о другому берегу дерьмовая, зато можно будет
выпить "агуа ардьенте" у сеньора дона Фрица Крабба...
     И снова американцы расхохотались, повторяя: "сеньор дон Фриц".
     - Чего гогочете?! - спросил Штирлиц. -  А  еще  через  три  километра
будет асиенда сеньора дона Валера, Ганса-Фердинанда Валера...  А потом  мы
в®едем в Анды, будем их резать насквозь, сорок миль,  пока  не  упремся  в
чилийскую границу...  Оттуда шестьдесят  миль  до  Пуэрто-Монта  -  самого
красивого рыбного рынка, зарядите  свою  сексуальную  мощь  мясом  морских
ежей, рапанами в два кулака величиной и устрицами, которых в Европе  никто
никогда не видывал! Впрочем, можно проехать пять миль, отогнать автобус  в
лес, а самим пойти по тропе в горы, через  двое  суток  остановимся  перед
воротами, над которыми укреплен портрет великого фюрера  Адольфа  Гитлера,
это колония "Дигнидад", никто в Штатах не верит, что там обосновались люди
СС, а я...
     - Кто такие "люди СС"? - спросил аптекарь.
     - Уф, - вздохнул Штирлиц, - до чего же темные вы  люди,  прямо  спасу
нет.
     Всего просчитать невозможно, сказал он себе,  не  мог  же  я  всерьез
рассчитывать на то, что среди туристов появится какой-нибудь журналист или
ветеран, вроде Пола, который сидел в лагерях  Гиммлера...  Никогда  нельзя
рассчитывать на везение; американцы  верно  говорят:  оптимальный  подсчет
должен исходить из концепции "фифти - фифти"...  А  из  чего  ты  исходил,
когда рассчитывал полет Клаудии в  Буэнос-Айрес,  спросил  он  себя.  Этот
вопрос был ужасным, как пощечина.  А что я мог поделать, ответил  он  себе
вопросом, стыдясь его; ему даже показалось, что  он  произнес  его  вслух;
поступать надо, исходя только из того, чего ты не имел права делать;  если
каждый научится следовать такому жизненному принципу, горя  будет  меньше.
Вздор, возразил он себе. Война продолжается, она не кончена, а лишь обрела
иные формы, в чем-то, быть может,  более  страшные,  потому  что  началась
борьба за корродирование  идей,  за  подмену  сущности  скорректированными
суррогатами былой правды, страшный  процесс  предательства  прошлого...  В
войне не бывает нейтралов.  Нейтрализм - фикция. Третьей силой  пользуются
те, которые противостоят друг другу.  Клаудиа никогда не была нейтральной,
она еще в тридцать седьмом слышала, как я говорил на другом  языке,  очень
похожем  на  португальский,  а  все  испанцы  убеждены,  что  русский    и
португальский очень похожи, особенно в интонациях...
     ...Когда Штирлиц в таверне Фрица Крабба заговорил по-немецки,  именно
так, как говорили в американских фильмах про войну, и Фриц отвечал ему,  с
радостью внимая командирскому голосу сеньора  Макса,  настоящий  берлинец,
что ни говори, хозяева страны,  с е р е д и н а  рейха,  лица  американцев
изменились, они как-то притихли, заново присматриваясь к окружающему...
     Всю дорогу до  Пуэрто-Монта  Штирлиц  отвечал  на  вопросы;  их  было
множество; тот, что был похож на японца,  записывал  что-то  в  телефонную
книжку;  Штирлиц  смог  прочитать  тисненые  золотые  буквы:    "Налоговое
управление, Нью-Йорк".
     Звали его Джеймс Мацумото, он действительно служил агентом налогового
управления; однако его Штирлиц  ни  о  чем  не  попросил;  в  Пуэрто-Монте
передал конверт молоденькому парнишке, морячку, в порту:
     - Браток, я ухожу  на  Огненную  Землю,  не  успел  бросить  весточку
подружке, опусти в ящик, сделай милость, а?
     В конверте была вырезка из газеты с рекламой летных школ:  "Научитесь
водить самолет - и вы обретете счастье!" И  ничего  больше,  только  буква
"М".  Адрес простой: "Твэнти сенчури Фокс", Голливуд, США.  Так  же  прост
обратный адрес: "Синема инкорпорэйтед".
     Если за эти месяцы ничего не изменилось, письмо будет у Спарка в  тот
же день, как придет на студию.
     ...Через семь дней Штирлиц высадился со шхуны "Амиго" в Пунта-Аренас.
Возле асиенды "Наталия" перешел границу, здесь ее никто не охранял.
     Через двенадцать дней он позвонил в дверь квартиры сенатора Оссорио.
     Тот, как только взглянул в глазок, сразу же понял:  Брунн,  друг  той
чудесной женщины, которую убили.



        ПОЗИЦИЯ                                          (Нью-Йорк, сорок седьмой)
__________________________________________________________________________

     Перед утренним заседанием  Совета  Безопасности  Громыко  увиделся  с
английским коллегой лордом Галифаксом за кофе; представители великих стран
достаточно часто практиковали такие встречи, чтобы договориться о  тактике
предстоящей дискуссии: несмотря на  возникшие  разногласия,  представители
"большой   тройки"   должны    стараться    соблюдать    какие-то    рамки
о б щ н о с т и;  в единении  боевых  союзников  человечество  по-прежнему
видит гарантию будущего, нельзя травмировать людей, это безжалостно.
     Громыко внимательно выслушал  доводы  лорда  Галифакса,  высказанные,
понятно, в общей форме: "Я понял вашу позицию, милорд";  в  свою  очередь,
Галифакс поинтересовался, на  каком  языке  будет  выступать  чрезвычайный
посол и полномочный министр; то, как он  произносил  этот  титул  молодого
русского дипломата  ("тридцать  девять  лет  не  возраст  для  политика"),
доставляло ему  видимое  удовольствие;  ф о р м а  -  великий  организатор
политики, приучает  к  взаимной  корректности;  Сталин  поступил  разумно,
вернув мундиры своим финансовым чиновникам, горнякам и  дипломатам;  порою
шаг в прошлое оказывается на самом деле большим подспорьем  для  будущего;
когда Литвинов стоял в своем мятом пиджаке рядом с послами Европы, одетыми
во фраки, шитые золотом, чувствовалась известная дискомфортность.
    - Было бы лучше, если этот вопрос, - повторил лорд  Галифакс,  -  ваше
превосходительство  изложили  на  английском  языке.  У  вас   прекрасный,
настоящий английский - в отличие от наших младших братьев; признаться, я с
трудом понимаю американцев, такое небрежение к грамматике...  Обещаю  вам,
господин чрезвычайный посол и полномочный министр, найти  в  своем  ответе
формулировки, которые будут содействовать  общей  надежде  на  возможность
продолжения дискуссии о вооружениях;  видимо,  я  остановлюсь  на  вопросе
ц е л е с о о б р а з н о с т и   более  глубокого  исследования  разности
наших точек зрения...
     С французами  было  легче:  и  радикал  Мендес-Франс,  просидевший  в
гитлеровском концлагере все годы войны, и Пароди, и Бидо,  политик  старой
школы, значительно более правый, чем Мендес, не могли не  соотносить  свою
линию с позицией де Голля,  -  тот  относился  к  русским  с  нескрываемым
респектом: "Без них победа  над  нацизмом  была  невозможна;  жертвенность
народа делает ему честь; Россия - традиционный -  особенно  в  потенции  _
союзник Франции".
     Поэтому, заняв свое место за столом и  пододвинув  микрофон,  Громыко
уже мог - в какой-то мере  -  предвидеть  то,  как  будут  разворачиваться
прения; говорил, как и рекомендовал лорд Галифакс, по-английски:
     -  Думаю,  что  мы  все  согласимся  с  тем,  что  созданная  Советом
Безопасности Комиссия по обычному  вооружению  еще  не  сделала  заметного
прогресса  в  своей  работе.  В  комиссии  подверглись   обсуждению    два
предварительных плана: Соединенных Штатов Америки и  Советского  Союза.  В
советском плане содержится должная увязка вопроса  о  всеобщем  сокращении
вооружений и вооруженных сил с задачей запрещения атомного и других  видов
оружия  массового  уничтожения.  Собственно,  увязка  этих   двух    задач
представляет собой основное отличие советских предложений от американского
плана, в котором вообще отсутствует какая бы то ни была увязка  вопроса  о
всеобщем сокращении вооружений с вопросом о запрещении атомного оружия.
     В советском  плане  предусматривается  установление  общих  принципов
сокращения  вооружений  и  вооруженных  сил  и  определение    минимальных
потребностей  для  каждого  государства  по  всем  видам   вооружений    и
вооруженных сил, с  учетом  запрещения  атомного  оружия.  Советский  план
предусматривает также установление общих принципов,  которые  должны  быть
положены в основу сокращения  военной  продукции  и  определения  мощности
производства военной продукции для каждого государства.  Эта задача  также
увязывается с решением  вопроса  о  допущении  производства  и  применении
атомной энергии лишь в мирных целях. Очевидно, что установление принципов,
определяющих сокращение  производства  военной  продукции,  есть  одна  из
важнейших задач, стоящих перед Советом Безопасности.  Не скрою  некоторого
своего удивления, что предложение рассмотреть вопрос о  военной  продукции
встречает сопротивление. Проблема производства военной продукции почему-то
считается деталью.
     Нелишне напомнить, что история дает поучительные примеры того, к чему
ведет игнорирование  значения  проблемы  военного  производства.  Примером
может явиться гитлеровская Германия, располагавшая большими потенциальными
производственными  возможностями  в  части  производства  вооружений  даже
задолго до того, как она порвала и выбросила в мусорный ящик международные
документы, в которые, как в  фетиш,  верили  многие  политические  деятели
мира.  Германия смогла быстро вооружить и создать громадные армии  потому,
что  вопрос  о  ее  военных  производственных  возможностях  не  привлекал
достаточного внимания тех, кто нес ответственность за судьбы мира.
     Комиссия и Совет Безопасности не могут заниматься общими дефинициями,
не имеющими конкретного содержания.  При подготовке предложений они должны
иметь дело с цифрами, временем и пространством.
     Несколько  слов  об  американском  плане.  Пункт,   указывающий    на
необходимость  определения  общих  принципов  в  связи  с   регулированием
вооружений и вооруженных сил, по существу, не ставит каких-либо конкретных
задач, хотя бы в самой общей форме.  А в плане работы как раз и необходимо
было бы сказать, в каком направлении должен решаться вопрос об определении
общих  принципов.  То  же  можно  сказать  о  пункте,    указывающем    на
необходимость сформулировать практические предложения по  регулированию  и
сокращению вооружений и вооруженных сил.  Нашей задачей как раз и является
указать, по каким проблемам такие  практические  предложения  должны  быть
подготовлены.  Шестой пункт вообще не имеет отношения к плану.  Совершенно
нет необходимости указывать на то, что комиссия должна представить  Совету
Безопасности доклад; это и  без  того  является  очевидным,  это  рутинный
процедурный вопрос.
     То же самое можно сказать о содержащемся в этом  пункте  указании  на
необходимость  рассмотрения    рекомендаций,    предложенных    различными
делегациями по плану работы.  Эта мысль является настолько очевидной,  что
непонятно,  зачем  нужно  включать  это  положение  в  план.  Единственным
вопросом,  включенным  в  американский  план,   подлежащим    рассмотрению
комиссии, является проблема о  гарантиях.  Однако  поскольку  он  является
единственным  конкретным  вопросом,  поставленным  в  плане,  то  значение
гарантий  не  только  чрезмерно  гипертрофируется,  но  и,  по   существу,
отрывается  от  самих  мероприятий  по  всеобщему  сокращению  вооружений.
По-видимому, такое выпячивание вопроса о гарантиях не случайно.  Оно, надо
полагать, является выражением определенной линии, которая, если бы  мы  ей
следовали, привела бы к тому же  результату,  к  которому  ведет  и  отрыв
вопроса о всеобщем сокращении вооружений и вооруженных сил  от  вопроса  о
запрещении атомного и других видов оружия массового уничтожения.
     ...После окончания заседания, на котором прения, начатые  французским
представителем,  послом  Пароди,  прошли  достаточно  спокойно,  без   той
нервозности, которую порой пытались навязать  Совету  такие  эмоциональные
представители, как Ван Клеффенс из  Нидерландов  или  австралийский  посол
Эватт (сменивший его генерал Макинтош был  значительно  более  сдержан,  с
великолепным   чувством   юмора),   молодой    человек,    работавший    в
п р о т о к о л е  посла, заметил, что Генеральный секретарь ООН Трюгве Ли
остановил Андрея  Андреевича,  задав  ему  какой-то  вопрос  (отношения  с
норвежцем были отменные; Ли знал, что именно русские активно  поддерживали
его кандидатуру во время выборов; понимал, что это  политический  жест  по
отношению к Норвегии; русские соседи первыми освободили  север  страны  от
нацистов;  перспектива  возможного  дружества  должна  закладываться    по
к и р п и ч и к а м;  "что ж, я готов быть кирпичиком такого рода").
     Молодой дипломат озабоченно  посмотрел  на  часы:  гость,  о  котором
Громыко справлялся еще  вчера,  должен  вот-вот  подойти,  чай  и  печенье
готовы, заранее принесли  две  большие  пепельницы,  знали,  что  человек,
который сейчас приедет, заядлый курильщик; очень рассеян, - несколько  раз
ему намекали, что посол не курит, плохо переносит  запах  табака,  на  что
гость отвечал: "Что вы, у меня особые сигареты, их запах нельзя не любить,
в нем тепло и аромат тропиков".
     Громыко отвечал  Трюгве  Ли  в  своей  обычной  неторопливой  манере,
обстоятельно, всесторонне,  пытаясь  понять  глубинную  причину  интереса,
проявляемого собеседником; не  глядя  на  часы,  он  точно  ощущал  время;
разговор закончил без суеты, обменялся дружеским рукопожатием и направился
в свой кабинет.
     ...Любопытно,  подумал  Громыко,  неужели  этот  юноша  из  протокола
запишет предстоящую встречу как "деловую"? Видимо, да; как-никак беседа  с
представителем французского правительства в Комиссии  по  атомной  энергии
ООН должна быть  о ф о р м л е н а  именно таким образом; Вышинский в этом
смысле неумолим: "Прежде  всего  официальный  пост;  личность  собеседника
имеет последующее значение, меня интересует в е с  человека, а это как раз
и определяет занимаемый пост".
     Но ведь не титул - верховный комиссар Франции по  атомной  энергии  -
заставил Альберта Эйнштейна ввести гостей - посла  и  его  жену  -  в  зал
Принстонского университета, когда  праздновалось  двухсотлетие  старейшего
центра науки.  Все собравшиеся  с о р в а л и с ь  со своих мест,  устроив
такую овацию двум парижанам, сравниться с которой  могло  лишь  безумие  в
Ковент-гарден во время выступлений звезд эстрады.
     Не титул - эксперт Франции - заставил Массачусетский  технологический
институт, самый м о щ н ы й центр атомных исследований Соединенных Штатов,
собрать специальную сессию в честь человека, который сейчас сидел напротив
Громыко и судорожно рылся в своем бумажнике, отыскивая что-то такое,  что,
видимо, было для него крайне важно и дорого.
     - Вот, - сказал он наконец, протягивая Громыко истрепанную  маленькую
фотографию. - Полюбуйтесь! Это вам не россказни! Это не блеф!  Запечатлено
камерой!  Ну, какова  ш т у к а?!  Настоящий экземпляр устрашения,  а?!  И
где?! Представьте, в Бретани,  прямо  напротив  моего  дома,  в  Аркуэсте!
Подлинность подтверждается, подписи Ланжевена и Пикассо!
     Громыко взял фотографию: огромная рыбина лежит на гальке; рядом с ней
счастливый  -  лицо  мальчишки  -  верховный  комиссар  Франции,   лауреат
Нобелевской премии, величайший ученый мира Фредерик Жолио-Кюри.
     Однажды, после утомительного приема у Трумэна  (были  приглашены  все
послы, множество политиков и ученых, каждый сам по себе крайне  интересен,
но не было  духа  Рузвельта,  который  умел  об®единять  р а з н о с т и),
Громыко, вернувшись домой, сказал жене:
     - И  все-таки  лучшими  университетами  -  после  того,  как  человек
закончил университет, то есть научился систематике  мышления,  -  являются
встречи  с  разнонаправленными  индивидуальностями...  Даже  дурак   может
чему-то научить, - он усмехнулся, - только ум ограничен, а глупость границ
не знает.
     ...Несмотря на  р а с п и с а н н о с т ь каждого дня, - работа посла
начиналась в восемь и заканчивалась заполночь, после того, как  отправлены
все телеграммы в Москву, - Громыко, по возможности,  сдвигал  протокольные
мероприятия, чтобы пригласить на ужин Людмилу Павличенко, которая потрясла
Америку, Оппенгеймера, Орланди,  Кусевицкого,  Симонова,  Михоэлса,  Ицика
Фефера, Скобельцына, Стоковского, Орсона Уэллса, Эренбурга.
     Орсон Уэллс, как только появлялся в советском  посольстве,  сразу  же
приковывал к себе общее внимание:  этот  человек  того  стоил.  Именно  он
поставил на нью-йоркском радио сенсационный  спектакль,  смонтировав  его,
словно это был прямой репортаж с места события:  не  только  в  крупнейшем
городе побережья, но и по всей стране началась паника, которую можно  было
сравнить разве с ужасом "черной пятницы", с днем экономического краха...
     Голос диктора дрожал, говорить мешали  зловещие  помехи:  "В  Америке
высадились марсиане, я веду этот репортаж с места боя...  Мы беспомощны их
остановить!"
     Орсон Уэллс сумел так  н а г н е с т и страсти, что люди бросились из
города - кто куда, любым путем, но  только  поскорее  выбраться,  скрыться
где-нибудь, затаиться, переждать...
     ...Жолио-Кюри попросил еще одну чашку чая, он очень любил грузинский.
"Говорят, самое красивое место Абхазии - это республика, входящая в состав
Грузии, - пояснил Громыко, - в Гаграх. Мы, правда, с женой еще ни разу там
не были, но мечтаем там отдохнуть;  именно  в  Абхазии  собирают  какой-то
уникальный сорт чая, без  которого  грузинские  сорта  теряют  необходимый
компонент качества".
     - А где вы отдыхали последний раз? - поинтересовался Жолио-Кюри.
     - Дай бог памяти, - ответил Громыко. - По-моему, это было, когда  нам
с Лидией Дмитриевной не исполнилось еще тридцати...  Кажется,  в  тридцать
девятом... мы ездили в Белоруссию, в деревню... К маме...
     - Есть где заниматься спортом? Корты, бассейн?
     Скрыв улыбку, Громыко ответил:
     - Там у нас другие задачи...
     Не говорить же, что надо было хоть как-то подправить дом, -  рушится,
углы  хоть  подвести,  перестелить  крышу,  зимой  текло,   хоть    корыто
подставляй...
     - А нас с женой свела не наука, а спорт, - словно бы удивляясь этому,
заметил Жолио-Кюри. - Ирен пловчиха, и  я  пловец...  Она  любит  парусный
спорт, и я обожаю... А лыжи?! О, каждую свободную неделю мы отправляемся в
Альпы! Я освоил поворот "Аллен", это  считается  верхом  мастерства,  нет,
правда!
     Как ребенок,  подумал  Громыко,  все  гении  хранят  в  себе  детство
значительно дольше, чем  ординарные  люди;  раскованность  поведения  есть
продолжение безбрежной раскованности мысли.
     - Мы не можем поладить с Ирен только в двух видах спорта:  рыбалка  и
джиу-джитсу.
     Громыко искренне удивился:
     - Занимаетесь джиу-джитсу?
     Жолио-Кюри улыбнулся своей мягкой, чарующей улыбкой:
     -  У  меня  есть  друг,  прекрасный   мастер    этой    действительно
увлекательнейшей борьбы...  Попал в затруднительное  положение  -  налоги,
что-то не сложилось в семье, долги, - я не люблю  задавать  вопросы,  друг
сам говорит то, что  считает  нужным...  Словом,  надо  было  сделать  ему
рекламу...  А я в колледже был первым бомбардиром, порою думал - не  пойти
ли в профессиональный футбол? Обзвонил своих спортсменов и физиков, начали
кампанию за джиу-джитсу...  Мне пришлось пройти начальный курс, увлекся...
Реклама, прежде  всего  реклама,  теперь  мой  друг  преуспевает,  к  нему
записываются за год - только бы попасть к великому мастеру  джиу-джитсу...
Он начинает свои занятия с любопытной новеллы - про  то,  как  австрийская
полиция,  после  попытки  фашистского  путча  тридцать  четвертого   года,
пригласила тренеров джиу-джитсу из Японии...  Масенький человечек из Токио
сказал, что он уложит любого громилу: джиу-джитсу может  все!  Ему  вывели
двухметрового венского силача. "Бей меня, что есть силы, - сказал японский
мастер и неторопливо изготовился к  отражению  удара,  -  если  я  слишком
сильно переброшу тебя через плечо - не взыщи, я