в нем пишете много незаслуженных мною похвал. Пойдемте, поговорим.
  Лев Николаевич интересуется, чем занята сейчас молодежь.
  - Это  хорошо,  что  политика затихла в университете.  Не надо насилий над
людьми.  А политика,  в чем бы она ни выражалась,  всегда заключает  в  себе
желание   одного   человека   подчинить   себе  волю  других  людей.  Какими
искусствами, какой литературой больше занимаются студенты? Нехороша нынешняя
литература.  Слишком много в ней самоуверенности. Специализируется человек в
чем-нибудь и уже думает, что может всякие вопросы решать.
  - Я  высшее  образование  понимаю  не  в  смысле  непременного прохождения
университетского курса,  - продолжал Л.  Н.,  - есть много хороших книг,  по
которым  человек  может учиться.  Есть умные люди,  с которыми он,  в случае
чего,  может посоветоваться.  И можно гораздо  лучше  научиться  без  вашего
университета.
  В дальнейшем Лев Николаевич крайне резко отозвался по  поводу  событий  на
Балканском   полуострове,   и  в  частности  о  захвате  Австрией  Боснии  и
Герцеговины (*3*).
  - Это какая-то шайка разбойников,  - говорит он, между прочим, и по адресу
Австрии.  - Уже создался свой жаргон:  аннексия,  компенсация и прочее.  Мне
одна сербка прислала письмо.  Спрашивает,  как быть дальше. Я сейчас ей пишу
ответ (*4*).  Пусть сербы спокойно занимаются своим трудом.  Не надо  нового
кровопролития.
  Узнав, между   прочим,   что    среди    студентов    стали    зарождаться
религиозно-философские  кружки,  Лев  Николаевич очень заинтересовался этим.
Что они главным образом изучают?  Таким образом, разговор перешел постепенно
на религиозную тему.
  - Вообще,  можно проследить много общего во  всех  религиозных  верованиях
человечества.  Например,  заповедь:  люби бога и ближнего своего, - ее можно
найти в религиях всех народов! - закончил Л. Н. свою беседу.
  И Л.  Н.  пошел  снова  работать.  На этих днях он заканчивает свой "Ответ
сербке", или, как он сам называет: "Закон любви и закон насилия".
  Также составляет новый "Круг чтения".
  - Это "Учение жизни", - определил Лев Николаевич этот "круг" студентам.
  В 12  часов дня студенты уезжали.  Л.  Н.  перед отъездом позвал их в свой
кабинет. Он сидел в кресле на колесах.
  - Меня очень огорчает,  что вы не хотите даже позавтракать у меня. Меня вы
нисколько не стесните, а мне очень приятно поговорить с вами.
  На этот  раз  разговор  зашел  о  декадентах,  а затем о романе Арцыбашева
"Санин" (*5*), Л. Н. сказал:
  - Может быть, я стар стал. Но я не понимаю декадентов.
  Относительно "Санина" Л. Н. отозвался так:
  - Арцыбашев  своим "Саниным" думал открыть что-то новое.  Публика поверила
ему.  Между тем еще в древности были эпикурейцы - Санины.  Нового  Арцыбашев
ничего не сказал.
  По этому поводу Лев Николаевич говорил  вообще  об  отношениях  мужчины  и
женщины.   Прочел  несколько  изречений  из  своего  нового  "Круга  чтения"
относительно брака:  "Сто раз обдумай, прежде чем жениться. И если есть хоть
какие-нибудь сомнения - не женись".
  - Недавно один гимназист или студент мне писал, - добродушно улыбнулся Лев
Николаевич.  - Он высчитал, что если бы жить по-христиански - без войны, без
убийств, - то теперь бы на каждую квадратную сажень земного шара приходилось
бы по три,  по четыре человека. Но он забыл самое главное - что христианство
вместе с этим проповедует также целомудрие и воздержание.  Как  воспитать  в
себе  эти качества?  Не помню,  какой именно древний мудрец сказал:  пойди в
жаркий день работать в поле,  а затем подойди  к  ключу,  возьми в рот воды,
но не глотай ее, а выплюнь обратно. Это будет первая ступень к воздержанию.
  Русов поинтересовался  судьбой  романа  Льва  Николаевича  "Отец  Сергий".
Великий писатель ответил:
  - Ну,  это пустяки. Первую часть я написал. Да стыдно на старости лет этим
заниматься.  Мне многое хотелось бы написать. У меня много материала собрано
по истории русской революции. Вот если бы я был моложе...
  И Лев Николаевич задумался.
  При прощании Л.  Н.  по просьбе Русова дал свой портрет с собственноручной
надписью: "Московскому студенчеству".

        "Комментарии"

  Студенты у Л.  Н. Толстого. - Русское слово, 1908, 31 октября (13 ноября),
No 253.
  Автор статьи не установлен. Депутация от московского студенчества посетила
Ясную Поляну 29 августа 1908 г. по случаю 80-летия Толстого.

  1* Николай Николаевич Русов (1884-?),  студент,  впоследствии  беллетрист,
критик.
  2* Татьяна Михайловна Альбертини (урожд.  Сухотина,  род.  в 1905), внучка
Толстого,  дочь  Татьяны  Львовны  Толстой  (1864-1950) и Михаила Сергеевича
Сухотина (1850-1914).
  3* В 1908 г. Австро-Венгрия аннексировала Боснию и Герцеговину.
  4* "Ответ сербке" вылился в статью "О присоединении Боснии и Герцеговины к
Австрии" (т. 37). "Закон насилия и закон любви" - другая статья Толстого.
  5* В  письме  к  М.  Докшицкому  от  11  февраля 1908 г.  по поводу романа
Арцыбашева "Санин" Толстой ужасался "не столько гадости,  сколько  глупости,
невежеству и самоуверенности" автора (т. 78, с. 58).


        ""Русские ведомости". Д. Анучин. Несколько часов в Ясной Поляне"

  Л. Н.  Толстой  является  такой  центральной  личностью,  известия  о  нем
вызывают  такой широкий интерес,  что каждый,  кому случится посетить теперь
Ясную Поляну,  как  бы  обязывается  поделиться  с  обществом  сведениями  о
здоровье  и  деятельности  великого  нашего  писателя.  Пишущему  эти строки
пришлось на днях  побывать  в  знаменитом  имении,  и  он  считает  уместным
воспользоваться  страницами  "Русских  ведомостей",  чтобы  сообщить  о  том
немногом,  что ему привелось видеть и слышать в несколько часов, проведенных
им  в  гостеприимной  Ясной  Поляне,  и  сделать  таким образом это немногое
известным для более широкого круга читающей публики.
  Прежде всего,   конечно,   о  здоровье  Льва  Николаевича.  Многочисленным
почитателям нашего маститого писателя,  конечно,  будет приятно узнать,  что
здоровье его вполне восстановилось,  что если иногда он и страдает от своего
давнишнего недуга,  дающего себя знать сильной изжогой, то в общем он свеж и
бодр и, несмотря на свой почтенный возраст, по-прежнему гуляет в парке, ездит
верхом,  а главное - продолжает также работать, мыслить и писать, беседовать
и учить.  Конечно, неумолимое время наложило и на него свою печать; за шесть
лет,  прошедших с тех пор,  как я его видел, он постарел, похудел, согнулся.
Сын его,  Лев Львович, говорил мне, что ранее он был ниже отца, а теперь уже
оказывается выше его ростом.  По словам близких,  даже 5-6 последних месяцев
сказались  на  его  телесном  виде.  Но  в  общем  существенные черты облика
остались,  на мой взгляд,  те же,  и глаза,  может быть менее яркие и живые,
смотрят  с тем же выражением,  отражают на себе,  если можно так выразиться,
тот же внутренний  дух,  то  же  проникновение.  И  лицо,  несущее  на  себе
неизбежный  отпечаток  старости,  особенно  в  челюстях при их движении,  не
выказывает,  однако,  старческой  немощи;  оно  не  болезненно-красно  и  не
болезненно-бледно,  а  согрето  тем теплым желтоватым колоритом,  который мы
привыкли видеть у почтенных стариков,  ведущих правильную  жизнь  и  занятых
более духовным, чем мирским.
  Несмотря на свои 80 лет, Лев Николаевич и теперь не имеет очков и свободно
разбирает  самый  мелкий  шрифт.  Вдаль  он  видит  хуже  и  в двух саженях,
например, не может даже разобрать, надета ли его дочерью цепочка или что она
держит   в  руках.  Некоторою  близорукостью  Лев  Николаевич  страдал  и  в
молодости;  немало,  по его словам,  приходилось ему упустить из-за этого на
охоте  зайцев.  Но в очках он никогда не испытывал надобности,  хотя помнит,
что еще когда был студентом в Казани и гулял около  башни  Сумбеки,  татарин
предлагал ему купить очки, поясняя, что все хорошие господа "очкам носят".
  Встает Лев Николаевич обыкновенно раньше своих домашних и даже зимой часов
в  восемь,  в  девятом  отправляется  на  прогулку.  Вокруг  дома,  в парке,
расчищены дорожки,  кроме того,  наезжена дорога к въезду в парк,  где стоят
две  старинные  башни  ("пришпект",  как  назвал мне эту дорогу приехавший к
крыльцу на санях мужик).  По  этому  пришпекту  и  дорожкам  и  отправляется
совершать  свою  прогулку  Лев  Николаевич,  как  необходимый  моцион  перед
занятиями.  Я встретил его возвращавшегося  обратно  в  валенках,  в  старом
коричневом пальто с меховым воротником,  в круглой шапочке, с палкой в руке,
сопровождаемого собакой.  Собака бросилась было на меня,  но по окрику  Льва
Николаевича скоро успокоилась.
  Утро, - пояснил Лев Николаевич,  - я посвящаю молитве не  просительной,  -
молитва-просьба - это детское суеверие, - а воспоминанию о своем отношении к
природе,  к  ближним,  к  самому  себе  и  размышлению  о  необходимом   для
самоулучшения.
  В дальнейшей беседе  Л.  Н.  расспрашивал  меня  о  новых  просветительных
учреждениях, между прочим, об университете Шанявского (*1*), причем сообщил,
что в последнее время стали чаще обращаться к нему с  просьбами  о  денежной
помощи  в  целях  образования.  Одни просят просто по бедности,  другие - на
какое-либо задуманное ими дело  или  предприятие,  но  молодежь  -  чаще  на
образовательные   нужды.  Подходя  к  дому,  Л.  Н.  увидал  приехавшего  на
розвальнях крестьянина.  Оказалось -  орловский,  заехал  попросить;  Л.  Н.
предложил   обождать  и,  войдя  в  переднюю,  распорядился,  чтобы  вынесли
серебряную монету. По-видимому, обращение с подобными просьбами - дело здесь
обычное.
  Возвратившись с  прогулки,  Лев  Николаевич поднимается на второй этаж,  в
свой кабинет,  куда ему приносят кофе с  молоком  и  хлебом.  Завтракает  он
отдельно,  приступая  вместе  с тем и к своим занятиям.  Кабинет его отделен
комнатой от столовой, двери в которую, а равно двери из комнаты в кабинет на
это время притворяются,  чтобы его не беспокоил шум и разговор. В столовую с
утра подается самовар, заваривается чай и кофе, ставится хлеб, масло, сыр, и
по  мере  того,  как  встают  домашние,  здесь  в течение двух-трех часов не
перестают сменяться люди и не умолкает говор. Графиня Софья Андреевна встает
обычно  поздно,  поэтому  самовар  стоит  на столе часов до 11 - 12-ти.  Лев
Николаевич давно уже в это время сидит у себя и только иногда  появляется  в
столовой,  если нужно что сказать или спросить или если у него что-нибудь не
ладится;  тогда он иногда принимается даже раскладывать пасьянс,  покуда  не
найдет  возможным  вернуться  снова  к  своей  работе.  Утром он обыкновенно
просматривает и газеты;  ему высылаются многие,  но читает он теперь  обычно
только   две   -   одну   московскую   и   одну  петербургскую.  Отчетами  о
Государственной  Думе  он  не  интересуется  и  вообще  относится  к   этому
учреждению не особенно почтительно.  "Партии,  фракции, блок, кулуары, - все
заняли из иностранного лексикона,  - заметил он,  - странно и смешно все это
слышать".  Шлют  также  отовсюду Льву Николаевичу журналы,  брошюры,  книги;
лежат они и в кабинете,  и в столовой, и в других местах. "Не знаем, куда их
и  девать",  -  жаловалась  гр.  Софья  Андреевна.  И  как  ни стремится Лев
Николаевич сосредоточиться на том,  что наиболее важно и необходимо,  о  чем
надо и думать,  и писать,  пользуясь немногим остающимся временем, однако не
может он отстраниться и от надоедливой современности;  приходится и в газеты
заглядывать,  и  с новыми книжками знакомиться.  Видел я у него и только что
вышедший том нового издания сочинений Эртеля (*2*), развернутый на странице,
где уже отмечено карандашом одно размышление заключенного в тюрьму человека,
и только что изданный в русском переводе (и уже запрещенный,  к огорчению Л.
Н-ча) "Разговор о религии" Шопенгауэра (*3*), и английское издание избранных
мыслей из Корана и т.  д. Отнимает время и просмотр корреспонденции - чтение
получаемых ежедневно писем. Пишут по разным поводам и русские, и иностранцы,
просители и поклонники,  нуждающиеся в разъяснении и утешении  и  изливающие
свою  злобу  и  ненависть;  последнего  рода  письма  Лев Николаевич считает
полезными и поучительными для себя.  На письма,  заслуживающие внимания, Лев
Николаевич  отвечает:  он  пишет  теперь  свой  ответ большей частью сжато и
кратко на конверте письма (подобно некоторым другим знаменитым  людям,  как,
например,  Дарвин,  Л.  Н.  скуп  на бумагу),  а развивает эти мысли уже его
секретарь Н. Н. Гусев. Все эти письма с краткими ответами на них сохраняются
и могут послужить впоследствии материалом для биографии и для истории эпохи.
Николай Николаевич Гусев - молодой человек,  занимающийся у  Л.  Н-ча  около
года;  два месяца ему пришлось уже отсидеть в крапивенской тюрьме,  кажется,
за рассылку произведений Л.  Н-ча (*4*).  Относительно писем простых  людей,
крестьян и рабочих, Л. Н. говорил мне, что среди них попадаются написанные с
большим смыслом и указывающие на такое развитие,  какого десять  -  двадцать
лет тому назад нельзя было встретить в этом классе.
  Немало хлопот вызвала у домашних Л.  Н-ча разборка полученных  ко  времени
его юбилея телеграмм,  писем и посылок,  которые продолжали получаться еще и
долго спустя.  Всего было получено около 2500 приветствий,  в том числе иные
за множеством подписей (до 500-800),  от крестьян, рабочих, учащихся и т. д.
Число чиновников почтово-телеграфной конторы в недели,  ближайшие к  юбилею,
было увеличено,  тем не менее они были завалены работой, что не помешало им,
впрочем,  прислать приветствие и от себя с выражением удовольствия,  что  им
пришлось  потрудиться  по  такому случаю.  Подарки были самые разнообразные;
недавно еще один изобретатель  прислал  аппарат  для  увлажнения  в  комнате
воздуха  (посредством  испарения  многих  вставляющихся в аппарат намоченных
пластинок),  объясняя,  что  так  как   Лев   Николаевич   страдает   иногда
бессонницей, то аппарат может содействовать успокоению нервов и лучшему сну.
Домашние стали также собирать вырезки из газет по  поводу  юбилея  Л.  Н-ча,
наклеивая  их  в  большую  переплетенную  книгу  из чистых листов.  За время
нескольких месяцев наполнилась уже почти вся книга,  в  которой  ругательные
проклятия  черносотенных  газет  и  юродивых  фанатиков  фигурируют наряду с
прочувствованными заявлениями преданных поклонников и почитателей. Известный
близкий  человек к Л.  Н-чу,  В.  Г.  Чертков,  собирает при посредстве бюро
вырезок все вообще известия о Л. Н-че и все отзывы об его произведениях, как
необходимый материал для суждения об отношении к нему современников.
  Нередко Л.  Н-чу приходится отрываться от  работы  для  беседы  с  лицами,
желающими  его  видеть.  Являются  почитатели,  корреспонденты,  иностранцы,
крестьяне,  рабочие, сектанты, лица, ищущие разъяснения или утешения, а то и
движимые  простым любопытством.  По мере возможности Л.  Н-ч не отказывает в
приеме и или спускается вниз и  принимает  в  комнате,  предназначенной  для
приезжих  (а летом и вне дома,  под известным вязом),  или у себя,  наверху.
Главная доля времени,  однако,  до 2-х и более часов,  отдается  работе  над
составлением   и   писанием   предназначенного   к   печати  и  исправлением
написанного.  Кабинет Л.  Н-ча хотя и невелик,  но уютен и выходит окнами на
юг,  в  парк (летом из кабинета открывается дверь на балкон).  В парке перед
окнами никого нет (здесь стараются не ходить и не беспокоить Л.  Н-ча, когда
он  работает),  и  потому  ничто  его  не отрывает от его мыслей.  На стенах
кабинета множество портретов его близких,  его бывших и теперешних друзей  и
знакомых.  Скромных  размеров  письменный  стол,  с  двумя  на  нем свечами,
бумагами, письмами, книгами; вращающаяся этажерка с книгами, распределенными
по  группам,  обозначенным  ярлыками с надписями;  полка с книгами на стене,
клеенчатый диван,  кресло и еще немногая мебель - вот вся обстановка рабочей
комнаты. За кабинетом видна такая же скромная спальня с кроватью и с висящим
на стене портретом (яркими красками) покойной дочери Л.  Н-ча Марии  Львовны
(*5*).  На письменном столе раскрытая рукопись, написанная на "Ремингтоне" и
во многих местах исправленная,  но подлежащая еще поправкам  и  добавлениям.
Как и прежде,  Л.  Н-ч выправляет старательно все свои писания,  причем иное
переписывается  на  "Ремингтоне"  по  нескольку  раз,  прежде   чем   примет
окончательный вид.
  За последнее время Л.  Н-ч был занят тремя вещами.  Написана была  большая
статья  "Закон  насилия и закон любви",  затем "Письмо к сербской женщине" в
ответ одной сербке (*6*),  спрашивавшей его мнения о последних  событиях  на
Балканском  полуострове,  и,  наконец,  продолжалось  составление известного
"Круга чтения".  Письмо к сербке разрослось в  целую  статью  из  нескольких
глав. Оно появится в скором времени - кажется, 6-го или 9-го декабря - разом
в нескольких иностранных газетах. Это все уже работы законченные, но Л. Н-ч,
окончив  одно,  немедленно  принимается за другое.  Теперь он занят Индией и
пишет статью по поводу одного полученного  им  оттуда  письма  и  вообще  по
поводу  современного  движения в Индии,  направленного к изменению тамошнего
Государственного строя (*7*).  Эта работа  вызвала  у  него  ознакомление  с
литературой по Индии, с религиозными воззрениями сейков (Sikhs), с новейшими
проявлениями  мысли  индусов  (сочинения  Вивекананды  и  др.)   и   т.   д.
Интересуется он также Китаем,  и очень понравилось ему приветствие из Шанхая
(напечатанное  в  "Русских  ведомостях")  (*8*),  в  котором   говорится   о
возможности  объединения  в  будущем  людей  на  общих  нравственных началах
великих религий.  Жалуется он  только  на  трудность  разъяснения  некоторых
вопросов по имеющейся и доступной литературе об этих странах.
  Умственные силы Л.  Н-ча,  по-видимому,  остались прежние,  только  память
стала ему изменять. Попутно, обдумывая более крупные писания, он набрасывает
или диктует меньшие,  небольшие  рассуждения  на  известную  тему  или  даже
художественные картинки. Так, им написана недавно характерная сцена военного
суда над отказавшимся  от  военной  службы  солдатом  (*9*).  Но  вообще  от
беллетристики он отказался. "Странно было бы, - сказал он мне, - если бы я в
мои годы,  при малом времени,  мне остающемся,  занимался  описанием  картин
природы,  восхода  солнца  или любовной интриги,  когда есть много важного и
необходимого, что надо обдумать и о чем следует сказать. Я не только не пишу
ничего беллетристического,  - продолжал Л.  Н-ч,  - но и не читаю,  разве уж
когда утомишься и не  хочется  делать  ничего  другого,  пробегаю  несколько
лучших стихотворений Пушкина".
  Проработав до 2-х  часов,  Лев  Николаевич  обыкновенно  садится  за  свою
вегетарианскую  трапезу,  когда  уже  домашние  отобедали  (некоторые из них
теперь,  впрочем, тоже перешли к вегетарианскому питанию). После обеда, если
погода позволяет,  Л.  Н-ч отправляется на прогулку верхом.  "Для привычного
человека, - сказал мне Л. Н-ч, - это не утомительно; трудно только влезть на
лошадь,  а  затем  чувствуешь  себя  спокойно;  да  и  езжу я теперь шагом".
Прогулку он делает иногда верст за 15;  его,  впрочем,  не отпускают одного;
кто-нибудь из домашних едет за ним в санях. Лошадь его приучена к такой езде
и  ступает  большими  шагами.  Вернувшись  с  прогулки,  когда   уже   зимою
смеркается, Л. Н-ч не садится обыкновенно больше за работу, а проводит время
в кругу домашних,  в столовой,  двери в которую из соседней  комнаты  (и  из
кабинета)  раскрыты.  Столовая  эта  представляет  из себя большую комнату с
окнами, выходящими одни на юг, другие - на север. Западная стена ее украшена
большими портретами Льва Николаевича в разные эпохи его жизни, портретом гр.
Софьи  Андреевны  и  портретами  дочерей  Марии  и   Татьяны   Львовны.   На
противоположной  -  восточной  -  стене - старинные портреты предков:  князя
Волконс