Франк Ведекинд.
        Пробуждение весны




     Детская трагедия
     Перевод Федера под редакцией Федора Сологуба
     Origin: http://i-love.by.ru/sprg/vesna/vesnatxt.html Ў http://i-love.by.ru/sprg/vesna/vesnatxt.html


                                  Человеку в маске

        "ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ"

     Сцена первая

     (Комната)

     Вендла: Зачем мне сделали такое длинное платье, мама?
     Госпожа Бергман: Сегодня тебе исполнилось четырнадцать лет!
     Вендла:  Если бы я знала, что ты сделаешь мне такое длинное платье, так
лучше мне не дожить до четырнадцати.
     Госпожа  Бергман: Платье не такое длинное, Вендла! Что ж  делать?  Я не
виновата, что моя  дочка растет и  растет  с  каждой весной.  Как  же  тебе,
взрослой девушке, расхаживать в принцессе?
     Вендла: Во  всяком  случае, моя принцесса  идет  мне  больше, чем  этот
халат.  -  Дай  мне  еще  поносить  ее,  мама!  Хоть  одно  только  лето.  В
четырнадцать или в пятнадцать, эта хламида мне всегда будет впору. - Оставим
ее  до следующего дня  моего  рождения.  Теперь я  только буду наступать  на
оборку.
     Госпожа Бергман: Не  знаю, что  и  сказать.  Я бы  тебя,  дитя,  охотно
оставила, как ты есть. Другие девочки в твоем возрасте бестолковые дылды. Ты
совсем  не такая.  - Кто тебя  знает, какою будешь ты, когда  другие  только
начинают развиваться.
     Вендла: Кто знает - может быть, меня уже и на свете не будет.
     Госпожа Бергман: Дитя, дитя! Откуда у тебя эти мысли!
     Вендла: Ничего, милая мама, не горюй.
     Госпожа Бергман: (целуя ее) Сокровище мое, ненаглядное!
     Вендла: Они  приходят ко мне по вечерам, когда я не сплю. И от них  мне
вовсе не грустно, и даже знаю, что потом лучше засну. - Грешно, мама, думать
об этом?
     Госпожа  Бергман: Ну, иди и повесь хламиду в шкаф! Надевай себе с Богом
свою принцессу!  - Я  как-нибудь при случае подошью  тебе воланов пальца  на
четыре.
     Вендла: (вешая платье в шкаф) Нет, уж лучше быть двадцатилетней!..
     Госпожа  Бергман:  Если бы только тебе  не было  так холодно! -  В свое
время и это платьице было достаточно длинно, но...
     Вендла:  Теперь, когда  наступает  лето?  - Ах, мама, ведь  и  у  детей
дифтерит  из-под коленок не начинается.  Поищи таких бедняг.  В мои годы  не
зябнут,  особенно в  ногах. Мама, разве  лучше, чтобы  было очень  жарко?  -
Благодари Бога, что твое сокровище не обрезало в одно утро рукава и не вышло
к  тебе на  встречу,  так  без чулок  и башмаков!  Когда  я  буду носить мою
хламиду, внизу я оденусь царицею  эльфов... Не бранись, мамочка, этого никто
не увидит.

     Сцена вторая

     (Воскресный вечер)

     Мельхиор: По мне это слишком скучно. Я больше не играю.
     Отто: Тогда и нам придется бросить. Ты приготовил уроки, Мельхиор?
     Мельхиор: Да вы продолжайте!
     Мориц: Куда ты идешь?
     Мельхиор: Гулять.
     Георг: Да уже смеркается!
     Мельхиор: Почему мне нельзя гулять в темноте?
     Эрнест: Центральная Америка! -Людовик XV! -Шестьдесят стихов из Гомера!
- Семь уравнений!
     Мельхиор: Проклятые уроки!
     Георг: Хотя бы завтра не было латинского сочинения.
     Мориц: О чем ни вспомнишь, а все в голову лезут уроки.
     Отто: Я пойду домой.
     Георг: И я, готовить уроки.
     Эрнест: И я, и я.
     Роберт: Покойной ночи, Мельхиор.
     Мельхиор: Приятного сна.

     (Все, кроме Морица и Мельхиора, уходят)

     Мельхиор: Хотел  бы я знать,  для чего,  в  конце концов,  мы  живем на
свете!
     Мориц: Лучше бы мне  клячей быть, дрожки таскать, чем в школу ходить. -
Для  чего  мы  ходим  в школу?  -  Мы  ходим  в школу для  того,  чтобы  нас
экзаменовали, - а для чего нас экзаменуют? Чтобы мы провалились. Ведь семеро
должно провалиться  уже  потому,  что  в следующем классе может  поместиться
всего шестьдесят человек. - Мне  так не по себе, с Рождества... Чорт возьми!
Если б не отец, я сегодня же связал свой узелок и отправился бы в Альтонз!
     Мельхиор: Поговорим о чем-нибудь другом.

     (Они прохаживаются)

     Мориц: Видишь там черную кошку с задранным кверху хвостом?
     Мельхиор: Ты веришь в приметы?
     Мориц: Не знаю, наверно... Она оттуда пришла. Ничего нельзя сказать.
     Мельхиор: Я думаю, это Харибда, в которую попадает всякий, кто вырвался
из  Сциллы религиозных  убеждений.  - Сядем здесь, под  буком. Теплый  ветер
несется с гор. Хотел бы я  теперь быть наверху, в лесу, молодой дриадою, всю
долгую ночь, на самых вершинах колыхаться и качаться.
     Мориц: Застегни курточку, Мельхиор!
     Мельхиор: Ух, раздувает одежду!
     Мориц: Как темно!  - руки перед  самым носом не вижу. Ты где?.. А ты не
думаешь, Мельхиор, что стыдливость в человеке - только следствие воспитания?
     Мельхиор:  Вот  об  этом  я  думал   третьего  дня.  Мне  кажется,  что
стыдливость очень  глубоко внедрилась в человеческую натуру. Представь себе,
что  ты  должен  совсем  раздеться  перед своим  лучшим  другом. Ты этого не
сделаешь, если и он не станет делать то же самое. - К тому же, это более или
менее дело моды.
     Мориц:  Я уже думал, когда у  меня  будут дети,  мальчики  и девочки, я
заставлю их  спать  в одной и той  же комнате, если можно, на одной кровати;
чтобы утром и вечером, одеваясь  и раздеваясь,  они помогали друг  другу;  в
теплое время  все  они, и  мальчики и девочки,  буду  у  меня  носить только
короткую тунику из белой шерсти, подпоясанную кожаным ремнем.  Мне  кажется,
что если они так вырастут, то они потом будут спокойнее, чем мы.
     Мельхиор: Да,  я уверен в этом,  Мориц.  Но  вот вопрос, если у девочек
будут дети, что тогда?
     Мориц: Как будут дети?
     Мельхиор: В  этом отношении я  верю в известный инстинкт. Я думаю, что,
если,  например, кота  и  кошку запереть вместе и держать  их без сношения с
внешним  миром,  т.е. совершенно предоставить их собственным влечениям, -  я
думаю,  что рано или  поздно  кошка родит.  Хотя  ни она,  ни кот  не видели
примера, который открыл бы им глаза.
     Мориц: У животных это, конечно, должно получиться само собой.
     Мельхиор:  У  людей,  я  думаю, тем  более. Послушай, Мориц, когда твои
мальчики спят на одной постели с девочками, и в них возникают первые половые
возбуждения - я с кем угодно готов держать пари...
     Мориц: Пусть в этом ты прав. Но, во всяком случае...
     Мельхиор: У твоих девочек в соответствующем возрасте было бы так же! Не
от того, что именно девочки. Конечно, наверное  сказать  нельзя... во всяком
случае  можно предположить...  И  любопытство  не замедлило  бы сделать свое
дело.
     Мориц: Кстати, один вопрос.
     Мельхиор: Ну?
     Мориц: А ты ответишь?
     Мельхиор: Конечно!
     Мориц: Правду?
     Мельхиор: Вот тебе моя рука. Ну, Мориц?
     Мориц: Ты уже написал сочинение?
     Мельхиор:  Да  говори, не стесняйся. Ведь  здесь никто не  видит  и  не
слышит нас.
     Мориц: Само собою разумеется,  мои  дети целыми  днями должны  были  бы
работать во дворе или в саду  или развлекаться играми, связанными с телесным
напряжением. Они должны были бы ездить верхом, делать гимнастику, лазать, и,
главное, не спать в таких  мягких постелях, как мы. Мы  ужасно изнежены. - Я
думаю, что совсем ничего не увидишь во сне, если спать на жестком.
     Мельхиор: Теперь я буду спать всегда, вплоть до сбора винограда, в моем
гамаке.  Я задвину мою кровать за печку.  Она складная. - Прошлой  зимой мне
приснилось, я так долго хлестал нашего Лоло, что он не мог пошевелиться. Это
было  самое  страшное из  всего, что  мне  когда-нибудь снилось. Что ты  так
странно смотришь на меня?
     Мориц: Ты уже испытывал?
     Мельхиор: Что?
     Мориц: Как ты это называешь?
     Мельхиор: Половое возбуждение?
     Мориц: М-гм.
     Мельхиор: Да.
     Мориц: И я.
     Мельхиор: Уже давно. Скоро год.
     Мориц: Меня точно молния опалила.
     Мельхиор: Ты видел во сне?
     Мориц:  Да,  но  совсем  немного. Ноги  в  небесно-голубом  трико.  Они
вздымались   над  кафедрой.  Точнее   сказать,  мне  показалось,   что   они
перепрыгивали туда. Я видел их мельком.
     Мельхиор: Георгу Циршницу снилась его мать...
     Мориц: Он тебе это рассказывал?
     Мельхиор: Там, на Гальгенштеге!
     Мориц: Если бы ты знал, что я перенес с той ночи!
     Мельхиор: Угрызения совести?
     Мориц: Угрызения совести? Смертная тоска!
     Мельхиор: Господи Боже!
     Мориц: Я считал  себя  погибшим.  Мне казалось, что  я страдаю какою-то
внутреннею порчею. Наконец я успокоился только тем, что стал записывать свои
впечатления. Да, да, милый Мельхиор, последние три недели были для меня, как
Гефсиманская ночь.
     Мельхиор: В свое время я более или менее ожидал этого.
     Мориц: И при том, ты почти на целый год моложе меня!
     Мельхиор: Ну об этом, Мориц, я и не подумал бы. По моим наблюдениям нет
определенного возраста для того, чтобы впервые всплыл это  фантом. Ты знаешь
большого Лермейера с соломенно-желтыми  волосами и с длинным  носом? На  три
года старше меня.  Гансик Рилов  говорит, что ему до сих пор  снятся  только
песочные пирожные и абрикосовое желе.
     Мориц: Скажи, пожалуйста, как может Гансик Рилов судить об этом!
     Мельхиор: Он его спросил.
     Мориц: Он его спросил? - Я никогда не решился бы спросить кого бы то ни
было.
     Мельхиор: Да ведь меня спросил же.
     Мориц: Ну,  да! - Может быть, Гансик уже написал свое завещание. Право,
странную  игру затеяли с  нами. И за это  мы должны  еще  благодарить. Я  не
помню, чтобы когда-нибудь скучал по возбуждениям этого рода. Почему не  дали
мне  спать  спокойно,  пока  все не затихло бы?  Мои милые родители могли бы
иметь сотню детей получше. Но я появился, не  знаю как, и должен отвечать за
то, что  и  я здесь.  - А ты,  Мельхиор, не думал  о  том, каким  собственно
способом и мы затесались в эту толчею?
     Мельхиор: Как, ты еще этого не знаешь, Мориц?
     Мориц: Откуда  мне  знать? - Я вижу, что куры кладут яйца, я слышу, что
будто бы моя  мать  носила  меня под сердцем,  но  разве этого достаточно? Я
вспоминаю, что уже пятилетним ребенком смущался,  когда кто-нибудь  открывал
декольтированную червонную даму. Это чувство исчезло. И все-таки теперь я не
могу говорить ни с одной девочкой, не думая при этом о чем-то отвратительном
и, клянусь тебе, Мельхиор, не знаю о чем.
     Мельхиор:  Я  скажу тебе  все. - Я знаю  это частью из  книг, частью по
иллюстрациям,  частью по  наблюдениям. Ты будешь ошеломлен:  я в  свое время
стал  атеистом. Я  и Георгу  Циршницу  рассказал  это! Георг  Циршниц  хотел
рассказать Гансику  Рилову,  но  Гансик Рилов научился всему еще  ребенком у
своей гувернантки.
     Мориц: Я просмотрел Малый Мейер от А до Z. Слова, - ничего кроме слов и
слов! Ни  одного прямого объяснения! На  что  мне  Энциклопедия, которая  не
отвечает на ближайшие жизненные вопросы?
     Мельхиор: Ты видел когда-нибудь, как по улице бегут две собаки?
     Мориц: Нет! Лучше не говори мне сегодня  ничего, Мельхиор.  У  меня еще
Центральная  Америка  и Людовик XV. Да еще шестьдесят стихов из Гомера, семь
уравнений и  латинское  сочинение.  Иначе  мне и  завтра  придется  на  всем
нарезаться.  Для  того, чтобы с  успехом зубрить,  мне  надо быть тупым, как
баран.
     Мельхиор:  Пойдем  ко мне.  В три четверти  часа  я пройду Гомера, решу
уравнения, напишу два сочинения. В твоем я сделаю  несколько невинных ошибок
и  дело  в шляпе.  Мама  приготовит нам  лимонад,  и  мы  поболтаем мирно  о
размножении.
     Мориц:  Не  могу мирно болтать о  размножении. Если  хочешь сделать мне
одолжение, дай мне все это написанным. Напиши мне все, что ты знаешь. Напиши
как можно короче и яснее, и завтра, во время гимнастики, всунь записку в мои
книги. Я  унесу  ее  домой,  не  зная,  что она  лежит там.  Когда-нибудь  я
невзначай  найду ее. Не  могу  удержаться  и  не  прочитать  ее  утомленными
глазами... Если это необходимо, ты можешь сделать на полях рисунки.
     Мельхиор: Ты,  как  девушка. Впрочем, как хочешь.  Для  меня это  очень
интересная работа. Один вопрос, Мориц.
     Мориц: Ну?
     Мельхиор: Ты видел когда-нибудь девушку?
     Мориц: Да!
     Мельхиор: И совсем?
     Мориц: Совершенно.
     Мельхиор: Я тоже. Тогда иллюстрации не нужны.
     Мориц: Во время праздника стрелков  в анатомическом музее Мейлиха! Если
бы это открылось, меня выгнали бы из школы. Прекрасна, как  день,  и ах, как
похожа на живую!
     Мельхиор: Нынче летом  я был с  мамой во Франкфурте.  - Ты уже уходишь,
Мориц?
     Мориц: Готовить уроки. - Спокойной ночи.
     Мельхиор: До свидания.

     Сцена третья

     (Теа, Вендла и Марта под руку идут по улице)

     Марта: Как вода набирается в башмаки!
     Вендла: Как ветер щиплет щеки!
     Теа: Как сердце бьется!
     Вендла: Пойдем к  мосту! Ильза  говорила,  что по  реке плывут  кусты и
деревья. Мальчики сделали плот. Мельхиор Габор, кажется, вчера  вечером чуть
не утонул.
     Теа: О, он умеет плавать!
     Марта: Еще бы!
     Вендла: Если бы он не умел плавать, он наверняка утонул бы!
     Теа: У тебя коса распускается, Марта, у тебя коса распускается!
     Марта:  Фу,  - пусть  распускается! Она злит меня и  днем  и  ночью.  С
короткими волосами ходить, как ты, мне нельзя, с распущенными косами ходить,
как Вендла, мне нельзя,  подстричь их  на лбу  мне нельзя,  даже и  дома мне
приходится делать прическу, - и все из-за теток.
     Вендла:  Завтра  я  принесу  на  Закон Божий  ножницы.  Пока ты  будешь
отвечать "Заповедь блаженства" я отрежу тебе волосы.
     Марта: Ради Бога, Вендла! Папа изобьет меня жестоко, а мама на три ночи
запрет меня в чулан.
     Вендла: Чем он бьет тебя, Марта?
     Марта: Часто мне кажется, что им  чего-то не хватало бы, если бы  у них
не было такой избалованной шалуньи, как я.
     Теа: Полно, милая!
     Марта: А тебе тоже нельзя было продернуть в рубашку голубую ленту?
     Теа: Розовый атлас! Мама уверена, что к моим черным глазам больше всего
идет розовое.
     Марта:  Мне  удивительно шло голубое.  - Мама  стащила меня  за  косу с
кровати. Так, - я упала на пол руками. - Мама каждый вечер молится с нами.
     Вендла: На твоем месте я давно убежала бы от них.
     Марта: Тогда  бы они поняли. Что я  теперь терплю! Тогда бы они поняли!
Она еще увидит, - о, она  еще увидит! -  Моей матери,  впрочем,  я не должна
делать упреков.
     Теа: Ну, ну!
     Марта: Можешь ли ты представить себе, Теа, что думала тогда моя мама?
     Теа: Я - нет. А ты, Вендла?
     Вендла: Я просто бы спросила ее.
     Марта:  Я  лежала на  полу и кричала, и выла. Тогда вошел папа. Трах! -
рубашка долой. Я  - в дверь! Тогда бы они узнали! - Я хотела выбежать так на
улицу.
     Вендла: Но ведь это неправда, Марта!
     Марта:  Мне  было холодно.  Я вернулась. Всю ночь мне пришлось  спать в
мешке.
     Теа: Спать в мешке я никогда не смогла бы.
     Вендла: А я охотно поспала бы за тебя разик в твоем мешке.
     Теа: Но ведь в нем можно задохнуться?
     Марта: Голова остается наружу. Завязывают под подбородком.
     Теа: И тогда тебя бьют?
     Марта: Нет. Только если что-нибудь особенное случится.
     Вендла: Чем тебя бьют, Марта?
     Марта: Да что, - чем попало. - Твоя мама тоже считает неприличным  есть
хлеб в постели?
     Вендла: Нет, нет.
     Марта: Я думаю, что они мне все-таки рады, хоть и не говорят об этом. -
Когда у  меня будут дети, они будут расти,  как сорная трава в нашем саду. О
ней никому нет печали, а она  такая высокая и густая, между тем,  как розы в
клумбах у своих палочек каждый год цветут такие жалкие.
     Теа: Когда у меня будут дети, я одену их во все розовое. Розовые шляпы,
розовые  платья, розовые  башмаки. Только  чулки -  чулки  черные, как ночь!
Когда я пойду гулять, я пущу их маршировать передо мною. - А ты, Вендла?
     Вендла: Разве вы знаете, что у вас будут дети?
     Теа: А почему им у нас не быть?
     Марта: Вот тети Ефимии их нет.
     Теа: Глупая, ведь она не замужем.
     Вендла: Тетя Бауер три раза была замужем и не имеет ни одного ребенка.
     Марта: Если у тебя будут дети, Вендла, кого ты хотела бы, мальчиков или
девочек?
     Вендла: Мальчиков, мальчиков!
     Теа: И я мальчиков!
     Марта: И я. Лучше двадцать мальчиков, чем три девочки.
     Теа: Девочки несносные!
     Марта: Если бы я уже не была девочкой, то сама ею не захотела бы стать.
     Вендла: По-моему, это дело вкуса, Марта. Я каждый день радуюсь, что я -
девочка. Поверь, что я не поменялась бы и с королевским сыном. -  А все-таки
я хотела бы иметь только мальчиков!
     Теа: Да ведь это глупость, Вендла!
     Вендла:  Ну пожалуйста,  все-таки  в  тысячу  раз  лучше  быть  любимой
мужчиной, чем девушкой!
     Теа:  Но ведь ты не будешь  настаивать, будто бы  лесничий Пфеле  любит
Мелиту больше, чем она его?
     Вендла:  Нет,  больше, Теа!  Пфеле горд,  Пфеле  гордится  тем, что  он
лесничий, - ведь  у него ничего  нет.  - Мелита рада тем, что она получает в
десять тысяч раз больше, чем она сама стоит.
     Марта: Разве ты не гордишься собою, Вендла?
     Вендла: Это было бы глупо.
     Марта: Как гордилась бы я на твоем месте!
     Теа:  Посмотри,  Марта,  как  она идет,  -  как прямо  смотрит,  -  как
держится! - Уж если это не гордость...
     Вендла: Ну так что  же! Я так счастлива, что я - девочка; если бы  я не
была девочкой, я сейчас же покончила бы с собою.

     (Мельхиор проходит мимо и здоровается).

     Теа: У него удивительная голова.
     Марта: Таким я представляю  себе молодого Александра,  когда он ходил в
школу к Аристотелю.
     Теа: Боже ты мой,  греческая история! Я только и знаю, как Сократ лежал
в бочке, когда Александр продавал ему ослиную тень.
     Вендла: Он, кажется, третий ученик в классе.
     Теа: Профессор  Кнохенбург говорил, что он мог бы быть первым,  если бы
захотел.
     Марта: У него красивый лоб, а у его друга взгляд задушевнее.
     Теа: Мориц Штифель? - Вот ночной колпак.
     Марта: Я всегда очень хорошо проводила с ним время.
     Теа: С  ним всегда  только  осрамишься. На  детском  балу у  Рилова  он
предложил мне пралине. И представь себе, Вендла, - они были мягкие и теплые.
Разве это не?.. - Он сказал, что долго держал их в кармане!
     Вендла: Представь, Мельхи Габор сказал мне тогда, что он  ни  во что не
верит, - ни в Бога, ни в тот свет, - решительно ни во что!

     Сцена четвертая

     (Сад  перед гимназией. - Мельхиор, Отто,  Георг, Роберт, Гансик  Рилов,
Лемермейер).

     Мельхиор: Не может ли кто-нибудь из вас сказать мне, куда девался Мориц
Штифель?
     Георг: Ему достанется! Ой, как ему достанется!
     Отто: Он добьется того, что уж вляпается как следует.
     Лемермейер: Чорт возьми, в этот момент я бы не хотел быть в его шкуре!
     Роберт: Вот наглость! - Такое бесстыдство!
     Мельхиор: Что, что? Что же вы знаете?
     Георг: Что мы знаем? Ну я тебе скажу.
     Лемермейер: Я не сказал бы.
     Отто: Я тоже. Право нет.
     Мельхиор: Если вы сейчас же...
     Роберт: Коротко сказать, Мориц Штифель забрался в учительскую.
     Мельхиор: В учительскую?
     Отто: В учительскую. Сразу после латинского.
     Георг: Он был последним; нарочно остался.
     Лемермейер: Когда я шел по коридору, я видел, как он открывал дверь.
     Мельхиор: Чтоб тебя!..
     Лемермейер: Как бы его чорт не побрал!
     Георг: Вероятно, ректор не вынул ключа.
     Роберт: Или, может быть, Мориц Штифель принес отмычку.
     Отто: От него этого можно ждать.
     Лемермейер:  Еще  хорошо  будет, если ему только  придется  остаться на
воскресенье.
     Роберт: Да еще замечание в свидетельство.
     Отто: С такими отметками как бы и совсем не вылетел.
     Гансик Рилов: Вот он.
     Мельхиор: Бледный, как полотно!

     (Мориц находится в крайнем возбуждении)

     Лемермейер: Мориц, Мориц, что ты сделал!
     Мориц: Ничего, - ничего.
     Роберт: Ты дро