и  ее  воспоминаний,  тогда
появится чья-то память о ней и воспоминания о ее  воспоминаниях  -  и  в
этом тоже будет залог и обещание вечности, ибо человек приходит на землю
и под звезды, чтобы навеки оставить свой след.
   Мулла читал над нею Коран, а она еще жила, еще вспомнился  псалом  из
детства, и хотя не могла промолвить ни слова, вспоминала безмолвно: "Ибо
там захотели от нас слова песни и  радости  те,  которые  в  невалю  нас
брали, издевались над нами.  Как  же  нам  на  чужой  земле  песни  петь
господние?"
   Умирала, знала, что уже конец без возврата,  но  воскресла,  ожила  в
стоне, в крике, в последнем отчаянии:
   - Мама, спаси свое дитя!
   Она умерла не от времени, а от страданий.
   Султан велел похоронить Роксолану возле михраба мечети  Сулеймание  и
над ее  могилой  соорудил  роскошную  гробницу.  Каменное  восьмигранное
сооружение с заостренным куполом, которое опирается на колонну из белого
мрамора и порфира. За ореховой массивной балюстрадой посредине  мавзолея
стоит одинокая каменная гробница, покрытая белой  дорогой  шалью.  Стены
выложены  художественными  фаянсами.  Чистые  колеры  -  синий,  красный
гранат, бирюзовый, зеленый, цветы и листья  на  гибких  стеблях.  Стебли
черные, как отчаяние, а вверху, под куполом, алебастровые розеты, белые,
как безграничность одиночества.
   Только  росы  и  дожди  будут  находить  дорогу  к  похороненной  под
исламским камнем  этой  удивительной,  тяжко  одинокой  и  после  смерти
женщине, которая не затерялась и не затеряется даже в век титанов.

   Киев - Стамбул
   1978 - 1979

УТЕШЕНИЕ ИСТОРИЕЙ

Авторское послесловие

   Этот роман не мог  дальше  продолжаться.  Он  исчерпался  со  смертью
главной героини. О чем этот роман? О времени, страхе  и  смерти?  Вполне
возможно, однако не так общо, не так абстрактно,  потому  что  автор  не
философ и даже не историк, а только  литератор.  Правда,  многие  авторы
исторических романов часто похваляются своими  открытиями,  которые  они
якобы сделали разгадкой документов, найденных уже после  их  описания  в
романах, нахождением звеньев, которых недоставало для цельности той  или
иной теории, проникновением в то,  что  лежало  перед  человечеством  за
семью замками и печатями.
   Автор этой книги далек от подобных амбиций. Писатель  не  ученый.  Мы
должны откровенно признать, что наука дает литературе неизмеримо больше,
чем литература может дать науке.
   Писателю  помогает  в  работе  все:  документы,   легенды,   хроники,
случайные записи, исследования, вещи, даже неосуществленные  замыслы.  А
чем может услужить историку сам писатель? Наблюдениями и  исследованиями
непередаваемости человеческого сердца, человеческих чувств  и  страстей?
Но история далека от страстей, она лишена сердца, ей чужды чувства,  она
должна "добру и злу внимать равнодушно", ибо над нею царит  безраздельно
суровая диктатура истины.
   Единственное, что может писатель, - это создать для историка,  как  и
для всех других людей, то  или  иное  настроение,  но  и  это,  как  мне
кажется, не  так  уж  и  мало.  Работая  над  историческим  романом,  ты
выхватываешь из мрака  забвения  отдельные  слова,  жесты,  черты  лица,
фигуры, образы людей или только их тени, но и  этого  уже  так  много  в
нашем упорном и безнадежном споре с вечностью.
   Человеческая память входит в исторические романы таким же непременным
орудием, как элемент познания в произведение о современности. История  в
привычном для нас понимании стала известной древним грекам  в  творениях
милетских  ученых  Анаксимена  и  Анаксимандра.   Осмысливать   историю,
прошлое,  человек  стал  только  тогда,  когда  осознал  себя  существом
общественным, то есть научился судить о том, что произойдет в будущем.
   Вопрос о соотношении прошлого и современного  не  только  актуален  в
идеологических битвах дня современного - он имеет огромное  практическое
значение для тех  способов  и  масштабов,  при  помощи  которых  опыт  и
культура эпох прошлых помогают  нам  творить  современную  жизнь.  Маркс
замечает по этому поводу:
   "Так называемое историческое развитие покоится  вообще  на  том,  что
новейшая форма рассматривает предыдущие как ступени к  самой  себе"  (К.
Маркс к  Ф.  Энгельс.  Соч.,  т.  12,  с.  732).  Ленин  прямо  говорил:
"...только   точным   знанием   культуры,   созданной   всем   развитием
человечества,  только  переработкой  ее   можно   строить   пролетарскую
культуру" (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 41, с. 304).
   Могут спросить: а почему  автор  избрал  именно  XVI  столетие  и  не
кого-нибудь из титанов Возрождения, а  слабую  женщину?  В  самом  деле:
Леонардо да Винчи, Микеланджело,  Тициан,  Дюрер,  Эразм  Роттердамский,
Лютер, Торквемада, Карл V, Иван Грозный, Сулейман Великолепный - сколько
имен, и каких! И  внезапно  прорывается  сквозь  их  чашу  имя  женское,
поднимается на  борьбу  с  самой  Историей,  одерживает  даже  некоторые
победы, завоевывает славу, но в дальнейшем становится  добычей  легенды,
мифа.
   Пятнадцатилетнюю дочь  рогатинского  священника  Анастасию  Лисовскую
захватила в плен татарская орда, девушку продали в рабство, она попала в
гарем турецкого султана  Сулеймана,  уже  за  год  выбилась  из  простых
рабынь-одалисок в султанские жены (их не могло  быть  в  соответствии  с
Кораном более четырех), стала любимой женой султана, баш-кадуной,  почти
сорок  лет  потрясала  безбрежную  Османскую  империю  и   всю   Европу.
Венецианские послы-баилы в своих  донесениях  из  Стамбула  называли  ее
Роксоланой (потому что так по-латыни называли тогда всех русских людей),
под этим именем она  осталась  в  истории.  Но  осталась  лишь  тенью  и
легендой, - так зачем же воскрешать тени прошлого? Не для того ли, чтобы
пополнить пантеон украинского народа еще и женским  именем?  Дескать,  у
греков была Таис, у римлян Лукреция, у египтян  Клеопатра,  у  французов
Жанна д'Арк, у русских боярыня Морозова, а у  нас  Роксолана?  А  может,
следует наконец соединить историю этой женщины  с  историей  ее  народа,
соединить то, что было так  жестоко  и  несправедливо  разъединено,  ибо
судьба  отдельного  человека,  объединенная  с  судьбой  всего   народа,
обретает новое измерение?
   Так много вопросов, так много проблем, и все же автор решил пойти  на
нечто  еще  более  значительное.  До  сих  пор  Роксолана   принадлежала
преимущественно  легенде,  мифологии  -  в  романе  предпринята  попытка
возвратить ее психологии.
   До сих  пор  фигура  Роксоланы  была  бесплотной,  часто  становилась
жертвой псевдоисторических увлечений, использовалась  десятками  авторов
как своеобразный рупор для их собственных умствований, - здесь  же  она,
как по крайней мере кажется автору, обретает те необходимые измерения  и
качества, которые делают ее личностью. Собственно, роман -  это  история
борьбы никому не известной девушки и женщины за свою  личность,  за  то,
чтобы  уцелеть,  сохранить  и  уберечь  себя,  а  затем  вознестись  над
окружением, быть может, и над всем миром. Ибо, как сказал еще Гёте:

   Volk und Knecht und Uberwinder
   Sie gesteht zu jeder Zeit.
   Hochstes Gluck der Erdenkinder
   Sei nur die Personlichkeit.


   (Из "Книги Зулейки",
   перевод В. Левика)

   Жизнь бывает такой жестокой, что не  остается  ни  одной  минуты  для
размышлений над абстрактными  проблемами,  она  ставит  перед  человеком
только самые конкретные вопросы, только "да" или  "нет",  только  "быть"
или "не быть". Такой оказалась вся жизнь Роксоланы. Даже  у  каторжников
на турецких галерах, кажется, было больше свободного времени, чем у этой
женщины, невыносимо одинокой, изнуренной борьбой за свою жизнь, за  свою
индивидуальность. Тем ценнее и поучительнее ее победа над  самой  собой.
Значение такой победы не утрачивается и в наше время, к сожалению, столь
богатое в странах так называемого свободного мира, попытками  уничтожить
человеческую   личность,   нивелировать   ее,   лишить   неповторимости,
затоптать, не останавливаясь для этого ни перед какими средствами.
   И вот приходят из прошлого великие тени и дают нам моральные уроки.
   Неужели мы станем отказываться от них?
   Леонардо да Винчи  говорил:  "Хороший  живописец  должен  писать  две
главные вещи: человека и представления его души".
   В этом романе два противоположных полюса - Роксолана и Сулейман.  Как
они  представляются  автору?  Если  снять  с  них  все  наслоения,   все
социальные оболочки, они  предстают  перед  автором  просто  людьми,  но
людьми неодинаковыми, потому  что  над  Роксоланой  тяготеет  археология
знания: "Что я могу знать?", а Сулейман пребывает под гнетом  генеалогии
власти: "На что я могу надеяться?" Только  третий  вопрос  из  известной
кантианской триады объединяет их: "Что я должен делать?" Но и  здесь  их
пути расходятся: Роксолана следует велению разума, Сулейман - силы.
   Все наше достоинство и наше спасение -  в  мысли,  в  разуме.  Только
мысль, разум возвышают нас, а  не  пространство  и  время,  которых  нам
никогда не удастся ни одолеть, ни заполнить. В этом отношении  Роксолана
стоит выше Сулеймана, который состязался  с  пространством  и  временем,
тогда как она состязалась только со своими  страданиями  и  единственным
оружием для этого у нее были мысль, разум!
   А как говорил Паскаль, следует преклоняться и перед  теми,  кто  ищет
истину, даже вздыхая.

***

   Шестнадцатое столетие для нас - это Сикстинская капелла  Микеланджело
и "Мона Лиза" Леонардо да  Винчи,  Реформация  и  Крестьянская  война  в
Германии и "Утопия"  Томаса  Мора,  великие  географические  открытия  и
бесчисленное множество технических изобретений, знаменовавших приход эры
прогресса. Однако нельзя забывать, что автора "Утопии" английский король
Генрих VIII казнил за то, что тот  стал  препятствием  в  его  очередной
женитьбе, немецкая Реформация закончилась тем, что Лютер предал  простой
люд, отступив от него в решительную минуту, а рядом с могучими,  полными
жизни творениями Микеланджело,  Леонардо,  Тициана  и  Дюрера  тогда  же
появились мрачные видения Иеронима Босха,  которые  смогли  растревожить
даже черствую душу Филиппа Испанского, а Брейгель Старший, или Мужицкий,
в своих удивительных картинах  откровенно  издевался  над  бессмысленной
суетой окружающей жизни, высмеивал ничтожную мелочность, но  даже  этому
уходящему корнями в простую  жизнь  фламандцу  становилось  жутко  в  те
жестокие времена безысходности и безнадежности, и тогда он  писал  такие
картины, как "Слепые", где в нескольких фигурах,  охваченных  отчаянием,
изображено  словно  бы  все  человечество,   которое   вслепую   мчится,
спотыкаясь, неизвестно куда и зачем.
   Когда мы сегодня говорим, что XVI столетие было столетием титанов, то
вынуждены признать, что титанизм этот проявлялся, к сожалению, не только
в свершениях полезных и  плодотворных,  но  и  в  преступных.  Шекспиру,
который своим гением призван был завершить эпоху Возрождения,  не  нужно
было выдумывать ни кровавых королей, ни королев, которые не могли отмыть
рук от человеческой  крови,  -  для  этого  достаточно  было  оглянуться
вокруг. Скажем, прототипом леди Макбет могла стать  любая  из  тогдашних
королев Англии или Шотландии - Елизавета, Мария Тюдор или Мария Стюарт.
   Современники,  привыкшие  к  жестокости  и   коварству   властелинов,
становились слишком легковерными,  когда  речь  шла  о  преступлениях  и
убийствах. Не имея  точных  свидетельств,  не  надеясь  на  установление
истины,  иностранные  послы,   путешественники,   летописцы,   полемисты
лихорадочно   хватались   за   любые   слухи,    становились    жертвами
малозначительных   и   не   очень   достоверных   пересудов.   Так    из
неопределенности, таинственности, сплетен  и  поклепов,  которыми  очень
плотно была окружена  фигура  Роксоланы  во  время  ее  жизни,  уже  для
современников, в особенности же для потомков, эта женщина  предстала  не
только всемогущей, мудрой и необычной в своей судьбе, но  и  преступной,
этакой леди Макбет с  Украины.  Этому  способствовали  непроверенные,  а
порой и просто выдуманные донесения  из  Царьграда  венецианских  послов
Наваджеро и Тревизано,  письма  австрийского  посла  Бусбега,  сообщения
французского посла в Венеции де Сельва, лишенная какого бы  то  ни  было
научного значения компиляция бургундца Николая Моффанского, изданная  во
Франкфурте-на-Майне в 1584 году, и иллюстрированный труд Буасарда "Жизнь
и портреты турецких султанов" (Франкфурт-на-Майне, 1596).
   Мы не удивляемся османским историкам Али-Челеби (XVI ст.),  Печеви  и
Солак-заде (XVII  ст.),  которые  свободно  и  пространно  пересказывают
непроверенные слухи о коварстве Роксоланы, потому  что  не  в  традициях
мусульманских компиляторов было доискиваться истины  тогда,  когда  речь
шла о женщине, да еще и чужестранке. Известно же, что когда складывается
какая-нибудь традиция, ломать ее уже никто не хочет. Уже в 1979  году  в
Стамбуле вышла книга Зейнеп Дурукан "Гарем дворца  Топкапы",  где  автор
снова рисует Роксолану-Хуррем как женщину  коварную  и  жестокую,  хотя,
правда, и пытается объяснить эту жестокость стремлением  спасти  себя  и
своих детей.
   Европейские писатели  не  отошли  от  этого  устаревшего  взгляда  на
Роксолану, и еще польский поэт Самуэль Твардовский (1595 - 1661) в своей
поэме "Великое посольство" повторил все обвинения  против  Роксоланы,  а
ведь мог бы опровергнуть хотя  бы  некоторые  из  них,  воспользовавшись
своим пребыванием в Стамбуле.
   О Роксолане написали  романы  немецкий  писатель  Йоханнес  Тралов  и
финский - Мики Вальтари. У Тралова  Роксолана  почему-то  стала  дочерью
крымского хана, которую захватили в плен запорожские казаки,  а  уже  от
них она попадает в гарем турецкого султана.  Роман,  собственно,  сплошь
строится  на  таких  анахронизмах  и  странных  выдумках  и  потому   не
заслуживает серьезного внимания.
   Вальтари в своих исторических писаниях вообще увлекается  ужасами,  а
еще больше пренебрежительным отношением даже  к  известным  историческим
источникам. Это он продемонстрировал,  например,  в  своем  историческом
романе "Египтянин Синух", в  котором  от  известного  в  науке  папируса
Синуха  не  осталось  ни  малейшего  следа,  зато  царит  неудержимая  и
неконтролируемая авторская фантазия. То же самое  Вальтари  сделал  и  с
Роксоланой, изобразив ее уже и  не  просто  леди  Макбет  с  Украины,  а
настоящей ведьмой с Лысой горы.
   Писания украинских авторов разных времен также не очень  помогли  мне
установить истину. Там тоже господствует незадокументированная  выдумка,
правда, характера уже сплошь  апологетического:  Роксолана  изображается
чуть ли не святой, она борется за свободу  родной  земли,  добивается  у
султана прекращения татарских набегов на Украину (на самом  же  деле  их
было свыше 30 за время ее господства), расширяет и укрепляет Запорожскую
Сечь (на самом же деле Сечь возникает только после смерти  Роксоланы)  и
т. д. Все это унижает и самое Роксолану, и ее неудачных восхвалителей.
   Автор  этого  романа  решил  пойти  по  пути  точнейшего   соблюдения
исторической истины, используя для этого только достоверные источники  и
документы  и  безжалостно  отбрасывая   все   неопределенное.   Невольно
возникало искушение наполнить книгу как можно большим числом документов,
но,  зная,  какими  обременительными  становятся  документы  во   многих
современных книгах, автор пытался удерживаться от этого искушения,  лишь
изредка включая в текст романа аутентичные письма Роксоланы (к Сулейману
и  к  польскому  королю  Зигмунту-Августу),  отрывки  из  некоторых   ее
стихотворений, образцы стилистики того периода из  султанских  фирманов,
османских и армянских хронистов да еще,  разумеется,  образцы  восточной
поэзии.
   Лишь изредка автор, не надеясь получить нужный документ, шел по  пути
логического воссоздания, но и тут стремился подкреплять свои  построения
фактами, которые окружали бы его и поддерживали  так  же,  как  каменные
контрфорсы поддерживают здания готического собора.  Это  можно  было  бы
проиллюстрировать  на  примере  главы  "Днепр".  Об   экспедиции   дьяка
Ржевского по Днепру известно из русских  летописей,  писали  о  ней  все
историки,  начиная  от  Карамзина  и  Соловьева,  но  нигде  не   найдем
объяснений возникновения этой необычной  экспедиции  и  почти  не  знаем
обстоятельных подробностей. Есть неопределенное  упоминание  о  пленном,
который "выбежал из Крыма" и сказал  о  возможном  нападении  крымчаков,
хотя это не могло  бы  стать  причиной  для  снаряжения  столь  крупного
похода. Хронологически экспедиция  Ржевского  совпадает  именно  с  теми
смутными временами, когда в Турции вспыхнуло восстание Лжемустафы, когда
борьба за султанский престол была в разгаре, когда Сулейман так  изнурил
свое государство, что вынужден был заключить мир с  персидским  шахом  и
отступить с пустыми руками после чуть ли не трехлетней войны.  Наверное,
охваченная отчаянием Роксолана именно в это время снова и снова посылала
своего  поверенного  Гасан-агу  (фигура  невыдуманная,  потому  что  она
названа в письмах  Роксоланы)  к  польскому  королю,  подговаривая  того
ударить  по  крымскому  вассалу  султана.  Вполне  вероятно,  что,  зная
нерешительность Зигмунта-Августа, Роксолана могла велеть Гасану в случае
неудачи у короля обратиться к молодому и воинственному московскому  царю
Ивану Васильевичу, который к тому времени уже завоевал Казанское царство
и  намеревался  сделать  то  же  самое  с  Астраханью.  Из  исторических
источников известно, что  римские  папы,  начиная  уже  с  XV  столетия,
налаживают тесные дипломатические  взаимоотношения  с  Москвой,  пытаясь
использовать могучих московских князей  в  своей  незатихающей  войне  с
османской Турцией. Флорентийский собор, брак Софии Палеолог с Иваном III
- вот те шаги (пусть и неудачные), которые предпринимало папство в  этом
направлении еще в XV столетии.
   В XVI  столетии  значение  Московии  как  политической  силы  выросло
невероятно. "Изумленная Европа, - писал Маркс, - в  начале  царствования
Ивана едва замечавшая существование Московии, стиснутой между татарами и
литовцами, была поражена внезапным появлением на ее  восточных  границах
огромного  государства".  (Цитирую  по  изданию:  Академия  наук   СССР.
Институт всеобщей истории.  Средние  века.  Сборник.  Выпуск  34-й.  М.,
"Наука", 1971, с. 206 - 207.)
   Папа Лев X пытался договориться с русским правительством о  церковной
унии и совместной борьбе с  турками.  Хотя  ему  это  не  удалось,  папа
Климент VII продолжает политику  привлечения  Москвы  на  свою  сторону.
Известно с тех  времен  большое  письмо  астронома  и  теолога  Альберта
Питтиуса, писавшего под псевдонимом Кампензе, -  это  фактически  первая
политическая брошюра о Московском государстве. Интерес  к  Московии  был
столь велик, что  по  заказу  архиепископа  Казенского  итальянец  Паоло
Джовио делает описание Московской  земли  со  слов  Дмитрия  Герасимова,
посла Василия III к папе Клименту VII. Вся первая половина XVI  столетия
-  это  нарастание  интереса  католического  мира  к  своему  возможному
союзнику в борьбе против  нечестивых,  о  чем  свидетельствуют  довольно
известные посольства в  Москву  Сигизмунда  Герберштейна,  а  также  его
прославленные "Записки о Московских делах", точно так же как "Трактат  о
двух Сарматиях" Матвея Миховского (Краков, 1517, 1521).
   Нужно ли доказывать, что в  своих  поисках  силы,  которая  могла  бы
выступить против  султана,  Роксолана,  прекрасно  знавшая  политическую
расстановку, тоже могла бы, в конце  концов,  обратить  свой  взгляд  на
далекую Московию, в особенности если учесть, что там  жили  единокровные
братья ее несчастного народа? Тайный посол турецкой  султанши  мог  быть
именно нужным толчком для снаряжения экспедиции Ржевского, ибо без этого
толчк