покопался в моей анкете и спросил, как я отношусь к тому, чтобы отправиться 
добровольцем во Вьетнам? Услышав отрицательный ответ, он, похоже, ничуть не 
удивился.
- Очень хорошо, тогда идите к секретарю и напишите заявление.
- Какое заявление?
- Об увольнении с флота, "по собственному желанию". Нам трусы не нужны.
Мечта о "загранке", становилась и вовсе неосуществимой. С решимостью отчаяния, 
но ведь не воевать же, в самом деле, я обратился к последнему, вполне 
самоубийственному, в смысле карьеры, аргументу.
- У меня дед был репрессирован, как адъютант Петлюры и польский офицер.
Формулировка в справке о реабилитации, признаюсь, вызывала во мне некоторое 
сомнение, как это "адъютант Петлюры" и, одновременно, "польский офицер". 
Кадровик, похоже, тоже разделял мои сомнения. Он промычал что-то в стиле "сын за 
отца не отвечает", и колесо завертелось. В движениях бюрократической машины было 
что-то от хорошо отлаженного конвейера смерти, попав на который спрыгнуть уже не 
представлялось возможным. Наверное, так ощущали себя жертвы всевозможных 
репрессий. К счастью, мы перед ними имели одно неоспоримое преимущество - могли 
пить сколько влезет.
Вскоре я оказался в помещении, заполненном личностями самого подозрительного 
вида - Вход, или лучше сказать - выход, охранял" автоматчик. Как водится, 
командиры кораблей и береговых частей, под предлогом оказания "интернациональной 
помощи" поспешили избавиться от самых пропащих, в основном на почве пьянства. 
Контингент подобрался прожженный. Похоже, их ничуть не беспокоила перспектива 
грядущей отправки на войну. По крайней мере, настроения в стиле "прощай Ревелек, 
нас убивать повезли", (В. Пикуль) не наблюдались. Секрет оказался прост, сдав 
документы и, получив взамен справку, наиболее отпетые бросились в загул, 
справедливо полагая, что лучше пересидеть отправку в милиции, по какой-нибудь 
административной статье. Но не тут-то было. Обладателей справок попросту не 
задерживали.
Нас погнали во Вьетнам в качестве военно-морского пушечного мяса. Происходи дело 
не в акватории порта, был бы более уместен иной термин - рыбам на корм. Практика 
массовой засылки военных советников, когда, как в Эфиопии, количество советников 
превышает численность офицерского корпуса страны, находится на грани с открытым 
военным вмешательством. Опыт Кореи, Кубы, Конго (Заира), Вьетнама, Эфиопии имеет 
свою специфику решения кадровых проблем: начинают мести всех подряд. Шутка ли, 
набрать 11500 желающих идти на войну в Эфиопию. 
Обычно, советских военных советников подбирали с большим тщанием. Уже в 
двадцатые годы в академии РККА был создан восточный факультет. На нем, а также в 
Институте народов Востока готовили специалистов для работы за рубежом. 
Советско-китайский конфликт во многом объясняется тем, что Сталин ставил на 
Гоминдан. В него были вложены огромные средства, многие генералы-милитаристы 
получили образование в СССР. Тайными операциями в странах третьего мира ведал 
Военный отдел ЦК КПСС, руководивший деятельностью ГРУ и первого главного 
управления (разведки) КГБ, а также подготовкой командного состава РВСН. 
Советников подбирали изо всех видов вооруженных сил и родов войск. Как правило, 
начальники политотделов обращали внимание на выпускников из обычных семей, 
окончивших училища с отличием.
Новоиспеченных лейтенантов отправляли в хреновенькие части и вели лет пять, 
наблюдая, как те справляются с возникающими трудностями. Поскольку глупость 
советских генералов не была тайной для военного отдела ЦК, количество их за 
рубежом старались ограничить возможно меньшим числом при высшем военном 
руководстве. Основную массу советников составляли офицеры в звании 
подполковник-полковник, с опытом командования в должностях "командир полка" - 
"начальник оперативного управления". Они хорошо знали свое дело, но беда была в 
том, что туземцы имели о нем собственные представления. Это была другая война.
В Москве нас поселили в "интуристовской" гостинице. Выдали цивильную одежду: 
белые рубашки и темные брюки. Выходить из гостиницы не разрешалось, милиция на 
входе, как и персонал в ресторане получили на наш счет соответствующие 
распоряжения. Нас кормили, но спиртного не подавали. Впрочем, в этом пункте, 
организаторы "гастролей" допустили серьезный просчет. У нас не отобрали деньги. 
Официант, похоже, был покорен моим французским обращением.
- Garcon.
- Ничего, если я в чайничке подам? - застеснялся польщенный работник "общепита".
- Подавай хоть в корыте! - Не выдержали мои страждущие соседи. Вскоре официанты 
с чайничками засновали от столика к столику, а атмосфера в зале значительно 
оживилась. К вечеру, уже на пути в номер, я ощутил, что еще не полон 
впечатлениями. На этаже под лестницей размещался бар. Поколебавшись, ибо 
оставалась всего одна десятка, я вошел. Усталый бармен скучал за стойкой, пара 
проституток досаждала скандинавскому туристу. Бутылка коньяка стоила на 
удивление недорого - восемь пятьдесят. Широким жестом я протянул червонец.
- Сдачи не надо!
- Что ты мне суешь!
На практике, в "мореходке", я уже ходил в заграничный рейс, да и сама Одесса 
была "свободным" городом, где обращалась валюта, но такое презрение к 
отечественным деньгам довелось испытать впервые.
- Доллары давай!
Московская наглость также была в новинку, тем более что практически любой исход 
конфликта - коньяк я уже отпил - меня устраивал.
Кипя справедливым негодованием, бармен призвал милицию. Паче чаяния, несомненно 
"прикормленный" им правоохранитель, только мельком взглянул на мое удостоверение 
и потерял к происшествию всякий интерес.
- Из своих покроешь.
Я допил коньяк и победоносно, насколько позволяла координация движений, удалился 
в номер.
На следующий день, в самолете, на пути в Ташкент, выяснилось, что, пользуясь 
своей временной неприкосновенностью, кое-кто из моих товарищей даже свел 
бесплатное знакомство с гостиничными проститутками, тогда еще окруженными 
ореолом некоторой недоступности, и как оказалось впоследствии, даже заразился 
венерическими заболеваниями, благо эпоха СПИДа еще не наступила. В аэропорту 
Ташкента, пока нас возили на обед, какая-то сволочь украла из салона самолета 
четыре бутылки водки. К чести воздушного флота, командир корабля поддержал 
претензии флота морского и отказался взлетать до тех пор, пока водку не вернут 
"откуда взяли".
В таком веселом расположении духа, подогреваемые винными парами, мы приземлились 
в Ханое.

Полковник Боровец
Пистолет мне не выдали, в казахских райотделах милиции оружие тогда было в 
дефиците. Даже дежурный сидел без пистолета, их выдавали только опергруппе. 
Автоматов не было вовсе. Вооружение райотделов началось после снятия Кунаева в 
1986 году. Назначение вместо него секретаря новгородского обкома партии Колбина, 
казахи восприняли, как пощечину. Местная молодежь провела в Алма-Ате 
демонстрацию протеста на почве конституции, участвовало тысяч 
пятьдесят-шестьдесят. Это была по мнению русских даже не демонстрация, а первое 
проявление межнациональной розни в СССР. Поскольку казахов тогда в Алма-Ате было 
явное меньшинство, они не нашли понимания у зрителей. Тогда "колбиты" начали 
отламывать куски мраморной облицовки и бросать в зевак. Это была далеко не 
демонстрация. Тогда впервые была применена армия. За неимением палок курсанты 
"усмиряли" поясными ремнями.
В это время в Алма-Ате располагался штаб Среднеазиатского военного округа. При 
штабе, как водится, была гостиница. Изо всех командированных, находившихся в 
ней, срочно формировались офицерские роты и бросали их наводить порядок. Но 
успеха достигла не армия, а пьяные русскоязычные трудящиеся. На заводах кидали 
клич: "Идем быть казахов!" Подгоняли к проходным "Икарусы", набивали в них 
людей, как селедок и везли на площадь. Там выдавали палки и обрезки шлангов, 
поскольку противостояние длилось неделю, эти предметы успели заготовить. Еще, 
якобы, для молодежи на площади выставили пару контейнеров водки, чтобы сделать 
ее неуправляемой. Всем известно, что пьяные казахи агрессивны, особенно, когда 
их много.
Это была жизнь! Я бывало расхаживал по гарнизону в милицейской форме, чем 
приводил в изумление сослуживцев, иногда выходил в штатском для разнообразия. 
Утром, придешь в комендатуру, на лохматом коне скачет казашенок, везет ясак - 
трехлитровую банку кумыса. Я брезговал пить из бурдюка, прежде чем везти кумыс 
процеживали через марлю, чтобы не попадали волосы и мухи. Это была дневная 
норма, когда заканчивался сезон кумыса, кобылы доятся всего месяц: в апреле-мае, 
начинался сезон айрана. На праздники обязательные подношения в виде 
свежеосвежеванного барана. По пятницам - винная порция, по две бутылки водки с 
юрты. Я был воплощением колониальной администрации в самой уродливой форме. 
Прежде всего, в отличие от всех прочих, я не боялся казахов. Мог в четыре утра 
провести "шмон" по юртам, наловить беспаспортных родственников. Мы действовали 
по методу царских исправников, зацепляли юрту тросом, и сдергивали машиной. Я 
изымал незарегистрированные ружья, некоторые из которых восходили еще ко 
временам Ост-Индийской Компании. Их поражало, что я не забираю ружья себе, а гну 
стволы в ступице колеса и выбрасываю. Кроме того я занимался и просвещением, 
исполняя нелегкое бремя "белого человека" по Киплингу. Я научил некоторых гнать 
самогон, что повлекло за собой изменение социальной структуры общества. Пока 
казашата носили кизяки для топки, "ата" пил горячий самогон ложкой из-под 
змеевика. А "апа" в это время была вынуждена пасти овец, что прежде считалось 
неслыханным. Процесс самогоноварения в степи определяется издали. Поскольку 
казашки не ездят верхом на лошадях, только незамужние еще рискуют скакать, они 
удовлетворяются верблюдами, при этом одногорбыми. Эту коломенскую версту видно 
издали, да еще из юрты вместо мяса несет дрожжами. Казахи прежде пекли пресный 
хлеб, а благодаря мне выторг на дрожжах в сахаре в "военторгах" резко пошел 
вверх. Продавщицы меня обожествляли.
К этой должности - я шел семь лет из тринадцати пребывания на "заморских 
территориях" - за Аралом. Сначала, как зам. командира роты, начальник штаба 
батальона. Несколько раз на меня подавали документы на майора, но начальник 
полигона всегда их возвращал.
- Что тебе плохо живется? Майоров много, а ты один.
Мой звездный час настал в 1980г. по возвращению из Алма-Аты с курсов ЦК по 
ведению психологической войны и спецопераций. Я решился применить полученные 
знания и поставил грандиозный социальный эксперимент.
Кроме меня на эту должность претендовало еще несколько человек. Один из них даже 
начал строить комендатуру. Но он пошел неверным путем. Опустил себя - клянчил у 
командиров подразделений людей и стройматериалы в то время, как их нужно было 
брать за глотку. Я сделал свою карьеру в течении трех суток.
Заступил дежурным по части и отловил за ночь 50 бродячих солдат, чем вверг всех 
в изумление, прежде повара, дневальные, земляки, пьяные зенитчики в обнимку с 
девками из "военторга" шныряли по расположению. Они даже не сопротивлялись. На 
другой день об этом пошли разговоры, которые дошли до начальника управления, 
который, устав от бардака и постоянных ЧП, быстро смекнул и сделал из этого 
практические выводы. Тут же на плацу я был назначен комендантом гарнизона и 
начальником ВАИ. Прочие командиры встретили мое назначение в штыки. В тот же 
день я задержал за нарушение распорядка 200 солдат и списочно доложил начальнику 
управления. Начался "разбор полетов", все получили массу взысканий. Ту же 
операцию я повторил назавтра, поймав еще 150 солдат. Некоторые командиры 
наиболее сообразительные тут же пришли с дарами, в обмен на списки нарушителей. 
Я быстро "хап" (хоз) способом построил комендатуру, гауптвахту, сауну с 
бассейном для начальства в БПК и обнес военный городок трехметровым деревянным 
(в пустыне!) забором. Склады огородил колючей проволокой в три ряда, на всех 
подъездных путях, кроме КПП врыл надолбы и ежи. Все посты охраняли мои верные 
псы из комендантской роты. А пост ВАИ я оборудовал на выезде из автопарка.
Солдаты боялись выезжать, чтобы не лишиться прав. Количество "друзей" еще 
возросло. Наехать на меня пытались уже только две структуры, политотдел и особый 
отдел. Так как я был исключен из партии и ссылался на свою "аполитичность" и 
несколько раз накрывал клуб и выволакивал на плац пьяных обрыганных активистов и 
общественников, партийный надзор был устранен. Начальник политотдела все же 
вручил мне писаря-коммуниста, которого мы развратили за месяц и споили, хотя он 
был узбек и, кажется мусульманин. Уходя на гражданку он пил спирт, как воду и 
забыл про свои арабские книги, которыми поначалу гордился. С "особистом" 
поладили, таким образом: я взял под крыло старшину одной из рот. Прапорщик 
прежде служил в погранвойсках и имел большой опыт оперативной работы. Он очень 
просто вычислил всех стукачей. Он был помощником дежурного по части, все солдаты 
заходили в штаб, мимо него, но у "особиста" был отдельный выход по инструкции.
Комната "особиста" была у туалета и солдаты быстренько забегали к нему за угол, 
и выходили в тупик, вроде они мусор собирают. Заходить таким образом не 
рисковали, чтобы не быть замеченными. Шли через штаб "смешиваясь с толпой". 
Прапорщик взял на карандаш всех, кто не выходил, расспросил солдат, и у меня уже 
был список, который я пригрозил "потерять на плацу", если он не прекратит на 
меня наезжать. В конце-концов мы разделили сферы влияния, я отдал "кесарю - 
кесарево", наркотики и боеприпасы, мне осталось все остальное.
Закончив обустройство исправительных учреждений - гаупвахты и комендатуры, 
заведя массу друзей в лице начальников тылов, складов и военторга, которым вечно 
нужна была дармовая рабочая сила, создав карательные органы в лице комендантской 
роты, службы ВАИ, и той же гаупвахты, я начал колонизовать окрестности, наводя 
там твердый уставной порядок и социалистическую законность. Район назывался 
Кармакчинский, но поселка с таким названием в природе не существовало. Данный 
факт вызывал удивление у казахов. Это было сделано с целью сохранения военной 
тайны и затрудняло привязку полигона к местности. Противник и вместе с ними 
финансовые органы вводились в заблуждение. Станция Тюратам не входила ни в какой 
административный район, а центром нашего был город союзного подчинения Ленинск. 
Я думаю печать с соответствующей надписью тоже у кого-то хранилась 
Карамакчинский район официально не относился к местам с тяжелыми климатическими 
условиями. Доходило до маразма, две площадки, находившиеся на расстоянии трех 
километров имели разные льготы: на одной год шел за полтора и это порождало 
лицемерие и двуличие, все "как коммунисты" не "могли быть в стороне" и просили 
их туда перевести. В конце концов власть сдалась и обьявила район зоной 
стихийного бедствия. Все вопросы решали из Москвы, люди там никогда не бывавшие. 
Я быстро смекнул, что казахи, как и прочие граждане СССР, никаких прав не имеют 
и ограничены в передвижениях. Я мог позволить отдельным избранным семьям 
кочевать вокруг воинских частей, что давало им неоспоримые преимущества. С 
воинскими частями велся интенсивный обмен. Ценился брезент. Как-то с заправщика 
- цистерны с жидким кислородом скрали прорезиненный тент, нашли на юрте. Колеса 
для "ЗИЛов" и масло шли на машины совхозных бастыков. Солдаты тащили 
всевозможные предметы вещевого довольствия. Можно было видеть казашку, одетую в 
телогрейку с протравленной известкой надписью на спине "шестая рота". На почве 
обмена доходило и до злоупотреблений, вместо говяжьей тушенки неискушенным 
кочевникам подсовывали аналогичные по весу и внешнему виду консервы "щи-борщи". 
Казахи оберегали незаконно добытое имущество от моих набегов, закрывая его, даже 
ружья, в песок, подальше от юрты. Основным платежным средством у казахов была 
водка. Ценность последней особенно возросла в период "антиалкогольной" кампании, 
когда стали проводиться специальные рейды. Обычно водка хранилась в какой-нибудь 
мазанке на отшибе. Ящики прикрывала кошма, на которой возлежала какая-нибудь 
ветхая "апа", никаких иных функций по хозяйству она уже выполнять не могла, ей 
не доверяли даже внуков нянчить. Процесс обмена протекал примерно следующим 
образом: Апа лежит на спине, со сложенными на груди руками, почти холодная.
- Апа, арак бар?
- Десять рублей, тебе много?
Апа из-под себя достает бутылку и лежит дальше. Когда вместо денег стали 
всучивать облигации, деньги брал сопровождающий. Все кочевники были прописаны в 
поселке Кармакчи, по улицам Абая, Кунанбаева, Момыш-Улы и Шевченко. Одна из них 
плавно перетекала в другие. Так как мазанки были построены в шахматном порядке, 
не зная казахского языка, разобраться было невозможно. Впервые, после покорителя 
Туркестана Перовского, я потребовал с местных документы, чем поверг всех в 
изумление. Казахов после войны никто толком не щемил. Любопытно, что их не 
ссылали. Казахстан и так был местом ссылки. Баев отправляли в города и там 
расстреливали. "Подбайков" (подкулачников, ред.) назначали председателями 
колхозов. Я даже видел пастуха с партбилетом. Подобная свобода - положить на 
власть, в тридцатые годы была невозможна. Даже во времена Сталина, паспортов у 
местных не было, куда казах убежит в пустыне? Колхозы у казахов были не 
производственными объединениями, как у нас, - что там производить - а сугубо 
территориальными. Свидетельства о рождении выдавались казашатам при поступлении 
в школы. Там бедных детей пробовали приучить сидеть за столом, они конечно 
разбегались обратно в кочевья. Но свидетельства выдавали всем. Беспаспортных 
волокли в комендатуру, на гауптвахте и кормили свининой. На третий день 
правоверный, как миленький ел "шашка" с перловой кашей и, невиданное, впервые в 
жизни мыл полы. Если я еще скажу, что в полит массовое время они учили текст 
присяги и первые шесть статей устава внутренней службы, вы мне вообще не 
поверите. Не удивительно, что казахи живо интересовались не привезли ли 
родственниеи его паспорт и ясак.
Нужно понять, что ясак - это не взятка, а ритуал с похлопываниями и пожиманием 
рук. Чем больше ясак, тем выше начальник. Любимые ханы накладывали такие подати, 
что случалось, оставались без подданных по вине чрезмерного усердия подчиненных, 
те просто вымирали. 
Искусству обращения с восточными людьми меня обучил подполковник Абельгазин 
Карин Абельгазинович начальник штаба полка, в последствии военный советник 
президента Назарбаева. Гонял он меня немилосердно, да еще приговаривал:
- Можешь еще сказать "блад нерусский", но к утру, чтобы было сделано. 
Сейчас бы в ту среду, я бы им показал суверенитет, обложил бы такой данью - 
манаты бы несли мешками.
Меня боялись, на Востоке нет такого понятия, как уважение. На Востоке вообще нет 
ничего хорошего: долбанутая страна, долбонутые люди... Жить в песке, родиться и 
умереть на кошме, вы бы смогли? 
Той, в простонародье, это тотальная обжираловка для мужиков, если пускать еще и 
баб, продуктов на всех не хватит. Водку пьют пиалами, нажираются, что свиньи. 
Вообще, пьяный казах, это нечто. Казахская кухня меня не прельщала, тот же 
бешбармак, мясо с шерстью, порезанное треугольником тесто, заправленное луком, 
все это сварено в котле сомнительной чистоты. Меня всегда неприятно удивляло 
восторженное отношение русских к восточной кухне. Даже после того, как их 
поперли с Востока, им все еще сладки все эти пилавы. Единственное, что я ел 
смело и с удовольствием, это баурсаки, простое тесто, сжаренное в кипящем 
сливочном масле. Можно есть сколько угодно и не брезгуя, мне их доставляли 
завернутыми в платок. Толпа лежит, жрет это мясо с блюда, запивает араком. Самый 
крутой ритуал, когда достают баранью голову и начинают делить. Уважаемому гостю 
дают глаз. Прапорщик Козятинский, прежде чем заглотнуть глаз, выпил пиалу водки, 
эт