Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Наука. Техника. Медицина
   История
      Загребельный Павло. Роксолана -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  -
е лоно. Но когда тебе дана невиданная сила, когда ты владеешь половиной мира, невольно возникает искус выйти на поединок с землей, охватить ее всю, одолеть, покорить. Не людей на ней, ибо они бессильно падают под ударами меча, как скошенная косой трава, а самое землю! Безмолвную, неподвижную, могучую! Поединок один на один, помощников быть не может, все служит только вспомогательным орудием, все, что мешает этому безумному намерению, убирается безжалостно и просто, как сметаются со стола крошки хлеба. Свыше ста тысяч войска, триста пушек, сотни галер по Дунаю, бесконечные обозы, отары баранов на убой, верблюды, кони, мулы, ослы - все это темными тучами, в потоках беспрестанного дождя снова двигалось к зеленым придунайским равнинам, чтобы убить на них все живое, растоптать, разрушить, уничтожить. Вырубали целые леса для костров, выпивали реки воды, съедали целые скирды хлеба, мяса, оставляли после себя горы нечистот; орды крыс, тучи стервятников сопровождали войско на всех дорогах, мор шел следом неотступно, как судьба; терзали захватчиков отважные горцы - болгары, сербы, валахи. Не боялись ничего. Их земля, их небо, их горы! Подкрадывались к врагу, хватали пленных, убивали тех, кто оказывал сопротивление, грабили обозы. Не помогало ничто - ни янычары, посланные вперед для охраны, ни ужасные кары. В Родопах были изловлены пятеро болгарских ускоков, двоих повесили, троих посадили на кол, возле Крушеваца повесили пойманных сербов, четырех посадили на кол, еще шестерых посадили на кол под горой Авала, уже перед самым Белградом. Дождь лил не переставая сорок дней и сорок ночей. Верблюды гибли от сырости. Волы с пушками увязали в грязи. На реках посносило все мосты. Когда в Белграде султан устроил смотр войску, оказалось, что многие спахии пришли без надлежащего снаряжения и без провианта. У них отобрали земельные наделы, многих казнили. Безжалостно карали насмерть купцов, которые шли за войском и, нарушая установленные султаном цены на продовольствие, драли с воинов втридорога. Султан, как и всегда в походах, медленно наливался холодной яростью, ярость в нем увеличивалась, прибывала, как вода в Дунае и Саве, он ждал ее с нетерпением, с упоением ощущал, как она накапливается в нем, заливает все его существо. Ярость была подсознательным оправданием перед самим собой. Одолевала всякий раз, когда он начинал новую войну. Так было под Белградом, под Родосом, так должно было быть и теперь. Его приближенные считали, что султан ярится на дурных исполнителей его приказов, на военные неудачи и поражения. На самом же деле все было совсем иначе, но об этом не дано было знать никому, да и сам Сулейман никогда бы не сознался даже самому себе в истинной причине его немилосердного настроения. Оправдание. Даже простой, самого низкого происхождения человек должен оправдываться в каждом своем поступке перед людьми и перед богом, а что уж тогда говорить о власть имущих, которые вершат судьбы держав, а то и всего мира! Каждому своему походу Сулейман имел по нескольку оправданий. Перед самим собой, перед своим войском и, наконец, перед всем светом. Легче всего было с войском. Именно с войском, а не с народом, ибо про народ он никогда не думал и не говорил, собственно, и не имел его, а имел лишь подчиненных, среди которых были воины да еще защитники веры и шариата - имамы и улемы. Именно к ним обращался султан перед каждым новым походом, прибегая к оправданиям наипростейшим: идет защищать веру, исполняя заветы своих предков. Для широкого света было нечто иное, хотя тоже всякий раз одинаковое: наказание непослушных. Белград должен быть наказан за то, что проявил непослушание победителям Косовской битвы, нарушил верность османскому мечу и перекинулся под эгиду венгерского короля. Родосские рыцари должны были понести наказание за разбой на море. Наконец, Венгрия была виновата перед Высокой Портой за подготовку крестового похода против исламского мира. Тот поход был задуман еще папой Львом Десятым, когда султаном был Селим Грозный. Папа разослал легатов по всей Европе, во всех государствах на площадях и в церквах выставляли запертые на три замка кружки для пожертвований на священную войну, шили хоругви, на одной стороне которых изображались папа и король, а на другой турки и иные злобные язычники, в Риме служились молебны за успех крестового похода, папа сам раздавал милостыню и босой, с непокрытой головой ходил в церковь Святых апостолов. На Латеранском соборе было зачитано письмо императора Максимилиана, высказавшего желание восстановить империю Константина и освободить Грецию от варваров-турок. "Мы охотно применили бы свою власть, не пожалели бы даже собственной личности для этого начинания, если бы другие главы христианства пришли нам на помощь". Но, выступая на словах против турок, Максимилиан на самом деле вел беспрерывные войны против христианских властителей. Поэтому никто не мог выставить для провозглашенного папой крестового похода ни единого воина, ибо воины нужны были каждому монарху для защиты и расширения собственных владений. Не могла объединить разобщенную Европу даже угроза со стороны обагренного кровью собственного отца и всего семейства жестокого султана Селима, который, как только взошел на престол, пообещал своим янычарам завоевать весь мир. Короли и князья словно бы прислушивались не к отчаянным призывам римского первосвященника, а к издевательскому постулату еретика Лютера, гласившего, что воевать против турок значит противиться богу, который употребляет их как розги для наказания нас за наши грехи. Только венгерский король Уласло Второй, над владениями которого нависала страшная турецкая сила, мигом собрал крестоносное ополчение из крестьян и мелкопоместных дворян на Ракошском поле под Пештом, но не имел для него ни оружия, ни воевод. Косы, вилы, дубинки, цепи - единственное оружие, которое было у крестьян. И с таким снаряжением, покинутые всем светом, они должны были выступить против грозной османской силы, в то время как магнаты и епископы, попрятавшись в своих владениях, будут спокойно наблюдать за их бесславной гибелью? Собранные воедино, ощутив собственную силу, проникнувшись гневом против богачей, ополченцы выбрали своим вожаком мелкого дворянина Юрая Секельи, провозгласив его крестьянским королем под именем Дьёрдя Дожи, и пошли громить помещиков. Восстание прокатилось от Дуная до Тиссы, только под Темешваром семигородский воевода Янош Заполья, выступив против крестьян с регулярным войском, разбил их. Дьёрдь Дожа, раненый, попал в плен к Заполье и был подвергнут страшной казни. По велению Запольи палачи рвали тело Дьёрдя раскаленными клещами, потом посадили на раскаленный железный трон, надев ему на голову раскаленную железную корону, после чего четвертовали. Повстанцев вешали на грушах целыми гирляндами, и победители устраивали под теми деревьями смерти пышные банкеты. Епископ благословил все это, король одобрил действия Яноша Запольи, дворянское собрание в Пеште закрепило на вечные времена крестьян за землями их владельцев, ввергнув в вечное рабство тех, кто проявил готовность защищать свою землю и всю Европу от рабства османского. О том неосуществленном крестовом походе уже забыли, но для Сулеймана он был теперь прекрасным поводом оправдаться перед всем светом в своем намерении достойно покарать Венгрию. На уме же у него было иное. В душе он лелеял замысел стать единственным повелителем мира, победить и устранить императора Карла, покорить всех властителей и все земли. Для этого хотел сомкнуть рубежи своей империи со всеми славными и могучими державами, облокотиться на них, словно ища опоры, и в то же время нависнуть над ними, как неотвратимая угроза, как меч веры. Поэтому должен был пробуждать в себе гнев и радовался, когда ощущал, как этот гнев растет в нем, как заполняет его, заливает, точно бешеные, мутные воды гигантских рек. Снова, как и шесть лет тому назад, в начале своего властвования, пришел он на берег Дуная, смотрел на его бурные, взбаламученные ошалелой Савой воды и думал о мутном потоке своего войска. Сто тысяч спахиев, сорок тысяч янычар прокатятся по этой притихшей, залитой дождями земле - что их остановит? Но в то же время вместе с восхищением этой исламской силой возникало глубокое недовольство, постепенно перераставшее в ярость. На разгильдяев спахиев, которые пришли на войну, не заботясь о славе османского оружия, а лишь с намерением поживиться. На предателей купцов, нарушавших султанские указы. На неудачные действия начальников, которые до сих пор топтались на берегах Дуная, не уничтожив плохоньких заслонов, выставленных венгерским королем. Лютовал султан еще и потому, что его гонцы слишком долго скакали до Стамбула и обратно и он до сих пор не получал вестей от Роксоланы, от разлуки с которой ныне страдал так, как никогда ранее. К чему тебе наивысшая власть, если не можешь услышать слова от единственной женщины на свете? Не хотел видеть даже Ибрагима. Из-под Белграда послал великому визирю повеление идти с войском не на соединение с султаном, а ударить по Петроварадину, где сидел сам главнокомандующий венгерским войском, архиепископ Пал Томори. Томори, узнав, что на него идет великий визирь, бежал из Петроварадина, оставив там тысячный гарнизон во главе с сербским воеводой Джорджи Алапичем. Но и та тысяча воинов оказала такое сопротивление Ибрагиму, что тот топтался под Петроварадином целых две недели и ничего не мог сделать. Наконец, захватив в дунайских плавнях несколько оставленных противником куреней, Ибрагим поспешил послать к султану хабердара-вестника Баба-Джафера с радостным сообщением: крепость Петроварадин взята. В ту же ночь прискакал гонец из Стамбула и привез долгожданное письмо от Роксоланы. Сулейман возрадовался письму и от избытка чувств подарил тысячу дукатов хабердару великого визиря. А через день узнал, что Ибрагим соврал, Петроварадин не сдавался. Сулейман прислал на подмогу великому визирю тысячу вернейших янычар. Ночью, скрываясь за потоками дождя, янычары подвели под стены Петроварадина две огромных пороховых мины, в образованные взрывом проломы бросились самые отчаянные головорезы, и теперь уже Ибрагим смог на самом деле похвалиться перед султаном первой своей победой и на пире победителей положил к ногам Сулеймана пятьсот голов защитников Петроварадина. Султан отходил душой. Услышал слова своей Хасеки. Начались победы. Первым заметил признаки исчезновения Сулеймановой ярости Ибрагим и, улучив момент, пожаловался своему покровителю на султаншу, которая так пренебрегла его подарками и искренней преданностью, что он и поныне не может оправиться от нанесенного удара. - Я подумаю над этим, - пообещал ему Сулейман, и в первом же письме, посланном в ответ на послание Роксоланы, высказал ей упрек за ее отношение к великому визирю. А чтобы придать своим словам еще большее значение, посылая подарки султанше, вспомнил и о своей одалиске Гульфем: передал ей флакон с итальянскими духами и шестьдесят золотых флоринов. Снова велел поставить себе зеленое укрытие от дождя, целыми днями сидел на берегу Дуная, наблюдал, как переправляются на Сремскую равнину его неисчислимые войска. Чувствовал себя всемогущественным творцом, породившим эту силу, которая могла бы сама себя сожрать, если бы не имела возможности уничтожать все вокруг. В чаянии добычи для себя и славы для своего султана перекатывалось грязным и грозным валом исламское войско в междуречье Дуная и Дравы, на зеленые луга и поля Сремской равнины. Давно ли топтали эту равнину турецкие кони, давно ли жгли и разоряли ее, а она вот лежит перед завоевателями, словно бы и не тронутая его мечом, не изуродованная копытами его коней, вновь встрепенулась, живет, родит зелень, хлеб и плоды, и слава снова бродит по этой равнине - только протяни руку и сорви ее, как яблоко с низкорослого дерева, ибо славе здесь не за что зацепиться, негде укрыться, нечем заслониться. На диване было решено идти вдоль Дуная, прямо на Буду - столицу Венгрии. Чтобы перейти Драву, Сулейман велел построить мост. Ничего так не любил, как мосты через реки. Снова сидел у воды и созерцал, как дикая стихия подчиняется стихии его войска, его собственной силе, не имеющей ни границ, ни удержу. Тридцать тысяч человек сооружали мост через разбухшую от страшных дождей Драву. За пять дней мост был готов. С 21 по 23 августа все войска переправились на другую сторону, после чего Сулейман велел разрушить мост. Возвращения без победы не могло быть. А дождь лил, точно наступил конец света. В потоках вод терялись пушки, целые отряды войска блуждали в раскисших дунайских плавнях, люди тонули в ямах, гнили заживо, тысячами дохли верблюды, волы и кони, многие воины убегали, но силы султанские были так велики, что потери почти и не замечались, отставших долго не ждали, уставшим не давали передышки, отчаявшихся взбадривали обещанием близкой победы, трусов и бунтовщиков жестоко и быстро карали. После каждой стычки с отдельными венгерскими отрядами внимательно приглядывались к своим воинам. У кого были раны спереди, тому почет и щедрые султанские награды, у кого сзади, тех сажали на кол: показывал зад врагу - покажи и аллаху. Молодой король венгров Лайош метался в бессилии и отчаянье. Рожденный семимесячным, он на свет пришел преждевременно, как будто торопился изведать как можно больше несчастий в жизни. Десятилетним был коронован на царство без власти, которую раздергали между собой то могущественные магнаты, то епископы и священники. Точно на смех был он назван Лайошем, хотя не мог быть даже тенью знаменитого венгерского короля Лайоша Первого, при котором двести лет назад Венгерское королевство раскинулось на огромных просторах от Балкан до Балтики и от Черного моря до Неаполя. Междоусобицы феодалов, разногласия между духовенством, вмешательство Габсбургов, которые еще при Максимилиане стремились прибрать к рукам венгерскую землю и женили Лайоша на внучке Максимилиана Марии, ничтожность двадцатилетнего короля, который, несмотря на свою врожденную болезненность, предавался неудержимому пьянству и разврату, - все содействовало Сулейману, и если и было что-то помехой, то это небо, обрушившее на головы султанского войска настоящий потоп, да земля, разверзшая свои недра как бы в намерении поглотить эту чужую и враждебную силу, пришедшую на берега великих славянских рек. Отчаявшийся король, возрождая старый венгерский обычай, велел возить по всем селам и городам окровавленную саблю как знак войны и опасности для отчизны. Удалось собрать лишь двадцать две тысячи войска, да и те не имели опытных воевод, ибо хорватский бан Франкопан только обещал, что придет помогать королю, а семиградский воевода Янош Заполья, хоть и вызвался привести двенадцать тысяч своего войска, вел его слишком медленно, словно выжидал, чтобы султан разбил короля. Король вынужден был назначить главнокомандующим архиепископа Пала Томори, только что вышедшего из францисканского монастыря, чтобы стать архиепископом колотским. Папа римский Климент, который не смог выпросить у Европы ни единого воина для помощи венгерскому королю, только и мог, что послать свое благословение, и отчаявшийся король вынужден был довериться духовенству, так как дворянство покинуло его, а может, дворянство покинуло его потому, что он предался духовенству. А поскольку власть духовенства почти всегда проявлялась в дерзости, граничащей с наглостью, то и на этот раз получилось так, что двадцать две тысячи необученного, кое-как вооруженного венгерского войска должны были стать против ста тысяч султанских головорезов, шедших за добычей. Томори уговорил короля вывести свои силы против Сулеймана, встретить его на берегу Дуная, у местечка Мохач, и там с божьей помощью разбить неверных во славу христианского оружия. И король, и его главнокомандующий были одинаковыми невеждами в военном деле, оба, хоть и по разным причинам, пренебрегли мерами обычной человеческой рассудительности, словно бы не понимая, что в случае их разгрома уничтожено будет не только их несчастное войско, но и вся Венгрия, на которую с тревогой взирала Европа, считавшая Венгрию своею защитницей от Османов, еще не зная своего истинного спасителя - России. 28 августа Сулейман велел объявить в войсках, что завтра будет бой. Дождь лил еще более страшный, за стеной воды виднелись одни только колокольни Мохача, притулившегося на рукаве Дуная, кругом грязь, трясины, поломанные деревья, увязшие пушки, опрокинутые шатры, издыхающие кони, покрытые грязью исламские воины в жалких, мокрых тюрбанах. Но отступать было нельзя, надо было сражаться. Такова воля аллаха. Для султана поставили красный, с золотым шаром на верхушке шатер на песчаной косе, единственном клочочке земли, который мог считаться сухим. Сулейман упал на колени, бил челом о землю, молился ревностно и ожесточенно: - Боже мой, могущество и сила в тебе! Боже мой, помощь и защита в тебе! Дай силу, боже, народу Мухаммедову! Ночью гонец принес письмо от Роксоланы. Упал от изнеможения на пороге султанского шатра, только успев собственноручно передать Сулейману драгоценное письмо. Султан велел завернуть гонца в золотой кафтан, положить в сухом шатре и не тревожить, пока он не выспится. "Мой повелитель, мой шах, любимый душой и сердцем, жизнь моя, единственная надежда моя на этом и на том свете! Пусть Тот, что вечно живой, отдалит вашу честную личность от всех болей, а ваше бытие от всех недугов, да приблизит Он вас к своим бесконечным милостям и отдаст под опеку своего наибольшего любимца Магомета и под защиту своих угодников; да поможет вам, чтобы вы со своей счастливой звездой и царским знаменем всегда одерживали победы над презренными и злорадными неверными, - аминь, величайший Помощник! Ныне меня, вашу рабыню, приятным отношением Повелителя, вызвавшим беспредельную радость, и вашим честным письмом, ароматным, как мускус, подняли из праха забвения, ибо изволили в свой царский счастливый час позаботиться, чтобы письмо дошло до меня и осчастливило меня. А какой чистой щедрости его страницы! Голова увенчана короной, а благословенные стопы бисерными драгоценностями и рубиновыми красками. Ваше письмо высушило кровавые слезы на моих заплаканных глазах, наполнив их светом, а в тоскующее сердце влило радость. Да исполнятся ваши, день моего счастья, все желания и радости души, да переполнены будут сады вашего благополучия прекрасными жасминовыми цветами моей любви, чарующей, как ваш пресветлый лик, о мой властитель, мой султан, мой падишах!" Кто бы еще мог найти такие слова и в такую минуту для этого мрачного человека? Султан читал и перечитывал письмо от Хуррем, сожалел, что причинил ей боль, написав об Ибрагиме и послав подарки для Гульфем, казнился в душе за все несправедливости, допущенные им по отношению к Хасеки, может, клялся в дальнейшем никогда не причинять ей ни малейшей боли, конечно при условии, что аллах не допустит его гибели, подарит ему завтра победу, поможет уцелеть там, где никто не надеется уцеле

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору