ния, нежели в присяжных поэтах.
Возьмите, например, князя Цицианова. Во время проливного дождя
является он к приятелю.
	- Ты в карете? - спрашивают его.
	- Нет, я пришел пешком.
	- Да как же ты вовсе не промок?
	- О,- отвечает он,- я умею очень ловко пробираться между
каплями дождя.


	Однажды император (Павел I), стоя у окна, увидел идущего мимо
Зимнего дворца и сказал, без всякого умысла или приказания: "Вот идет
мимо царского дома и шапки не ломает". Лишь только узнали об этом
замечании государя, последовало приказание: всем едущим и идущим
мимо дворца снимать шапки. Пока государь жил в Зимнем дворце,
должно было снимать шляпу при выходе на Адмиралтейскую площадь с
Вознесенской и Гороховой улиц. Ни мороз, ни дождь не освобождали от
этого. Кучера, правя лошадьми, обыкновенно брали шляпу или шапку в
зубы. Переехав в Михайловский замок, т. е. незадолго до своей кончины,
Павел заметил, что все идущие мимо дворца снимают шляпы, и спросил
о причине такой учтивости. "По высочайшему вашего величества
повелению",- отвечали ему. "Никогда я этого не приказывал!" -
вскричал он с гневом и приказал отменить новый обычай. Это было так
же трудно, как и ввести его. Полицейские офицеры стояли на углах улиц,
ведущих к Михайловскому замку, и убедительно просили прохожих не
снимать шляп, а простой народ били за это выражение
верноподданнического почтения.


	На маневрах Павел I послал ординарца своего И. А. Рибопьера к
главному начальнику Андрею Семеновичу Кологривову с приказаниями.
Рибопьер, не вразумясь, отъехав, остановился в размышлении и не знал
что делать. Государь настигает его и спрашивает:
	- Исполнил ли повеление?
	- Я убит с батареи по моей неосторожности,- отвечал Рибопьер.
	- Ступай за фронт, вперед наука! - довершил император.


	Лекарь Вилье, находившийся при великом князе Александре
Павловиче, был ошибкою завезен ямщиком на ночлег в избу, где уже
находился император Павел, собиравшийся лечь в постель. В дорожном
платье входит Вилье и видит пред собою государя. Можно себе
представить удивление Павла Петровича и страх, овладевший Вилье. Но
все это случилось в добрый час. Император спрашивает его, каким
образом он к нему попал. Тот извиняется и ссылается на ямщика,
который сказал ему, что тут отведена ему квартира. Посылают за
ямщиком. На вопрос императора ямщик отвечал, что Вилье сказал про
себя, что он анператор. "Врешь, дурак,- смеясь сказал ему Павел
Петрович,- император я, а он оператор".- "Извините, батюшка,- сказал
ямщик, кланяясь царю в ноги,- я не знал, что вас двое".


	Изгоняя роскошь и желая приучить подданных своих к
умеренности, император Павел назначил число кушаньев по сословиям,
а у служащих - по чинам. Майору определено было иметь за столом три
кушанья. Яков Петрович Кульнев, впоследствии генерал и славный
партизан, служил тогда майором в Сумском гусарском полку и не имел
почти никакого состояния. Павел, у видя его где-то, спросил:
	- Господин майор, сколько у вас за обедом подают кушаньев?
	- Три, ваше императорское величество.
	- А позвольте узнать, господин майор, какие?
	- Курица плашмя, курица ребром и курица боком,- отвечал
Кульнев.
	Император расхохотался.


	При Павле какой-то гвардейский полковник в месячном рапорте
показал умершим офицера, который отходил в больнице. Павел его
исключил за смертью из списков. По несчастью, офицер не умер, а
выздоровел. Полковник упросил его на год или два уехать в свои
деревни, надеясь сыскать случай поправить дело. Офицер согласился, но,
на беду полковника, наследники, прочитавши в приказах о смерти
родственника, ни за что не хотели его признавать живым и, безутешные
от потери, настойчиво требовали ввода во владение. Когда живой
мертвец увидел, что ему приходится в другой раз умирать, и не с
приказу, а с голоду, тогда он поехал в Петербург и подал Павлу просьбу.
Павел написал своей рукой на его просьбе: "Так как об г. офицере
состоялся высочайший приказ, то в просьбе ему отказать".


	Пушкин рассказывал, что когда он служил в министерстве
иностранных дел, ему случилось дежурить с одним весьма старым
чиновником. Желая извлечь из него хоть что-нибудь Пушкин
расспрашивал его про службу и услышал от него следующее.
	Однажды он дежурил в этой самой комнате, у этого самого стола.
Было уже за полночь. Вдруг дверь с шумом растворилась. Вбежал
сторож впопыхах, объявляя, что за ним идет государь. Павел вошел и в
большом волнении начал ходить по комнате; потом приказал чиновнику
взять лист бумаги и начал диктовать с большим жаром. Чиновник начал
с заголовка: "Указ его императорского величества" - и капнул
чернилами. Поспешно схватил он другой лист и снова начал писать
заголовок, а государь все ходил по комнате и продолжал диктовать.
Чиновник до того растерялся, что не мог вспомнить начало приказания,
и боялся начать с середины, сидел ни жив ни мертв перед бумагой. Павел
вдруг остановился и потребовал указ для подписания. Дрожащий
чиновник подал ему лист, на котором был написан заголовок и больше
ничего.
	- Что ж государь? - спросил Пушкин.
	- Да ничего-с. Изволил только ударить меня в рожу и вышел.


	Известно, что в старые годы, в конце прошлого столетия,
гостеприимство наших бар доходило до баснословных пределов.
Ежедневный открытый стол на 30, на 50 человек было дело
обыкновенное. Садились за этот стол кто хотел: не только родные и
близкие знакомые, но и малознакомые, а иногда и вовсе не знакомые
хозяину. Таковыми столами были преимущественно в Петербурге столы
графа Шереметева и графа Разумовского. Крылов рассказывал, что к
одному из них повадился постоянно ходить один скромный искатель
обедов и чуть ли не из сочинителей. Разумеется, он садился в конце
стола, и также, разумеется, слуги обходили блюдами его как можно
чаще. Однажды понесчастливилось ему пуще обыкновенного: он почти
голодный встал из-за стола. В этот день именно так случилось, что
хозяин после обеда, проходя мимо него, в первый раз заговорил с ним и
спросил: "Доволен ли ты?" - "Доволен, ваше сиятельство,- отвечал он
с низким поклоном,- все было мне видно".


	Один храбрый и весьма достойный офицер нажил нескромностью
своею много врагов в армии. Однажды Суворов призвал его к себе в
кабинет и выразил ему сердечное сожаление, что он имеет одного
сильного злодея, который ему много вредит. Офицер начал спрашивать,
не такой ли?..
	- Нет,- отвечал Суворов.
	- Не такой ли граф В.?
	Суворов опять отвечал отрицательно. Наконец, как бы опасаясь,
чтобы никто не подслушал, Суворов, заперев дверь на ключ, сказал ему
тихонько: "Высунь язык". Когда офицер это исполнил, Суворов
таинственно сказал ему: "Вот твой враг".


	Однажды к Суворову приехал любимец императора Павла,
бывший его брадобрей граф Кутайсов, только что получивший графское
достоинство и звание шталмейстера. Суворов выбежал навстречу к нему,
кланялся в пояс и бегал по комнате, крича:
	- Куда мне посадить такого великого, такого знатного человека!
Прошка! Стул, другой, третий,- и при помощи Прошки Суворов
становил стулья один на другой, кланяясь и прося садиться выше.
	- Туда, туда, батюшка, а уж свалишься - не моя вина,- говорил
Суворов.


	Приехав в Петербург, Суворов хотел видеть государя, но не имел
сил ехать во дворец и просил, чтоб император удостоил его посещением.
Раздраженный Павел послал вместо себя - кого? гнусного турка,
Кутайсова. Суворов сильно этим обиделся. Доложили, что приехал кто-
то от государя. "Просите",- сказал Суворов; не имевший силы встать,
принял его, лежа в постели. Кутайсов вошел в красном мальтийском
мундире с голубою лентою чрез плечо.
	- Кто вы, сударь? - спросил у него Суворов.
	- Граф Кутайсов.
	- Граф Кутайсов? Кутайсов? Не слыхал. Есть граф Панин, граф
Воронцов, граф Строганов, а о графе Кутайсове я не слыхал. Да что вы
такое по службе?
	- Обер-шталмейстер.
	- А прежде чем были?
	- Обер-егермейстером.
	- А прежде?
	Кутайсов запнулся.
	- Да говорите же.
	- Камердинером.
	- То есть вы чесали и брили своего господина.
	- То‡ Точно так-с.
	- Прошка! - закричал Суворов знаменитому своему камердинеру
Прокофию.- Ступай сюда, мерзавец! Вот посмотри на этого господина в
красном кафтане с голубою лентой. Он был такой же холоп, фершел, как
и ты, да он не турка, так он не пьяница. Вот видишь куда залетел! И к
Суворову его посылают. А ты, скотина, вечно пьян, и толку от тебя не
будет. Возьми с него пример, и ты будешь большим барином.
	Кутайсов вышел от Суворова сам не свой и, воротясь, доложил
императору, что князь в беспамятстве.


	Отец декабриста, Иван Борисович Пестель, сибирский генерал-
губернатор, безвыездно жил в Петербурге, управляя отсюда сибирским
краем. Это обстоятельство служило постоянным поводом для насмешек
современников. Однажды Александр I, стоя у окна Зимнего дворца с
Пестелем и Ростопчиным, спросил:
	- Что это там на церкви, на кресте черное?
	- Я не могу разглядеть, ваше величество,- ответил Ростопчин,- это
надобно спросить у Ивана Борисовича, у него чудесные глаза: он видит
отсюда, что делается в Сибири.


	Павел сказал однажды графу Ростопчину: "Так как наступают
праздники, надобно раздать награды; начнем с андреевского ордена;
кому следует его пожаловать?" Граф обратил внимание Павла на графа
Андрея Кирилловича Разумовского, посла нашего в Вене. Государь, с
первою супругою коего, великого княгинею Наталию Алексеевною,
Разумовский был в связи, изобразив рога на голове, воскликнул: "Разве
ты не знаешь?" Ростопчин сделал тот же самый знак рукою и сказал:
"Потому-то в особенности и нужно, чтобы об этом не говорили!"


	Александр Павлович Башуцкий рассказывал о‡ случае,
приключившемся с ним. По званию своему камерпажа он в дни своей
молодости часто дежурил в Зимнем дворце. Однажды он находился с
товарищами в огромной Георгиевской зале. Молодежь расходилась,
начала прыгать и дурачиться. Башуцкий забылся до того, что вбежал на
бархатный амвон под балдахином и сел на императорский трон, на
котором стал кривляться и отдавать приказания. Вдруг он почувствовал,
что кто-то берет его за ухо и сводит со ступеней престола. Башуцкий
обмер. Его выпроваживал сам государь, молча и грозно глядевший. Но
должно быть, что обезображенное испугом лицо молодого человека его
обезоружило. Когда все пришло в должный порядок, император
улыбнулся и промолвил: "Поверь мне! Совсем не так весело сидеть тут,
как ты думаешь".


	Император Александр увидел, что на померанцевом дереве один
уже остался плод, и хотел его сберечь и приказал поставить часового;
померанец давно сгнил, и дерево поставили в оранжерею, а часового
продолжали ставить у пустой беседки. Император проходил мимо и
спросил часового, зачем он стоит.
	- У померанца, ваше величество.
	- У какого померанца?
	- Не могу знать, ваше величество.


	По какому-то ведомству высшее начальство представляло
несколько раз одного из своих чиновников то к повышению чинов, то к
денежной награде, то к кресту, и каждый раз император Александр I
вымарывал его из списка. Чиновник не занимал особенно значительного
места, и ни по каким данным он не мог быть особенно известен
государю. Удивленный начальник не мог решить свое недоумение и
наконец осмелился спросить у государя о причине неблаговоления его к
этому чиновнику. "Он пьяница",- отвечал государь. "Помилуйте,
ваше величество, я вижу его ежедневно, а иногда и по несколько раз в
течение дня; смею удостоверить, что он совершенно трезвого и
добронравного поведения и очень усерден к службе; позвольте спросить,
что могло дать вам о нем такое неблагоприятное и, смею сказать,
несправедливое понятие".- "А вот что,- сказал государь.- Одним
летом, в прогулках своих я почти всякий день проходил мимо дома, в
котором у открытого окошка был в клетке попугай. Он беспрестанно
кричал: "Пришел Гаврюшкин - подайте водки".
	Разумеется, государь кончил тем, что дал более веры начальнику,
чем попугаю, и что опала с несчастного чиновника была снята..


	Известная герцогиня Бенигна Бирон была весьма обижена оспой и
вообще на взгляд не могла назваться красивою, почему, сообразно
женскому кокетству, старалась прикрывать свое безобразие белилами и
румянами. Однажды, показывая свой портрет Кульковскому, спросила
его:
	- Есть ли сходство?
	- И очень большое,- отвечал Кульковский,- ибо портрет походит
на вас более, нежели вы сами.
	Такой ответ не понравился герцогине, и, по приказанию ее, дано
было ему 50 палок.


	Однажды, на большом обеде, где находился и отец Сумарокова,
Александр Петрович громко спросил присутствующих:
	- Что тяжелее, ум или глупость?
	Ему отвечали:
	- Конечно, глупость тяжелее.
	- Вот, вероятно, оттого батюшку и возят цугом в шесть лошадей, а
меня парой.


	Сумароков очень уважал Баркова как ученого и острого критика и
всегда требовал его мнения касательно своих сочинений. Барков пришел
однажды к Сумарокову.
	- Сумароков великий человек! Сумароков первый русский
стихотворец! - сказал он ему.
	Обрадованный Сумароков велел тотчас подать ему водки, а
Баркову только того и хотелось. Он напился пьян. Выходя, сказал он
ему:
	- Александр Петрович, я тебе солгал: первый-то русский
стихотворец - я, второй - Ломоносов, а ты только что третий.
	Сумароков чуть его не зарезал.


	В каком-то губернском городе дворянство представлялось
императору Александру в одно из многочисленных путешествий его по
России. Не расслышав порядочно имени одного из представлявшихся
дворян, обратился он к нему.
	- Позвольте спросить, ваша фамилия?
	- Осталась в деревне, ваше величество,- отвечает он,- но, если
прикажете, сейчас пошлю за нею.


	Денис Давыдов явился однажды в авангард к князю Багратиону и
сказал: "Главнокомандующий приказал доложить вашему сиятельству,
что неприятель у нас на носу, и просит вас немедленно отступить.
Багратион отвечал: "Неприятель у нас на носу? на чьем? если на вашем,
так он близко; а коли на моем, так мы успеем еще отобедать".


	Государь долго не производил Болдырева в генералы за
картежную игру. Однажды, в какой-то праздник во, дворце, проходя
мимо него в церковь, он сказал: "Болдырев, поздравляю тебя!"
Болдырев обрадовался, все бывшие тут думали, как и он, и поздравляли
его. Государь вышел из церкви и, проходя опять мимо Болдырева, сказал
ему: "Поздравляю тебя: ты, говорят, вчерась выиграл". Болдырев был в
отчаянии.


	Однажды во время своего начальства в Одессе государь был
недоволен русскими купцами и собрал их к себе, чтобы сделать им
выговор. Вот начало его речи к ним: "Какой ви негоцьянт, ви
маркитант; какой ви купец, ви овец" - и движением руки своей выразил
козлиную бороду.


	Адмирал Чичагов, после неудачных действий своих при Березине в
1812 году, впал в немилость и, получив значительную пенсию, поселился
за границей. Он невзлюбил Россию и постоянно отзывался о ней резко
свысока. П. И. Полетика, встретившись с ним в Париже и выслушав его
осуждения всему, что у нас делается, наконец сказал ему со своей
язвительной откровенностью:
	- Признайтесь, однако ж, что есть в России одна вещь, которая так
же хороша, как и в других государствах.
	- А что, например?
	- Да хоть бы деньги, которые вы в виде пенсии получаете из
России.


	Царевич грузинский, отличавшийся своею ограниченностью, был
назначен присутствующим в правительствующем Сенате.
	Одно известное царевичу лицо обратилось к нему с просьбой
помочь ему в его деле, назначенном к слушанию в Сенате. Царевич дал
слово. После, однако, оказалось, что просителю отказали, и царевич,
вместе с другими сенаторами, подписал определение. Проситель
является к нему.
	- Ваша светлость,- говорит он,- вы обещали мне поддержать меня
в моем деле.
	- Обещал, братец.
	- Как же, ваша светлость, вы подписали определение против меня?
	- Не читал, братец, не читал.
	- Как же, ваша светлость, вы подписываете, не читая?
	- Пробовал, братец,- хуже выходит.


	Императрица Мария Федоровна спросила у знаменитого графа
Платова, который сказал ей, что он с короткими своими приятелями
ездил в Царское Село:
	- Что вы там делали - гуляли?
	- Нет, государыня,- отвечал он, разумея по-своему слово гулять,-
большой-то гульбы не было, а так бутылочки по три на брата осушили.


	Говорили, что Платов вывез из Лондона, куда ездил он в 1814 году
в свите Александра, молодую англичанку в качестве компаньонки. Кто-
то,- помнится, Денис Давыдов,- выразил ему удивление, что, не зная по-
английски, сделал он подобный выбор. "Я скажу тебе, братец,- отвечал
он,- это совсем не для физики, а больше для морали. Она добрейшая
душа и девка благонравная; а к тому же такая белая и дородная, что ни
дать ни взять ярославская баба".


	Когда после гр. Ростопчина сделали генерал-губернатором
Москвы графа Александра Петровича Тормасова, граф Ростопчин
сказал: "Москву подтормозили! Видно, прытко шла!" Гр. Тормасов,
услыхав об этом каламбуре, отвечал: "Ничуть не прытко: она,
напротив, была совсем растоптана!"


	Однажды преследовал Апраксин Волконского своими жалобами,
Тот, чтобы отделаться, сказал ему: "Да подожди, вот будет случай
награждения, когда родит великая княгиня Александра Федоровна".-
"А как выкинет?" - подхватил Апраксин.


	- Г. комендант! - сказал Александр I в сердцах Башуцкому.- Какой
это у вас порядок! Можно ли себе представить! Где монумент Петру
Великому?..
	- На Сенатской площади.
	- Был, да сплыл. Сегодня ночью украли. Поезжайте разыщите!
	Башуцкий, бледный, уехал. Возвращается веселый, довольный;
чуть в двери, кричит:
	- Успокойтесь, ваше величество. Монумент целехонек, на месте
стоит! А чтобы чего в самом деле не случилось, я приказал к нему
поставить часового.
	Все захохотали.
	- 1 апреля, любезнейший, 1 апреля,- сказал государь и отправился
к разводу.
	На следующий год ночью Башуцкий будит государя:
	- Пожар!
	Александр встает, одевается, выходит, спрашивая:
	- А где пожар?
	- 1 апреля, ваше величество, 1 апреля.
	- Дурак, любезнейший, и это уже не 1 апреля, а сущая правда.


	Одного умершего положили в гроб, который заколотили и
вынесли в склеп в ожидании отправления куда-то на семейное кладбище.
Чрез несколько времени гроб открывается. Что же тому причиною?
"Волоса,- отвечает граф Красинский,- и борода так разрослись у
мертвеца, что вышибли крышку гроба".


	Одно время проказники сговорились проезжать часто чрез
петербургские заставы и записываться там самыми причудливыми и
смешными именами и фамилиями. Этот именной маскарад обратил
внимание начальства. Приказано было задержать первого, кто подаст
повод к подозрению в подобной шутке. Два дня после такого
распоряжения проезжает через заставу государственный контролер
Балтазар Балтазарович Кампенгаузен и речисто, во всеуслышание,
провозглашает имя и звание свое. "Некстати вздумали вы шутить,-
говорит ему караульный,- знаем вашу братию; извольте-ка здесь
посидеть, и мы отправим вас к г-ну коменданту". Так и было сделано.


	В начале 20-х годов московская молодежь была приглашена на
замоскворецкий бал к одному вице-адмиралу, состоявшему более по
части пресной воды. За ужином подходит он к столу, который заняли
молодые люди. Он спрашивает их: - Не нужно ли вам чего?! - "Очень
нужно,- отвечают они,- пить нечего".- Степашка,- кричит хозяин,-
подай сейчас этим господам несколько бутылок кислых щей". Вот
картина! Сначала общее остолбенение, а потом дружный хохот,


	Александр Булгаков рассказывал, что в молодости, когда он
служил в Неаполе, один англичанин спросил его: "Есть ли глупые люди
в России?" Несколько озадаченный таким вопросом, он отвечал:
"Вероятно, есть и не менее, полагаю, нежели в Англии".- "Не в том
дело,- возразил англичанин.- Вы меня, кажется, не поняли; а мне
хотелось узнать, почему правительство ваше употребляет на службу
чужеземных глупцов, когда имеет своих?"
	Вопрос, во всяком случае, не лестный для того, кто занимал
посланническое место в Неаполе.


	Вследствие какой-то проказы за границею Голицын получил
приказание немедленно возвратиться в Россию,