ниваться резкостями, но при этом продолжать
оставаться на одной стороне баррикады... Нам стало важно слово, а не
дело... Постепенно победила сталинская семинария, дисциплина казармы...
   Медленно, словно бы собирая себя, Петров поднялся, отошел к кровати:
   - Словом, говорили, что Сталин поручил начальнику охраны Ежова убить
Серго. И Серго был застрелен у себя на квартире... Наиболее доверенным
сказали, что Серго покончил с собой - слишком дружил с Бухариным, Рыковым,
Пятаковым. Но ведь шила в мешке не утаишь: те, кто первым вошел в квартиру
Орджоникидзе, подписали себе смертный приговор, составив акт о том, что в
маузере Серго было семь патронов, а пороховой гари в стволе не было...
Этих дзержинцев расстреляли, но - через неделю! Понимаете?! И мы узнали
правду... И мы поняли: теперь все возможно, время вседозволенности, конец
надеждам, крах вере в справедливость... А на похоронах Сталин рыдал на
груди того, кто был им убит... А было тогда Серго сорок девять лет... А
наркомздрав Каминский, который подписывал официальный бюллетень о
"болезни" Серго, был расстрелян, как и все, кто знал трагедию или слышал о
ней... Вот так и закончился термидор... А вот я уцелел...
   Петров медленно поднял на меня серые глаза, в которых постоянно жили
печаль и невысказанный укор:
   - Да, я молчал, это правда... Но я и молчал-то для того лишь, чтобы
дожить до сегодняшнего дня... Чтобы сохранить для вас мою память... Хоть
какую-то, но все же... Притча о гласе вопиющего в пустыне еще ждет своего
толкователя.
 
 
   4
 
 
   ...Это случилось во время традиционного авиапарада в Тушине.
   Рано утром к нам позвонил Бухарин:
   - Семен, вы туда едете?
   - Конечно, Николай Иванович.
   - Слушайте, я ни разу не наблюдал этого зрелища с поля - всегда с
трибуны...
   Заберите-ка меня с собой, а?
   Отец заехал за Бухариным, тот взял огромный бинокль, две бутылки
боржоми, сказал, что близкие за городом, поэтому бутербродов, увы, не
будет, и, задержавшись возле окна, внимательно обсмотрел улицу.
   - В пятом году, перед тем как уйти с квартиры, я всегда проверялся, нет
ли слежки, - улыбнулся Бухарин. - Не думал, что привычка так въедлива...
Даже когда меня охраняли как члена Политбюро, порою ловил себя на мысли:
отчего сопровождающие не глядят, чисто ли на улице?.. Впрочем, - заключил
он, - к несвободе привыкаешь значительно быстрее, странно...
   ...В ту пору брат моего отца, Илья, комбриг, вступивший в Красную Армию
в восемнадцатом году, когда ему было четырнадцать, работал заместителем
легендарного начальника московской милиции Буля. В тот день он отвечал за
обеспечение и координацию деятельности ОРУДа. Поскольку на парад приехало
все руководство во главе со Сталиным - Молотов, Ежов, Ворошилов, Калинин,
Каганович, Андреев, Микоян, Хрущев, Чубарь, Рудзутак, Косиор, Постышев, -
регулировка движения на трассе от Кремля до Тушинского аэродрома была
делом весьма ответственным, как и порядок на поле: "...страна кишмя кишит
троцкистско-зиновьевскими диверсантами и шпионами, они готовят теракты
против товарища Сталина, бдительность и еще раз бдительность, враг не
дремлет..."
   В отличие от отца, прослушавшего курс у Бухарина в ту пору, когда
Николай Иванович возглавлял Институт красной профессуры, Илья был
самоучкой, закончил четыре класса в деревне Березине, потом занимался в
школе рабочей молодежи, будучи уже командиром эскадрона. Отличала его
военная косточка, поэтому, заметив отцовский "фордик" (редакционный
пропуск разрешал заезжать на поле), он подошел, никак не предполагая, что
человек в косоворотке и кепчонке, устроившийся на капоте машины, не кто
иной, как Бухарин; вскинув ладонь под козырек, Илья отрапортовал:
   - Товарищ член Центрального Исполнительного Комитета, обстановка на
поле нормальная, никаких происшествий не было!
   Бухарин недоумевающе посмотрел на отца.
   - Это мой брат, - чуть смущенно пояснил отец.
   - Ах, это и есть ваш легендарный Илья?! - Бухарин протянул ему руку. -
Приятно познакомиться...
   И в это как раз время над полем аэродрома пронеслись самолеты; Бухарин,
взбросив бинокль, словно любопытный ребенок, приник к окулярам; проводив
серебряные машины, подивившись слаженной стройности их треугольника, он
случайно мазанул биноклем правительственную трибуну и увидел, как Сталин
неотрывно рассматривает в бинокль его, Бухарина.
   Не оборачиваясь к отцу, Николай Иванович негромко сказал:
   - Семен, пусть ваш брат продолжает работу на поле, а вам бы лучше сесть
на землю... Подстелите газету, вы хорошо сидите по-азербайджански, как
настоящий кунак...
   ...Через двадцать минут Илья вернулся и, снова взяв под козырек,
обратился к Бухарину:
   - Товарищ член Центрального...
   - Да вы проще, - досадливо попросил Бухарин, не отрывая глаз от
бинокля, - обращайтесь ко мне по-человечески...
   - Николай Иванович, - товарищ Сталин просит вас подняться на
правительственную трибуну, мне поручил это передать вам замнаркомвнудел
товарищ Берман...
   Бухарин снова мазанул окулярами места под полотняным тентом, где
наблюдали парад члены Политбюро, и снова уткнулся в бинокль Сталина,
направленный точно на него.
   - Передайте Берману благодарность, - ответил он. - Но мне очень
интересно наблюдать парад как журналисту, среди зрителей...
   ...За неделю до того, как Бухарина - прямо с заседания пленума ЦК -
отправили в тюрьму, Илью арестовали.
   Следователь, молоденький парень, мобилизованный в НКВД после расстрела
практически всего прежнего аппарата дзержинцев, внимательно посмотрел на
те места в петличках дядькиной гимнастерки, где еще утром были
эмалированные ромбы, отличительный знак комбрига, и очень тихо сказал:
   - Нам все известно о вашей преступной связи с врагом народа Бухариным.
Вы знаете законы, поэтому нет нужды разъяснять, что чистосердечное
признание о совместной вражеской деятельности с троцкистским прихвостнем
облегчит вашу участь.
   - Я видел Бухарина один раз в жизни, - ответил Илья. - На Тушинском
аэродроме...
   Я подошел, чтобы приветствовать его, как полагается по уставу...
   - Как вы его узнали среди десятков тысяч трудящихся? По условному
знаку? Или было заранее обговорено место встречи?
   - Да не было ничего обговорено!
   - Кто привез Бухарина в Тушино?
   - Не помню.
   - Кто вам его показал?
   Илья усмехнулся:
   - Вы с какого года?
   - Здесь мы задаем вопросы, - так же тихо и корректно ответил
следователь. - А вы отвечаете...
   - Вам двадцать два, - сказал Илья. - Не больше. Значит, в двадцать
девятом вам было четырнадцать, и вы помните, что портреты Бухарина
выносили на Красную площадь наряду с портретами других членов Политбюро...
   - И вы не препятствовали этому?
   - Чему?
   - Прославлению одного из диверсантов и убийц?!
   - Да разве член Политбюро может быть диверсантом и убийцей?!
   - Прошу ответить на конкретный вопрос: вы, лично вы, не препятствовали
прославлению Бухарина?
   - Слушай, ну что ты, ей-богу, вола крутишь? - Илья вздохнул. - Скажи,
что произошло, чего ты от меня хочешь, и на основании этого, когда я пойму
суть дела, станем говорить по-людски...
   - Это что, призыв к сговору? Так вас надо понимать? Повторяю: с какого
года вы поддерживаете конспиративную связь с врагом народа Бухариным,
формы, пароли, явки?! Пока не ответите на эти вопросы, из кабинета не
выйдете.
   И - начался "конвейер": один следователь сменял другого, работала
бригада; в конце вторых суток Илья почувствовал, что готов на все, лишь бы
соснуть хоть десяток минут. И вот в то именно время вошел Иван
Коробейников, они вместе участвовали в польском походе, в двадцатом.
   Он долго сидел за столом, обхватив голову ладонями, потом подбежал к
Илье, схватил его за шею, поднял со стула и закричал:
   - Ты сколько времени будешь издеваться над людьми, вражина сучья? А?!
Ты сколько времени будешь жопой вертеть?!
   И, приблизив свое лицо к лицу Ильи, одними губами прошептал:
   - Спи, а я буду орать.
   И, обматерив комбрига, швырнул его на стул.
   Илья сразу же уснул, как выключился. Он не знал, сколько времени спал,
но очнулся от того, счто Коробейников хлестанул его по лицу, заорав
истошно:
   - Встать! Я что говорю, вражина сучья?!
   Илья, не понимая, что происходит, смотрел на него изумленно.
   - Почему не выполняете указаний следователя? - услыхал он чей-то голос
у себя за спиной; с трудом обернувшись, увидел замнаркома Бермана. Тот
стоял рядом с Николаем Ивановичем Ежовым - маленьким, похожим на калмыка,
в скромной гимнастерке и мягких сапогах.
   Раскачиваясь, Илья поднялся:
   - Я не сплю двое суток, товарищ заместитель наркома.
   - Гусь свинье не товарищ, - отрезал Берман. - Будете и дальше
отпираться, пенять придется на себя. Сколько лет сыну? Пять? Смотрите,
останется сиротой!
   Пролетарская диктатура умеет прощать заблудших, но беспощадна к
вражинам.
   Ежов кивнул Коробейникову:
   - Продолжайте работать, соблюдая корректность, - и вышел; Берман -
следом.
   В ту ночь Илья спал четыре часа, это дало ему возможность вынести еще
двое суток "конвейера", пока не пришел черед Ивана; и снова тот,
надрываясь, кричал, а Илья, отвалив голову на спинку стула, спал.
   После этого, на исходе пятого дня, Илью отправили в тюрьму: "с этим
типчиком надо работать более серьезно".
   И первым, кого он увидел в камере, был тот самый первый молоденький
следователь - уже без кубаря в петлице и с сорванным с рукава гимнастерки
шевроном НКВД; Илья заметил его сразу, хотя вместо четырех человек было
набито более тридцати; сидели и лежали по очереди, пока остальные, кто
покрепче, стояли, подпирая друг друга спинами, - какой-никакой, а отдых.
   Сосед Ильи, судя по следам от ромбов, - начдив, то и дело усмехался,
как скалился:
   - Я - троцкист, а?! Ты понимаешь?! Троцкист! Все, кто был в Красной
Армии с восемнадцатого, - троцкисты! Сами с Троцким на трибунах стояли и в
президиумах сидели, а нам - отдувайся! Кто виноват, что Ленин с собою в
Смольный одних врагов народа привел?! Кто?! Мы?!
   Ночью комдива и еще семерых военных вызвали по списку.
   - Прощай, браток, - сказал он Илье и дал ему мундштучок, который не
выпускал изо рта. - Нас ведут кончать. И тебя кончат, если не признаешься
в какой дури...
   Соглашайся на то, что Климента Ефремовича критиковал, шутковал над ним,
но только дай им что-нибудь... Я поздно это понял - чего с меня взять,
троцкист долбаный, дурак:
   ...Через три месяца Илья признался, что однажды слышал антисоветский
анекдот в трамвае, рассказывал старик в очках, с родинкой на носу, увижу
где - сразу на него укажу, виноват, что не задержал на месте, потерял
бдительность, готов отвечать по всей строгости закона.
   Решением особого совещания ему дали пять лет, и он был этапирован во
Владивосток; там, вокруг вокзала, уже ждали отправки в ванинский порт
более тридцати тысяч зэков, спали на земле, где кто как устроится...
   Осмотревшись, Илья понял, что урки наверняка пришьют его за чекистскую
форму, - "сука", а особенно за следы от ромба - "большая сука". Поэтому,
вспомнив молодость (хотя во время ареста ему было всего тридцать три), бои
с бандформированиями, когда его под видом блатного мальчишки засылали в
состав группировок Булак-Булаховича, он и присел к уркам - кинуть "очко".
   То ли урки были квелые, то ли карта шла Илье, то ли он умело тасовал,
но к утру снял банк, унес наволочку с деньгами, купил валенки, ватник,
теплую шапку, кожаную куртку; свою форму продал фраерам и через месяц
оказался на руднике "Запятая" - в двухстах километрах от Магадана.
   С повозок им сбросили колючую проволоку, чтобы сами обнесли зону, и
простыни:
   "Устраивайте себе ледовые палатки, ничего, перезимуете, челюскинцы
трудней жили..."
   И началось его лагерное житье.
   В забое работал вместе с секретарем Ленинградского горкома (доходил,
арестовали в тридцать шестом) и начальником политотдела Сталинской
железной дороги - Василием Борисовым.
   Секретарь горкома тощал на глазах, сох; однажды шепнул Илье:
   - Не в коня корм, Илюшка... Меня несет, язва... Как горох поем, так он
целеньким и выходит... Горошинка от горошинки... Добро пропадает...
Промывай и ешь. Тут выжить надо, для этого все сойдет, скоро этот бред
кончится, погоди, дай только узнать обо всем товарищу Сталину...
   Илья начал промывать дерьмо, заливал кипятком и, зажмурившись, ел
горошинки...
   Когда секретаря похоронили - в забое, сил не было тащить наверх, -
начальник политотдела сказал:
   - Илья, с полгода протянем, глядишь, а потом сдохнем... Надо идти в
побег, нести правду Москве: здесь же цвет партии гибнет.
   - А чего ты жрать в побеге будешь? - спросил Илья. - До железной дороги
не дочапаешь, до Магадана две сотни верст, замерзнем...
   - Говорят, есть путь... Помнишь чекиста Бурова? Он еще с помощником
Дзержинского, товарищем Беленьким, дружил? Ну, он и говорил, что отсюда
было два побега, выходили на материк...
   - А где этот Буров?
   - Похоронили.
   - А Беленький?
   - Того в Москве расстреляли, он сокамерникам говорил...
   - А ты поверил? Здесь же ссылок не было, тут ссылку начали год назад
создавать, Вася, сказки это...
   - Так что ж, так и подыхать здесь?!
   - Не надо, - усмехнулся Илья, - стоит пожить...
   Помог, как и всегда, случай: единственный трактор, который забросили в
лагерь еще летом тридцать шестого, сломался. Начальник выстроил зэков:
   - Кто исправит машину - дам килограмм масла и три буханки хлеба.
   Илья шагнул из строя:
   - Я механик, гражданин начальник... Позвольте попробовать?
   - Попробовать? Нет, пробовать не разрешу. А запорешь машину до конца,
сядешь в бур.
   - Слушаюсь, гражданин начальник, согласен.
   Было это уже в декабре, мороз лютый, за сорок; Илья развел костры
вокруг трактора, взял в помощники начальника политотдела Васю, хотя тот в
технике был ни бум-бум, а дядька как-никак кончил шоферские курсы и по
праву считался одним из самых лихих водителей Москвы.
   Словом, трактор они сделали, начальник был человеком справедливым, дал
полтора килограмма масла и четыре буханки.
   "Я это мороженое масло топором рубил, ел кусками и Васю
политотдельского заставлял,- рассказывал потом дядька. - Я блюю, и он
блюет, понял-нет?! "Не могу, - стонет, - кишки выворачивает". А я ему:
"Жри! Надо кишки-то смазать, дать им витамин, доходягой в побег не
уйдешь!" - "А как же товарищи?! Им что принесем?!" Ну, я тогда и озлился:
"Здесь двадцать тысяч наших товарищей, понял-нет?! Хочешь накормить их
полутора килограммами?!"
   - Однако же, - заключил Илья, - в сердце у меня была тяжесть,
неудобство какое-то, хоть лагерь быстро лечит от сентиментальностей.
Отнесли мы маслица старикам-доходягам, политкаторжанам, что еще с Бакаевым
сидели, с Рудзутаком и Эйхе, понял-нет?.. А самый уважаемый человек, вроде
"пахана", был у нас, политиков, член Реввоенсовета одиннадцатой армии,
фамилии не помню, только знаю, что он с Иваном Никитовичем Смирновым
дружил, - красный командир был, его одним из первых посадили, в начале
тридцатого... Так вот, полизав масла и выслушав слова Васи, что надо нести
правду в Москву, он засмеялся беззубым ртом: "Дурачок ты! Сталину,
говоришь, намерен нести правду?! Да все, что происходит здесь, угодно
одному лишь человеку - Сталину! Он же всех тех должен истребить, кто
помнит Октябрь, кто знает, как он перед Троцким заискивал, как он в его
честь в газете "Севзапкоммуны" в восемнадцатом году статью написал, мол,
когда говорим "товарищ Троцкий", подразумеваем "Красная Армия". Когда
говорим "Красная Армия", всем ясно: "товарищ Троцкий"... Вы погодите,
погодите, он еще какие-нибудь документы напечатает, каких слабаков об
колено сломит и будет процесс против Ленина как немецкого шпиона! Что
контра не успела сделать, он доделает..." Вася тогда аж побелел, масло у
него вырвал, сукой обозвал, фашистом... Словом, решили мы с Васей идти в
побег в июне тридцать девятого, понял-нет? К счастью, в ту пору меня на
трактор перевели, так мы с Васей то хлеба своруем, то масла, подкармливали
стариков-ленинцев, да и себе на побег делали запасы... Главное, чтоб в
Москву прорваться, иначе следующим летом тут вообще никого не останется,
одно кладбище, понял-нет? Назначили мы день побега, а тут утром,
понял-нет, начальник лагеря объявляет, что приговор по моему делу отменен:
Сеньку-то в партии восстановили после расстрела Ежова, ну, он и пошел за
меня молотить...
   Да, понял-нет... Это я еще тебе смешного не рассказал, у нас там смеху
тоже хватало, страх вспомнить...
   ...На Новодевичьем кладбище на могильной плите моего деда Александра
Павловича до сорок девятого года было выбито: "Прости, не успел. Илья.
20-го мая 1940 года" - дядька вернулся в Москву через три дня после
похорон его отца.
   Я помню, как он - худой, с ввалившимися щеками - посмотрел на обеденный
стол, накрытый у нас на Спасо-Наливковском, и спросил отца:
   - А водка где?
   Бабушка Дуня принесла пол-литра, Илья накрошил черный хлеб в большую
тарелку, нарезал туда лук, залил все это водкой и начал есть большой
ложкой - молча и сосредоточенно. Он съел всю тарелку; пододвинул
сковородку с яичницей и салом, поковырял вилкой и усмехнулся:
   - А ведь правду говорил наш пахан-политик. ...Он продолжал усмехаться,
уплетая яичницу, а по щекам его катились быстрые слезы.
 
 
   5
 
 
   Хотя Каменев и Зиновьев согласились - после двух лет мук в камере -
встретиться с членами Политбюро, Сталин не торопился их принимать, хотя
понимал, что это - капитуляция его врагов.
   Он ждал смерти "защитничка" - Максима Горького; пока тот жив, процесс
невозможен.
   Сразу после похорон Горького он приказал привезти своих врагов в Кремль.
   Медленно расхаживая по кабинету, Сталин глухо говорил, обращаясь к
своим бывшим коллегам по Политбюро; обращался не к ним - к Ягоде:
   - Если товарищи поведут себя на процессе так, что смогут раз и навсегда
похоронить троцкизм как идейное течение, если они докажут миру, что
Троцкий не остановится ни перед чем в борьбе против Державы нашей и
партии, тогда, конечно, аресты бывших оппозиционеров будут немедленно
прекращены, члены их семей отпущены домой, а сами товарищи (Сталин наконец
поднял глаза на Каменева и Зиновьева) после вынесения приговора, который
будет однозначным, отправятся на дачу, чтобы продолжать свою литературную
работу, а затем будут помилованы...
   Сталин снова посмотрел на Каменева, остановившись посреди кабинета, и в
уголках его рта можно было прочесть горькую, но в то же время ободряющую
улыбку.
   Каменев поднялся:
   - Мы согласны.
   Он сказал это человеку, который в семнадцатом считался его другом; во
всяком случае, он, Сталин, именно так называл себя в редакции "Правды",
где они - до ареста Каменева Временным правительством - были
соредакторами...
   Каменев считался другом Сталина и в двадцать четвертом, когда они вели
совместную борьбу против Троцкого: "члены ленинского Политбюро Зиновьев,
Каменев и Сталин - идейные продолжатели дела Ильича".
   И вот спустя двенадцать лет против Сталина, организовавшего убийство
Кирова, стоял Каменев, согласившийся принять на себя вину за это убийство
и прилюдно растоптать свое прошлое...
   ...Через два месяца Каменева расстреляют.
   ...Миронова, присутствовавшего при том, как Сталин дал слово сохранить
жизни Каменева и Зиновьева, расстреляют через семь месяцев.
   ...Затем расстреляют Ягоду, которому Ежов дал честное слово не казнить
его, если он обвинит Бухарина.
   Самого Ежова убьют в камере вскоре после расстрела Бухарина...
 
 
   6
 
 
   Писатель Александр Воинов рассказал мне поразительную историю:
   - В конце ноября сорок первого я получил недельный отпуск - после
контузии и награждения орденом. Поехал в Куйбышев, там тогда находилась
наша вторая столица. Встречаю на улице Киселева, режиссера кинохроники по
кличке Рыжий.
   - Хочешь посмотреть мой новый фильм? - спросил Киселев.
   - Конечно, хочу.
   И мы отправилис