рра Райнера-Вернера  Рабенбауэра
было не таким тоскливым). Эта пачка, вернее, одно из писем в
пачке,   так  испортило  мне  настроение,  что  я  едва   не
пропустила   объявление  о  прибытии  самолета  "Люфтганзы",
следующего рейсом из Мюнхена.
       Письмо   было   засунуто  в   блеклый   конверт   без
обнадеживающего  обратного адреса. Я  ненавидела  отсутствие
обратных   адресов:   как  правило,   за   ними   скрывались
сладострастные    пасквилянты,   тихопомешанные    защитники
литературы Большого Стиля или секс-хулиганы, готовые  залить
спермой  из своих худосочных брандспойтов любое,  даже  едва
тлеющее,  книжное откровение. Подобные письма я  никогда  не
показывала Аглае и, как правило, выбрасывала в корзину прямо
на почте. За исключением особо выдающихся или особо циничных
образцов.  Они  и  составили  небольшую  подборку,   которая
хранилась в нижнем ящике моего рабочего стола.
      Непонятно  зачем  я собирала их. Все  эти  заскорузлые
листки.  Все эти с мясом вырванные и испохабленные  страницы
из  Аглаиных книг с приписками: "Вот, спустил давеча на твою
героиню, полюбуйся. С женой так не получается последние пять
лет..."  Или - "Вы не просто графоманка, вы графоманьячка!".
Или  -  "Я,  потомок выдающегося писателя  Козьмы  Пруткова,
подаю  на  вас  в  суд  за осквернение великого  и  могучего
русского языка!".
     Предчувствуя нечто подобное, я вскрыла конверт. Из него
выпал листок с одной-единственной, набранной крупным шрифтом
фразой:
     "БОЙСЯ ЦВЕТОВ, СУКА!"
      Листок  не  понравился  мне. Очень  не  понравился.  Я
работала у Аглаи несколько месяцев и за это время выудила из
почты с добрых два десятка подметных цидулек.
     Подать в суд за осквернение великого и могучего - было.
     Подать в суд за литературный плагиат - было.
      Подать  в  суд  за  использование имени  и  фамилии  в
произведении - было.
      Но такой странной угрозы на моей памяти не было. Да  и
сукой   Аглаю  Канунникову  никто  не  называл,  разве   что
очаровательные  коллеги по детективному  цеху,  да  и  то  в
семейном кругу. И при чем здесь цветы?..
      Нужно  поскорее избавиться от записки и забыть о  ней.
Наверняка  какой-то  сумасшедший, не иначе.  Сумасшедший,  с
литературным словом "сука" наперевес.
      Но  выбросить  конверт я не успела - появились  первые
ласточки   с  рейса  Мюнхен  -  Москва.  И  мне  ничего   не
.ab   "   +.al,   как  поднять  табличку:   "RAINER   WERNER
RABENBAUER".
      За  первыми  ласточками последовали менее  расторопные
щеглы, потом пришел черед основной стаи, и под самый занавес
косяком  пошли  неторопливые, слегка потрепанные  в  боях  с
таможней удоды.
     Райнер-Вернер оказался бакланом.
      Он  вышел  последним  - когда я  уже  потеряла  всякую
надежду на встречу. Баклан приблизился ко мне и сказал:
       -  Райнер-Вернер  -  это  я.  Вы  представитель  фрау
Канунниковой? Я кивнула.
     - А где же сама фрау?
     - Я - ее личный секретарь.
      Аглая, как обычно, слукавила: Райнер-Вернер не  просто
хорошо  говорил по-русски. Он говорил по-русски  практически
без акцента. Хотя легкий акцент все же был: он живо напомнил
мне специфический говорок завсегдатаев одесского Привоза.
     - Меня зовут Алиса.
     - Ага. Как "Алиса в стране чудес"?..
       -  Как  "Алиса  здесь  больше  не  живет"  <Фильм  М.
Скорсезе.>,  -  отрезала я. Терпеть не могу  когда  начинают
прохаживаться по моему не слишком удачному имени.
      -  Понятно. А я - Райнер-Вернер. Впрочем, вы  это  уже
поняли.  -  Он  склонил голову набок и принялся разглядывать
меня самым бесцеремонным образом.
     Я тоже не осталась в долгу.
      Райнер-Вернер  был типичным немчурой из культур-фильма
времен  Третьего  рейха "Наш вермахт".  Коротко  стриженные,
зачесанные  назад  белые  волосы,  правильной  формы  череп,
правильной  формы  глаза,  правильной  формы  нос...  А   на
монументальном   подбородке   Райнера-Вернера    могла    бы
развернуться   танковая   армия   Гудериана.   Без   всякого
стеснения.  И  еще  осталось бы место для Рейхсканцелярии  и
Бранденбургских ворот.
      Массивная  голова  немца была  посажена  на  такие  же
массивные  плечи.  Опустить взгляд ниже я  не  рискнула:  уж
слишком   вызывающе   бугрились  узкие   райнер-вернеровские
джинсы.  Самые  сексуально  озабоченные  джинсы,  которые  я
видела в своей жизни.
      Так и не дойдя до границ тайной радости нимфоманок,  я
снова  повернула обратно и уткнулась в левое немецкое ухо  с
болтавшимися  там  двумя  серьгами  (о,  майне  кляйне  <Мой
маленький (иск, нем.).> Райнер-Вернер, вермахт бы  этого  не
одобрил!).   На   мизинце   тоже  что-то   серебрилось,   но
рассмотреть  перстень я не успела. Немец поправил  сумку  на
плече и по-свойски обнял меня.
      -  Что  будем делать? - спросил Райнер-Вернер.  В  его
контексте это прозвучало как: "С какой позы начнем?"
      -  Я  отвезу  вас  в гостиницу, - сказала  я.  В  моем
контексте это прозвучало как: "Я честная женщина и последний
раз имела секс четыре года назад. По телефону".
      - А фрау Канунникова? - В его контексте это прозвучало
как: "Можем и втроем. Она за главную, ты на подхвате".
      -  Фрау Канунникова ждет вас завтра с утра. -  В  моем
*.-b%*ab%   это   прозвучало  как:  "Займись-ка   ты   лучше
самоудовлетворением, мальчуган".
      Райнер-Вернер понимающе засопел. И больше не сказал ни
слова. В полном молчании мы вышли из аэропорта и погрузились
в такси.
       Разговор   возобновился  только  в  районе  дорожного
указателя  "ХИМКИ".  Майне кляйне Райнер  проводил  взглядом
бетонные соты и произнес:
     - Давно мечтал побывать в России.
      -  Вы  очень  хорошо говорите по-русски, -  сказала  я
только  для  того,  чтобы  что-то сказать.  Мечты  немецкого
жеребца меня не интересовали. И еще это дурацкое письмо!..
     - Моя мать была русской.
     - Правда? Просто замечательно.
      -  Ничего замечательного в этом нет. Она нас  бросила,
когда мне было полтора года. С тех пор я ее не видел.
     - Извините.
     - Ничего. Я уже вырос.
       Мы  снова  замолчали,  тем  более  что  на  горизонте
замаячила Москва.
     - Это Москва? - спросил Райнер-Вернер.
     - Москва, - односложно ответила я.
     - Давно мечтал побывать в Москве.
     - Да, я понимаю. - Гид из меня никудышный, это точно.
      "БОЙСЯ  ЦВЕТОВ, СУКА!" Первые два слова выглядели  как
предупреждение.  Последнее  было  явной  угрозой.   А   этот
странный,  так  до конца и не подслушанный мной  разговор  в
кабинете?  Тогда  Аглае тоже кто-то угрожал.  Я  понятия  не
имела  о  существе вопроса, зато мне достался ответ:  "...не
стоит мне угрожать. И шантаж у вас не пройдет. Это напрасная
трата времени".
      А  самым удивительным было то, что к воспоминаниям  об
этой  ночи мы больше никогда не возвращались. Аглая  сделала
вид,  что  ничего  не  произошло, я  подыграла  ей,  и  тема
закрылась сама собой. И еще Ксоло! Чтобы хоть как-то  ладить
с лысой тварью, я прочла кое-какие статьи о ксолоитцкуинтли.
Собаки  этой  породы так и норовят провести ночь  в  постели
хозяев.  Аглая поощряла дурные наклонности Ксоло,  она  сама
говорила  мне  об  этом. А ту - единственную  -  ночь  Ксоло
провела  со  мной.  Аглая  вернулась  в  кабинет,  а   Ксоло
осталась.
      Это было нарушением правил. Она никогда не нарушила бы
правил, если бы не была так взволнована.
      Было  и  еще одно нарушение: она оставила  меня.  Хотя
предыдущая соискательница места вылетела только за  то,  что
один-единственный  раз  оказалась  подозрительно  близко  от
дверей кабинета. А мне все сошло с рук. Интересно, почему?..
Может быть, она решила, что я услышала гораздо больше, чем я
услышала на самом деле? И на всякий случай решила придержать
меня?..
      -  Простите! - напомнил о себе Райнер-Вернер. -  Я  бы
хотел, чтобы вы показали мне вот это... Если, конечно, у вас
будет время...
       Он   расстегнул  рюкзак,  деловито  покопался  в  его
"-cb`%--.aboe  и  протянул листок  из  блокнота.  На  листке
четким готическим почерком были выведены несколько адресов с
довольно экзотическими комментариями.
      1.  Малый Татарский переулок, 4/1, флигель во дворе  -
пироманьяк   (7  пожаров  в  административных  зданиях,   35
погибших);
     2. Ул. Василисы Кожиной, 2, центр "Ваш досуг" - детское
порно  (подпольная студия, продажа кассет в страны  Западной
Европы);
       3.   2-я   ул.  Усиевича,  13,  подвал  -   сатанисты
(осквернение могил, ритуальные убийства подростков не старше
15 лет);
      4.  Бульвар Матроса Железняка, центр госпитализации  и
перевозки рожениц, - врачи-убийцы (использование абортивного
материала для медицинских опытов, похищение младенцев)...
     Далее следовало еще девять пунктов, но и первых четырех
мне   было  достаточно.  Я  искоса  посмотрела  на   потомка
Зигфрида:
     - Что это?
       -   Достопримечательности,  которые  мне   необходимо
увидеть.
      У меня отвисла челюсть. А на то, чтобы водворить ее на
место,  понадобилось несколько минут.  После  чего  я  робко
спросила:
      -  Может  быть,  лучше  начать с чего-нибудь..,  менее
душераздирающего? С Красной площади, например? Или  с  храма
Христа Спасителя?
     Райнер-Вернер сразу же поскучнел:
       -  Да,  конечно.  О  Христе  Спасителе  я  как-то  не
подумал...
      - Где вы раздобыли все эти ужасы? - Я напрягла память,
но  ни  одного  громкого процесса, связанного с пироманьяком
или  сатанистами,  не  вспомнила (хотя  по  поручению  Аглаи
отслеживала  все  судебные новинки). А  врачи-убийцы  стойко
ассоциировались  у  меня  лишь с  почившим  в  бозе  Иосифом
Виссарионовичем. - И кто вам дал такую информацию?
     - Это моя работа. - Райнер-Вернер осклабился и явил мне
клыки  -  непорочно-белые, как стены аббатства Св.  Бригитты
Шведской.
     - Ваша работа? - изумилась я.
      - Я перевожу русские детективы. Все эти места подробно
описаны  в  книгах. Я хотел бы увидеть их воочию,  получить,
так  сказать,  эмоциональный заряд...  Для  переводчика  это
важно.
      Я  мысленно прогундосила осанну Аглае Канунниковой: до
чего   метресса   никогда   не  опускалась,   так   это   до
использования в своих книгах абортивного материала.
       Остаток   пути   до  гостиницы  я   вполуха   слушала
разглагольствования   Райнера   о   брутальности    русского
детектива,  а  также  о  его  излишней,  почти  клинической,
физиологичности. Когда же такси притормаживало у светофоров,
немец  переходил к лирическим отступлениям. Из них я узнала,
что  папашка  Райнера  - der erhaben  Mann  <Святой  человек
(нем.).>  и  к  тому  же  владеет  маленькой  типографией  в
Mюрнберге.  Что  он  на  всю  жизнь  остался  верен  русским
женщинам (последняя русская жена оттяпала у папашки полдома,
но  это  пустяки). И что сам Райнер написал исследование  по
русской   же  ненормативной  лексике.  И  теперь  несказанно
радуется,  когда  находит знакомые слова  в  переводимых  им
детективах   (а   радоваться  приходится   часто).   Что   с
писательницей  такого  калибра,  как  фрау  Канунникова,  он
работает впервые, и это большая честь для него (до  сих  пор
Райнер-Вернер месил дерьмо одноразовых триллеров, хотя  и  в
них находил свою прелесть).
      Кроме  того, простой, как пачка маргарина, бундес  два
раза срыгнул, три раза испортил воздух и непрестанно чесал в
паху.
      Когда  мы (наконец-то!) подъехали к гостинице "Минск",
где  для душки Райнера был заказан номер, свершилось то, что
должно было свершиться: я его возненавидела.
     И укрепилась в своей ненависти еще больше - после того,
как он шепнул мне на прощание:
      -  Вы  не  подскажете, meine liebe  <Дорогая  (нем.).>
Алиса, где я могу найти проститутку?..

                             ***

      ...Я  так ничего и не сказала Аглае о письме. Я просто
сунула  конверт в нижний ящик стола и решила забыть  о  нем.
Забыть  получилось на следующий же день,  когда  в  квартире
Канунниковой нарисовался оглашенный немец.
     Но до этого был еще тихий вечер с Аглаей.
       -  Ну  и  как  вам  этот  гибрид  платяного  шкафа  с
вибратором?  -  спросила она, стоило мне только  переступить
порог.
      -  Ужасно.  -  Я рассталась с Рабенбауэром  не  больше
сорока  минут  назад, и поэтому впечатления от встречи  были
особенно сильны. - Вы собираетесь с ним работать?
     - Вы. Работать с ним будете вы. Я, к сожалению, даже не
смогу появиться в его обществе.
     - Почему?
      -  Он смотрится как профессиональный жиголо. Даже если
на  него напялить профессорскую мантию, усадить в инвалидное
кресло  и  дать  в руки воздушный шарик. Все  подумают,  что
Аглая  Канунникова завела себе жеребца на  старости  лет.  И
предается порочным страстям. А у меня репутация.
     А у меня, выходит, нет.
      -  Вы  можете представить его как прототип героя вашей
новой книги, - сказала я первое, что пришло на ум.
      -  Я  не  пишу порнороманов. Отдала их на откуп  своим
конкуренткам.
      Я  с  тоской  взглянула на Ксоло,  вертевшуюся  у  ног
хозяйки.  И впервые почувствовала к мерзкой собачонке  нечто
вроде  симпатии. Все познается в сравнении, а после Райнера-
Вернера  любой  твари  можно  выдавать  нимб  и  подержанные
крылья.
      - Говорят, он неплохой переводчик. Прекрасно чувствует
язык,   -   утешила  меня  Аглая.  -  Особенно  разговорный.
Oоследние  несколько  лет  специализируется  на  боевиках  и
триллерах. Легко обучаем. И к тому же - наполовину русский.
     - Да. Он только не сказал, на какую именно половину.
      - Думаю, на худшую. Ну, не расстраивайтесь, девочка. У
вас еще будет время, чтобы расстроиться...
     ...Райнер-Вернер Рабенбауэр не уронил засаленного стяга
немецкой  пунктуальности. Он появился ровно  в  одиннадцать,
распространяя  вокруг себя запах мускусного  ореха.  Я  было
подумала,  что  прошедшую ночь мюнхенский  козлик  провел  в
объятиях  негритянки, но все оказалось гораздо проще:  запах
шел  от  большого  бумажного пакета,  который  Райнер-Вернер
держал  в  руках.  Из пакета выглядывали  фиолетовые  листья
какого-то   растения.   Листья  самым  безыскусным   образом
переходили в небольшие бледно-красные цветочки.
      При виде Аглаи немец пришел в восторг. Он долго лобзал
Аглаины  перстни  и  кольца  -  так  долго,  что  я   начала
беспокоиться.  Но  все  обошлось. Спустя  две  минуты  Аглая
вырвала руку и с милой улыбкой солгала:
     - Рада видеть вас, Райнер.
      -  А  это  вам! - еще шире улыбнулся немец и  протянул
Аглае пакет. А потом неуверенно добавил:
     - Видимо, вам.
     Аглая сорвала листок, потерла его и повела носом:
     - Базилик, - сказала она. - И что мне с этим делать?
     Немец на секунду задумался.
      - Засушить. И использовать как приправу. Замечательная
вещь.
     - Да. Вы большой оригинал, Райнер.
     Действительно, большой оригинал. Притаранить пряность в
качестве  букета - до этого нужно додуматься. Базилик,  надо
же! Но это в стиле оставленного в Нюрнберге простака-папочки
- дешево и практично.
     Жалкий тип.
      Мы  эскортировали  жалкого  типа  на  кухню,  где  был
приготовлен   завтрак   из   серии   "Утро   с   писателем".
Интеллигентный  кофе,  полные  скрытого  достоинства  тосты,
нервный сыр со слезой и поджарый, тонко раскатанный пирог  с
клубникой из ближайшей кулинарии.
       Райнер-Вернер  уселся  на  стул,  жалобно   под   ним
скрипнувший, и осмотрел угощение.
     - Я думал, что все будет по-русски.
     - По-русски? - насторожилась Аглая.
     - Ну да... Икра и водка.
      Так и есть. Жалкий тип. А с учетом метелки, которую он
приволок,   малыш  Райнер  не  заслужил  даже   панировочных
сухарей.
     Видимо, Аглая думала точно так же.
      -  Вы  переводите не те книжки, Райнер. И  понабрались
всякой  чепухи. Поверьте мне, что завтрак по-русски выглядит
именно так, как он должен выглядеть.
      -  Теперь  я буду переводить нужные книжки.  -  Райнер
ухватился  за кусок сыра. - Вас, meine liebe. Поверьте,  для
меня это большая честь.
     - Охотно верю.
      Пока  я  варила  кофе, они обменивались  литературными
любезностями, неспешно принюхиваясь друг к другу. Немец, как
ни странно, оказался на высоте: книги Канунниковой читал,  в
названиях  не  путался  и  к тому же непрестанно  нахваливал
метрессу,  как  нахваливают  неожиданно  получившийся  плов.
Когда поток панегириков в адрес таланта Аглаи иссяк, сыр был
съеден,  а  кофе  выпит,  Райнер-Вернер  (привычно  срыгнув)
перескочил на Москву, в которой не провел и суток. Но за это
время уже успел поднабраться впечатлений.
      -  Я гулял всю ночь, - доверительно сообщил он и сунул
руку  под  стол:  очевидно, для того,  чтобы  проверить,  не
потерялся  ли  член  во  время гуляний.  -  Москва  -  очень
красивый город. И Россия - замечательная страна.
      -  Ну  да, - заметила Аглая. - Замечательная. Если  ты
родился кедровой шишкой.
     - Не понял?
      -  Давайте  обсудим  некоторые аспекты  нашей  будущей
работы.
     - А как же кедровые шишки? - Несмотря на свой идеальный
русский, некоторые вещи Райнер понимал слишком буквально.
     - Шишек вы себе еще набьете. Обещаю.
      ...Аглая оказалась не совсем права. Большинство  шишек
досталось мне.
      Немец проторчал в Москве неделю, и за это время  добил
меня  окончательно.  И  дело было не в его  профессиональных
качествах:  как  профессионал  герр  Рабенбауэр  был   почти
безупречен  (насколько  я  вообще  могла  судить  со   своим
слабосильным  университетским Deutsche <Немецким  (нем.).>),
разве  что  ему не хватало легкости и изысканности Аглаиного
стиля.  Как  редактор  своих собственных  переводов  он  был
основателен.   Как  переводчик,  работающий  с   иностранным
автором, - любознателен и дотошен.
     Но все остальное!
       Чем   больше  я  узнавала  Майне  Кляйне,  тем   чаще
задумывалась  о его матери. Не на пресного же  нюрнбергского
папашу пенять, в самом деле! Должно быть, мать Райнера  была
хамоватой потаскухой, склонной к бродяжничеству, алкоголизму
и   промискуитету  <Промискуитет  (лат.   -   смешанный)   -
предполагаемая стадия ничем не ограниченных отношений  между
полами,   предшествовавших   установлению   в   человеческом
обществе  норм  брака  и  семьи.>.  К  тому  же  ее  еще   в
младенчестве наверняка выкрали цыгане. И привили  любовь  ко
всему блестящему.
      Райнер-Вернер  тоже  любил все блестящее:  кроме  двух
серег  в ухе, он был счастливым обладателем нескольких цепей
с  медальонами, серебряного браслета и перстня на мизинце. И
хотя  немец  никогда не представал передо мной в неглиже,  я
нисколько  не сомневалась, что пупок у него проколот,  а  на
детородном  органе висят серебряные бирюльки в стиле  инь  и
ян.
       Наш   совместный  завтрак  с  Аглаей  был  первым   и
единственным.
      Всю  последующую неделю мы встречались на  нейтральной
территории  -  и  только вдвоем: Аглая была  слишком  занята
`.,  -.,.  После  совместного  распития  кофе  где-нибудь  в
недорогой  забегаловке  следовали прогулки  по  городу.  Эти
прогулки  (Райнер  уверял,  что  они  необходимы   ему   для
погружения  в  российскую действительность)  были  для  меня
сущей пыткой. Во-первых, Райнер-Вернер не пропускал ни одной
юбки, да еще взял за правило обсуждать со мной достоинства и
недостатки  всех  проходящих  мимо  женщин.  Во-вторых,   он
донимал  меня расспросами на весьма специфическую тему:  что
может   понравиться  русской  женщине  в...  "Ну,  вы   меня
понимаете, Алиса".
     Я поджала губы и высказалась в том плане, что шляться с
ним в качестве гида по Москве я, так и быть, согласна. Но  в
том  же  качестве вышивать по койкам - извините, нет. Больше
на   эту   тему   понятливый  немец  не  заговаривал.   Зато
переключился на Аглаю.
     - Расскажите мне о фрау Канунниковой, - попросил он.
      -  Без  комментар