рита и назначен пастырем в
Вознесенский монастырь Иркутска. Сохранились кой-какие документы с той
поры, в частности обличительное письмо отца Иакинфа в Петербург о
взяточничестве и злодеяниях генерал-губернатора И. Б. Пестеля, сочинившего
позже донос на архимандрита о не приличествующем для его сана поведении как
в Иркутске, так и в Пекине, куда тридцатилетний отец Иакинф был в 1807 году
назначен главой русской духовной миссии. Прямое назначение таких заведений
заключалось в религиозном обслуживании единоверцев на чужбине,
миссионерской деятельности и выполнении некоторых иных функций в том
случае, если родина не была представлена в этой стране посольством или
дипломатической миссией.
   Он оказался никудышным начальником духовной пекинской миссии - за многие
годы своего руководительства он привел вверенное ему учреждение в полное
расстройство и по возвращении на родину был предан церковному суду.
Обвинения были очень серьезными. Кроме продажи части посольского двора,
разбазаривания церковной утвари, отец Иакинф, оказывается, появлялся везде
в расхожем китайском одеянии, не посещал церкви и вообще на двенадцать лет
прекратил в ней священнодействия; сверх всего - о страхи-то господни! - он
открыл в доме, принадлежавшем миссии, игорный притон, который сдавал в
аренду. Объяснение отца Иакинфа, что миссия, о которой во время
наполеоновских войн все попросту забыли, в течение шести лет не получала
средств на свое содержание, было принято к сведению, однако оправданием не
послужило. Суровый приговор Святейшего Синода - лишение отца Иакинфа сана
архимандрита и вечное поселение в Соловецком монастыре, "не отлучая его
оттуда никуда, при строжайшем за его поведением надзоре",- был, однако,
заменен тюремным заключением в островной Валаамский монастырь на Ладоге.
   Едва ли находилось время у отца Иакинфа в Пекине, чтобы опекать
единоверцев, причем глава миссии, как свидетельствуют современники,
действительно не считал необходимым отказывать себе в мирских
удовольствиях. И едва ли думал он о бессмертии, когда фанатично работал,
точно зная, однако, что оно не в молитвах и постах. Прежде всего отец
Иакннф взялся за изучение китайского, маньчжурского и монгольского языков,
сосредоточившись главным образом на первом. Нанял учителя-профессионла,
много времени проводил на людях, расспрашивал каждого
встречного-поперечного о том, как звучат названия разных предметов,
раскрывал перед всеми тетрадь для записи иероглифов, накапливая их в своей
памяти тысячу за тысячей... Потом все больше времени у него уходило на
поиски рукописей, которые можно было приобрести, на уедин„нные занятия в
пекинских библиотеках и своем кабинете, на изучение обычаев и нравов
населения страны и се столицы. Пекину он отдал целый год, исходив каждую
его улочку, а чтобы представить объем переводческой работы над одним лишь
историческим сочинением "Тунцзяпь ганму", достаточно указать, что рукопись
состоит из шестнадцати огромных томов, содержащих 8384 страницы! Если
сказать, например, что отец Иакинф составил кигайскорусскцй словарь, то это
значит почти ничего ке сказать. Кроме основного труда, содержащего
двенадцать тысяч условных знаков с множеством выражений, переписанного от
руки четырежды и составляющего девять томов, этот неутомимый труженик
оставил для будущих синологов настоящее филологическое сокровище - пять его
других словарей хранятся ныне в Москве, три - в Ленинграде, и есть еще
четырехтомный перевод словаря маньчжуро-китайского...
   Чтобы не утомлять читателя подробностями, скажу лишь, что Никиту
Яковлевича Бичурина, отправившегося 15 мая 1821 года из Пекина в Кяхту,
сопровождал верблюжий караван, тяжело нагруженный книгами и рукописями, и
этот груз весил четыреста пудов - почти семь тонн! Чиновник Азиатского
департамента министерства иностранных дел Е. Ф. Тимковский, очень знающий
востоковед, выручивший позже Никиту Бичурина из валаамского заточения,
писал: "Смело можно сказать, что за все 8 перемен российской императорской
миссии в Пекине, бывших в течение 100 лет, не вывезено столь великого числа
полезных сочинений, как в настоящую девятую перемену оной".
   Подробностей о валаамском периоде жизни рядового черного монаха Иакинфа
мало, но, судя по всем данным, он занимался тем же, чем занимался до этого,
почти два года находясь под домашним арестом в Александро-Невской лавре, в
долгом пути из Пекина и тридадцагь лет в Китае; он работал, и работал так,
как мало кому в жизни допелось. Еще из Александро-Невской лавры Бичурин
писал президенту Академии художеств и директору Публичной библиотеки Л. Н.
Оленину о своем намерении создать труд по истории пародов Востока,
руководствуясь определенным принципом: "Замечания о древнем состоянии Азии,
разбросанные на обширном пространстве истории китайской, имеют тесную между
собою связь подобно границам, где одна черта, разделяющая два владения,
принадлежит обоим: ибо с означением пределов одного государства открывается
местоположение и других, с которыми оно смежно; с описанием одного народа
сообщается понятие на других, с которыми он имел связь".
   Звездный час отца Иакнифа был впереди. Сижу над его книгами, их гора.
"Записки о Монголии" открываются красочным портретом - сосредоточенные
глаза на сухощавом лице, висячие негустые усы, бородка клином,
шляпа-зонтик. "Портрет благородного китайца в летней одежде" - это
псевдоним. На портрете изображен сам Н. Я. Бичурин, написавший в этом
большом труде фразу, которая могла бы послужить компасом и любознательному
моему читателю: "Происхождение монголов и Дома Монгол суть две вещи
совершенно различные". Год издания - 1828-й. В том же году вышло из печати
"Описание Тибета". Б следующем - "Описание Джунгарин", "Описание Пекина",
"Троесловие", "История первых четырех ханов из дома Чингизова". Половину
текста "Истории" занимаег подробнейшее изложение войны с нючженцами
(чжурчжэнями); из этой книги я впервые узнал о государстве Цзинь...
   Труды Н. Я. Бичурина отличались академической обстоятельностью, научным
тщанием, терминологической отточенностью. Научный авторитет Н, Я. Бичурина
рос в полемике с иностранными востоковедами и с теми из русских, кто
причислял себя к ним. В отличной книжке, вышедшей к 200-летию со дня
рождения Н. Я. Бичурнна, П. В. Денисов пишет, что реакционная критика
предрекала недолговечность его трудам лишь по той причине, что они были
написаны на русском "языке, который еще не имеет прав на известность в
ученом свете". О. И. Сенковский, например, он же "барон Брамбеус",
"активный противник становления русского востоковедения как самостоятельной
научной дисциплины, настаивал на том, чтобы Н. Я. Бичурин следовал по
стопам иностранных ученых и писал свои научные труды на европейских
языках". Однако Н. Я. Бичурин, свободно владея английским, французским и
немецким языками, писал только по-русски, считал, что "русский язык так
богат словами, что без необходимости вовсе не нужно пестрить его
иностранными"...
   Переводчик министерства иностранных дел Н. Я. Бичурин избирается
членом-корреспондентом Академии наук, становится известным в европейском
ученом мире и вскоре подает в Сенат прошение о снятии с него монашеского
сана. Он писал, что ученые занятия и обязанности по службе вынуждают его
находиться в "долговременных отлучках от монастыря" и отвлекаться "от
упражнений духовных; слабости же, свойственные мне как человеку, поставляют
меня в невозможность соблюдать обеты монашества во всей чистоте их".
   Синод вроде бы согласился с доводами просителя и в представлении царю
положил снять с отца Иакннфа духовное звание, одновременно уволив со службы
и запретив проживание в столице. Николай I, однако, отказал и Н. Я.
Бнчурину и Синоду, только какой уже отец Иакинф был монах? Когда
престарелый архимандрит Валаамского монастыря Иннокентий, разрешивший
опальному монаху работать, входил в его келью и приглашал к богослужению,
тот, по обыкновению, отвечал: "Отец игумен, идите уж лучше один в церковь,
я вот более семи лет не имел на себе этого греха". По воспоминаниям
современников, отец Иакинф никогда не крестился, любил играть с друзьями в
бостон и вист, побаловаться сигарой, а когда в Петербург приехала на
гастроли знаменитая танцовщика Тальони, отец Иакинф, чтобы увидеть ее,
переоделся, загримировался под купчика и проник в театр.
   Среди друзей и знакомых отца Иакиифа были многие из тех, кого мы
встречали или встретим во время нашего путешествия по минувшему...
   Зинаида Волконская; писательница, композитор, поэтесса. В петербургском,
московском и римском салонах Волконской собирался цвет русской
художественной и научной интеллигенции. Ее роль и судьбе отца Иакиифа
исключительна. Исследователи предполагают, что еще во время заключения Н.
Я. Бичурина в Валааме Зинаида Волконская помогла никому пока не известному
ученому, да еще с такой репутацией, найти первого издателя первой книги -
разрешение на издание рукописи датируется 1826 годом. Книга "Описание
Тибета" вышла через два года с посвящением 3. А. Волконской.
   Владимир Одоевский; писатель, философ, изобретатель, музыкальный
просветитель. В его салоне, по воспоминаниям историка М. И. Погодина,
"сходились веселый Пушкин и отец Иакинф с китайскими, сузившимися глазами".
   В своем романе "4338-й год" Одоевский отправляет в путешествие по России
китайского студента Цунгуева.
   Михаил Погодин; знаменитый историк, академик. Встречался с отцом
Иакинфом не только у Одоевского. Наезжая в Петербург, непременно посещал в
АлександроНевской лавре знакомую келью, которая представляла собой хорошо
обставленную трехкомнатную квартиру, с окнами в сад, забитую книгами на
разных языках, рукописями, увешанную картами и портретами. Из дневника:

   "К Иакинфу. Отыскал и приятных два часа". А в 1832 году он дал "обед, на
котором присутствовали некоторые московские писатели и ученые" в честь
"знаменитого нашего путешественника Н. Бичурина".

   Александр Пушкин. Был знаком еще с первыми журнальными публикациями отца
Иакинфа. Очное же знакомство состоялось по освобождении ученого из
валаамского заточения. "Описание Тибета" он подарил великому поэту с
дарственной надписью "в знак истинного уважения". В следующем году Н. Я.
Бичурин дарит Пушкину прекрасно переведенную и изданную в Петербурге
оригинальнейшую китайскую детскую энциклопедию "Сан-Цзы-Цзин, или
Троесловие" с литографированным текстом подлинника - каждые три иероглифа
выражали афористичную мысль об истории или назидательный нравственный канон
для юных. Когда Пушкин работал над "Историей Пугачева", Н. Я. Бичурнн дал
ему свою рукопись "Историческое обозрение ойратов или калмыков с XV
столетия до настоящего времени". Поэт отмечал: "Самым достоверным и
беспристрастным известием о побеге калмыков обязаны мы отцу Иакинфу, коего
глубокие познания и добросовестные труды разлили столь яркий свет на
сношения наши с Востоком. С благодарностью помешаем здесь сообщенный им
отрывок из не изданной еще его книги о калмыках". Некоторые исторические
сведения об участии инородцев в восстании Емельяна Пугачева Пушкин
почерпнул из сочинения отца Иакинфа "Описание Чжунгарии и Восточного
Туркестана в древнейшем и нынешнем его состоянии", а также, несомненно, из
бесед с ученым, конечным результатом которых, как считал Б. Л. Модзалевский
и другие пушкинисты, было решение Пушкина совершить путешествие в Китай
вместе с отцом Иакинфом, который туда собрался в начале 30-х годов. Написал
царю: "...я просил бы дозволения посетить Китай с посольством, которое туда
отправляется". И он безусловно числил отца Иакннфа среди своих друзей.

   Поедем, я готов; куда бы вы, друзья,
   Куда б ни вздумали, готов за вами я
   Повсюду следовать, надменной убегая:

   К подножию ль стены далекого Китая,
   В кипящий ли Париж, туда ли, наконец,
   Где Тасса не поет уже ночной гребец,
   Где древних городов под пеплом дремлют мощи,
   Где кипарисные благоухают рощи,
   Повсюду я готов. Поедем...

   Не вышло. Граф Бенкендорф письменно сообщил поэту отказ Николая под
предлогом, что все чиновничьи посты в посольстве заняты. Может, царь
опасался неизбежных встреч поэта с декабристами?
   Николаи Бестужев; декабрист, художник, писатель, изобретатель. По пути в
Кяхту отец Иакинф навестил его в Петровском заводе и получил от него
драгоценный подарок - четки, сделанные из декабристских кандалов, и
железный крестик. Незадолго до смерти Н. Я. Бичурин передал их своей
родственнице Н. С. Моллер, которая рассказала об этом в "Русской старине",
вспомнив слова деда: "С той минуты, когда я получил эти четки, я никогда не
снимал их, они мне очень дороги. Был у меня дорогой друг, в Сибирь сослали
его... Он сам делал их, и этот крестик из его собственных оков и сделан им
самим. Ну что, поняла теперь, как дороги они мне и как тяжело мне их
отдать".
   И. А. Крылов, В. Г. Белинский, Н. А. Некрасов, И. И. Панаев, Н. И.
Надеждин, С. И. Шевырев, Н. А. Полевой, А. В. Никитенко и много-много
других деятелей русской культуры и науки входили в широкий круг знакомств
Н. Я. Бичурина, великого сына чувашского народа.
   Во время сибирской командировки Н. Я. Бичурин преподавал в Кяхтинской
школе китайского языка, вел обширные научные исследования, собрал
уникальные коллекции восточных книг и рукописей, написал и напечатал в
столичных газетах и журналах множество статей, завершил работу над
учебником "Китайская грамматика". Вернувшись в Петербург, он снова
погрузился в научные исследования и переводы. Три его работы были отмечены
Демидовской премией, а всего при жизни он опубликовал пятнадцать больших
монографий, оставив в разных архивах пуды неразобранных рукописей...
   Вот описательный портрет этого человека в старости, сделанный Н. С.
Моллер: "Был он высокого роста, держался совершенно прямо. Лицо бледное,
очень худое, с провалившимися щеками и выдающимися скулами. Открытый
большой лоб, между бровей глубокие морщины. Губы довольно толстые. Глаза
большие, темные, блестящие и живые. Побелевшие жиденькие волосы на голове и
почти белая густая борода. Движения быстрые, нетерпеливые. Характер
вспыльчивый, раздражительный, иногда резкий. Сердце доброе, великодушное.
Прямой и простодушный, он никогда не фальшивил и потому терпеть не мог
людей лукавых и заискивающих".
   Н. Я. Бичурин успел передать все свои бесценные коллекции и рукописи в
различные научные учреждения и архивы России. Только Казанской духовной
академии, согласно описи 1891 года, он подарил "136 названий книг в 219
томах, 16 рукописей, из коих одна - История Китая, переведенная с
китайского языка, в 7 томах, 15 названий различных карт, изображений и
планов и два портрета, из коих один самого жертвователя..."
   Кончина его была медленной и страшной. Когда он слег, монахи обобрали
его до нитки, оставив только ветхую рясу. Н. С. Моллер, навестившая его
незадолго до смерти, увидела, что лежит он, парализованный, в грязном белье
под рваным одеялом. Умирающий проговорил:
   "Обижают... не кормят... забыли... не ел". Посетительница подивилась
тяжелому запаху и приподняла одеяло. "Правая нога, распухшая, в пролежинах,
и по ней ползали мелкие белые черви, умирающий лежал в нечистотах". Вошел
суровый и мрачный старик монах: "Зачем вы здесь? Уйдите!" - "Я внучка".- "У
монашествующей братии земных родных не бывает. У них только один отец
небесный". - "Он умирает, просит есть, покормите его". - "Об этом не
беспокойтесь. Отец Иакинф уже покончил все земные расчеты, он соборован,
его ждет пища небесная".
   Никиты Яковлевича Бичурина не стало 11 мая 1853 года. Иероглифы на
черном обелиске значат: "Постоянно прилежно трудился над увековечившими
(его) славу историческими трудами"...
   О нем существует большая литература, научная и беллетристическая,
появившаяся в основном в наше время, к ней я отсылаю любознательного
читателя, а из собственных трудов Бичурина в этом веке была переиздана
"Китайская грамматика" (1908 год), да незадолго перед тем напечатано в
Пекине "Описание религии ученых с приложением чертежей, жертвенного
одеяния, утвари, жертвенников, храмов и расположения в них лиц, столов и
жертвенных вещей во время жертвоприношения, составленное трудами монаха
Иакинфа в 1844 году". А перед 200-летием со дня рождения ученого наши
востоковеды извлекли из архивов одну из рукописей Н. Я. Бичурина и
подготовили "Собрание сведений по исторической географии Восточной и
Срединной Азии". Солидный том в семьсот пятьдесят страниц вышел в
Чебоксарах в 1960 году тиражом тысяча экземпляров...
   Размышляя над прошлым и будущим России и Китая, Н. Я. Бичурин однажды
написал: "Представляя в уме минувшие события, полагаю - ничто не может
возмутить братского согласия великих народов"...
   Заканчивая эту конспективную вставку о ярчайшей фигуре нашего
востоковедения, хочу вспомнить и о достойном преемнике Н. Я. Бичурина.
Четверть века в разные годы прожил в Пекине Петр Иванович Кафаров, он же
отец Палладий, изучая языки, литературу, историю религий Востока. Оставил
труды о жизни Будды, раннем хри^ стиадсгве в Кита^, китайско-русский
словарь и много других, участаовгГл в этнографических и археологических
изысканиях и умер по пути из последней экспедиции в Уссурийский край. П. И.
Кафарову мировая культура обязана тем, что он первым из европейцев
обнаружил в китайских библиотеках замечательный памятник монгольской
литературы "Сокровенное сказание", оценил его, перевел на русский и
напечатал в 1866 году в скромных и малозаметных "Трудах членов Российской
духовной миссии в Пекине". Это был литературный и научный подвиг, потому
что тексты "Юань-час би-пга", кроме китайского перевода, содержали еще
запись на монгольском языке уйгурским алфавитом и тоническую передачу
монгольского подлинника условными китайскими знаками, а события
"Сокровенного сказания" сличались с параллельными сведениями из других
средневековых источников. К сравнительно небольшому тексту отец Палладий
вынужден был сделать шестьсот переводческих уточнений и примечаний! Есть в
этой поэмехронике места трудные, малопонятные, есть протокольно ясные, есть
истинно поэтические строки и страницы, мифы и правда...


                                    13

   Организованная Чингиз-ханом орда теперь могла существовать только при
условии непрерывных захватнических, грабительских войн, и в этом таилась
одна из причин будущего краха его империи. Четыре года Чингиз-хан собирает
силы, тщательно готовится, изучает первого, собственно, внешнего противника
и, когда все было предусмотрено, провокационно оскорбляет посла восточных
соседей - на его глазах плюет в сторону чжурчжэньской границы. Это означало
войну, и войну большую.
   И вскоре она грянула. Десятки лет чжурчжэни возводили на своих
северо-западных границах укрепления - стены из камней и глины, валы, рвы и
крепости, а непосредственно перед нашествием успели подновить все
сооружения. Укрепленная линия тянулась на полторы тысячи километров и
охранялась специальными войсками, но разве мог в каком-нибудь одном месте
пограничного вала слабый отряд сдержать массированный удар орды,
собравшейся со всех западных степей? И все же Субудай не решился атаковать
этот защитный вал, опасаясь быстрого подтягивания оборонительных резервов,
обошел укрепления с юга и вырвался, выражаясь по-современному, на
оперативный простор.
   Яростно сражались чжурчжэни-воины под руководством умелых и опытных
полководцев, но в открытом поле, где только и выигрывались войны, Субудай,
используя маневренность конницы, умел уклоняться от степного сражения, если
не был уверен в превосходстве своих сил и успехе, зато учинял жестокую
бойню, когда удавалось, исключив всякий риск, создать подавляющее
преимущество в численности войск. В самом начале войны перешли на его
сторону сто тысяч киданей-воинов, и в 1212 году на сопках Маньчжурии
основные цзиньские воинские соединения были разгромлены. Однако у Субудая и
других военачальников орды в тот период объяв