Виктор Суворов.
   Выбор


     © Copyright Виктор Суворов, 1997
     Изд.: "АСТ", http://www.ast.ru
     OCR, spellcheck: Александр С.





                       Посвящаю Клавдии Федоровне и Степану Витальевичу

Пролог.

     - Минуту  на  размышление  не  даю.  Требую  мгновенный    ответ    без
размышлений: вопрос - тут же ответ.
     - Хорошо.
     - Даже не мгновенный: требую, чтобы  вы  отвечали  на  мой  вопрос,  не
дослушав его до конца.
     - Пусть будет так.
     - Вопрос будет не совсем обычным, но я должен  услышать  ответ  еще  до
того, как успею вопрос полностью высказать.
     - Понимаю.
     - Мне нужен первый душевный порыв.
     - Хорошо.
     - Готовы отвечать?
     - Готова.
     - Итак, вы хотели бы стать королевой Испа...?
     - Да, товарищ Сталин.


ГЛАВА 1

1.

     Лужи он больше не обходит. Незачем. Ветер давно  унес  шляпу,  а  дождь
вымочил его до  последней  пуговицы,  до  последнего  гвоздика  в  башмаках.
Вымочил сквозь плащ и пиджак. Вымочил так, что носовой платок в кармане -  и
тот выжимать надо. Хлещет дождь, а он идет сквозь ветер и воду. Он идет  всю
ночь, весь день и снова ночь.
     Вымок он не только сверху вниз от макушки до пояса и ниже, но  и  снизу
вверх - от подошв до пояса и выше. Обходи лужи, не обходи - без разницы.  Он
идет из темноты в темноту. Он  идет,  нахохлившись,  голову  -  в  воротник.
Отяжелел воротник. Пропитался. С воротника за пазуху  -  струйки  тоненькие.
Если шею к воротнику прижать, то не так холодно получается.  Вот  он  шею  и
прижимает к воротнику, согревая и ее, и воротник.
     Ветру показалось мало одной только шляпы, потому норовит он еще и  плащ
унести. Терзает  ветер  сразу  со  всех  четырех  сторон.  Нездешний  ветер.
Скандинавский. С запахом снега. Потому холодно.
     Потому зубы стучали-стучали, да и перестали: скулы судорогой свело,  не
стучат больше зубы.
     Дождь тоже не здешний,  не  берлинский.  Длинные  перезревшие  капли  с
кристалликами внутри. Капли - не типа бум-бум, а  типа  ляп-ляп.  По  черным
стеклам домов так и ляпают. А попав под ноги - шелестят капли, похрустывают.
И только пропитав ботинок и отогревшись слегка, в обыкновенную воду те капли
превращаются и чавкают в ботинках, как  в  разношенных  насосах:  чвак-чвак.
Тяжелые, набрякшие штанины облепили ноги. Вода со штанов ручейками - какой в
ботинок, какой мимо. А из мрака на него - страшные глаза: "Рудольф Мессер  -
чародей".

2.

     - Товарищ Холованов, что вам  известно  о  человеке  по  имени  Рудольф
Мессер?
     - Товарищ Сталин, это всемирно известный иллюзионист и гипнотизер.
     - Это я знаю, а кроме меня это знает каждый. Я не желаю слышать от  вас
то, что знает каждый. Ваша работа - сообщать мне то, что никто не знает, то,
что даже мне неизвестно.
     - У меня такие сведения есть.

3.

     И с другой стены,  из  темноты,  смотрят  на  вымокшего  те  же  глаза:
"Рудольф Мессер - чародей". И с третьей.  Со  всех  стен  Берлина  чародеевы
глаза темноту сверлят. Афиши в три этажа. Дождь по тем афишам  хлещет.  Рвет
ветер водяные потолки с крыш, дробит их и в глаза чародею бросает, но только
глаза магнитные в тусклом свете фонаря смотрят сквозь воду, пронизывая ее.
     Вымокший остановился во мраке - струи по лицу, как по афише.  Посмотрел
себе под ноги, потом решился и глянул в чародеевы очи.
     У-у, какие.

4.

     - А кто он по национальности, этот самый Рудольф Мессер?
     - Он объехал весь свет. В любой стране - свой, везде - дома, любой язык
ему родной. Происхождения он - темного. Последние месяцы живет в Берлине, но
немцы его немцем не считают.
     - Кем же его считают?
     - Поляком.
     - А поляки кем его считают?
     - Русским, товарищ Сталин.
     - В этом случае, кем же его считают русские?
     - Чистокровный немец.

5.

     У огромных афиш "Рудольф Мессер - чародей" кое-где углы оторваны.  Люди
рвали, и ветер с дождем. И по огромным афишам то там,  то  тут  -  небольшие
совсем афишки глянцевые: на алом фоне то же лицо, те  же  магнитного  блеска
глаза, только текст другой: "Рудольф Мессер - враг народа и  фатерланда".  А
под портретом - цифра: единичка и много нулей.
     Усмехнулся вымокший: дорого в гестапо людей ценят.

6.

     В Москве глухая ночь. В Москве тяжелый дождь. Дождь со снегом. Вернее
- не дождь, не снег, а среднее между ними: толстопузые капли с кристалликами
внутри. Казалось бы, если обычные капли лупят, как в  барабан,  так  эти,  с
кристаллами, и подавно должны дробь выколачивать. Так нет же - мягенько эдак
по окну шлепают: шлеп-шлеп. Неестественных  размеров  капли,  ненатуральных,
как мичуринские груши в учебнике ботаники для пятого класса.
     Когда-то очень давно голодный,  насквозь  промокший  Сталин  уходил  по
воде, по лужам. Уходил  в  никуда.  Скрипели  редкие  фонари.  Он  уходил  в
темноту, туда, где нет фонарей. По пятам неслись  чужие  тени,  догоняли.  И
холодный дождь шлепал по Сталину. Не барабанил, а именно шлепал, потому  как
капли были с кристаллами. Тогда Сталин рвался, как волк, рвался из западни и
мечтал вырваться, уйти от погони, а еще  мечтал  о  теплом  очаге,  о  сухих
башмаках, о бутылке старого кавказского вина и хорошем остром шашлыке, чтобы
рот горел. Тогда же мечтал он о холодном дожде со снегом, о пронизывающем до
костей ветре, только чтобы он, Сталин, при этом был под крышей  у  печки,  а
дождь чтобы ляпал по стеклам и ветер чтобы  свистел  соловьем-разбойником  в
трубе...
     Сбылась мечта: никто больше за Сталиным не гоняется.  Передушил  Сталин
всех, кто за ним когда-то гонялся,  и  всех,  кто  не  гонялся,  но  мог  бы
гоняться. Свистит-ревет над Москвою ветер, из бездонной темноты валят валами
тяжелые капли-снежинки, шлепают-ляпают в огромные черные  кремлевские  окна,
злобствуют, а Сталина достать не могут. Не пробить им  стен  твердокаменных,
не проломать стекол - тут такие  стекла,  что  их  и  пулей  бронебойной  не
прошибешь. Свисти же, ветер, в кремлевских трубах,  злобствуй,  как  враг  в
расстрельной лефортовской одиночке!
     Тихо и тепло у Сталина. Спит Москва. Сталин не спит. По углам  кабинета
мрак. Но теплый мрак. Добрый. Приветливый. На столе рабочем - лампа зеленая,
и на маленьком  столике  журнальном  -  тоже  лампа  зеленая:  два  островка
зеленого света в приветливом мраке. И ужин на двоих. По-холостяцки.  Бутылка
вина с этикеткой домашней, самодельной. Название  -  одно  слово  химическим
карандашом, грузинским узором. Шашлыки  огненные:  половина  мяса,  половина
перца. А кроме перца в шашлыке еще много всего огнедышащего,  ешь  да  слезы
вытирай.
     Разговор - лесным ручейком по камешкам. А камешки острые попадаются.
     - Как вам, товарищ Холованов, мой шашлык нравится?
     - Чудо, товарищ Сталин.
     - Товарищ Ленин говорил, что  товарищ  Сталин  будет  хорошим  поваром,
только в его блюдах будет слишком много перцу, с избытком.
     - Товарищ Ленин тоже иногда ошибался.
     - Нет, товарищ Холованов, товарищ Ленин ни когда не ошибался.

7.

     Спит Берлин. Под желтыми фонарями - островки света, а вокруг  мгла:  не
пробивается свет сквозь туман и  дождь.  Уснул  огромный  прекрасный  город.
Утих. Светофор зеленым светом открывает путь всем желающим двигаться вперед.
     Но желающих нет.
     Прекрасен зеленый светофоров свет в густом тумане. Туман  свету  другой
оттенок дает, словами невыразимый. Грустно, что никому той красоты видеть не
дано. Один он, продрогший-вымокший, ею любуется. И  совсем  грустно  оттого,
что идти вымокшему надо, а идти некуда. Плохо ему  оттого,  что  весь  город
огромный - для него вдруг чужим стал.  Плохо  ему  оттого,  что  за  мокрыми
стенами - сухие, теплые комнаты, и там, в комнатах,  под  сухими  простынями
спят сухие люди, уткнув носы в пуховые перины.
     Плохо человеку, у которого нет теплой, сухой комнаты и перины.
     А еще вымокший знал: за этим  скрипящим  фонарем,  за  этой  обклеенной
мокрыми афишами тумбой, за этим углом облупленного дома его ждет беда.
     Беда, с которой ему не совладать.

8.

     - Вам еще налить, товарищ Холованов?
     - Нет. Спасибо, товарищ Сталин.
     - Тогда к делу. Как идет подготовка испанской группы?
     - Без срывов. Девочки усваивают программу вполне удовлетворительно.
     - Выбор 13-го?
     - Так точно, товарищ Сталин.
     - Думаете, сможем выбрать достойную?
     - Их шесть, а нам нужна только одна. У каждой  свои  сильные  и  слабые
стороны, но одну из шести выбрать можно.
     - А если группу увеличить?
     - Учебная точка - на шесть кандидатов... В испанской группе - шесть...
     - Пусть будет шесть... И одна запасная. А?
     - Как прикажете, товарищ Сталин.
     - Не приказываю. Смотрите сами. Мне достойный кандидат нужен...
     - Запасную в группу ввести  можно,  но  девочки  в  освоении  программы
далеко ушли. Сумеет ли новенькая догнать остальных?
     - Эта сумеет. Вы же ее знаете.

9.

     Где-то далеко скрипит по рельсам загулявший трамвай. Вымокший втянул  в
себя воздух, задержал дыхание, выдохнул глубоко  и  решительно  повернул  за
угол. Он всегда шел беде навстречу. Сам.

10.

     - И в заключение, товарищ Холованов... Вы мне обещали рассказать что-то
интересное про Рудольфа Мессера, что-то такое, чего я пока еще не знаю.
     - Агентура докладывает: за Мессером охотятся американцы.
     Встал Сталин, подошел к окну и долго смотрел на капли с кристалликами.
     - Какие американцы?
     - Военная разведка.
     - И не могут поймать?
     - Не могут. Его никто не может поймать.
     - Вы сказали: никто...  Разве  кроме  американцев  за  ним  еще  кто-то
охотится?
     - Британская разведка. Кроме того, абвер, гестапо, криминальная полиция.

11.

     Вымокший свернул за угол, и луч карманного фонаря ударил в глаза.
     - Стой! И второй луч сквозь частые капли:
     - Кто такой? Документ! У своей правой ладони ощутил он сквозь  холодные
капли горячее дыхание пса и клыкастую липкую  пасть.  Пес  не  коснулся  его
ладони, и пса он не видел, но всем своим существом понял: рядом. Не глядя на
зверя (да и все равно не разглядишь ничего в темноте,  когда  два  фонаря  в
очи), он однозначно определил: ротвейлер, сука.
     Подоспел и третий фонарик, маленький, но яркий, и тоже в очи уперся:
     - Как на Мессера похож! Мес-сер! Это сам Мессер! Ру-у-уки на стену!

12.

     - Странные  вещи  творятся  у  нас,  товарищ  Холованов.   Американская
разведка охотится за Рудольфом Мессером,  британская  разведка  охотится  за
Рудольфом Мессером. А почему сталинская разведка не  охотится  за  Рудольфом
Мессером?


ГЛАВА 2

1.

     Раньше  тут  был  монастырь.  Теперь  -  Институт  Мировой   революции.
Распахнулись  стальные  ворота.  Въехала  длинная  черная   машина.    Вышел
Холованов. Буркнул что-то. По монастырю пронеслось:  Дракон  был  в  Кремле,
вернулся в состоянии повышенной лютости. Что сейчас будет...

2.

     Длинные  капли  дождя  вдруг  стали  короче,  белее,    их    очертания
обозначились четко, они сбавили неумолимую скорость, прервали отвесный полет
к земле, закружились вокруг фонарей, превратившись в  неторопливые  лохматые
снежинки, и на славный город Берлин налетел-навалился густой снегопад.
     А на левой руке чародея, иллюзиониста и  гипнотизера  щелкнул  браслет.
Щелкнул и на правой. Узорчатая снежинка упала на его рукав, его втолкнули  в
узкий, обитый жестью коридор берлинского воронка,  и  снежинка  исчезла  там
вместе с ним. Тут же  ударом  резиновой  дубины  в  печень  направление  его
движения было уточнено: в отсек! Руки в браслетиках - колечко. В это колечко
пропихнули-пропустили цепь  с  замком.  И  этот  замок  тоже  щелкнул.  Цепь
гремящая к мощной  балке  приварена,  а  балка  в  стальную  стену  врезана,
ввинчена,  намертво  к  ней  присобачена.  И  пса  посадили  напротив:  если
гипнотизировать вздумаешь, так начинай с нашего песика.
     Отсек-закуток не одной дверью запирается, а двумя. Первая - из стальных
прутьев, прутья черной лаковой краской покрыты, но там, где руки  арестанта,
краска черная стерта, и предшествующий  серый  слой  тоже  стерт  до  самого
металла, а металл отполирован до сверкания  тысячами  арестантских  ладоней.
Вторая дверь - стальной лист с окошечком.  Решетчатая  лязгнула  за  ним,  а
вторую,  сплошную,  с  окошечком,  они  не  закрывали...  Чтобы  пес    имел
возможность арестанта всего  созерцать,  целиком.  Чтобы  лицо  арестантское
песьим дыханием согревалось.
     Чтобы контакт не терялся.

3.

     Бросил Холованов мокрый портфель на стол, струйки с плаща - на каменный
пол. Ходит из угла в угол. Плащ не снимает. Смотрит под ноги:
     - Ширманова ко мне.

4.

     Воронок - на шесть персон, не считая охраны. Но везут одного. Остальные
пять камер-загончиков  пусты:  ради  такого  арестанта  подали  персональный
транспорт.  А  ведь  все   берлинские    воронки    сейчас    заняты,    все
переполнены-перегружены, все работают на износ,  планы  перевыполняя.  Самая
работа: между четырьмя и шестью утра. Самый  сон  потенциальным  арестантам.
Самый момент брать! И берут. И набивают воронки до  отказа.  До  упора.  Они
разные бывают, воронки, - с общей камерой и без, с одной  общей  и  десятком
персональных,  есть  вместимости  ограниченной,   а  есть  -   безграничной,
беспредельной. Ограниченной вместимости - для особо важных. Такой для него и
подали. Вообще это вовсе и не воронок, а полицейский  автобус  с  вынесенным
вроде   тарана  двигателем-дизелюгой,  с   мощным    буфером,   с   колесами
самосвальными, с броневым козырьком на кабине водителя. Впереди - места  для
полиции, сиденья настоящей кожи, желтые, задняя же часть -  для  арестантов.
Входить можно через заднюю броневую дверь с малым оконцем и решеткой прямо в
арестантский коридорчик или через переднюю  часть,  через  полицейскую,  где
сиденья мягкие.
     Полицейскому автобусу для такого случая - три машины сопровождения.
     Взвыли сирены. Замигали, ослепляя,  синие  фонари  на  кабинах.  Рванул
весело воронок в метельную ночь,  прокладывая  след  по  снежной  целине.  И
машины охраны - за ним. Под снегом -  вода,  потому  полетели  из-под  колес
фонтаны черной жижи, комья водой  пропитанного  снега.  Потому  за  машинами
колея: белый снег - черный след.

5.

     И не нужно думать, что вот, мол, в Берлине дождь со снегом, а в  Москве
вроде уж ни дождя, ни снега. Нет, товарищи дорогие, и в Москве дождь, и тоже
со снегом. Похлеще берлинского. А еще некоторые  думают,  что  вот,  мол,  в
Берлине аресты, а в Москве никаких  арестов,  что  вот  по  Берлину  воронки
шастают, а по Москве вроде и нет. Ошибаетесь, милейшие, и по Москве шастают.
Очень даже интенсивно. Любой Берлин позавидует. В Москве -  аресты  косяком.
Аресты повальные. Массовочка.  Кончается  власть  товарища  Ежова.  Нет  ему
больше почета. Нет ему любви всенародной. Близок конец.  Только  ему  одному
еще  не  верится,  что  близок.  Его  пока  не  берут.  А  вот  его  команду
теснят-ущемляют.  И берут  его  ребят  без  шума.  Арестовывают  тех,    кто
арестовывал, расстреливают тех, кто расстреливал.
     Есть, правда, дела и более важные...

6.

     Заместитель директора Института  Мировой  революции  товарищ  Холованов
после совещания с Самым Главным,  получив  ценнейшие  указания,  вернулся  в
состоянии видимого раздражения и  первым  делом  (как  все  и  предполагали)
потребовал к себе на  доклад  начальника  особой  группы  контроля  товарища
Ширманова.
     - Товарищ Ширманов, как идет подготовка немецкой группы?
     - Порядок.
     - Французской?
     - Без срывов.
     - Испанской?
     - Все нормально.
     - Не ввести ли нам в испанскую группу запасную девочку?
     - Учебная точка рассчитана на шесть человек...
     - Ничего. Пусть будет шесть и одна запасная.
     - Сумеет ли новенькая догнать остальных, сумеет ли усвоить все то,  что
девочки уже усвоили?
     - Эта сумеет.
     - Хорошо, завтра оформим.
     - Теперь о главном. Товарищ Ширманов, что вам известно  о  человеке  по
имени Рудольф Мессер?

7.

     Если большую толстую половую тряпку хорошо вымочить в ведре и  вытащить
не выжимая, то с нее потечет вода. Потоком. Так и с чародея текло  -  как  с
большой половой тряпки. И по узкому коридору воронка,  по  полу  отсека,  по
жесткой полированной холодной  скамейке  -  вода.  Грязная  вода.  И  пар  к
потолку. Горячий пар собачьей пасти. Холодный пар его дыхания. Обильный  пар
промокшей одежды. Все оконца воронка мигом  туманом  занавесило,  и  тусклая
лампочка под потолком утратила свои стеклянные очертания, обратившись желтым
расплывчатым пятном.
     До этого момента, до ареста, вода с него стекала,  и  одновременно  его
одежда пропитывалась-наполнялась новыми тяжелыми килограммами  воды,  теперь
же наполнение прекратилось, вода только текла с него, но больше не  рушилась
на голову и плечи обильными струями. Холодный пар окутал  пеленой.  Он  стал
согреваться. Нет, не согреваться - не  то  слово:  на  улице  ему  было  так
холодно, что он перестал себя ощущать, теперь же в воронке он стал отходить,
его  понесло  из  одного  состояния  замерзания  в  другое,  из   замерзания
бесчувственного в более безопасное, но более  мерзкое  состояние  замерзания
ощущаемого.  Он  ощутил  себя  -  жалкого  и  мокрого.  Судорога  отступила,
отпустила скулы. И зубы снова застучали-загремели.
     Жестяные стены каморки-загончика все разом  каплями  покрылись  от  его
испарения. И скамейка тоже. Скамейка, как и стены, как пол и потолок, жестью
обита. Скамейка тоже отполирована до сверкания тысячами арестантских задниц.
Скамейка узкая и низкая - ноги чуть не к подбородку, потому сразу затекают.
     Только он этого не замечал. Он шел  слишком  долго,  он  устал.  Потому
арест принял как  давно  желанный  отдых.  Ему  давно  хотелось  присесть  и
посидеть. Посидеть, отдохнуть. Ему давно хотелось пить, ему  хотелось  сухой
рубахи и чистых носков, ему хотелось  горячей  воды  и  мыла,  ему  хотелось
бритвы, его душил  голод.  А  еще  ему  хотелось  спать.  Черт  с  ним,  что
арестовали! Даже хорошо, что арестовали! Каждый, кто ждал ареста, знает  это
чувство исцеляющего облегчения: все! совершилось! больше  не  надо  бояться.
Теперь можно спокойно спать.
     Пока он не повалился на железную  скамью,  сознание  его  не  сдавалось
усталости, не признавало ее, а  тут  вдруг  усталость  навалилась  холодным,
лохматым, раненным в бок, вымокшим в ноябрьском болоте сибирским мамонтом  и
подмяла.
     Потому ни взвывшая сирена, ни собачий рык, ни  рывок  воронка  в  белую
черноту уже не могли разбудить его. Голова лишь чуть отвалилась от  жестяной
стенки и тут же  об  нее  и  стукнулась,  не  нарушив  безмятежного  сна  ее
владельца.
     Ему снилась метель, миллиарды огромных резных снежинок в  черном  небе.
Он знал и во  сне  повторял,  что  самая  большая  измеренная  и  официально
зарегистрированная снежинка  имела  в  поперечнике  132  миллиметра  -  шире
человеческой" ладони. Во сне он рассматривал снежинки  и  сортировал  их  по
десяти основным типам. По типам сортировать легко, но внутри своего  типа  -
все они разные. Именно так основную массу людей легко разделить на расы,  но
внутри расы двух одинаковых попробуйте отыскать... Он искал  две  одинаковые
снежинки, зная, что все они разные, как отпечатки пальцев.
     Он искал две одинаковые, в твердой уверенности, что таких не бывает.

8.

     Командир спецгруппы Ширманов отметил в вопросе  Холованова  официальные
нотки, и сам потому отвечал, вставляя в обращение слово "товарищ":
     - Товарищ Холованов, Рудольф Мессер - всемирно известный иллюзионист  и
фокусник.
     - Вы мне, товарищ Ширманов, не рассказывайте то, что знают все.
     - Нам известно,  что  за  ним  охотится  британская  военная  разведка,
американц