возразил дон Иегуда, - дело тут
идет  не о мелкой выгоде, а о главенстве на всем полуострове. Ведь не из любви
к ссорам обе наши страны десятки лет оспаривали друг у друга эти права. Боюсь,
что нам не так-то скоро удастся поладить с Арагоном.

    Члены  совета  сидели как потерянные. Спорные вопросы, о которых шла речь,
были  до  крайности туманны; может быть, Кастилию и в самом деле хотели лишить
существенных  преимуществ;  а  скорее  всего  оба министра-еврея строили козни
против благодетельной войны.

    Альфонсо  был не менее огорошен и смущен, чем все остальные. Его радовало,
что  нашлись веские причины избежать унижения, которому хотели его подвергнуть
донья  Леонор  и  вертопрах  Педро.  И он был счастлив, что можно еще долго не
разлучаться  с  Ракель.  Да,  надо  полагать,  еврей  прав: если он, Альфонсо,
уступит  вертопраху  Педро  всякие  там  пошлины и прочую ерунду, он тем самым
пожертвует  главенством  в  Испании,  законным  наследием  своего  сына.  Но в
тайниках  души  он, как и все остальные, подозревал, что Иегуда попросту хочет
отнять у него возможность выступить в поход.

    Раздраженный  борьбой  противоречивых  чувств  - радости и раскаяния, - он
сердито рявкнул Иегуде:

    - Что  же,  по-твоему,  мы должны договариваться еще месяцы или даже годы,
потому  что вы с твоим родичем не можете столковаться? - И напрямик спросил: -
А что ты предлагаешь?

    Иегуда, успевший продумать ответ на такой вопрос, сказал:

    - Это  дело  сложное,  и вынести правильное решение не так-то просто. Что,
если бы поручить его беспристрастному, всеми одинаково почитаемому третейскому
судье?

    Никто не понимал, куда клонит еврей.

    - Отлично!  Обратимся  к  святому отцу, - внезапно воодушевившись, крикнул
архиепископ. - Кстати, кардинал-легат уже едет к нам.

    - В  таких  сугубо  мирских  делах,  пожалуй,  легче  было  бы разобраться
сведущему  мирянину,  -  смиренно возразил еврей. - Монархи могли бы попросить
августейшего  отца  нашей  государыни,  чтобы  он благоволил вынести приговор.
Задача  щекотливая,  но,  так  как  от  этого  зависит  священная  война и мир
Господень, король Англии вряд ли откажется взять е„ на себя.

    Предложение  Иегуды как будто было вполне разумно. Король Генрих состоял в
родстве  и  с  Арагонской  династией  и  с  Кастильской,  он  хорошо  знал все
обстоятельства  и  слыл  мудрейшим  государственным  мужем: от него можно было
ожидать  справедливого  приговора.  Но так как предложение исходило от Иегуды,
все насторожились.

    Донье  Леонор  было  ясно  одно:  то,  что еврей предложил, и его истинные
хитроумные  и  коварные  замыслы  так же несходны между собой, как волнующаяся
поверхность  моря  и  от  века спокойное морское дно. Она торопилась разгадать
настоящие намерения Иегуды; е„ отец

    Генрих  сам  отнюдь  не  спешит  принять  участие в крестовом походе и, уж
конечно,  понимает,  какие  выгоды  приносит  Испании соблюдение нейтралитета.
Кроме  того,  он  не  сомневается,  что  испанские монархи, начав войну против
неверных  на своем полуострове, не преминут попросить у него военной помощи, а
он не из тех, кто любит давать. Следовательно, королю Генриху незачем торопить
примирение  Кастилии  с Арагоном. Он будет без конца думать и передумывать и в
итоге  вынесет  такой  приговор, который никого не удовлетворит. Еврей хитер -
это была предательская уловка. С лихорадочной поспешностью обдумывала она, как
бы  расстроить ею замыслы. Придется поехать в Сарагосу и уговорить дона Педро,
чтобы он не поддавался нашептываниям своего еврея. Придется в конфиденциальном
письме  поверить  отцу  свои  обиды  и  умолять  его,  чтобы он поскорее вынес
приговор.  Но,  увы,  английский монарх и сам не раз питал и вкушал нечестивую
страсть,  и  уж  кто-кто,  а  отец  е„  Генрих посочувствует любовным утехам и
заботам  е„  супруга.  С  горечью  сознавала  Леонор,  что  ей не сравниться в
лукавстве с Ибн Эзрой.

    И  Альфонсо  своим  быстрым  умом  разгадал  умысел  дона  Иегуды.  Как он
подозревал  с  самого  начала, так оно и вышло: еврей хочет помешать священной
войне,  в  первую  очередь  из-за беженцев, которых он впустил в страну. Но он
просчитался, про себя решил Альфонсо, я и не подумаю торговаться с Педро из-за
всякой  ерунды.  Я  и  не  подумаю  обращаться  к  папаше  Генриху,  чтобы  он
снисходительно подмигнул мне: пусть, мол, мальчишка позабавится и понежится на
ложе  сладострастия.  Нет,  я  не позволю еврею водить меня за нос. Я не стану
платить за любовь Ракели подлыми сделками и проволочками.

    Вот   что   продумал   и  прочувствовал  Альфонсо  за  короткое  молчание,
наступившее после речи еврея.

    И вдруг, ужасаясь самого себя, он услышал свои слова:

    - Каково  твое  мнение,  донья  Леонор,  и ваше, господа советники? На мой
взгляд,  наш эскривано нашел удачный выход. Пожалуй, во всем христианском мире
не  найти  лучшего судьи в таком хитром деле, нежели мудрый и августейший отец
нашей королевы. По-моему, мы должны послушаться твоего совета, дон Иегуда.



    ГЛАВА ПЯТАЯ


    Чтобы  действовать наверняка, Иегуда послал доверительное письмо советнику
по финансовым делам при английском короле Генрихе, Аарону из Линкольна; в этом
послании он объяснял сущность спора между обоими испанскими монархами и просил
собрата о помощи.

    А  перед  отъездом  в  Толедо он, как требовала учтивость, послал королеве
подарки.  Непозволительно  дорогие  подарки  -  ценные  ароматы, большой ларец
слоновой  кости  с  гребнями,  пряжками  для  волос  и  притираниями, а к нему
искусной   работы   шкатулку  с  брошами,  перстнями,  аграфами,  самоцветными
каменьями  и  еще  туфли, в которые были вделаны зеркальца, чтобы дама в любую
минуту  могла  поглядеться  в  них.  Донью  Леонор  возмутила беззастенчивость
наглеца,   который   этими   драгоценными   безделками  думает  утешить  е„  в
подстроенном им поражении; ей хотелось отослать обратно его подарки; но до сих
пор  она  вела  себя,  как  подобает  даме, - она и впредь останется настоящей
дамой.  Кроме  того,  подарки  ей  понравились.  Она  приняла  их  и  написала
благодарственное письмо.

    Тем  временем  в  Кастилию  прибыли  первые франкские беженцы-евреи; как и
предвидел  дон  Эфраим, это послужило для архиепископа и враждебно настроенных
грандов желанным поводом к возобновлению травли.

    Еврей  тратит  саладинову  десятину  не  на  снаряжение  священной  войны,
твердили  они,  а  на  то,  чтобы  разместить  в стране новые оравы неверных и
мошенников.

    Эти  подстрекательства  не  достигали  цели. Слишком очевидны были успехи,
достигнутые  с  помощью нового управления. Страна богатела, а с ней богатели и
все  е„  обитатели.  Возрастал  приток  денег  и  доселе  невиданных  товаров,
появлялись  новые  насаждения,  мастерские, лавки. Чего бы ни коснулся Иегуда,
все процветало.

    В  ту  пору к нему явился ученый из наваррского города Тудела, некий рабби
Вениамин,  весьма  уважаемый  человек. Вениамин всю свою жизнь посвятил науке,
изучению  и  описанию  земли;  он только что закончил второе свое путешествие,
предпринятое  с  научной  целью:  отсюда, с Запада, проехал до самой восточной
окраины земли - вплоть до Китая и Тибета.

    Прежде всего ему хотелось узнать, как живется евреям после их рассеяния по
всему  свету,  но  и  помимо  этого  он собрал всякого рода полезные сведения,
повсюду  встречался  с  людьми,  стоящими у власти, включая султана Саладина и
папу  римского.  Теперь  он намеревался изложить в книге все, что почерпнул из
своих странствий.

    "Путешествия  Вениамина"  -  так  должна  была  называться книга, и многие
молодые  ученые  из  академии дона Родриго обещали перевести е„ на латинский и
арабский языки.

    И  вот  этот  самый  Вениамин  из  Туделы  явился засвидетельствовать свое
почтение  господину и учителю нашему Иегуде Ибн Эзра; он во что бы то ни стало
желал   познакомиться   с  человеком,  который  за  годы  его  отсутствия  так
благотворно  изменил  облик  полуострова.  Иегуда принял знаменитого ученого с
великими почестями. Он показал ему хранилище ценнейших книг и свитков, показал
строящуюся  синагогу,  водил  по  основанным  им  мануфактурам. Рабби Вениамин
смотрел и слушал с вниманием знатока.

    За  трапезой,  в  присутствии  Мусы,  рабби  Вениамин  рассказывал о своих
путешествиях.  По  просьбе  Иегуды  он  описал  жизнь  евреев  на  Востоке.  В
Византийской империи и Святой земле евреи терпят великие бедствия от крестовых
походов,  но  в  Каире и в Багдаде они живут спокойно и богато. Он рассказал о
реш-галуте - эксилархе, главе восточного иудейства. Резиденция его находится в
Багдаде,  и  халиф  признал  его  вождем евреев. Ему даны полномочия управлять
своими  единоверцами  с  помощью "палки и бича", он имел право взимать налоги,
творить  суд  и  осуществлять  всяческую  власть над евреями Вавилона, Персии,
Йемена,  Армении, а также над евреями Междуречья и Кавказа; до границ Тибета и
Индии  простирается  его  власть.  После того как халиф возвел в этот сан ныне
правящего  реш-галуту  господина  и  учителя  нашего  Даниэля  бен  Хасдай, он
громогласно возвестил перед всем народом:

    "Я  -  преемник пророка Магомета, а Даниэль бен Хасдай друг мне и преемник
царя Давида". Реш-галута пользуется величайшим уважением у мусульман. Когда он
совершает выезд, впереди бегут скороходы и кричат:

    "Дорогу  господину  нашему, сыну Давидову!" - и весь народ падает ниц, как
перед самим халифом.

    Этот живописный рассказ произвел сильное впечатление на Иегуду.

    - Кстати,  реш  -  галута  говорил  о  тебе, - сказал тут Вениамин. - И до
Востока  дошли  вести, что ты отказался от высокого положения, какое занимал в
Севилье,  и  переселился  в  Толедо, дабы отсюда помогать своим братьям. Вот я
тринадцать  лет  странствовал  по  всему  свету, а самое примечательное увидел
здесь, у себя дома, - заключил он.

    От  этих  слов  рабби Вениамина, человека независимого, у которого не было
надобности  льстить  ему, у Иегуды стало тепло на душе, особенно же обрадовало
его то, что они были сказаны в присутствии его друга Мусы,

    Он  чувствовал  себя, как настоящий окер харим, как человек, который может
двигать  горы  и  не боится, когда надо и не надо, показывать свое могущество.
Так  как  король  задержался  в  Бургосе  дольше,  чем  предполагалось, Иегуда
самовластно  принял  весьма  рискованные  решения. Назло враждебным прелатам и
баронам  он  роздал  доходные  должности многим из франкских беженцев: некоего
Натана из Немура, бывавшего раньше в Кастилии, он назначил правителем Суриты.

    Настал пурим, праздник, в который евреи поминают, как царица Эсфирь спасла
их от беды. Злодей Аман, любимец царя Артаксеркса, вознамерился истребить всех
евреев  в  городе Сузах и во всем Персидском царстве за то, что еврей Мордехай
оскорбил  его  тщеславие.  Но племянница и питомица Мордехая, девушка Хадасса,
она  же  Эсфирь,  снискала  благоволение  в  глазах царя, и он сделал е„ своей
царицей,  и,  наставляемая дядей своим Мордехаем, она решила помешать замыслам
Амана.  Хотя  никто  под  страхом  смерти  не смел без зова предстать пред очи
повелителя,  она  пришла к Артаксерксу и стала просить за свой народ. Тронутый
е„  красотой  и  мудростью,  простер царь золотой скипетр к Эсфири и помиловал
Эсфирь и е„ народ, а злодея Амана предал в руки евреев. Они же повесили его на
том  самом  дереве,  которое  он  приготовил  для Мордехая, и еще повесили его
десятерых  сыновей  и  убили  всех  своих  врагов в ста двадцати семи странах,
подвластных царю Артаксерксу.

    В  календаре  еврейских  праздников  немало  дней,  напоминающих о больших
событиях,  но  ни  один  из  них  правоверные  евреи  не отмечают таким буйным
весельем,  как  этот  памятный  день. От праздничных яств ломятся столы, евреи
обмениваются  подарками,  раздают  щедрые  пожертвования  беднякам, устраивают
представления, игрища и пляски. А главное, с торжествующими жестами и веселыми
возгласами  читают  книгу,  где  рассказано об этом чудесном спасении, - Книгу
Эсфирь.

    И  дон  Иегуда, охотник до празднеств, в эти дни собирал у себя в кастильо
много  гостей,  чтобы  с  ними  вместе слушать красочное повествование в Книге
Эсфирь,  есть и пить вместе с ними, смотреть на игрища и развлекаться умными и
дурашливыми речами.

    Пусть  те  сказочные события, о которых повествует Книга Эсфирь, произошли
около  трех  тысяч  четырехсот лет по сотворении мира, а теперь шел год четыре
тысячи девятьсот пятидесятый, однако из года в год десятки, сотни тысяч евреев
радовались  и  веселились,  слушая этот рассказ. Но во все времена вряд ли кто
внимал ему с таким гордым торжеством, какое ныне ощущал дон Иегуда.

    Испытания и победы Мордехая и Эсфири были испытаниями и победами его и его
Ракели.  Кому,  как  не  ему,  было  понять  мужество и смертный страх Эсфири,
предстающей  перед  царем?  Кто,  как  он,  мог  прочувствовать  все ликование
Мордехая,  когда  враг  его  Аман  принужден  вывезти его на коне на городскую
площадь  и провозгласить перед ним: "Так делается тому человеку, которого царь
хочет  отличить  почестью".  И  когда  в  конце  книги царь назначает Мордехая
хранителем  печати, Иегуда с торжеством ощутил у себя на груди гербовую печать
и бросил самодовольный взгляд на трех франкских беженцев, которых он позвал на
праздник к себе в дом.

    А  потом ученики иешивы, школы, где изучают Библию и Талмуд, в том числе и
дон   Вениамин  бар  Абба,  подражали,  как  полагается  в  этот  день,  своим
наставникам и задавали друг другу разные каверзные вопросы.

    Молодой  дон  Вениамин  утверждал,  что  Мордехай и Эсфирь, при всех своих
заслугах, повинны в двух грехах. Во-первых, они не знали жалости.

    - На  праздник  пасхи,  -  говорил он, - мы, памятуя о муках наших врагов,
отливаем  десять  капель  из  кубка радости. А Мордехай и Эсфирь без колебаний
повесили  Амана  и  его  десятерых  сыновей,  истребили всех своих врагов, что
ничуть не омрачило их торжества.

    Остальные  принялись  горячо  возражать  Вениамину. Аман был такой отпетый
злодей,  что  любой праведник мог только от души радоваться, сметая его с лица
земли, вместе со всеми присными. Предание гласит, что Мордехай раньше спас его
от  смерти,  Аман  же  отплатил за это черной неблагодарностью. Он был наделен
такой  дьявольской  злобой,  что  невинные  деревья,  произрастающие на земле,
оспаривали  перед божьим престолом честь послужить ему виселицей. Но выбор пал
на  дерево,  из  которого  был  построен  Ноев  ковчег;  оно с сотворения мира
предназначалось для этой цели.

    Дон  Иегуда  мысленно задавал себе вопрос, жесток ли он сам. Да, жесток, и
он  гордился  этим.  Он  отдал  бы  все  двадцать  два судна своей флотилии за
удовольствие  видеть,  как  архиепископ болтается на ветке высокого дерева. Он
отдал  бы  свою  долю с предприятий в Провансе и Фландрии, лишь бы посмотреть,
как  бичуют  и  четвертуют  барона  де  Кастро,  назвавшего  его грязным псом.
Человеку  так и полагается чувствовать, если только он не пророк или не мудрец
вроде Мусы. Он, Иегуда, не то и не другое и не хочет быть таким.

    Голос  дона  Вениамина  отвлек  его  от  этих  раздумий и рассуждений. Тот
говорил теперь о втором грехе Мордехая, о его гордыне.

    - Взгляните,  как высокомерно восседает он на коне, которого Аман ведет по
улицам Суз, - с горячностью восклицал юноша. - И раз таков был царский приказ,
почему  он  не  падал  ниц  перед  Аманом?  Законы  страны - ваши законы, учат
мудрецы.  И  именно  нежелание  Мордехая  покориться,  его гордыня навлекла на
евреев  беду.  Так  прямо и сказано в книге. Мордехай знал людей, знал Амана и
понимал,  какими последствиями грозит его непокорность, почему же он не сломил
свою гордыню и не избавил свой народ от опасности?

    Иегуде  нелегко  было сохранять невозмутимое выражение. Он знал, что и его
считают  высокомерным,  да  и  ни  от  кого  из  гостей  не  могло ускользнуть
знаменательное подобие между судьбой его с доньей Ракель и Мордехая с Эсфирью.
Без  сомнения, его уподобляют Мордехаю. И, в то время как дон Вениамин порицал
Мордехая  за  гордыню, у Иегуды возникло обидное подозрение. Ему была дарована
милость  облагодетельствовать  толедских  евреев.  Но,  может быть, они тем не
менее  смотрят  на  него  глазами  рабби  Товия  -  с ненавистью и омерзением?
Мордехая  никто  не  осуждал за то, что он послал приемную дочь во дворец и на
ложе к языческому царю. Но Мордехай жил много столетий тому назад в отдаленном
городе  Сузах.  Он же, Иегуда, живет теперь, и до Галианы расстояние не больше
двух   миль.   Подозрительным   взглядом  всматривался  он  в  лица  гостей  и
подозрительнее  всего  поглядывал  на  дона  Вениамина.  Его  он вообще сильно
недолюбливал; в холодном и вдумчивом взоре юноши не было того благоговения, на
какое вправе был рассчитывать такой человек, как Иегуда Ибн Эзра.

    Но  нет, у его гостей не было недоброжелательных мыслей. С каким жаром они
опровергали дона Вениамина. Защищая Мордехая, они защищали его, Иегуду. И он с
удовлетворением   увидел:   они   не   злобствуют   на  него  за  то,  что  он
облагодетельствовал их.

    В  самом  деле,  они  нашли  страстные  доводы  в  защиту милого их сердцу
Мордехая.  Будь Мордехай гордецом, разве стал бы он скрывать, что царица - его
племянница  и  приемная  дочь?  И  разве гордец стал бы смиренно, точно нищий,
сидеть  у  ворот  царских?  И  Эсфирь  он  воспитал в духе смирения. С великим
смирением, а не с ложной самоуверенностью отважилась она совершить тяжкий путь
к  царю,  который  мог  стать  для  не„  путем  к  смерти. В изустном предании
сохранилась  е„  молитва:  "Тебе  ведомо,  господи,  что  я  не  льстилась  на
великолепия  царского  дворца.  Нет,  воистину  нет.  Подобно тому как женщине
противны  одежды, которые она носит в те дни, когда бывает нечистой, так и мне
претит  носить пышное царское платье и золотой венец. С тех пор как я здесь, у
меня  нет иных радостей, как только в тебе, господи. И ныне, господи боже мой,
утешитель  обремененных,  помоги  мне  в  горести  моей,  дай мне умилостивить
языческого царя, перед которым я трепещу, как агнец перед волком".

    Недоверие  Иегуды  рассеялось. Нет, толедские евреи не желают ему зла. Они
видят в нем человека, подобного Мордехаю, человека, который велик среди евреев
и  отличен от всех своих братьев, который желает добра своему народу и печется
о благе для всего своего племени.

    - Уж  не  возвеличился ли ты думой, любезный Иегуда? - спросил его Муса. -
Не возомнил ли себя Мордехаем?

    - Ты сказал, - не то в шутку, не то всерьез ответил Иегуда.

    Он лег спать счастливый и утомленный.

    Но ум его не переставал работать и во сне. Когда он проснулся на следующее
утро,   из  впечатлений  и  ощущений  минувшего  дня  у  этого  удивительного,
многогранного человека вырос замысел, полезный для его дела.

    Аман  бросил жребий, чтобы узнать, на какой день придется избиение евреев,
но  жребий показал день их спасения и возвышения; день, на который пал жребий,
праздник пурим, евреи называли днем Эсфири.

    Люди  любят  метать  жребий,  бросать  вызов счастью, допытываться, к кому
милостив  господь,  а  к  кому  нет. Почему бы ему, Иегуде, не сыграть на этой
людской  склонности?  Именем короля он объявит крупную игру, выставит огромную
урну  с  билетиками,  и  каждому  за ничтожные деньги будет дозволено попытать
счастье. Правда, каждый отдельный взнос мало что прибавит к королевской казне,
зато оборот такого размаха принесет огромную выгоду.

    В  тот  же  день  Иегуда  занялся  подсчетами  для грандиозной кастильской
лотереи.

    После  того как на коронном совете выяснилось, что переговоры с Арагоном -
вопрос  долгих  месяцев,  дону Альфонсо не т