ись за прудом, карусели крутились, но сын
как завидел огромный пятикупольный собор, так и замер.
  - Помню, меня поразило, - говорит Барановский, - что купола выше сосновых
куп и отражаются в пруду вместе с облаками. Как в этой крохотной деревеньке
люди подняли такие громады камня под небеса и придали им красоту?..
  А через несколько лет по деревне прошел слух, будто сын Дмитрия
Барановского подался в Москву, чтобы научиться чертить планы и по ним
строить каменные дома.
  - Поехал я не с пустыми руками. У меня были зарисовки церкви в Рыбках и
Введенской в Болдине. В те годы возбудился интерес к архитектурной старине,
но считалось, что влияние национальной русской зодческой школы, характерной
шатровыми верхами, не распространилось западнее Можайска, переместившись на
север. Когда в Московском археологическом обществе, объединяющем любителей
старины, показал я свои эскизы западных шатровых церквей, ученые мужи
ахнули и написали мне сюда поручительную бумагу...
  - В каком году это было, Петр Дмитриевич? Давно?
  - Не очень, в 1911-м...
  У него не хватило терпенья дождаться лета, и на святки он явился в
Болднно с братом. Игумен изучил бумажку и разрешил войти во Введенскую
церковь, которую никто не посещал тридцать лет. Она была пуста, только в
углу стояла огромная старинная печь. На полу лежал снег, нанесенный через
окна и сквозные трещины. Юноша подошел к печи, смахнул картузом пыль и
вздрогнул - открылись ослепительные краски изразцов. Братья сколотили
лестницы, собрали по деревне мотки вервья. Карнизы сыпались, разрушенные
корнями трав, шатер пронзали забитые кирпичной трухой трещины. Две недели
братья, коченея на ветру и- морозе, обмеряли ветхий памятник и примыкающую
к нему трапезную палату XVI века.
  - Удивительное, знаете, неповторимое явление! Одностолпная, под сводами,
с замечательным изразцовым декором и изразцовыми сверху донизу'печами.
Есть, конечно, Грановитая палата, но это столица, дворец, а тут
монастырская трапезная в глухомани!.. И вот снова Москва. Заседание
археологического общества. Развесил я чертежи, рисунки, эскизы с обмерами.
Прочел устный небольшой доклад и представил первый в своей жизни проект
реставрации. Через несколько дней получил приглашение снова явиться.
Показывают решение и вручают премию в четыреста рублей пятирублевыми
золотыми монетами. Для меня совсем нежданная и огромная сумма!
  - На что же вы ее употребили?
  - Положил в банк. Как ни трудно мне тогда было, я до весны не разменял из
нее ни одной пятирублевки. А весной купил фотографический аппарат с
прикладом и поехал по России... Сначала сюда, в село Рыбки, где
сфотографировал и обмерил деревянную шатровую церковь семнадцатого века.
Потом вернулся в Вязьму, к Одигитрии, которая навсегда покорила меня, когда
я встретился с ней на своем московском первопутке. Обмерял ее для практики
- необыкновенно сложная и увлекательная была работа! Впрочем, вы сегодня,-
то есть, наверное, уж вчера, видели этот драгоценнейший памятник.
  - Выходит, вы впервые поднялись на него шестьдесят пять лет назад?
  - Выходит, так... А вам сейчас сколько?
  - Скоро уже полсотни.
  - Юноша, - засмеялся он в темноте и через паузу добавил задумчиво: - В
вашем возрасте я был далеко отсюда. В Сибири.
  - Где же? - полюбопытствовал я, потому что о Сибири мне всегда все
интересно.
  - Есть такой городок Мариинск...
  - Удивительное совпадение! - вырвалось у меня.
  - Именно?
  - Да я же родился в Мариинске!.. А вы что там делали? - совсем глупо и
бестактно спросил я, но было поздно.
  - Библиотеку построил в классическом стиле, - произнес он. - С
деревянными колоннами. Верстах в трех от станции. Помните?.. Моя
вынужденная экскурсия туда была, связана с Василием Блаженным, но это уже
совсем другие воспоминания, оставим их...

  А я лежал и вспоминал то, о чем вспоминать не хотелось. Магния Юрьевна
Барановская еще в бытность свою рассказывала мне, как в середине 30-х годов
Петру Дмитриевичу поручили обмерить Василия Блаженного.
  - Зачем? - спросил он.
  - Памятник назначен к сносу.
  Барановский сказал что-то очень резкое, покинул собеседника, и вскоре
Мария Юрьевна принесла ему первую передачу.
  - Начали? - спросил он жену. - Рушат?
  - Нет.
  - Тогда я буду есть...
  Чтобы прогнать от себя эти воспоминания, спрашиваю:
  - Петр Дмитриевич, а как вы, между прочим, тогда, до революции, сумели
поступить в институт?
  - Между прочим, сначала закончил Московское строительно-техническое
училище, работал, потом уж был археологический институт...
  Но это прочее было для него ничем не заменимой академией. За эти годы он
всласть полазил по стенам, шатрам и куполам с рулеткой, от души пошлепал
мастерком. В Москве, Туле и Ашхабаде работал помощником у архитекторов и
подрядчиков, строил военные объекты на германском фронте. В Старице
Тверской губернии провел полное исследование Борисоглебского собора,
памятника XVI-XVII веков, представил проект и модель его реконструкции.
Изучил образцы народного деревянного зодчества XVII-XVIII веков в районах
Минска, Слуцка, Пинска и Ровно, частично обмерил Китайгородскую
стену-сразу-то после революции ее было решено отреставрировать и сохранить
как памятник истории и городской фортификации... А в 1918 году Петр
Барановский узнал, что во время эсеровского мятежа в Ярославле от
артобстрела сильно пострадало особое национальное достояние нашего
народа-замечательные памятники русской архитектуры. Через проломы в
куполах, сводах и кровлях осенние дожди да мокрые снега могли смыть
бесценные фрески. Он обратился в Наркомпрос.
  - Это было удивительное, тяжкое и святое время. Трудно даже сейчас себе
представить!.. Мятежи, оккупация, интервенция, голод - кровь льется, люди
мрут. И остался, как в тринадцатом веке, лишь островок родной земли, не
занятой врагом!
  Голос у него сорвался. В темноте я перевернул кассету.
  - Что нужнее - отремонтировать паровоз или древний храм? И вот, по
свидетельству Бонч-Бруевича, Ленин лично распорядился немедленно взяться за
спасение памятников Ярославля... Меня назначили руководителем работ. Мне
прежде всего нужен был брезент, чтобы срочно защитить самое драгоценное, но
брезент был тогда тоже драгоценностью - ни на одном складе его не
находилось. Наркомпрос обратился в военвед, и я тут же получил двенадцать
огромных кусков брезента. До смерти запомню тот день- августа 1918 года,
когда я выехал в Ярославль - во мне все пело... Вы еще не спите?
  - Продолжайте, пожалуйста...
  - Ну, пpикрыл я фpecки пoд проломами, все прикрыл! В жизни бывают,
однако, поразительные, необъяснимые совпадения, и сейчас я вам расскажу
совершенно дикую историю... Ровно через пятьдесят лет, в 1968 году, именно
Ярославль стал свидетелем варварского деяния. Наши же реставраторы загубили
замечательные фрески храма Иоанна Предтечи в Толчкове - не смогли, видите
ли, вовремя починить кровлю! Преступников, правда, посадили на скамью
подсудимых, но это, строго говоря, паллиатив-русская и общечеловеческая
культура навечно лишилась неповторимых сокровищ средневековой живописи...
  Барановский прерывисто вздохнул, и я сказал:
  - Может, пора вам отдыхать, Петр Дмитриевич?
  - Я мало сплю. И, кстати, тихо, как мышь... А вам интересно? Мне хочется
снова вернуть вас сюда, в Болдино! Нет, нет, это вы меня извините, я давно
так много не говорил... Сейчас заканчиваю.
  В Ярославле к 1927 году было восстановлено около двадцати памятников.
Барановский же снова и снова бывал здесь. Обмерил Троицкий собор,
колокольню, еще раз с превеликим удовольствием трапезную, составил проект
реставрации всего комплекса, защитил на этой основе диссертацию и
немедленно начал работы... Начал...
  Он замолчал, и я выключил диктофон.
  Утром, за чаем, будто не было никакого перерыва, он заговорил:
  - Сразу же привез из Москвы дефицитнейший тогда металл. Взял в бетон,
завел в ниши Введенской церкви, скрепил. Параллельно с каменными,
плиточными и лепными работами затеял тут музеи-русская народная скульптура,
резьба по дереву, керамика, старинное оружие, археологические находки.
Здешние окрестности с точки зрения археологии-золотое дно! В верховьях
Днепра множество городищ, и недаром скандинавские саги говорят о нашей
прародине как о Гардарике - стране городов.
  - В этих местах скрещивались две главные дороги глубокой древности - с
севера на юг и с запада на восток,- добавил я.- Не только в древности. В
средневековье степная орда прошла, и, наверное, можно найти ее следы! В
новое время французы на Москву и обратно.
  - А между ними поляки, литовцы, шведы... В 1500 году великий московский
князь Иван III на реке Ведроше, что впадает в Осьму почти рядом с
монастырем, разбил польско-литовские войска и взял все эти древнейшие
русские земли под Москву и православие...
  Да, свершилось тогда огромное историческое событие! С русской и литовской
сторон в сражении участвовало по сорок тысяч воинов. Перед Ведрошеи
передовые русские отряды вступили в бой и тут же отошли "а восточный берег
реки, а переправившихся литовцев встретили главные силы. Сеча завязалась
жестокая и длительная. Но вот командовавший русскими войсками князь Даниил
Щень послал в бой свежий засадный полк, который и решил исход сражения.
Русские захватили всю артиллерию противника, много пленных, включая самого
главу похода. В результате этой блестящей победы к Москве отошла исконно
русская Северская земля - с Черниговом, Новгородом-Северским, Путивлем...
  - А несколько позже инок Герасим, прозванный Болдинским, основал здесь
скит, впоследствии монастырь... И удивительные находки, знаете, случаются в
истории! В 1923 году в шведских архивах были найдены-что бы вы думали? -
приходо-расходные книги Болдина монастыря! Это исключительно интересная и
важная находка, потому что подтвердила, хотя и косвенно, мои догадки об
архитекторе.
  - Кто же он?
  - Федор Савельевич Конь.
  - Неужто?
  - Да, тот самый единственный русский зодчий, который торжественно
именовался как "государев мастер палатных, церковных и городовых дел".
Родился он тут же, под Дорогобужем, а сын его был казначеем этого
монастыря. Федор Конь, как вы знаете, построил два великих
сооружения-Смоленский кремль и Белый город в Москве, а тут он появился
около 1575 года. Его ссора с придворным Иваца Грозного немцем Генрихом
Штаденом закончилась дракой. Мастер скрылся в этот монастырь и начал
обстраивать его. Вознесся над лесом собор с громадной центральной главой и
четырьмя поменьше, явилась чудо-трапезная, о которой мы уже говорили,
колокольня в шестерик с огромными арочными проемами и шлемовидным
завершением. Характер кладки, стилевые приемы, зодческий почерк в сочетании
с документами и биографическими данными Федора Коня убедили меня в том, что
именно он, этот великий русский зодчий, создал на своей родине еще один
бессмертный памятник масгерства, искусства и духа, который еще при его
жизни считался лучшим архитектурным комплексом Московского государства...
Белый город Федора Коня безвозвратно исчез, поэтому так важно было
сохранить Болдинский монастырь! К концу двадцатых годов основные
реставрационные работы закончились... А теперь пойдемте смотреть. Где моя
неразлучная подруга? Куда я ее дел?
  Палка нашлась, и мы вышли на улицу. Жадно оглядев окрестности, я ничего
не увидел-ни куполов, ни каменного шатра, ни колокольни... Но вот за прудом
показалась низкая серо-белая стена и внутри ее что-то неопределенное и
бесформенное-какое-то приземистое, свежего кирпича строение, деревянные
навесики, груды старого камня, и в центре всего возвышалась гора, поросшая
зеленой травой.
  - Хорошо видите?-спросил Петр Дмитриевич, приостановившись на плотине.
  - Да, - поперхнулся я.
  - Они взорвали тут все!-крикнул он, и руки его, сжавшие набалдашник
палки, побелели в суставах.
  - Зачем? - растерянно спросил я, хотя хорошо знал, зачем фашисты
планомерно и целенаправленно уничтожали памятники старины; затем, чтобы
уничтожить этот предмет нашей национальной гордости, лишить нас
исторической памяти, унизить презрением, запугать чудовищной аморальностью
и даже обеднить в какой-то мере материально, потому что хорошо знали-мы все
это будем когда-нибудь восстанавливать!
  В тот болдинский день я узнал, что варварское уничтожение собора Федора
Коня в 1943 году было также актом бессильной злобы и мстительности - в
бывшем монастыре располагался штаб партизанских соединений этого района
Смоленщины. В крохотном музейчике, еще с двадцатых годов хранящем несколько
экспонатов, некогда собранных П. Д. Барановским, лежат на полках
партизанские пулеметы, гранаты, висят портреты патриотов-партизан. Краткий
отчет о действиях одного из соединений, которым командовал Герой Советского
Союза Сергей Гришин: взорвано около ста мостов, пущено под откос 295
паровозов и 8486 вагонов с грузами, уничтожено более двадцати тысяч
гитлеровцев...
  Окруженные в монастыре партизаны сражались до последнего патрона.
Оставшихся в живых согнали к стене Троицкого собора и расстреляли из
пулеметов. На этом месте стоит сейчас скромный обелиск, но если думать о
священной Вечной памяти, то должно восстать из праха все окружающее его!
  Петр Дмитриевич, хватаясь руками за будылья, карабкается на гору камня и
ждет, когда поднимутся остальные. Смотрит невидящими глазами вокруг, но у
меня такое ощущение, что видит он все лучше других. Так оно и было, потому
что никто из нас не видел архитектурного ансамбля Болдина целым, не входил
в собор, не поднимался на колокольню.
  - Старая Смоленская дорога - вот она, вдоль стены тянется, - показывает
он рукой. - Стена имела четыре угловые башни... А там, у главных ворот,
смоленские студенты выложили часть стены. Хорошая работа! Ну а мы общими
усилиями трапезную возвели заново по моим ранним обмерам. Очередь
колокольни. Первый ярус, как видите, готов... Видите блоки под навесами?
Они добыты из такой же горы развалин, пронумерованы, и каждый уже знает
свое место. Будем поднимать эти куски старой кладки и вклеивать... Собор
был взорван умелыми разрушителями, однако огромные куски стен упали
целехонькими-Федор Конь делал раствор доброго замеса! Все фрагменты
поставим на место...
  Это был новый метод реставрации, разработанный Барановским. Пойдут в дело
вот эти кокошники, карнизы, детали окон - только когда? Работы на
колокольне идут слишком медленно, руины собора даже не разобраны, а дожди,
снега и травы вот уже три десятилетия с гаком делают свое недоброе дело,
которому, к сожалению, помогало и окрестное население, устилавшее
болдинским кирпичом дорожки в личных дворах да полы скотных дворов...
  Вдруг я вздрогнул, увидев на краю гигантского каменного развала щемяще
знакомое. Побежал вниз. Да, сомнений нет - сибирский кедр! Густотой своей
меланхолической кроны выделяется из всего здесь растущего. Лет двести ему,
красавцу, не меньше, - француза, значит, еще помнит. И устоял при взрыве,
хотя рос под самой стеной собора. Молодец!.. Когда я вернулся, Петр
Дмитриевич спросил:
  - Кедр смотрели?
  - Да... Устоял!
  - Мне Мария Юрьевна читала о кедрах из вашей книги. И правда, хорошо бы
эти леса поберечь, но с моей точки зрения есть дела поважней.
  - Это было тоже нужное и нелегкое дело.
  - Любой ботанический реликт можно вырастить, если есть хоть одно семечко,
леса поднимутся сами, если оставить их в покое, - возразил он, - а вот
рукотворная природа, памятники нашей истории и культуры часто исчезают
навсегда...
  Потом мы осматривали трапезную, будто выросшую из земли,-так она
фундаментальна и естественна, так изящно-просты ее контуры, так гармоничны
внутренние плоскости, закругления и линии, необъяснимой своей красотой и
соразмерностью передающие дух старины. В избушке реставраторов Петр
Дмитриевич бережно опорожнил свой пухлый портфель, и мы долго рассматривали
рисунки, эскизы и чертежи, густо усыпанные стрелочками с цифрами; сотни,
тысячи, многие тысячи размеров в различных масштабах, разрезах, планах и
профилях - генеральная схема будущего ваяния в камне...
  Помню, как в одно из первых своих посещений жилья архитектора я обратил
внимание на скромный стенд, висящий в узком темном коридоре. К нему были
прикреплены какие-то черно-серые деревяшки, сильно тронутые временем. Петр
Дмитриевич тогда еще видел одним глазом и, заметив мой интерес, скупо
улыбнулся.
  - Да, русский человек глазам не верит! И если в музее он ничего не
трогает, это не значит, что ему не хочется потрогать... Щупайте, щупайте,
это пока не рассыплется!
  Зная, что хозяин ничего не хранит пустячного, спрашиваю:
  - Откуда и что это?
  - С русского Севера. То, чему они принадлежали, не имело цены...
Идемте-ка...
  Он взял меня под руку не для того, чтобы вести, а чтоб держаться за меня,
когда я пойду. В простенке за дверью висела большая фотография, взглянув па
которую, я остолбенел: среди ровного пустого простора стояло необычное
деревянное сооружение, почти скульптура, - высокий стремительный ствол с
конусом шатра, напоминающий бесподобный храм Вознесения в Коломенском. Тот
же порыв к небесам, та же гармония, сотворенная руками безвестных мастеров.
Только вокруг знаменитого каменного предтечи громоздится величественная
галерея, на плавном переходе к шатру-своеобразные вытянуто-островершинные в
три ряда кокошники да шатер вздымается ввысь, в перекрестном декоре. А тут
- ровные бревнышки восьмерика со всех сторон и на всех высотах, лишь
основание восьмерикового же шатра отбито от столпа небольшим козырьком.
Крашеные тесины на гранях подчеркивают вертикаль. Крыльцо взято под
красивую крышу "бочкой", фронтон которой смотрит изящным кокошником. С
противоположной стороны выглядывает кусочек апсиды, покрытой лемехом...
  Снимок деревянной церкви был отпечатан со старинным безретушным тщанием,
в точнейшей фокусировке, и даже трещины в бревнах, кажется, обозначались,
однако смотреть его следовало с расстояния-памятник будто безмолвно кричал
что-то восторженное проплывающим облакам. Если б увидеть этот черно-серый
обелиск в окружении натурных красок-среди зеленых лугов, под голубым небом
и белыми облаками, близ светлой реки! И еще бы хорошо взглянуть на него
зимним морозным днем, когда все вокруг ослепительно бело, на шатре искрится
иней и темно-синяя тень уходит из-за низкого северного солнца за линию
горизонта. А как он, должно быть, колдовски хорош в белую ночь или осенним
туманным утром, пронзающий шатром густой молочный полог, и как жутко рядом
с ним в грозу, когда он трепетно является из мрака во взблесках молний...
  - Внутри были абсолютно неправдоподобные клироса!-замечает хозяин.-В виде
профилей двух деревянных коней. О таком я даже не слыхивал никогда!..
Интересные тябла-подставки под иконами... Ну, огромную доску со старинной
резной надписью об освящении храма в 1600 году сразу же перенес внутрь,
скопировал на длинную полосу бумаги. Потом наш„л одного ловкого
деревенского парня, и мы с ним полмесяца обмеряли памятник от маковки до
фундамента. До сих пор удивляюсь, как я тогда не сорвался с этой иглы!
Обмеры и чертежи у меня. Вдруг когда-нибудь мы возьмемся возродить этот
архитектурный уникум?..
  В 1920 году П. Д. Барановский в составе экспедиции, возглавляемой
академиком И. Э. Грабарем, исследовал беломорский берег и Северодвинье.
Есть в его бумагах маршрут той большой экспедиции, которую Народный
комиссариат просвещения счел необходимым послать еще в гражданскую войну,
чтобы выявить и зафиксировать зодческие сокровища края. Архитектор
показывает мне маленькую записную книжку. Мелкие карандашные строчки
довольно хорошо читаются...
  - Купил лодку за двадцать тысяч рублей,- поясняет Петр Дмитриевич, - Плыл
один четыреста километров. Вез три пуда негативов на стекле, которые нельзя
было побить или замочить... Лодка текла, и в последние дни сапоги вмерзали
в лед... А в Усть-Вые, где стоял этот бесподобный храм, освященный при
Борисе Годунове, мне рассказали смешную историю. Сразу после революции
приходский св