собирались. Солдаты нервно курили и тоскливо смотрели в 
сторону столовой. Повара и кухонный наряд обжирались завтраком. Все время нашего 
ожидания стратеги в штабе разрабатывали диспозицию вывода части в запасной 
район. Все боялись принять решение, половина машин не на ходу, а ехать надо: все 
сроки истекают. Поэтому все обманывали друг друга. Командир смотрел на колонну 
длинной в несколько километров, дело шло к вечеру, курево кончалось. По колонне 
сновала сытая тыловая сволочь, все эти начпроды, писаря, и поддатые медики. У 
них в машине был харч и спирт, больных бросали на фельдшера, который потом 
сожительствовал с бедными солдатами в подвале. Санчасть была, как публичный дом, 
порядочные солдаты боялись туда ложиться, сначала трудотерапия, потом голодная 
диета, потом насильственное мужеложство.
Что дальше: особо жестокой была процедура мытья солдат в полевой бане в пустыне 
зимой. Лично я категорически отказывался - лучше под трибунал. Был один садист 
Белкин, он и изгалялся. Начитался фронтовых мемуаров, сволочь. На ветру ставили 
палатку и пытались нагреть несколько бочек воды до температуры человеческого 
тела. Солдаты, спавшие у выхлопных труб МАЗов, были невообразимо грязны. Грязь 
въедалась в тело, вода стекала с него, как с гуся. Отмыть их можно было только 
бензином или стиральным порошком в стационарной бане. Когда эту баню - 
крематорий топили, все прятались, солдаты начинали кашлять, прикидываться, что 
болеют. В полевых условиях в санчасть никого не принимали, из-за престижности 
теплых мест для спанья. Инстинкт подсказывал - расслабишься - пропадешь. Если 
некоторые подразделения приезжали в сапогах, а другие в валенках, можно было 
проснуться в одних портянках. Откуда валенки у узла связи, прапорщик пропил их 
еще прошлой зимой. Люди, как звери в стае делились на своих и чужаков, никто не 
выходил из своего района, вокруг вертелись чужаки.
Хуже всего доставалось клубным работникам и писарям. В подразделениях было 
тесно, мы спали в БМДС, в тепле, вповалку офицеры, прапорщики, солдаты. Вокруг 
часовые, связь только по селектору. Штабная элита буквально за несколько дней 
превращалась в чмуриков. Жили в утепленной байкой - "зимней" палатке, или в 
клубной машине КУНГ-ГАЗ-66. С ними же обитали: секретарь комсомольской 
организации полка и зав. клубом. Больше некуда было деться. Зав. клубом даже 
пришел к моей машине:
- Нет ли у вас горячего чайку попить?
- Пошли вы, старшина, на хуй. 
Мой старшина, срочной службы Галкин добавил сквозь зубы:
- Вам же сказали, командир роты, что идите на хуй. Ходят тут, чай просят и не 
стыдно вам.
Их еще заставляли оформлять наглядную агитацию, служившей солдатам на подтирку. 
Даже повара ими брезговали, норовили зачерпнуть сверху, не помешивая и вылить, 
не глядя, на шинель. У меня был настолько толковый старшина, что повара спали у 
нас, шеф-повару даже дали матрац. Харч все равно был паршивый, зато набирали 
снизу и ели в первую смену. Под конец, когда приползала какая-нибудь четвертая 
команда, остатки разводили водой, чтобы хватило всем. Не было ни отбоя, ни 
подъема, солдатам нравилось - лежали спокойно. От ночного безделья беспощадно 
резались в карты. Мы несли охрану позиционного района, поэтому были вне всякого 
контроля. Полагалось ставить парные посты, секреты, патрулировать... Зная нашего 
солдата, я не рисковал отпускать его дальше десяти метров, мочились с машины.
Единственным из офицеров к кому солдаты относились с уважением, был майор 
Колпаков - начальник инженерной службы. У него с собой было ружье, брал солдат 
на охоту, как и я жрал с солдатами из одного котла. Для офицеров накрывали 
отдельно, даже масло давали. Я знал, что такое кончается плохо и не отделялся от 
личного состава. Командир должен сидеть с солдатами в одном окопе, и вместе с 
ними кормить вшей.
Прожив в таком блядстве несколько дней, я понял, что нужно решать 
продовольственную проблему. Посоветовался с прапорщиком, склонив шеф-повара, 
свез казахам мешок лука, который выгодно обменяли на пряники и вино. Те были как 
кирпич, но питательные, долго жуешь, рота ела два дня. Через два дня мы свезли 
подсолнечное масло и обменяли на тот же ассортимент. Приценились к складу 
картошки, но дали отбой. Мы бы продали и вермишель. Ключи от прод. машины были у 
нас, часовой тоже стоял "от нас". Шеф-повар был беспробудно пьян.
- Мы забыли зачем сюда приехали. Так дальше нельзя. 
Ему вновь наливали кружку вина и он вновь отрубался на несколько часов, под 
воздействием алкогольной интоксикации.

Валерий Бобрович
Признаюсь, мне было жаль бедных туземцев, преданных своими американскими 
"друзьями". Боевые действия в 1972г. почти приведшие американцев и 
южно-вьетнамцев к победе, были внезапно прерваны. 27 января 1973г. в Париже 
Генри Киссинжер, этот новоявленный пророк западной дипломатии, подписал 
соглашение, фактически, об обмене нескольких сотен военнопленных на целый 
Индокитай. В 1945г. США признали Вьетминь на пять лет раньше, чем даже Китай и 
СССР, поспособствовав развязыванию всей этой кровавой бойни. Тогда им был нужен 
союзник против Японии. Теперь круг замкнулся.
Подошла пора для раздачи наград. На сто человек полагалось два ордена Ленина, 
два - Красного Знамени, пять медалей - "За боевые заслуги". В отличие от 
вьетнамских, "свои" награды выдавались без свидетелей, что бы избежать 
неизбежных разногласий и зависти. Действительно, награждали далеко не по 
заслугам. Как некогда жаловался герой романа "Винтерспельт": "Ну, дадут мне на 
батальон сколько-то железных крестов. Кому я их дам? Командирам взводов, 
унтер-офицерам, ну, пулеметчикам, если останутся".
Так вот, эта немецкая система была еще относительно справедливой, хотя тогда я 
свято верил, что где-где, а в доблестной немецкой армии к наградам представляли 
за конкретные заслуги. Теперь остается верить, что хотя бы британскими Victoria 
и Georg Gross награждают не по случаю.
По роду занятий мы, моряки, обречены на некоторый профессиональный героизм. "Кто 
бежит с тонущего корабля, один хрен потонет". Это командиру дивизии ничего не 
стоит избежать судьбы своих подчиненных, адмирал рискует пойти на дно вместе со 
всем экипажем. В нашем экипаже был парень больше остальных заслуживавший орден. 
Мы выгружали селитру в тюках с помощью стрел. Когда очередной подъем завис над 
раскрытым трюмом, объявили воздушную тревогу. Все, естественно, разбежались. 
Возгорание селитры угрожало взрывом и гибелью всем стоявшим у стенки судам. 
Самые мощные взрывы, после ядерных, происходят на складах минеральных удобрений. 
Парень, фамилию его я, увы, забыл, был единственным, кто подумал о последствиях. 
Если кто-то знает, как медленно работают корабельные лебедки, представляет себе, 
сколько времени довелось ему "маслать", прежде чем он завалил кран балки в 
сторону и смайнал подвес за борт. Парню, как и мне с моей контузией, довелось 
удовлетвориться медалями. Зато боцман, травмированный в бедро - его сбила машина 
- в качестве компенсации получил орден Боевого Красного Знамени.
Признаюсь, я так и не смог, несмотря на все свое любопытство, собрать какие-либо 
сведения относительно военного опыта вьетнамцев, хотя генерал Лавриненко 
оценивал офицерский корпус и рядовой состав, как весьма подготовленный и готовый 
к решению поставленных задач. Для чего, к слову, не нужны никакие особенные 
"тактические" примочки. Вьетнамцы воевали, как жили. Тогда я еще не знал, что 
люди могут пребывать в потоке войны, так же безрефлекторно, как чиновники в 
конторе. Как-то на батарее, мне вздумалось провести проверку состояния 
стрелкового оружия. Первый же солдат, в чистоте "Калашникова" которого я было 
усомнился, тут же дал в воздух длинную очередь и победоносно оскалился.
- Цистый, товалися!
Вьетнамцы обращались со своими автоматами, как с палками. Чтобы оценить это 
прагматическое слияние человека с оружием, лишенное какого-либо фаллического 
культа, нужно было повоевать самому. Неизбежно приходит день, когда начинаешь 
заколачивать прикладом своего АКМ гвозди. Я, конечно, выражаюсь фигурально. Речь 
идет о том, чтобы точно знать, чего следует и чего не следует ожидать от оружия. 
Посторонние слишком уж часто придают ему какую-то сакральную ценность.
Мы покидали Вьетнам морем, на спасенном нами "Дивногорске". Шли в Гонконг на 
ремонт. Последним зрелищем для меня в этой войне стала фантасмагория 
китайско-вьетнамского противостояния в Гонконгском заливе. Кроме Парасельских 
островов в Южно-Китайском море, там еще масса мелей и скал, некоторые из которых 
выступают над поверхностью воды только во время отлива. На спорных островах, в 
прилив, вьетнамские солдаты стояли буквально по горло в воде, с национальными 
флагами в руках. И горе тому, кто ронял или мочил полотнище, которое уже не 
могло развиваться в таком виде. На соседних мелях точно так же, с флагами в 
руках, стояли китайцы. Жизнь на островках входила в сухопутное русло только в 
отлив. Прибывала смена, готовили пищу. Если эти "спорные территории" были так 
важны, почему на них не строили, скажем, вышек на сваях? Ответ прост, вышки 
обходились намного дороже людей. Хорошо развитое чувство долга позволяло 
вьетнамцам выдерживать низкую для них температуру воды. Когда я зимой купался на 
батарее, вода казалась мне, по черноморским масштабам, теплой, но вьетнамцы 
вылезали из нее, стуча зубами от холода. То же самое наблюдал один мой коллега, 
советский военный советник в Индии. Жители южных областей обычно мерзнут даже 
при омовениях в Ганге. Находясь на военной службе в штате Джамму и Кашмир, они 
выдерживают высоко в горах укутанные в одно одеяло, по 5-6 часов при пулеметах. 
Странным образом судьба вновь свела меня с вьетнамцами, спустя многие годы после 
войны. К концу семидесятых - началу восьмидесятых годов довольно много 
вьетнамцев обреталось во всяческих вузах на территории Украины. В те 
благословенные годы застоя, каждый иностранный студент стремился что-то продать. 
Вьетнамцам тогда, ввиду относительной недоступности для них рынков 
дальневосточного ширпотреба, продавать было, особо нечего. А в моду как раз 
вошло каратэ. И все из них, кто имел к этому хоть какие-то задатки, кинулись 
преподавать вьет-во-дао. В основном это были какие-то доморощенные деревенские 
стили. Для пущей важности инструктора придумывали себе боевые биографии 
"по-спецназистей" и стремились поразить воображение слушателей историями 
-"страшилками". Хотя по возрасту их бы и в "красные кхмеры" не взяли. По 
окончании учебы, вьетнамцы не очень-то стремились домой. Многие оседали тут, 
женились на вьетнамских же работницах, завезенных для работы на ткацких 
фабриках. Часть добытых, в том числе преподаванием, денег, надлежало отдавать 
своим старшим. На этой почве, случалось, доходило до разборок. Некоторые 
начинали скрываться от своих. В эмиграцию были перенесены и клановые 
противоречия. Но что оставалось неизменным, так это глубокое презрение к нам - 
белым. Самым курьезным образом "легендирование" постепенно перешло и на 
отечественных "сенсеев". Один из них договорился до того, что якобы, 
тренировался в Китае, для чего, нелегально, переходил границу. Благо, тогда за 
преподавание подобного "каратэ" сажали за решетку. А "пребывание в Китае" 
послужило отягчающим обстоятельством.
Бессмысленность официального кровопролития делает войну отвратительнее вдвойне. 
Только гражданская война, является хоть в какой-то мере осмысленной. В ней мы 
сталкиваемся с теми, кого действительно ненавидим, и, если повезет, можем 
рассчитаться даже с родственниками и соседями. Покидая Вьетнам, я не клялся на 
предмет "никогда больше", но с тех пор воевал только под собственным знаменем, 
за дело, которое, считал правым. Случай д