Владимир Николаевич Балязин.
        За светом идущий

                                Роман

     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: В.Н.Балязин. "За светом идущий"
     Издательство "Детская литература", Москва, 1981
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 11 июня 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------


     В  историко-приключенческом романе рассказывается о Тимофее Анкудинове,
сыне вологодского стрельца,  бежавшем за  рубеж и  выдававшем себя за  внука
царя Василия Шуйского,  о его необыкновенных приключениях в Польше,  Турции,
Венгрии и Швеции, об его попытках возглавить борьбу за народное дело.


     Оглавление

     Глава первая. Ведьма
     Глава вторая. Владыка Варлаам
     Глава третья. Змеиный укус
     Глава четвертая. Воеводский пищик
     Глава пятая. Леонтий Плещеев
     Глава шестая. Государевы приказные люди
     Глава седьмая. Лукавый чародей
     Глава восьмая. Дела датские
     Глава девятая. Розыск
     Глава десятая. Черниговский каштелян
     Глава одиннадцатая. Канцлер Речи Посполитой
     Глава двенадцатая. Августейшие братья
     Глава тринадцатая. Иван Вергуненок
     Глава четырнадцатая. Дела турецкие
     Глава пятнадцатая. Семибашенный замок
     Глава шестнадцатая. Феодосий
     Глава семнадцатая. Снова вместе
     Глава восемнадцатая. Хмельницкий и Кисель
     Глава девятнадцатая. Братья Пушкины
     Глава двадцатая. Гиль и воровство
     Глава двадцать первая. Гетман и князь
     Глава двадцать вторая. Александр Костка
     Глава двадцать третья. Стекольный город
     Глава двадцать четвертая. Начало конца
     Глава двадцать пятая. Восхождение
     Эпилог
     Словарь исторических терминов, иностранных и устаревших слов


                                                        Свет плоти - Солнце;
                                                         свет духа - Истина.


                             Глава первая

        "ВЕДЬМА"

     Тимошка проснулся от петушиного крика,  звонкого и  радостного.  Сквозь
широкую щель в  давно уже  прохудившейся крыше сарая он  увидел серо-голубой
лоскут  неба,  наискось пересеченный звездной полосой Иерусалимской Дороги -
Млечного Пути.
     Тимошка сел,  обхватив руками острые колени, помедлил немного и, сладко
потянувшись,  резво вскочил.  Раздвинув плотную завесу сохнувших на сеновале
трав,  пахучих и  ломких,  он пробрался к дверному проему и встал,  раскинув
крестом руки и запрокинув вверх голову.
     Было то время,  когда солнце только просыпалось, лежа где-то в дремучих
буреломах дальних лесов,  но  звезды,  еще  совсем недавно большие и  яркие,
стали нехотя таять.  Начал гаснуть робкий молодой месяц.  И было так,  будто
кто-то бросил в  глубокое озеро пригоршню серебряных монет и золотую подкову
и  они  неспешно и  плавно стали  погружаться в  темную воду,  становясь все
бледнее и бледнее, пока не утонули вовсе в серо-голубой бездонной пучине.
     Тимошка увидел,  как  синеют  и  светлеют черные глубины ближнего леса,
услышал,  как одна за другой начинают вскрикивать сонные еще птицы.  Увидел,
как враз,  будто загоревшись, вспыхнули верхушки сосен и елей и над дальними
буераками бледно заалело небо. Мокрый туман загустел и отяжелел, опускаясь в
низины. Из-за растаявшего молочного марева выплыла бревенчатая кладбищенская
часовенка и частокол покосившихся черных крестов.
     Засверкала роса  на  траве,  а  через  близкую  отсюда  неширокую речку
Вологду лег  между  берегами невесомый золотой мост.  Даже  старые  избы  на
окраине Вологды, серые, трухлявые, посветлели, будто росой умылись.
     Розовыми  стали   тесовые   шатры   сторожевых  башен:   Воскресенской,
Пятницкой,  Афанасьевской, Спасской. Закраснели слюдяные и стеклянные окна в
домах купцов и начальных людей.
     И  тихо,  медленно  поплыл  между  землей  и  небом  утренний благовест
вологодских храмов.
     Тимошка свесил ноги и  мягко,  по-кошачьи,  спрыгнул на землю.  Мокрая,
холодная трава ожгла босые ноги.  Мальчик,  нелепо подпрыгивая,  заскакал по
тропинке,  бежавшей от сарая к избе.  Он был уже почти у самого крыльца, как
вдруг увидел на  тропинке трех  муравьев -  двух  красных и  одного черного.
Тимошка присел на корточки, застыв в ожидании.
     Черный  муравей,  увидев  врагов,  замер.  "Сейчас удерет",  -  подумал
Тимошка,  следя  за  черным  муравьем,  но  тот,  привстав на  задние ножки,
изготовился к бою.
     "Ишь ты,  богатырь какой",  -  усмехнулся Тимошка и ладонью перегородил
дорогу  одному из  красных,  чтобы  предстоящий бой  был  честным поединком.
Красный муравей,  почувствовав,  что остался один,  не приняв боя,  юркнул в
траву.  Тимошка поднял  ладонь  -  и  второй  красный муравей тоже  убежал с
тропинки, уступая дорогу более сильному.
     Тимошка улыбнулся и побежал в избу, к матери.
     Мать лежала на печи больная:  три дня назад, разыскивая забредшую в лес
корову,  она подвернула ногу -  да  с  тех пор из-за сильной боли не могла и
шагу ступить.
     Увидев Тимошу, мать улыбнулась ласково, радостно: двое их было на белом
свете - сын у матери да мать у сына.
     Тимошка,  вскочив на  лавку,  поцеловал мать  в  высокий чистый  лоб  и
взглянул в глаза, каких не было ни у кого на свете.
     - Истопил бы печь,  Тимоша, а как разгорится, я оладьи спеку, - сказала
мать.
     - Ладно,  мам,  я враз, - ответил Тимоша, но вдруг вспомнил, что ножик,
которым способнее всего было щепать лучину на растопку, остался на сеновале.
     Мальчик спрыгнул с лавки и побежал к сараю.


        "x x x"

     Мать Тимоши,  Соломонида Анкудинова,  все еще улыбалась,  закрыв глаза.
Она представляла себе сына -  худого,  веснушчатого,  темно-русого, с упрямо
оттопыренной нижней губой,  с разноцветными глазами: левым - карим, а правым
- синим.
     И  тут же  явственно услышала,  будто кто-то  стоящий рядом зло сказал:
"Разноглазый".
     Мать перестала улыбаться,  вспомнив,  что кличка эта прилипла к  сыну с
самого рождения. А родился он через месяц после смерти его отца, а ее мужа -
Демьяна Анкудинова.
     Да  тут  же  вспомнила она  и  покойного мужа -  высокого,  плечистого,
голубоглазого  молчуна,   работника  и   добытчика.   Был  Демьян  Анкудинов
стрельцом,  но из-за малых прибытков приходилось ему приторговывать холстом,
наезжая в  неближние от  Вологды села и  города.  На  скопленный от торговли
достаток  купил   Демьян   постоялый  двор,   куда   привез   молодую  жену,
повстречавшуюся ему на ярмарке в Костроме.
     Была  она  девушкой бедной  -  единственной дочерью  у  старого,  давно
овдовевшего отца,  добывавшего пропитание  сбором  целебных  трав,  лечением
настоями да наговорами.  Лечил отец окрестных мужиков,  посадских, пользовал
скотину,  с раннего детства приучив к этому и дочь Соломониду. Лечили-то они
многих,  но достатка в их доме не было. И поэтому Соломонида сильно боялась,
что торговый человек,  увидев скудость их нехитрого жития,  не захочет брать
за себя бесприданницу.
     Однако все хорошо сладилось,  и молодые, тут же перебравшись в Вологду,
зажили мирно да ласково на зависть многим, в чьих домах не было ни любви, ни
согласия.  Да  видать,  много горя может отпустить господь человеку,  а  вот
счастье - почти каждому - отмеряет малой да строгой мерой... Года не прошло,
как от неведомой болезни в  одну ночь сгорел ее Демьянушка,  так же внезапно
оставив ее, как совсем недавно внезапно повстречал.
     Еще не  успели его похоронить,  как вдовые старухи,  девки-перестарки и
христовы невесты -  богомолки да странницы - пустили по Вологде шепоток, что
умер Демьян не просто так,  а  от ведьминого сглазу да волхования.  И не раз
приходилось ей  слышать у  себя за спиной тихое шипение беззубых,  синегубых
старушечьих ртов: "Ведьма!"
     И   вспомнила   Соломонида  последнюю  такую   встречу   -   вчерашнюю,
предвечернюю.  Шла она подоить Пеструшку.  Шла,  хромая,  тяжело опираясь на
палку. И заметила: за редким тыном стояли две знакомые старухи-богомолки.
     Увидев Соломониду,  одна старуха всплеснула руками и  наклонилась к уху
товарки.  Вторая слабо  охнула и  мелко,  часто  закрестилась.  Затем обе  с
криком:  "Нечистая! Нечистая! Богородице-дево, спаси и помилуй!" - бросились
бежать так прытко, что не всякая молодайка угналась бы за ними.
     Отбежав саженей двадцать,  они обернулись. Остановившись, стали плевать
в ее сторону,  выкрикивая высокими кликушечьими голосами:  "Ведьма!  Ведьма!
Нечистая! Сгинь! Сгинь!"
     До  слез обидными показались Соломониде слова старух,  но  еще  обиднее
была их неуемная злоба.
     И вспомнила Соломонида,  что из-за злобы людской продала она оставшийся
ей в наследство постоялый двор и переехала сюда,  в лесную избушку, подальше
от недобрых слов и взглядов.
     Купила корову Пеструшку,  а  осенью приблудился ко  двору шалый молодой
пес Найден,  и  стали они жить вчетвером,  не считая кота да кур с  петухом.
Кормились они тем,  что давали огород и  лес.  С трех лет приспособила она к
грибной и ягодной охоте Тимошу,  а еще через год обучила его рыбной ловле. А
как сравнялось сыну семь лет, то, завязав в платок два серебряных гривенника
и  посадив в  корзину старую  хохлатку,  повела она  Тимошу в  кладбищенскую
церковь  Дмитрия  Прилуцкого к  дьячку  отцу  Варнаве -  человеку непьющему,
тихому,  любомудру да книгочею.  Три года бегал сын ее в убогую избушку отца
Варнавы.  По словам учителя,  разумен он был столь необыкновенно,  что скоро
наставлять Тимошу  пристойно было  бы  другим людям,  более  грамотным,  ибо
предстояло стать Тимоше не менее чем архиереем.
     От  последних мыслей стало Соломониде совсем хорошо.  Вся еще во власти
не  отпускавших ее  дум,  она  взглянула на  подоконник,  где лежала толстая
тетрадь  ее  сына.  Книги  были  дороги,  и  Тимоша  полюбившиеся ему  места
переписывал в эту тетрадь.
     Сколько мудрости и света было собрано ее сыном на сшитых суровой ниткой
листочках!
     Соломонида снова  закрыла  глаза  -  и  вот  уже  не  летнее  утро,  не
затопленная светом изба,  а  зимний вечер и  теплый полумрак предстали перед
нею.
     Мурлыкал на  печи  кот,  чуть потрескивала лучина в  железном поставце,
пахло  смоляным дымом,  печеным  хлебом,  неистребимым духом  сушеных  трав,
развешанных в избе и в сенях.
     Тимоша,  разутый, сидел на лавке у печи. Блаженно поводя пальцами босых
ног, правой рукой любовно гладил тетрадь.
     "Ну,  садись,  мама,  садись", - с нетерпением звал он ее, досадуя, что
Соломонида никак не может бросить какое-то свое вечное занятие по дому.
     Она  садилась насупротив сына,  поправляла платок,  замирала в  сладкой
истоме, ожидая великого чуда - чтения.
     "Премудрость светла и  неувядающа и  легко  созерцается любящими ее,  -
негромко читал Тимоша. - С раннего утра ищущий ее не утомится, ибо найдет ее
сидящею у  дверей своих.  Помышлять о  ней  есть уже совершенство разума,  и
бодрствующий ради нее скоро освободится от забот;  и начало премудрости есть
искреннейшее желание учиться.
     Я полюбил премудрость более здоровья и красоты и избрал ее, ибо свет ее
неугасим.
     Бог   даровал  мне  истинное  познание  существующего,   чтобы  познать
устройство мира и действие стихий,  начало,  конец и середину времени, смены
поворотов  и  перемены  времени,  круги  годов  и  положение звезд,  природу
животных  и  свойства зверей,  стремление ветров  и  мысли  людей,  различия
растений и силу корней.  Познал я все сокровенное и явное,  ибо научила меня
премудрость - художница всего.
     Она прекраснее солнца и превосходнее сонма звезд; в сравнении со светом
она выше, ибо свет сменяется ночью, а премудрости не превозмогает злоба".
     "Кто же  это сказал столь дивно,  сынок?"  -  спрашивала Соломонида,  и
Тимоша так же  негромко отвечал:  "Я  читаю книгу премудрости царя Соломона,
почитавшегося среди смертных мудрейшим".
     Она  молча кивала и  просила негромко:  "Почитай еще".  Сама  она  была
бесписьменной,  не умела ни читать,  ни писать,  и оттого искусство письма и
чтения казалось ей стоящим рядом с колдовством.
     И  еще одному Соломонида дивилась,  но в  этом совсем не понимала сына.
Дивно было видеть ей Тимошу, когда, замерев надолго, смотрел он не отрываясь
на звезды в небе, на муравейник, на птиц, вьющих гнездо.
     Соломонида открыла глаза и,  с  досадой подумав:  "Что это  я,  однако,
размечталась?"  -  сползла с  печи,  вышла в сенцы.  Зачерпнув из бадьи ковш
воды, стала в деревянной лохани творить тесто.


        "x x x"

     Тимоша отыскал на сеновале нож и  уже собрался спрыгнуть на землю,  как
увидел быстро скачущего всадника.  Каурый конь  шел  скорым наметом,  и  уже
через несколько мгновений Тимоша признал седока.  "Костик, - подумал он, - а
конь из конюшни владыки. Никак, приключилось что в Вологде?"
     Спрыгнув с  сеновала,  Тимоша побежал навстречу другу,  а тот,  заметив
его,  еще  издали стал  что-то  кричать,  показывая то  на  их  дом,  то  на
оставшуюся за спиной Вологду.
     Не остановившись возле Тимоши, Костя проскакал к избе и, слетев с коня,
исчез за дверью.
     Тимоша что было духу побежал к дому.  В избе он увидел застывшую у печи
мать с белым, неживым лицом и руками, сложенными на груди крестом.
     - В  лес надо бежать!  -  кричал Костя.  -  Там они нас ни  в  жисть не
найдут! Только не медлите! Скорее! Скорее!
     - Что случилось? - спросил Тимоша, пугаясь.
     - Юроды сюда идут! Грозятся вас обоих до смерти убить!
     - За  что же  им  нас убивать?!  -  со страхом и  удивлением воскликнул
Тимоша, но Костя только рукой махнул - выскочил во двор.
     - О  господи!  -  простонала мать  и  стала быстро вынимать из  сундука
вещицы, что были получше иных, и вязать их в два узла.
     Тимоша,  приподняв крайнюю доску пола,  достал три  тяжелых свертка.  В
промасленных  холстинах  хранились  под  полом  батькины  сабля,  самопал  и
пистоль.
     - Тащи узлы во двор, Тимоша, - сказала мать слабым голосом.
     Мальчики  свели  Соломониду  с  крыльца,  помогли  ей  сесть  на  коня,
перекинули через круп  каурого связанные веревкой узлы  и,  набросив на  шею
Пеструшки травяной аркан,  тронулись в лес. Отойдя недалеко от дома, Тимоша,
не выдержав,  опрометью кинулся назад,  на сеновал. Из Вознесенских ворот на
мост через реку Вологду медленно вползала серая толпа юродивых и нищих. Чуть
ли не половина их шла с клюками,  посохами да костылями,  и потому брести им
до дома Соломониды было никак не менее часа.
     - Черви кладбищенские, - пробормотал Тимоша и, погрозив юродам кулаком,
бросился догонять Костю и мать.
     Тимофей быстро догнал уходивших в лес. Шагая рядом с Костей, спросил:
     - Так за что же божедомы идут нас побивать?
     - Всего не знаю,  -  ответил Костя. - Знаю только, что наплели в городе
невесть что две полоумные странницы да юрод Вася.


        "x x x"

     А было так...
     Три дня назад христов человек,  Вася Железная Клюка,  не мывшийся и  не
стригшийся двадцать лет,  вылез из-под  крыльца дома братьев Гогуниных,  под
коим он спал вместе с  собаками,  и вдруг увидел среди двора чужую,  никогда
дотоле не  виденную кошку.  Кошка  была  черна  и  столь  злобно зыркнула на
божьего человека угольными бесовскими глазами,  что Вася,  трясясь от страха
всем телом, задом вполз под крыльцо и только там догадался свершить крестное
знамение.
     Не успел он и  лба перекрестить,  как на дворе дико и  страшно вскричал
петух,  за  ним  другой,  и  тогда,  сообразив,  что  после петушиного крика
нечистая не живет и опасность - в который уж раз - обошла его стороной, Вася
с  опаской выглянул из-под  крыльца.  Он  увидел совершенно пустынный двор и
понял, что бесовка исчезла, как сквозь землю провалилась.
     Двор братьев Гогуниных был обнесен таким плотным тыном,  что не  только
кошка - мышь не проскочила бы ни туда, ни обратно.
     Трижды перекрестившись и  обойдя стороной проклятое место,  где  только
что сидело дьяволово отродье,  Вася,  опираясь на клюку,  побрел к воротам и
тут  же  поведал  обо  всем  виденном ночному  сторожу  Титу.  Услышав Васин
рассказ,  сторож враз посуровел и сказал, что все это Васе приснилось, а он,
Тит,  службу нес честно и во всю ночь ни на миг глаз не смыкал, однако чужой
кошки на  дворе отнюдь не  видывал.  А  когда Вася  слабым от  долгого поста
голосом стал упрекать Тита во  лжи,  то нерадивый страж посмеялся над божьим
человеком,  обидно и  пакостно обозвал его дуроплетом и  вытолкал со  двора,
погрозившись не пустить обратно.
     Вася заплакал и потащился к собору. Когда он подошел к храму, у паперти
стояли  и   сидели  во  множестве  убогие  и  скорбные  люди,   долгие  годы
побиравшиеся христовым именем.
     Обида на грубого и  неблагочестивого Титка еще не прошла,  и  Вася стал
рассказывать божьим людям о том, что с ним случилось.
     Божьи люди  слушали,  молчали.  Чему  было им  дивиться,  когда каждому
бывали  и  видения божественные,  и  явления тайные,  и  звуки  чудесные,  и
знамения предостерегающие?
     Только  безрукий стрелец  Кузьма,  выслушав Васю,  криво  ухмыльнулся в
рыжую бороду, воровато скосив хитрые зеленые глаза.
     И тут -  все видели,  и безрукий Кузьма тоже,  - прямо из-за угла храма
неслышно,  будто бесплотная, вышла она, черная, страшная, и, немо разверзнув
красную пасть, вытянула перед собою когтистые лапы.
     Вася,  затрепетав,  кинул в бесовку железную клюку и угодил ей прямо по
задней лапе.  Нечистая подпрыгнула,  вскрикнула страшно,  метнулась за  угол
храма,  а  когда божьи люди,  опомнившись,  бросились за  нею,  той  и  след
простыл.
     - Святые угодники!  Богородице-дево! Господь всемилостивый! - закричали
калеки и  юроды.  Иные пали на  землю,  закатив очи,  иные поползли к  двери
храма,  осеняя себя крестным знамением и  причитая,  иные,  восклицая:  "Чур
меня, чур!" - тряслись мелко, кусая губы, ломая персты.
     Пришедшие к  заутрене горожане,  особенно старухи и  молодайки,  вскоре
узнали такие страхи -  сердце заходилось. Нищая братия в един глас твердила,
что такой страсти никто из них не упомнит, а ведь многие из них видели наяву
и бесов мерзких,  козлоподобных,  и ведьм,  летавших над избами, и чертенят,
весело плясавших на лужку за царевым кабаком,  и утопленниц,  молча водивших
хороводы у старой мельницы.
     - Ученая, видать, ведема, - отзывались слушатели. А она, известно, хуже
прирожденной.  В  одном  сходились все  -  так  просто Васин удар  ведьме не
пройдет:  лежит,  поди,  теперь где-нибудь на печи и  колдовским зельем ногу
парит.
     А  на  следующее утро все в  Вологде узнали:  у  пономаря церкви Николы
издохла корова.  И сделалось такое лихо как раз в ночь на тридцатое июля, на
Силантия-Святого,  когда - и младеню известно - ведьмы сосут у коров молоко,
и коровы после того тотчас издыхают.
     Вдруг  на  третий  день  к  поздней  вечерне прибежали честные старицы,
Авдотья да Аграфена,  и, клянясь страшными клятвами, поведали: встретили они
за рекой,  возле леса,  хромую ведьму Соломонидку, вдову Демки Анкудинова. И
та  как зыркнула на них ужасными своими глазищами -  обмерли честные старицы
и, творя молитву, насилу добежали до города.
     И тогда добрые христиане города Вологды,  собравшись, как по сполоху, у
собора, двинулись за реку, дабы ведьмино злое гнездо испепелить, а бесовку с
ее разноглазым отродьем побить до смерти.
     Много народу отправилось к избе ведьмы,  но,  чем дальше уходили они от
собора,  становилось их все меньше и меньше. Иные не дошли и до Вознесенских
ворот, иные разбрелись по посаду, добрая половина не добрела и до кладбища.
     Пономарь, у которого подохла корова, возле собора шумевший громче всех,
исчез по дороге неведомо куда.  А как прошли еще с версту -  осталось верных
людей десятка три.
     И когда, стащи