Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Наука. Техника. Медицина
   История
      Лажечников И.И.. Последний Новик -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  -
арность. Так и я принимаюсь за иступленное перо, чтобы исполнить волю своих читателей. На другой день, рано поутру, неподалеку от польского городка Казимира, на площадке, огражденной с одной стороны лесом, с другой стороны окаймленной рвом дороги, собралось множество народа, чтобы полюбоваться, как будут колесовать и четвертовать изменника шведскому королю и вместе посланника от русского двора. Народ жадничал смотреть эту потеху, как медвежью травлю; все теснились к колесу и четырем столбам, трофеям казни, охраняемым тремястами конных драгун. Были охотники, платившие деньги и даже искавшие рукожатия палача, чтобы стоять поближе к роковому колесу. Множество форшпанок и несколько колымаг, в которые запряжены были статные жеребцы, отягченные богатою сбруей, показывали, что не одна чернь именем жадничала смотреть на пир кровавый. Чепчики и шляпки, убранные цветами, также изредка мелькали. Иногда раздавались знаки нетерпения увидеть скорее жертву, но укрощались неучтивым приветствием шведских палашей. Не довольно, что зеленая площадка с трех сторон отделялась черными стенами народа, самые деревья унизаны были любопытными. - Каково окована готовальня! - сказал стоявший впереди, неподалеку от колеса, человек большого роста в запачканной рубашке, с кожаным фартуком. - Как въедет, так не бывало руки или ноги. - Ну, товарищ! - прервал другой в белом зипуне, на котором цеплялись еще кое-где стружки дерева. - И дуб-то отделан по железу! - Дело мастера боится, - подхватил первый. - Мы с тобой... Откуда ни возьмись еврей, тряхнул своими пейсиками и, посмотрев сурово на мастеров, как бы хотел сказать: "Вы, поляки, без моих денежек меньше, чем нуль!" Околдовал их этим взором так, что они безмолвно потупили свои в землю и униженно сняли с себя белые валяные шапки. Подле колеса стоял плечистый мужик с зверскою рожей. Услышав похвалу орудию казни, он насмешливо оборотился к панегиристам и с высоты своего настоящего величия удостоил их следующею речью: - Все зависит от возничего, который будет управлять колесницею. Можно заколдовать колесо и потомить, - прибавил он, коварно улыбаясь, - можно и разом отправить! - Казнь делается не для потехи исполнителей власти, а для примера общественного, - сказал сердито школьник, высокий, сухощавый. Палач важно посмотрел на него, как бы хотел выговорить: увидим! Бедный Паткуль! кто подумал бы, что слово школьника, произнесенное не вовремя, усилит муки, тебе назначенные? Несколько зрителей, окруживших философа-смельчака, при взгляде его антагониста, отхлынули назад так, что они двое остались впереди сцены, измеряя друг друга неуступчивыми взорами, как гладиаторы перед боем. - Ах, матка божья! - пищала толстая писарша, выдираясь локтями из толпы и таща подругу. - Такая судьбина пала нашему Казимиру, а то ведь, оборони господи! должно было колесовать его в Слупце. Невежа! - продолжала она, изменив свой нежный голос на грубый и толкая одного молодого человека, порядочно одетого. - Не имеет никакого уважения к званию. - А что ж панна не привинтила вельможного звания к своему лбу? - спросил хладнокровно молодой человек. - Колесовать и четвертовать! - подхватила подруга писарши, увлекая ее от ссоры, готовой возгореться. - Ведь казнить-то будут генерала, изменщика, который бросил своего слугу из окна и зарезал любовницу. - Не диво, что народ кишмя кишит! А вот Марианна, моя раба. Марианна! Марианна! подь сюда и остерегай нас от грубиянов. Испитая служанка, с подбитым глазом и босая, поспешила сделать из себя щит против невежд, которые осмелились бы обеспокоить ее панну. - Чу! что-то кричат? не везут ли уж его?.. Умру с тоски, коли не удастся его видеть. Говорят, что у него на шее бочонок с золотом, за который он было хотел, мати божия! продать своего короля: колесо-то проедет по нем, бочонок рассыплется, и тогда народ смело подбирай червончики! Между тем как толкам народным не было умолку, Паткуль просил духовника своего, прибывшего к нему в четыре часа утра, приступить во имя Христа-спасителя к святому делу, пока около тюрьмы шум народный не увеличился. По принятии святых тайн он выглянул в окно, посмотрел на восходящее солнце и сказал, вздохнув: - Где-то я буду при закате твоем?.. О! скорей, скорей из этого мира сует, где каждый миг для меня несносен! скорей к тебе, о моя Роза, мой Фриц! - Когда ж услышал шум колес, приближавшийся к тюрьме, он прибавил: - Слава богу, спешат! Караульный поручик явился, Паткуль надел епанчу и вышел за духовником своим, окруженный стражею. Проходя коридором, он невольно взглянул сквозь растворенную дверь в какой-то подвал, довольно освещенный, чтобы видеть все, что в нем происходило, и глаза его встретили... Боже мой! тело несчастной Розы лежало на двух скамейках; грудь ее была изрезана... и человечек, приметный только своим пунцовым носом, возился с окровавленным ножом и рукой в широкой ране, в которую глаз непосвященного боялся бы взглянуть: так отвратительна для человека внутренность человека! Свет от лампы скользил на оконечностях лица швейцарки, заостренных смертию, падал на черные, длинные косы, сметавшие при движении лекаря пыль с пола, на уста, подернутые землею, истерзанную грудь и будто из воска вылитую ногу, опоясанную черною кровью. На стене висела соломенная шляпа, увитая цветами... Как хороша была некогда Роза в этой шляпе! На этих чертах останавливался страстный взор любовника; эти черные косы расплетала, резвясь, его рука или нежилась в шелковых кудрях; на этих устах упивалась любовь; эту ногу покрывали жаркие поцелуи - а теперь... служитель Ескулапа бормочет над Розою отходную латынь, и от всего, что она была, несет мертвецом. В углу подвала, на соломе, лежало тело Фрица, покрытое солдатским плащом, награда за верность! - Пощадите, если вы не звери, ради бога, пощадите! - вскричал Паткуль, силясь броситься в подвал. Стража его удержала; ему даже не дали проститься с друзьями своими. Лекарь, испуганный криком несчастного, оставил на минуту свои занятия, покачал головой и потом снова принялся потрошить Розу, доискиваясь в ее внутренности тайны жизни, как в древние времена жрец читал тайны провидения в жертве, принесенной его божеству. Не слыхал Паткуль, как его посадили в повозку; не видал, как мчалась она, в сопровождении сильного конного отряда, сквозь аллею народа. Когда его вытащили из повозки, подвели к колесу и сняли с него цепи, он затрепетал и сказал духовнику судорожным голосом: - Теперь-то, господин пастор, молите бога, чтоб он подкрепил меня! Приготовляясь к зрелищу казни, народ шумел и, казалось, ожидал чего-то веселого; но, увидев жертву, он был объят сожалением и страхом. Человечество взяло свои права. Все замолкло. Наряженный в экзекуцию капитан (Валдау) вынул из кармана бумагу и прочел по ней громогласно: - Да будет ведомо всем и каждому, что его величество, всемилостивейший наш государь... - Хороша милость! - воскликнул иронически Паткуль, пожав плечами и взглянув на небо. Капитан, смущенный этим восклицанием, остановился было среди своей речи, но тотчас оправившись, продолжал: - ...наш всемилостивейший государь, Карл XII, повелел сего изменника отечеству... При слове "изменник" Паткуль вскричал с негодованием: - Неправда! я служил отечеству своему слишком усердно и верно. Капитан старался заглушить это восклицание, продолжая читать громче: - ...колесовать и четвертовать за его преступление в пример другим, да страшится каждый измены и служит верно своему королю. Осужденного раздели и привязали к четырем столбам. Духовник просил зрителей читать вслух молитву: "Отче наш!" - Да, - сказал Паткуль, - молитесь, друзья мои, молитесь! И народ прерывистым голосом молился. Стенания, жалобы, вздохи стояли в воздухе. После первого удара колеса несчастный простонал: - Господи, помилосердуй! За каждым ударом страдалец призывал имя бога, пока обе руки и ноги были раздроблены. Пятнадцать ударов - бытописатели и о числе их спорят, - пятнадцать ударов нанесены ему так неловко или с такою адскою потехою, что он и после них остался жив. Капитан сжалился над несчастным и закричал палачу, чтобы он проехал колесом по груди. Паткуль бросил взор благодарности на офицера и жалобно завопил: - Скорей голову! голову! Между тем как, по приказанию капитана, палач собирался приступить к решительному удару, несчастный собрал всю свою жизненность и сам положил голову на плаху{486}. В это время кумушки прикусили язык; мастера, трудившиеся над колесом, побледнели, как полотно... вся масса народа безмолвствовала, как будто вместе с Паткулем положила свою голову на плаху. Изо рта у него хлынула кровь. - Плюю в лицо Карла... Роза... - прохрипел страдалец... Палач ударил раз, два, три, и голова отвалилась. После того туловище, разрубленное на четыре части, воткнуто на четыре высокие копья, поставленные в один ряд. Голова имела почет: ее вонзили на особенный шест. "Растерзанные члены Паткуля, - говорит Вольтер, - висели на столбах до 1713 года, пока Август, снова вступив на польский престол, велел их собрать. Их доставили в ящике в Варшаву. При этом случае находился Бюзенваль, посланник французский. Король, указывая на ящик, сказал: "Вот члены Паткуля!" . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Глава девятая ЗУБНОЙ ЛЕКАРЬ{486} И города берет, Как зубы рвет. Густав, прочтя описание последних дней жизни своего дяди, возненавидел Карла и просился немедленно в русскую службу. Следствием этого прошения был вызов его в Москву. Здесь нашел он многих соотечественников своих из лучших фамилий, снискивавших себе пропитание разными искусствами. Иные давали уроки танцевания, другие учили чистописанию, языкам и математике. Несколько приятелей своих застал он в разрисовке стекол для подмосковного села Покровского. - Благодаря попечениям о нас короля шведского, - говорили они, - вот чем должны мы занимать руки, пожинавшие для него славу! Русские, заказавшие нам эту работу, любуются в ней намалеванными медведями, орлами, башнями, как затейливой игрой нашего воображения; но потомство наше, увидя на стеклах этих знакомые им гербы, прочтет по ним печальную историю нашего плена. Негодование пленников, приготовленное несчастным положением их, вспыхнуло при рассказе о казни Паткуля. Все они охотно последовали примеру Густава и дали заручное прошение на имя Петра I о принятии их в подданство русское. Вскоре за этим решением Траутфеттеру велено явиться во дворец. Простота Петра I, великого человека на престоле, чуждая слишком утонченных приличий и всяких притязаний на этикетное угождение своему лицу, позволяла ему заниматься и подвигами государственными, и домашними мелочными делами. Ему доставало время на все: оттого-то оставил он нам бесчисленные памятники своего гения и рук своих. Иной государь не сделал того в целое свое царствование, что Петр сотворил в один день. Без посредников, кроме дежурного денщика, Густав явился во дворец. Его ввели в кабинет, загроможденный моделями кораблей, крепостей, мельниц, орудиями математики и хирургии. Прямо против двери сидела на стуле женщина средних лет, которая умоляла о чем-то со слезами. За стул держался мужчина с плутовскою миною и качая головой. Спиною к Густаву и лицом к женщине стоял другой мужчина, высокий, в поношенном французском кафтане из толстого сукна серого цвета, в тафтяном нижнем платье, с полотняным фартуком, в цветных шерстяных чулках и башмаках на толстых подошвах и высоких каблуках, с медными пряжками. Он расправлял щипцы для выдергивания зубов. - Полно, баба, выть! - говорил мужчина в сером кафтане, вероятно лекарь. - Стерпится - слюбится. - Богом божусь, - вопила женщина, - у меня ничего не болит. - Что ж ты, Полубояров?.. - сердито вскричал лекарь. - У страха глаза велики, ваше величество! Поверите ли? всю ночь проохала и простонала белугой, так что семья хоть беги вон, - отвечал стоявший за стулом; потом, обратясь к женщине, ласково сказал: - Чего бояться, дурочка? только махнет батюшка Петр Алексеевич своею легкою ручкою, так болесть, как с гуся вода. - Злодей! окаянный! полно издеваться надо мною! - проговорила, всхлипывая, женщина. - Ну, видно, с ней добром не сделаешься, - прервал Петр I, в котором мы узнали лекаря, - подержи ее за голову и руки, и мы справимся. Камердинер спешил выполнить волю государя с необыкновенным усердием и ловкостию. - Говори же, баба, который зуб у тебя болит? - продолжал государь, разевая ей силою рот. - Ваше царское величество... ваше пре... восходительство... помилосердуйте... у меня зубки все здоровехоньки... я изволила вам докладывать... - Не дурачься, баба! а то, знаешь меня? - Воля ваша, рвите, какой благоугодно! - отвечала полумертвая от испуга женщина. (У нее в самом деле не болели зубы. Муж ее, государев камердинер Полубояров, желая отметить ей за некоторые проказы и зная, что Петр I большой охотник делать хирургические операции, просил его вырвать у ней будто бы больной зуб. Впоследствии, когда открылась истина, Полубоярову за эту шутку порядочно досталось.) - А, а! вижу сам! вот этот! - сказал Петр с удовольствием, ярко отливавшимся на его лице, и выдернул мастерски зуб, который казался ему поврежденным более других. После этой операции женщину отпустили в сопровождении услужливой ее половины, утешавшей ее с красноречием искренней любви. В это время государь, вытирая свои инструменты и укладывая их в футляр, заметил Густава и ласково произнес: - A, min Herr, Траутфеттер, добро пожаловать. Выслушав просьбу Густава и обласкав его, он обратил речь на смерть его дяди. - Бог судья Августу! - говорил Петр, тяжело вздыхая. - На его месте я лучше бы сам погиб, чем выдал бы человека, которого взял под свое покровительство*. Не люблю этих политических уверток. Мои приятели голландцы говорят о них поделом: "dat benen niet met all Klugheden, maar Betrugeryen" (в них более обмана, чем благоразумия). Дорожу тобою; ведь ты достаешься мне будто по духовной от дяди. Тебя и твоих товарищей определяю с добрым трактаментом{488} в полки моей гвардии. Служите мне так же верно, как служили моему брату Карлу. ______________ * Петр I доказал это, когда, в худших его обстоятельствах при Пруте, Порта требовала от него выдачи Кантемира. Разговор этот был прерван приходом генералов и министров, вошедших в кабинет без доклада. Каждому сказал Петр несколько слов; в каждом слове виден был творец. Он схватывал важнейшие предметы, касающиеся до устройства государства или политики, как орел, уверенный в своей силе, налетом схватывает предмет, им взвиденный. За смелую истину благодарил советника, за хитрую ложь тотчас сбивал с ног докладчика. Аудиенция кончилась скоро. Отпустив своих министров, Петр надел другой кафтан, поновее, на стуле висевший, отпер комод, вынул из него пять серебряных рублевиков и сказал, отдавши их Густаву: - Вот тебе на первый случай; годятся на потеху в "Аустерии"*. ______________ * У Курятных ворот, в том доме, где сперва открыт был Московский университет, находилась гостиница "Аустерия"; и доныне слывет под этим названием крайний проход по Скорняжному ряду от Ильинки на Никольскую, где ныне харчевни и лавки. - Ваше величество, простите мне, если... - Пустое, - перебил государь, - всему свой час, и поплакать и повеселиться. Тут послышался из соседней комнаты женский голос, произносивший по-русски на немецкий лад: - Петр Алексеевич! подите сюда на мою аудиенцию... На этот зов государь поспешил в другую комнату, и в то время, когда он отворял дверь, Густав увидел сквозь нее прелестную молодую женщину с пестрым чулком на левой руке, который, вероятно, заштопывала, и заметил даже, что она взглянула на него с тем увертливым искусством, какое одни женщины умеют употреблять, когда есть препятствия их любопытству или другим чувствам. Немного погодя раздался поцелуй за дверьми, и Густав услышал голос Петра, выговаривавший довольно внятно: - Ты знаешь, Катенька, тебе ни в чем отказу нет. Вслед за тем государь возвратился в кабинет и спросил ласково своего гостя: - Ты, конечно, давно не был на исповеди? - Государь! - отвечал Густав. - Я каждый вечер исповедуюсь богу в грехах дня моего; но посредником в них не брал пастора за неимением его в том городе, где я содержался. - С пастором-то я и хочу тебя свести. Знаешь ли Глика из Мариенбурга? - Видывал я его в малолетстве моем, но с того времени уважение и любовь к нему моих соотечественников сблизили меня заочно с этим почтенным человеком. - Будь у него ныне же в шесть часов после обеда: ты увидишься там с приятелями и, может статься, - прибавил государь, усмехаясь, - с приятельницей. Живет он в Кокуевой слободе, - спроси только немецкую школу - всякий мальчик тебе укажет. Теперь поди, успокой своих камрадов, попируй с ними в адмиральский час*, a там подумаем, что еще сотворить с вами. Открой мне, не придет ли тебе по сердцу в Москве пригожая девка: я твой сват. ______________ * Одиннадцать часов утра. Сказав это, государь показал Густаву на дверь, которую и запер за ним. С сердцем, обвороженным простотою, ласками и величием царя, с сердцем, волнуемым каким-то сладостным предчувствием, возвратился Густав домой, где ожидали его пленные офицеры. Можно угадать, что они спешили запить свою радость в "Аустерии", где тосты за здравие нового их государя не раз повторялись. Глава десятая "К РАЗВЯЗКЕ" Вдруг слышит - кличут: милый друг! И видит верного Руслана.{490} Пушкин В назначенный час Густав был в Кокуевой* слободе. Навстречу ему вереница мальчишек, занимавшихся гимнастическими играми, вероятно, после умственных трудов, ибо некоторые, сидя чехардою на своих товарищах, читали с них, будто с кафедры, заданную лекцию; другие искусно перекидывались бомбами, начиненными порохом премудрости, или просто книжками и тетрадями. О! как раскричался бы великий основатель школы, которую он называл schola illustris, если бы увидел и услышал все, что происходило за чертою его академии! На вопрос Густава, где живет пастор Глик, десятки голосов закричали: ______________ * Немецкой. - Пастор Глист? Знаем, знаем! - Вам надобно школьного учителя на соломенных ножках? - С ястребиным носом? - С кошачьими глазами? - С войлоком на голове? - Чтобы не замерз последний цыпленок ума, который в ней остается! - Третий дом от угла, ворота с надписью мелом: Немецкий поп. - И с крестом!

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору