ра через российскую таможню и пограничников.
Мы прибыли в Грозный на другой день после первой попытки его взятия так званой 
оппозицией. Возле Рескома (президентского дворца) уже несколько дней митинговало 
несколько тысяч вооруженного народа. Я разговорился с часовым в прихожей 
Дудаева. Он был уставший и хотел спать. Его не было кем заменить. Видно было, 
что каждый достал с серванта свой наилучший пулемет и вышел сюда как на сцену. 
Каждый словно смотрел на себя сбоку и ужасно гордился собою. Внешний вид, 
выправка очень много значили для них. Ради красивого жеста можно было и умереть. 
Чеченцы сильно отличаются от других кавказцев. Они преимущественно флегматики, 
немногословны. Многие некавказской внешности, светловолосые. Видно, что сильно 
много намешано. Чечня - это Швейцария XIV ст. Та же самая публика. Через пятьсот 
лет это будет финансовая столица, если финансы все еще будут в моде. Здесь, как 
и везде, на революции желало погреться много тараканов. "Парламент - пятая нога 
в телеге чеченской революции", сказал как-то Джохар Дудаев и разогнал его. Как 
выяснилось позже - это был рациональный шаг. Когда началась война, всех 
народолюбцев и демократов, как будто ветром вздуло. По окончании - они 
объявились, чтобы попроситься в правительство.
С 1991 г. Чечня жила и воевала по Бакунину. Там не существовало государства и не 
сильно много людей страдало от этого (от наличия государства обычно страдает 
больше). Для того, чтобы успешно жить и побеждать по Бакунину, необходимо, чтобы 
нация состояла из бакунистов - чрезвычайно энергичных, своевольных, воинственных 
людей.
Джохар был сильным вождем, который ничем не руководил. Он достойно проявлял себя 
и во времена нефтяных спекуляций и во времена ракетных обстрелов. Он погиб 
именно тогда, когда это было необходимо, ни днем позднее. Это делает его большим 
политиком.
Мы разговаривали с ним в его большом кабинете. Он был невысокого роста, худоват 
и тонкокостный, в отличие от большинства чеченцев, которые относятся к 
грациальному типу. "Если начнется война, - сказал он, - миллион моджахедов 
появятся здесь, чтобы защищать нашу свободу". "Никаких моджахедов не бывает, - 
ответил я. - В Афганистане все моджахеды (не афганцы) были китайскими 
инструкторами, Ирак никакие моджахеды не защищали. Советский Союз больше помогал 
палестинцам, чем все арабские страны вместе взятые, за пять лет 
армяно-азербайджанского конфликта, никто там не увидел ни одного моджахеда". 
Следующая война подтвердила эти слова.
Я старался обсудить проблемы обороны и нашего участия в ней с вице-президентом 
Зелимханом Ендербиевым, однако он тогда еще не верил, что начнется война. 
Впрочем, я не думаю, что они способны были осуществить какие-нибудь 
оборонительные приготовления.
В Чечне и Карабахе я видел два абсолютно отличных подхода к организации жизни. И 
тем не менее оба были эффективными. Это вынудило меня всерьез задуматься.

ПОЧЕМУ ВЫ ТАКИЕ ВОЕННЫЕ?
БИЛЫЙ

В декабре 1994г., когда еще шли бои за Грозный две группы добровольцев из 
Украины направились в Чечню. Для безопасности и большего успеха предприятия были 
избраны два маршрута. Один вел из Баку, через Дагестан, другой из Тбилиси, через 
Абхазию, на предмет чего, уже имелись соответственные договоренности 
командования УНСО с лидерами местных политических партий и членами правительств 
Грузии и Азербайджана.
В ходе предыдущей деятельности мне удалось наладить контакты с представителями 
силовых ведомств, обоих государств, однако объявляться в местах минувших боев, 
даже под "официальные" гарантии не улыбалось, и я направил свои стопы к берегам 
более спокойного, бессточного бассейна, каковым является Каспийское море.
К моменту нашего прилета в Баку, там уже находился дядя Толя. Теоретически он 
должен был обеспечить коридор при прохождении паспортного контроля и таможенного 
досмотра, но как водится - опоздал. Бдительные азербайджанские пограничники 
быстро смекнули, что половина из молодых людей в самолете, декларирующих себя 
"бизнесменами", одета в черные джинсы, обута в армейские ботинки и перепоясана 
под бушлатами ремнями от снаряжения. Нас повязали, но тут, как ангел спаситель, 
в сопровождении людей из Народного Фронта объявился дядя Толя. Нас освободили, а 
милиционеры, в качестве компенсации, за беспокойство, получили по пачке сигарет 
"Конгресс" нелицензионного производства, расположенного где-нибудь под "Бакы". 
Разместили нас в гостинице "Интурист" на берегу моря. В первую же ночь, мы 
выпили такое количество чая, что вполне могли быть посвящены в "айзеры". Затем 
перешли на пиво, уничтожив весь гостиничный запас, Азербайджанцы до него не 
очень охочи, их почему-то удивляла даже наша привычка обходиться в данном случае 
без стаканов. Денег не хватало, к счастью всяческая зелень предлагалась в буфете 
со шведского стола - совершенно бесплатно. Каждое утро один из украинцев являлся 
с пакетом и набивал его так, будто собирался кормить коня. Остальное приходилось 
приобретать на базаре. Бдительная азербайджанская милиция обнаружила нас и там. 
Из карманов задержанных извлекли унсовские шевроны и нарукавные повязки, из чего 
был сделан вполне здравый вывод на предмет того, что это вероятно шпионы, 
прибывшие из Москвы устраивать очередной государственный переворот. Однако, две 
бутылки водки и на этот раз позволили выбраться из щекотливой ситуации.
Из гостиницы "Интурист" мы перебрались в "Южную". Некогда там останавливались 
партийные функционеры. В наше присутствие ее контролировал самый "омонистый" из 
местных ОМОНов. Их штаб располагался на четвертом этаже, на втором они хранили 
оружие. Нам определили квартиры на третьем. Коридорной там была бабка из 
Харькова, она все время обращалась к нам "хлопчики". От нее мы узнали массу 
интересных подробностей. Бабуся убиралась в комнатах и имела доступ повсюду. 
Оказалось у омоновцев имелось и кой-какое тяжелое вооружение, они именовали его 
водометом, но бдительная старушка им не поверила. Был у них и заложник, его 
держали прикованным наручниками к батарее уже с месяц, периодически "сажая на 
бутылку". Омоновцы, все как один щеголяли в бушлатах и спортивных штанах, 
поэтому присутствие одетых в полувоенную форму, но по другому, вызывало 
постоянное любопытство постов. На входе стояло три-четыре человека, другие 
сновали с автоматами по коридорам. Даже без знания тюркской речи легко было 
понять о чем они разговаривают: "а-ла-ла, ботинки, а-ла-ла, портупея. Слушай, ты 
почему такой военный?
Когда деньги вышли все, мы, возглавляемые дядей Толей "пошли по рукам". Тогда 
Народный Фронт еще держал в городе "свой" квартал, по нему бродили люди с 
автоматами и радиостанциями. Но дни, когда с простой беседы Абульфазом Эльчибеем 
можно было снять несколько сот долларов безвозвратно миновали. Так мы оказались 
в объятьях "серых волков", поддерживавших довольно тесные связи со своими 
турецкими собратьями. Позже в Киеве и Москве мне довелось наблюдать 
однокомнатные квартиры, снимаемые вечными эфиопскими студентами, в которых 
проживает еще человек двадцать. Так вот, квартира в которой мы проживали в Баку, 
отличалась от тех лишь тем, что снимал ее азербайджанец, была она двухкомнатной, 
а обитало в ней человек сорок!
Кроме нас, хозяина, депутата чеченского Верховного Совета и сопровождавших его 
лиц там проживало еще человек двенадцать студентов из Турции. Все по 
национальности чеченцы, по возрасту совсем еще дети, лет по 18, с 
первого-второго курса, только единицы - со второго-третьего. Руководил ими, не 
могу сказать командовал, "Руслан", борец - метра два ростом, косая сажень в 
плечах. Однажды в турецкой газете он обнаружил снимок с похорон своей семьи. На 
войну студентов провожал весь город, жители собрали деньги, устроили банкет в 
лучшем ресторане. К сожалению, языковый барьер мешал выяснить подробности. В 
этой смешанной чеченско-азербайджанско-украинской компании мы встретили Новый 
Год. В остальном наше скучное существование уютом не баловало. Как-то наш 
норвежский предшественник Sverre Midtskau - резидент английской разведки в Осло 
в годы Мировой войны удачно сравнил пребывание в сейнере, в области частной 
жизни, с возможностями стриптезерки в ночном клубе. Через день забивался туалет, 
и тогда все один за одним, когда остальные притворялись спящими, бегали в 
ванную, Так мы прожили 7-8 дней, потом студенты неожиданно исчезли. На войне я с 
ними не встретился. Говорили, что в Ведено, в бою с десантниками они почти все 
погибли. На бывшей партийной базе отдыха, когда нас перевезли перед переходом 
через границу, мы повстречали еще одну группу турок. Те выглядели уже 
посолиднее: лет двадцати пяти-тридцати, одетые в отличие от студентов не в 
джинсы и ковбойские сапоги, а в полувоенные солидные ботинки. Утром, дневальные 
по базе "айзера" были поражены, когда одна группа братвы выскочила босиком на 
снег и начала бить челом об лед на плацу, творя намаз, а другая, то есть мы, так 
же босиком, устроила вокруг них пробежку. Несколько раз мы покидали базу, но 
перейти границу проводники-чеченцы так и не решились. После Нового Года, когда 
пал Грозный, азербайджано-дагестанская граница была перекрыта пятью кордонами 
федеральных войск. От дороги в поле, словно "линия Китчинера" в англо-бурскую 
войну через каждые пятьсот метров тянулись блиндажи, закопанные в землю БТР, 
проволочные заграждения. Оставался только путь через горные реки - вброд, рискуя 
отморозить гениталии. Мы были готовы рискнуть, но чеченцы и турки "обломились". 
Что для нас было лишь очередной военной авантюрой и возможностью стяжать славу, 
для них составляло предмет жизни, в конце концов, это была их война.
На базе к нам присоединилась и вторая группа, пытавшаяся пройти через Абхазию, 
собственно, через контролируемый грузинами анклав в абхазской Сванетии. Попытка 
не удалась, помешало пустяковое недоразумение с норвежскими или шведскими 
наблюдателями от ООН. Пришлось возвращаться.
Группу, которая пыталась добраться через Грузию, повязали в аэропорту Тбилиси. 
Но полицейские, бывшие "мхедрионовцы", поверили орденским книжкам ребят, 
воевавших в Абхазии, свистнули "своего" таксиста, приказали везти в парламент. 
Один из охранников у входа оказался уже более компетентным, припомнил и 
командира "Дмитрия с усами", доложил выше. По причине позднего времени Джаба 
(Иоселиани) гостей не принял, но выслал своих мордоворотов на иномарках отвезти 
ребят на базу "Мхедриони". В то время Тбилиси в территориальном и социальном 
отношении разделялся на две зоны: "светлую", в которой было электричество, и 
"темную", в которой оное отсутствовало. Штаб "Мхедриони" - реквизированный 
двухэтажный особняк за высоким забором, располагался в последней. Пришельцы 
долго сигналили, кричали, пока на балкон не выползла какая-то фигура и не начала 
в ответ потрясать автоматом. Наконец договорились. В честь гостей был спешно 
накрыт стол: чача, кабачковая икра, рыба в томатном соусе. В то время телефонная 
связь в Тбилиси была затруднена и наши всю ночь звонили по знакомым бабам. Утром 
поехали к Джабе. Грузины были пьяны, но похмелиться не забыли. Сползли в машины, 
те не заводились, оказалось - нет бензина. Размахивая автоматом, тормознули 
кого-то проезжавшего мимо, конфисковали с пол ведра бензина. Тбилиси выглядел из 
окна машины, как никогда живописно. В парках - срезанные деревья, их 
растаскивают на топливо. Во дворах горят костры. На приезде украинцев 
"Мхедриони" неплохо поднялись. Останавливались у каждого бензовоза, пытались 
говорить по-украински: показывали на гостей - "украинули джари" (груз. 
украинские военные). Собирали со всех деньги и бензин. Джабы в парламенте еще не 
было. Вооруженный "сучкой" САКС-74У, охранник смотрел телевизор. Наши заснули 
прямо на диванах. Минут через тридцать их начали будить. "Джаба, Джаба идет! 
Ребята пройдите в эту комнату".
На обратном пути, вновь квартировали в темной части города. Хозяин, выпив чачи, 
раздобрел и позволил пострелять с балкона. Метров за сто пятьдесят, в освещенной 
части города, горели фонари. Унсовцы расстреляли несколько, прежде, чем кто-то 
открыл ответный огонь во тьму. У хозяина дома было довольно обычное для грузина 
оружие: АКМ, карабин обр.1938г., малокалиберная винтовка. Пистолет - "Иномарку", 
он почему-то не показал. За праздничным столом, "мхедрионовец" Ираклий сказал 
тост:
- Ребята, мы будем вас ждать. Когда сойдет снег - пойдем на Абхазию! - И подарил 
книгу "А зори здесь тихие".
Но снег в горах, как известно лежит долго. Только осенью 1997г. мы объявились в 
Абхазии, уже без "Мхедриони".
В конце концов все добирались в Чечню через Россию. В блокаду это было 
значительно легче, чем после войны.
"Путь воина прям, как полет бумеранга."

ДМИТРО КОРЧИНСКИЙ
В начале июня 1995 г. пожилой мужчина с короткой седой бородой, украшавшей 
благородное породистое лицо, прогуливался аллеей старого ботанического сада при 
Киевском университете. Внезапно он остановился и медленно опустился на землю. 
Его глаза помутнели, лицо побледнело. Это был сердечный приступ. Прохожие 
положили его на лавку. На ней он и умер. Это был патриарх Владимир (Василий 
Романюк). Я очень хорошо знал его. Когда-то, когда его еще не выбрали 
патриархом, мы ездили с ним в Ивано-франковскую область, в горные районы. Там 
была его родина. Он хотел вдохновить местных православных на усиление борьбы с 
греко-католиками. Еще в австрийские и польские времена, известные своим 
упрямством гуцулы, сохраняли православие. Греко-католикам удалось достичь 
существенных успехов уже в лишь девяностых годах. Я взял два десятка хлопцев. Мы 
объезжали села. В каждом мы собирали людей в клубах. Епископ Владимир выступал 
первым. Суть его речи всегда сводилась к одному: духовные центры украинского 
народа не могут быть ни в Москве, ни в Ватикане; необходимо составлять списки 
католиков и передавать нам, мы будем с них спрашивать, для чего они хотят 
продать неньку-Украину, кроме того, всем необходимо вступать в УНСО. После него 
выступал я и старался хоть немного успокоить перепуганных людей. Его проповеди в 
церквах сразу превращались в политические речи. Его вообще не столько 
интересовала вера, сколько борьба за веру. Это был наш человек. Он терпеть не 
мог поповщины и всего, что с нею связано, содомии и сребролюбия. Когда он умер, 
после него не осталось ничего, что можно было бы разделить, ни имущества, ни 
собственности, ни денег. На столике возле его кровати всегда валялось что-нибудь 
из книг мадам Блаватской или Гюрджиева. Библии я там не замечал. Еще он считал, 
что церковная служба слишком затянута. Он много сидел в тюрьме, сначала за 
бандпособничество, потом - за принадлежность к автокефалии. Его выбрали 
патриархом после смерти Мстислава. И вот он тоже был мертв и его следовало 
похоронить. Учитывая престиж церкви это нужно было сделать или в Лавре, или в 
Св. Софии. Власть возражала и предлагала место на Байковом кладбище. Этим она 
давала понять, что считает Владимира мирянином и не признает Киевский Патриархат 
за церковь. На совещаниях по поводу похорон я настаивал на самовольном 
захоронении в Софии. Мне казалось нецелесообразным атаковать Лавру. Ее нижняя 
часть принадлежала Московскому патриархату. Безусловно, могло бы возникнуть 
столкновение, что дало бы возможность ментам представлять свои действия как 
предотвращение межконфессионального конфликта. София не принадлежала никому, там 
был государственный музей, короче говоря конфликт показывался во всей чистоте 
как конфликт между церковью и безбожным государством.
Центральной фигурой снова оказался Филарет. На последнем соборе он был выбран на 
удивительную должность заместителя патриарха. Киевский патриархат успел внести 
много нового в развитие православия. Этим он мне и нравился. Я предлагал 
Филарету поэксперементировать с альбигойством, но он не соглашался. Все 
клерикалы ужасные консерваторы. 
Настал день похорон. Гроб стоял во Владимирском соборе. Утром начали собираться 
люди. Подъезжали священники и верующие из других областей. Я собрал своих 
человек двести. В заалтарной части все время тусовались какие-то депутаты, 
епископы, пришел бывший президент Кравчук. Все предлагали разное. Филарету 
звонили из администрации президента, предлагали похоронить именно здесь, возле 
Владимирского собора. Ни президента, ни премьера в это время не было в Киеве. 
Они не хотели брать на себя никакой ответственности. На хозяйстве остался 
вице-премьер по каким-то экономическим вопросам Роман Шпек. Я взял кого-то из 
Епископов и поехал к нему в большое темное здание кабинета министров.
- Клир и верные церкви настроены похоронить Святейшего в Святой Софии - сказал 
я, - Возьмете ли Вы на себя ответственность за приказ разогнать похоронную 
процессию?
- В Софии невозможно никакое захоронение - ответил он, - мы предлагаем вам 
выбор: Байковое или Владимирский собор.
- Вы берете на себя ответственность за бойню? - настаивал я. 
Он ответил что-то невнятное. Выходя от него, я понял, почему под эту ситуацию 
подставили именно его. Оно было такое никакое, что если бы что-то произошло, 
никому в голову не пришло бы требовать от него ответа. Он заведомо не способен 
был принять ни какого решения.
Я возвратился в Собор. Там всем этим заранее испуганным придуркам удалось 
уговорить Филарета не идти на конфронтацию и согласиться на захоронение здесь. 
Только вынести тело для чего-то к памятнику Шевченко и там отслужить еще одну 
панихиду.
Впрочем, настаивать и на этом решении ни Филарет ни синод не решались. "Нужно 
выносить тело" - сказал я и дал приказ хлопцам образовать живой коридор. 
Образовалась большая процессия и, когда мы вышли на Владимирскую улицу, то 
повернули к Софии, а не к Шевченко, и почти сразу же столкнулись с кордоном 
милиции. Они были одеты в шлемы и бронежилеты и прикрывались щитами. УНСОвцы 
перебежали в голову колонны и несколько минут готовились к прорыву. В качестве 
тарана были использованы секции металлического ограждения, которым, очень 
неосмотрительно, милиция пыталась укрепить свою оборону. Милиционеры отбивались 
резиновыми дубинками и густо поливали наши головы "черемухой". Наконец милиция 
была прорвана и толпа двинулась по Владимирской. Во время столкновения очень 
смело проявили себя священники из западно-украинских парафий. Свободно мы дошли 
к площади Богдана Хмельницкого и расположились перед колокольней Св. Софии. Ее 
ворота были заперты изнутри. За ними было несколько сот человек ОМОНа. Началась 
служба, запел хор. Я приказал хлопцам взять клириков и гроб в кольцо. Кто-то еще 
ездил в кабинет министров договариваться, кто-то звонил в администрацию 
президента - все было напрасно. Время от времени из-под ворот толпу 
протравливали газом, так что епископам пришлось служить панихиду, натянув на 
лицо платки. 
Я попросил принести ломы и лопаты, которые накануне были спрятаны в нескольких 
местах неподалеку от площади. Прямо в асфальте, под стенами колокольни, мы 
начали долбить могилу. Часа за два мы ее выкопали. Панихида все еще 
продолжалась. Было уже под вечер. Я заметил передвижение и суету в милицейских 
подразделениях. Я протиснулся к Филарету и сказал ему: "Прекращайте, нужно 
немедленно хоронить". Гроб на скорую руку заколотили и, когда стали опускать в 
могилу, милиция начала наступление. Слышали, как генерал, который руководил ее 
действиями отдал приказ: "Толпу бить, УНСОвцев калечить". Ворота растворились и 
оттуда двинули сотни ОМОНовцев - основное направление атаки было поддержано еще 
и с левого фланга вдоль стены. Нас всех хватило всего минуты на полторы 
сопротивления. В их головы полетели куски асфальта и камни из могилы. Отбивались 
лопатами, при этом героически себя проявил кое-кто со священников. Несколько 
человек руками засыпали могилу, пока их били по спинам резиновыми дубинками. 
Толпа побежала по площади. Милиционеры дог