координированной активности усугубляется присутствием замешавшихся в  группу
стрелков посторонних участников шествия, которые одновременно и тормозят его
движение, и повышают эмоциональную напряженность ситуации. На освободившейся
от фигур  небольшой площадке слева  от барабанщика  мы видим лающую  на него
собаку, а в затененном  левом нижнем  углу можно различить  фигуру  бегущего
рядом со стрелками мальчика, с любопытством заглядывающего им в лица.
     Движение в картине не выражено последовательно: у близких к нам фигур -
капитана в  центре и  устремленного  к  нему  лейтенанта справа  -  наглядно
выявлен  мотив  марша.  Некоторые из более  дальних  стоят или даже (слева),
может быть, сидят в неподвижных  позах, тормозя общий поток, в  то время как
другие   движутся   ему  наперерез.   И  все  же  человеческая   масса   так
оркестрируется художником в романтическое целое, что, шумная и разноречивая,
она  действует  и  живет  в  пронизанном  светом  огромном  пространстве  за
изобразительной поверхностью.
     Мы  уже убедились в том, что участники события облачены  в произвольные
одеяния. Наряду с современными Рембрандту модными военными костюмами - шляпа
с пером, короткий безрукавный камзол, перехваченный на груди широкой лентой,
кружевной воротник, широкие штаны (кюлоты), повязанные бантами ниже колен, и
низкие сапоги с широким раструбом  -  встречаются  совершенно фантастические
одежды,  свидетельствующие  о  том,  что  художник  покидает  почву  трезвой
действительности и переносится в мир фантазии.
     Впечатление  толпы,   выявленное  в  живописно   декоративной  форме  и
проникнутое фантастическим, романтическим настроением  -  вот что интересует
автора "Ночного  дозора". Тяжелые  формы  монументальной архитектуры в стиле
барокко   с  широко   раскинувшейся,   от   левого  края   до  оси  картины,
величественной   аркой,   замыкают  сзади  площадь,  на  которой  происходит
действие, и образует  твердые границы для  приливающей и отливающей  людской
волны,  повышая  впечатление   ее   текучести  контрастами  с   неподвижными
архитектурными массивами.
     Вся  картина,  в общем,  производит впечатление  живописной  коричневой
темноты,  градации  которой  совершенно  не  зависят   от  падающего  сверху
реального света, и обусловливаются двумя реальными световыми центрами внутри
самой  многофигурной  композиции,  как  бы  освещающими  фигуры таинственным
золотым свечением.  Природа, эстетическое  значение  и  живописное выявление
этих двух центров совершенно различны.
     Первый центр  -  справа  от оси  картины  - образует  фигура  шагающего
лейтенанта Виллема  ван Ройтенбурха в лимонно-желтом военном костюме.  Блеск
его позолоченной одежды  - шляпы, светло-желтого,  с выпуклым золотым шитьем
безрукавного  камзола,  светлых рукавов полосатой сорочки,  белого шарфа  на
груди,   служащего   поясом,  стального   воротника   с   золотой  насечкой,
развевающегося белого пера на шляпе, янтарного цвета кюлот и золотых сапог -
ослепителен.  Вся  фигура   моделирована  пластически  осязательно;   сильно
освещенные  краски,  отливающие металлическим блеском, лепят  геометрические
формы, создавая светоотражающую позолоченную статую, выступающую из картины.
Для того чтобы фигура движущегося к оси  картины лейтенанта не оторвалась от
остальных лиц, Рембрандт  вкладывает ему в кулак опущенной левой руки древко
алебарды  -  она  обращена  к  зрителю своей теневой  стороной, и эта темная
полоска с острием, будто прикасающимся к изобразительной поверхности картины
изнутри, задерживает  движение лейтенанта налево и вперед  и продвигает  его
фигуру назад, направо и внутрь.
     Из центра картины к нам движется высокий черный капитан, перевязанный у
груди красной лентой. Слева от оси картины, в самой гуще стрелков, в глубине
левой половины картины, как бы под знаменосцем, художник сосредоточил второй
световой центр, отливающий золотом.
     Это  странная  маленькая  не то  девочка,  не  то  карлица  в  длинном,
сверкающем  светло-оранжевом,  расшитом  золотом  платье,  с  бледно-зеленой
пелериной на плечах, также отливающей  золотом, с ослепительно белым петухом
за поясом и серебряным  рогом в руках. Эта эпизодическая фигурка, которая до
сих  пор опрокидывала  все догадки,  своими чертами, причудливой яркостью  и
неуместностью как  будто олицетворяет  чары, романтический смысл  или,  если
угодно,  бессмыслицу  картины.  Эта  маленькая  девочка  с  лицом  колдуньи,
старческим  и  детским,  в котором проглядывают черты  Саскии, с прической в
виде кометного  хвоста, с  жемчугом  в  рыжих  волосах неизвестно  для  чего
вертится  в  ногах  у  часовых.  Как  уже  говорилось,  в руках  она  держит
серебряный рог,  а  на поясе у нее - тоже  весьма  непонятная деталь - висит
белый петух, который, в крайнем случае, может сойти за кошель.
     Чем бы ни объяснялось присутствие в  процессии этой  фигурки,  она,  во
всяком случае, не  заключает в  себе  ничего  человеческого. Она  бесцветна,
почти бесформенна;  ее возраст сомнителен, потому что неопределенны черты ее
лица. По росту это - кукла, и походка ее автоматическая. У нее ухватки нищей
и  что-то  вроде  алмазов на всем теле,  ужимки маленькой королевы и костюм,
похожий на лохмотья. Она словно явилась их еврейского квартала, из толкучки,
из театра или из богемы и, как будто выйдя из мира грез,  обратилась в самую
причудливую действительность. Ее озаряют отблески, неясное мерцание бледного
огня, - но  где этот внешний источник света? Чем больше вглядываешься в нее,
тем  меньше  улавливаешь  тонкие  очертания,  которые  служат  оболочкой  ее
бесплотному существованию. В конце концов, в ней не различаешь ничего, кроме
необыкновенного странного фосфорического сияния, не похожего на естественное
освещение  и  на обычный  блеск хорошо  настроенной палитры и увеличивающего
таинственность ее загадочной физиономии. Заметьте, что на том месте, которая
она  занимает в  одном  из  темных участков картины, внизу, в глубине, между
темно-красным мушкетером слева, заряжающим мушкет, и одетым в  черный костюм
с белоснежным воротником и ярко-красной нагрудной лентой капитаном справа, -
этот причудливый свет действует тем сильнее, чем  неожиданнее его контраст с
окружающим.  Без   крайних  мер   предосторожности   одного  этого  внезапно
вспыхивающего  света  было  бы достаточно,  чтобы  расстроить  единство всей
картины. Чтобы  повысить  лучеиспускающую силу этой маленькой феи, Рембрандт
помещает  впереди  нее  различные силуэтообразные (черные)  предметы:  слева
внизу - приклад мушкета, справа внизу - вытянутую ногу бегущего  назад юноши
в шлеме. Руку героини загораживает висящая правая перчатка капитана.
     Каков смысл этого маленького,  фантастического или  реального существа,
которое должно быть  только  статистом, то есть бессловесным, второстепенным
актером, и которое,  так сказать, завладело  первой ролью? Многие понимающие
люди не побоялись  спрашивать себя, что оно такое и почему  оно здесь; и  не
придумали никакого удовлетворительного объяснения.
     Эта  девочка-карлица -  самое  напряженное  по силе  золотого излучения
пятно в картине;  она,  как пятно-луч, разнообразящее  сумрачный  коричневый
колорит,  словно озаряет левую половину  "Ночного дозора"  изнутри. И с  ней
связана еще одна загадка. Почему  изобразил ее художник посреди этих  людей,
не видящих  ее? Большинство  персонажей  картины  чем-то  заслонены,  что  и
вызвало некоторую досаду  у портретируемых; они изображены  шагающими тесно,
толкаясь,  тело  к телу. Девочка же  настежь  открыта, и если бы это был  не
выход  нарядившихся  в воинские  мундиры бюргеров,  а подлинное  выступление
отряда в минуту подлинной опасности, то  она была бы весьма удобной мишенью.
Ее незащищенность в картине, пахнущей театральным порохом, поразительна. Так
и  хочется,  чтобы  хотя бы  один  персонаж  "Ночного  дозора"  заслонил  ее
собственным  телом.  Но они чересчур  заняты  собой:  одеждой,  вооружением,
осанкой, выражением наибольшей воинственности.
     Удивляет,  что  о  Рембрандте рассуждают  так,  как  будто  он  был сам
резонером. Восхищаются новизной, оригинальностью, отсутствием всяких правил,
свободным  полетом  совершенно индивидуального вдохновения -  всем тем, что,
как  правильно  замечают, составляет великое  очарование  этого причудливого
произведения. А  между тем,  самые  тонкие цветы  этой необузданной фантазии
подвергают анализу  логики и  чистого разума.  Но  что, если бы на  все  эти
довольно праздные вопросы  об "основании вещей", которые, вероятно, не имеют
основания, что если бы сам Рембрандт ответил на них так:
     "Этот ребенок - просто каприз, не менее странный и столь же допустимый,
как многие другие капризы в моих гравюрах и картинах. Я  поместил его в виде
узкой  полоски света  между  двумя  большими массами  теней,  потому что его
маленькие  размеры  делали свет  более трепетным,  и  мне  хотелось  оживить
блеском один из  темных углов моей картины. Что же касается  его костюма, то
это  довольно  обычный наряд  женщин, молодых  и  старых, и вы часто найдете
подобное одеяние в моих  произведениях.  Я люблю все блестящее,  и поэтому я
облек его в  блестящие  ткани. Вас удивляет здесь  еще  фосфорический  свет,
которого в  других местах вы не замечаете, но это тот же самый свет,  только
обесцвеченный и преображенный".
     Не кажется ли вам, что таким ответом он мог бы удовлетворить даже самых
придирчивых критиков, и что, в конце концов, оставляя  только за одним собой
право  инсценировки, он должен был бы дать нам отчет только в одном: как  он
трактовал свой сюжет?
     Мы не  знаем,  с какой  целью отправляются в путь эти вооруженные люди,
идут ли они на стрельбу, на парад или еще куда-нибудь. Но так как здесь вряд
ли может быть место глубоким тайнам, то можно считать, что если Рембрандт не
постарался быть  более ясным, то потому только, что не захотел или не  сумел
быть им. И,  таким образом, целый ряд гипотез чрезвычайно просто объясняется
или бессилием, или умышленным умолчанием.
     Но  так как здесь вряд  ли  может  быть место глубоким тайнам, то можно
считать,  что если  Рембрандт  не  постарался быть  более ясным,  то  потому
только, что не захотел  или не сумел быть  им. И,  таким  образом, целый ряд
гипотез   чрезвычайно  просто  объясняется  или  бессилием,  или  умышленным
умолчанием.   Что   касается   причудливого   чередования   ярко-золотых   и
коричнево-черных тональных пятен,  то  достаточно  вспомнить, что  Рембрандт
никогда не трактовал освещения иначе, что полутьма - его излюбленная  среда,
что  игра  света  и  тени  - обычная  форма  его  поэзии,  обычное  средство
драматического выражения,  и что повсюду - в  своих  портретах, изображениях
домашней жизни,  легендах, анекдотах, пейзажах, в своих офортах, так же, как
и в картинах, - он именно при помощи тьмы создает обыкновенный дневной свет.
     Свет  является   самым   главным   средством  для   достижения   особой
эмоциональной  атмосферы  картины.  Именно  с  его  помощью  мастер  создает
впечатление  суматохи,  разнобоя,  напряженных  контрастов  и  вместе с  тем
единого, охватившего всю эту шумную,  многоликую  толпу мощного героического
порыва.
     С  одной  стороны,  большая   часть   пространства  за  изобразительной
поверхностью картины  погружена в  темноту (в  этом ее  особая романтическая
приподнятость, но отсюда же и неверное название - "Ночной дозор"), и из этой
коричневой  темноты неожиданный, словно внезапный удар  света выхватывает то
часть фигуры, то  лицо, то руку  кого-либо из участников похода. С особенной
силой  свет,  как  уже  говорилось,  выделяет  два  солнечно-ярких  пятна  -
приблизившегося к  нам  справа  лейтенанта Ройтенбурха  и  девочку-карлицу с
белым  петухом  в глубине  слева. И  оттого, что рядом  с  маленьким  желтым
лейтенантом идет  большой  черный  капитан,  а светлая фигурка героини снизу
прорезана  темными силуэтами  приклада  мушкета,  ноги  и  перчатки, эти два
светлых  пятна  приобретают практически яркое и  взволнованное  звучание.  С
другой стороны, этот контраст с  необычайной пластической мощью лепит фигуры
капитана  и  лейтенанта, выдвигает их навстречу  из  всей  остальной  толпы,
делает их господствующим композиционным центром "Ночного дозора".
     Фигуры и лица,  то выхваченные из темноты ослепительным лучом света, то
теряющиеся в  полумраке,  сверкающие блики на металлическом оружии и шлемах,
то  вспыхивающие, то угасающие, переливы света на красных,  лимонно-желтых и
серебристых  костюмах   и   шляпах   -   все  рождает   впечатление   особой
возбужденности, взволнованности. Но,  казалось бы,  случайные,  разрозненные
проявления энергии, активности объединяются одной мыслью, одним  чувством  и
вливаются  в  единое   русло  движения  из  глубины  на  зрителя.  Движения,
находящего символическое выражение в ведущем  вперед к нам жесте левой  руки
капитана  и в алебарде  лейтенанта, которую тот  сжимает в  опущенной  левой
руке.
     Никто не удивится, если сказать, что "Ночной дозор" не заключает в себе
никакой прелести,  и это  факт  беспримерный среди действительно  прекрасных
произведений мирового  искусства.  Он  удивляет, он  смущает, он  производит
впечатление, но  он совершенно  лишен того  вкрадчивого очарования,  которое
побеждает  нас  с  первого  взгляда. Прежде всего,  он  оскорбляет логику  и
обычную  прямолинейность  глаза, который любит ясные формы, прозрачные идеи,
смелую  четкость  границ  тональных  пятен.  Что-то предупреждает  вас,  что
фантазия, как  и рассудок,  будет не вполне удовлетворена, и что  даже самый
неустойчивый ум сдастся не сразу, а только после долгих пререканий.
     Так Рембрандт  создал картину,  ныне известную  под  названием  "Ночной
дозор" (амстердамский Рейксмузеум), и никогда еще не появлялось произведения
более загадочного,  более неожиданного и волнующего. В какое время,  с какой
целью,  по  чьему  повелению и в каком  городе собрались эти люди? Если  это
призыв  к  оружию, то зачем это праздничное освещение? Как  попала  сюда эта
легендарная карлица,  одетая фантастической принцессой,  в шелк, лохмотья  и
золото,  привлекающая к  себе  всеобщее  внимание?  К  чему  это  гигантское
овальное зеркало, обрамленное бронзовыми колосьями и  лентами, подвешенное к
колонне справа от арки? Никто не был в состоянии распутать тысячи узлов этой
загадки.  Путаясь  в  предположениях, можно усомниться  в  том, знал  ли сам
Рембрандт все, что он здесь  рисовал. Возможно, что он передавал свою мечту,
изображая  этих  вооруженных мещан только потому,  что  они позировали перед
ним.  Не так изобретателен Рембрандт  при  изображении голов - почти  у всех
военных волосы  расчесаны  на прямой пробор и завиты локонами. Все они носят
маленькую бородку - эспаньолку - и острые торчащие усики.
     Как бы то ни было, но Эмиль Верхарн считает,  что эта сцена в том виде,
как   она  изображена  Рембрандтом,   могла  бы  послужить   иллюстрацией  к
какой-нибудь  комедии  Шекспира,  где  богатая фантазия мешается  с глубоким
анализом характеров, или к какой-нибудь притче Мюссе.
     Действительно, вопрос о том, что именно  изображено на  этом  громадном
полотне, волновал  всякого,  кто  перед ним  останавливался,  и долго служил
поводом  для противоречивых  высказываний  исследователей.  Судя по  данным,
всплывшим только в двадцатом веке, капитан Баннинг Кок, занявший центральное
место  в  композиции, имел отношение к формулировке темы.  В 1925-ом году на
исторической  выставке  в  Амстердаме  был  выставлен  семейный   альбом   с
рисунками,  собранными  Коком,  содержащий  эскиз  тушью  "Ночного  дозора".
Подпись гласила: "Здесь молодой господин Пурмерланд Кок в качестве  капитана
стрелков  отдает  своему  лейтенанту  приказ  к  маршевому  выступлению  его
компании".
     Несомненно,  что  идея  картины  не исчерпывается функциями  группового
портрета.  Заслуга  Рембрандта  заключается не  только в  том,  что  в  этом
произведении он  выступает против установившихся канонов групповых портретов
стрелковых  корпораций и стремится  дать более уместное  сюжетное оправдание
праздничной экипировки  и вооружения стрелков, а обычную, несколько условную
сцену старается сделать  естественной и динамичной. Несравненно  более важен
тот факт, что здесь сделана  попытка  внести в  картину новое, более широкое
содержание.  Выбирая   для  изображения  момент  торжественного  выступления
стрелков, ослабляя  "чистую" портретность  картины  введением в  нее  новых,
безымянных действующих  лиц,  помещая  своих героев  на фоне  величественной
архитектуры, внося в  композицию  сильное движение и - с помощью  контрастов
светотени  -  ощущение  эмоциональной  взволнованности, Рембрандт добивается
впечатления  особой  приподнятости,  своеобразной героизации. Значительности
образов  художник  искал, прежде  всего, в изображении сильных,  решительных
людей, в спокойной уверенности  одних стрелков  и в пылкой отваге  других, в
неудержимом движении их широкого шага,  в общей эмоциональной  напряженности
ситуации.
     Следует отметить, что уровень мастерства  Рембрандта  в "Ночном дозоре"
еще  не  вполне соответствует  значительности  замысла.  От 1630-ых годов  у
художника еще  сохранилась тяга к бравурности, к  внешним  эффектам. С  этим
связано  и наличие  в  картине  девочки-карлицы,  и черезмерно разнообразные
костюмы, и картинные позы некоторых стрелков, порой и невыразительность лиц.
Выполнение  картины  неровное:  отдельные  очень  сильные  "куски"  живописи
перемежаются  с  более  слабыми;  в этом,  видимо,  сказалась  недостаточная
опытность Рембрандта в работе над живописными многофигурными композициями. К
примеру,  капитан  и  лейтенант  живут  в  пространстве  картины  как  будто
обособлено. Психологически они не связаны ни с толпой остальных стрелков, ни
друг с другом. Жест протянутой к  нам ладонью вверх левой руки Баннинга Кока
говорит о том, что он обращается к лейтенанту с какими-то словами, но, глядя
на лицо  капитана, в это не  веришь. Он думает о чем-то своем, отсутствующим
взглядом смотрит куда-то вправо от нас и не видит там ничего, как не видит и
нас.  Сравнивая  командиров  друг  с другом, замечаешь,  что капитан слишком
велик, а  лейтенант слишком мал не  только  в  сравнении  с капитаном Коком,
который подавляет его  своими размерами, но даже рядом с побочными фигурами,
длина или толщина которых придают этому  тщеславному молодому лейтенанту вид
мальчика, у которого слишком рано появились усы. А если рассматривать  обоих
как портреты, то это портреты не очень удачные, сомнительного сходства,  что
удивительно  в портретисте, доказавшем  свое мастерство  еще  несколько  лет
назад.
     Но в целом значение  этой картины  очень велико. В "Ночном дозоре" есть
реальное историческое содержание. Оно заключено в неповторимом эмоциональном
мировосприятии: в  этой мощи, взволнованности и  поэтической  красоте  можно
найти отзвук всенародной  героики.  Торжественное величие и оптимизм картины
напоминают  о том,  что  она  была  создана  в  стране,  недавно  пережившей
революцию  и   победоносную  национально-освободительную  войну.  В  стране,
которая  жила  интенсивной  духовной  жизнью,  открыв  двери  всем  научным,
философским  и религиозным течениям  Европы;  в стране, в  которой  жестокая
эксплуатация  и  воспоминания  о  недавней революции  питали пламя народного
недовольства.  Восприятие  жизни  как  героической  эпопеи,  величественной,
полной трагических поисков счастья и истины и, несмотря ни на что, радостной
и прекрасной, -  это восприятие  и  выразил  Рембрандт в  групповом портрете
амстердамских зажиточных горожан,  объединившихся  в  стрелковую  корпорацию
больше для забавы, чем для пользы.
     Современники вряд  ли  могли  понять  и  оценить  подлинное  содержание
картины. В лучшем случае они  бессо