чкой,  уважай  его  право  на
поступок, никто так не ценит свободу, как любящий, все разрывы  происходят
из-за  того,  если  женщина  не  умеет  держать  себя  в  узде,  мы   ведь
хранительницы очага, а его надо беречь, без тепла нет жизни, а без веры  в
того, кого любишь, нет будущего...
     Перед началом войны у  отца  был  роман  с  женщиной,  приехавшей  на
практику из Стокгольма.  Криста узнала об этом от подруги в  университете,
она только-только начала заниматься на  первом  курсе,  посещая  при  этом
лекции по философии; ей понравились эпикурейцы, отец тогда увлекался  этой
школой, а она заражалась всем, чем болел отец, даже яхту научилась водить,
когда он купил ее в рассрочку, назвав в честь мамочки "Анна-Мария".
     Сначала Криста не поверила подруге, а потом увидала папу и ту  рыжую,
долговязую женщину, когда они садились в трамвай; отец был оживлен  как-то
совершенно по-особому, нежно помог  этой  отвратительной  лошади  войти  в
вагон, полуобнял и  погладил  своей  большой  рукой  моряка  (дедушка  был
моряком и прадед тоже, у них у всех были огромные ладони, очень  сухие,  с
глубокими линиями жизни) по нарумяненной щеке этой накрашенной шведки.
     Криста тогда долго не могла прийти домой,  ей  было  страшно  увидеть
мамочку и папу вместе; какая низость, наша мама  так  красива,  как  можно
предавать ее  с  какой-то  кобылой,  у  нее  ноги,  как  спички,  и волосы
накручены перманентом...
     Отца дома не было, мама вязала возле камина, ужин был  накрыт  только
для Кристы. Девушка обняла мать, осыпала поцелуями ее лицо, волосы, руки.
     - Ты что, маленькая? - спросила тогда мамочка. - Кто-то обидел тебя?
     - Нет, нет, просто я очень  тебя  рада  видеть,  -  ответила  Криста,
сдерживая слезы. - Какая ты у меня красивая, мамочка, нет тебя красивей...
А где... отец?
     - Папочка сегодня будет поздно, он с друзьями...
     Кристина почувствовала, как в ней поднялось что-то  темное,  горячее,
слепое:
     - Он не у друзей!
     Мать отложила вязанье, обняла Кристу, посадила на колени,  хотя  дочь
была уже выше ее на полголовы, взяла ее  руки  в  свои  и  очень  спокойно
сказала:
     - Я все знаю, девочка...
     - Кто тебе об этом...
     - Папочка.  Наш папочка... И ты не вправе называть  его  "отец".  Так
говорят  об  очень  плохих  родителях  -  "отец",  "мать"...  А  у    тебя
замечательный папочка...
     - Но я видела, я видела, видела, видела эту отвратительную лошадь!
     - А я с ней и с папочкой пила кофе со сливками...  Ты думаешь, любовь
- это очень просто? Ты думаешь, это  розы  без  шипов?  Но  таких  нет  на
свете...  Любовь колючая, Кристина, между теми, кто  по-настоящему  любит,
нет тайн и запретов...  Я знала, на что иду, когда выходила за  папочку...
Он  был  всегда  честен...  И  никогда  не  лгал...  И  не   унижал    мое
достоинство...  Я сама виновата во всем,  если  хочешь  знать...  Папочка,
когда мы стали встречаться с ним, сказал, что брак убивает любовь,  потому
что порождает ощущение властвования...  Он ведь дружил  с  русским  послом
госпожой Коллонтай, ее очень бранили в Москве  за  ее  книгу  о  свободной
любви...  А папочка увлекался ее концепцией... Но я настояла на том, чтобы
все было, как у  других...  Женщина  более  склонна  к  единообразию,  чем
мужчина, это первородная тайна творения, не нам ее понять...  Я  настояла,
понимаешь? Даже того хуже: я понудила папочку пойти в костел...  А ведь он
у  нас  с  тобою  безбожник...  Следовательно,  всю  ответственность    за
происходящее несу я. Папочка - гений, он загорается, как сухой хворост, он
испепеляет себя желанием  п о н я т ь...  Все, что  ему  встречается...  А
поняв то, что казалось загадкой, он  перестает  интересоваться...  У  него
было три увлечения, Кристина... И я знала о них... От него... Он предлагал
мне расстаться... Я отказала ему в этом...
     - Почему? Из-за меня?
     И мама тогда ответила:
     - Ты появилась против моей воли. Я не хотела тебя. Я постоянно хотела
быть с папочкой.  Он умолил меня дать тебе жизнь. Может быть,  я  не  смею
тебе этого говорить, но мне кажется,  что  я  люблю  его  больше  всех  на
земле...  А он не может жить ни дня  без  тебя...  И  если  когда-либо  он
расстанется со мной, будь доброй к  той  женщине,  которой  он  увлечется.
Пообещай мне это, Кристина...
     - Как ты можешь так говорить, мамочка?
     - Я просто не умею думать и говорить иначе... Такая уж моя... вера...
Слово "ревность" имеет множество значений, и ревность к мужу в этом смысле
стоит на  последнем  месте;  на  первом  -  зависть,  а  потом  стремление
сравняться...  Так вот я выбрала себе  второе:  желание  сравняться,  быть
рядом...  Садись и ужинай, маленькая. А потом сразимся  в  карты,  я  тебя
непременно обыграю...
     - Мамочка, извини... Можно, я задам тебе вопрос?
     - Конечно.
     - Мне как-то совестно задавать  его,  но  я  твоя  дочь,  и  мне  уже
восемнадцать...  Ты очень красивая женщина, тебе сорок лет... Это же очень
горько-женское одиночество...
     Мама тогда рассмеялась:
     - Ну, знаешь ли, душа моя, если все измерять только этим...  А  зачем
людям дана дисциплина? Работа? Ощущение усталости? У  нас  небольшой  дом,
всего восемь комнат, гараж.  Но ведь их все надо убрать. А это -  время  и
силы.  Надо постричь газоны в саду - это тоже время и силы.  Надо  связать
папочке  и  тебе  носки  и  свитеры  на  зиму,  приготовить  обед,  купить
продукты...
     - Мамочка, но ты же просто святая!
     - Нет, Кристина, я далеко не святая... Я умная... Понимаешь? Я умная.
И чтобы сохранить то, что мне дорого, я готова жертвовать малым... Постель
- не главное в жизни тех, кто любит.  Да, конечно, без нее трудновато, это
ханжество - отвергать плоть...  Но в отношениях между мужчиной и  женщиной
есть и духовное начало...  Есть, девочка, - словно бы споря с кем-то, мать
упрямо поджала губы. - Ведь когда  начинается  влюбленность,  нами  движут
полет, мечта, нежность, а не мысли о постели!


     ...Кристина надела свой самый  любимый  толстый  джемпер,  спортивные
брюки, башмаки на толстой подошве, сложила тетради в сумку,  забросила  ее
за спину, спустилась вниз, выкатила  из-под  навеса,  что  стоял  рядом  с
домом, велосипед и отправилась в университет...
     Бедненький  Пауль,  подумала  она   о    своем    коллеге-докторанте,
занимающемся проблемой множественности, влюблен, приглашает  в  кино;  как
это горько - обманывать его, играя какое-то подобие чувства...  Я  об®ясню
ему все позже, перед тем, как уеду, он должен понять, он  чистый  человек,
такие добры сердцем.
     В университете Кристина сразу же отправилась в библиотеку; Пол просил
ее проработать -  в  свободное  время  -  азы  атомной  физики:  "Нам  это
пригодится; изо всех нас ты одна умная, конопушка, мы болтуны и шпионы,  а
ты магистр, который может посчитать уравнение, я же вспоминаю  об  этом  с
трепетом и ужасом, для меня нет ничего страшнее математики".
     Криста  мысленно  увидела  Пола,  когда  он  говорил    эти    слова;
поразительно, его лицо всегда совершенно не  соответствовало  тем  словам,
которые он произносил: когда он шутил, оно у  него  было  серьезным,  даже
чуть скорбным;  если  говорил  очень  серьезные  вещи,  то  обычно  весело
улыбался, сохраняя обычную снисходительность к самому себе;  только  гладя
ее по щеке и по  с ы п у ч и м  волосам, скрывавшим лицо, его  глаза  были
полны нежности и покоя...
     Она вздохнула, потянулась за сигаретой,  -  после  войны  люди  стали
демократичнее, курить теперь можно практически всюду;  профессор  Есперсен
горько пошутил, что поражения учат больше, чем успехи,  -  да  здравствуют
разгромы, предтечи будущих побед! - но запретила себе  курить;  дала  Полу
честное слово: не больше трех сигарет в день.
     "А сколько же я выкурю сигарет?" - шепнула она  тогда;  они  говорили
громко только в квартире, начав  и г р у;  о сокровенном шептались даже на
улице. "Сто сорок девять", - ответил  Пол.  Она  улыбнулась:  "Значит,  мы
расстанемся на полтора месяца? Зачем же ты пугал  меня  полугодом?"  -  "А
сколько ты выкуришь за полгода, конопушка?" - "Больше пятисот  сорока".  -
"Почему  "больше"?  Не  жульничай.  Девяносто  сигарет  на  шесть  месяцев
будет... пятьсот сорок".  - "Любовь моя,  ты забыл,  что  есть  месяцы,  в
которых тридцать один день пока еще не отменен".  - "Слушай,  конопушка, а
тебе не страшно жить в нашем хрупком,  непредсказуемом мире?  Ты же у меня
настоящий  арифмометр".  -  "Хочешь сказать,  что я вышла за тебя замуж по
расчету,  прельстившись миллионами твоего дедушки?" - "Да уж, - ответил он
тогда,  - бедный дедушка, такой был выпивоха, такой гуляка! Все, что у нас
было,  спускал в барах за милую душу,  особенно по утрам любил  засасывать
полстакана виски"...
     Кристина улыбнулась, оттого что Пол  сейчас  был  совсем  рядом,  его
голос был возле уха, даже щекотал мочку - так близко; господи,  как  же  я
хочу, чтобы он стоял у меня за спиной; я постоянно  ощущаю  его  тепло;  я
сразу согревалась, как только он клал руку мне на лоб;  настоящий  мужчина
обязательно несет в себе заряд избыточной энергии...
     Кристина  все-таки  закурила  сигарету,  поклявшись,   что    третью,
последнюю, выкурит дома, перед сном, и начала записывать то, о чем  просил
Пол. "Каждый должен понять, что такое этот чертов атом, -  говорил  он,  -
каков к нему путь, какие ученые могут быть экспертами и какие производства
должны быть компетентны в его производстве. Это пригодится, конопушка, это
может сыграть при самых невероятных обстоятельствах"...
     "Что такое вещество? - Криста начала работу с этой простой фразы,  он
же просил сделать так, чтобы понимали даже  свинопасы,  впрочем,  простота
угодна и гениям, не только свинопасам,  слишком  красиво  пишут  те,  кому
нечего сказать. - Видимо, мы должны ответить: все то, что обладает массой,
то есть весом, должно называться веществом.  К  категории  вещества  можно
отнести платье, которое мы  носим,  пылинку,  которая  медленно  падает  в
осеннем луче солнца, поле, по которому  мы  идем,  бумагу,  кольцо,  духи,
кофе, что пьем утром.  Но ведь кофе можно пролить, запах духов ощутить,  а
землю  пощупать.  Следовательно,  вещества  бывают  твердые,   жидкие    и
газообразные. Но если классифицировать дальше, мы упремся в вопросы: земля
твердая, и дерево твердое, и камень твердый, да и пыль имеет какой-то вес.
Значит, все  твердые  вещества  одинаковы  по  своей  сути?  Для  обычного
человека - бесспорно.  Для ученого червя - нет. Возьмем  кофе.  Подвергнув
его перегонке, мы поймем, что его составными частями являются  вода  и  те
вещества, которые входят в структуру кофейных зерен. Следовательно, каждое
вещество состоит  из  химических  веществ.  Из  них  состоят  все  т е л а
природы. Химических веществ множество, более четырехсот тысяч. А каково их
строение? Вот тут-то и сокрыт главный  секрет.  Химическое  вещество  есть
м а с с а   с характерными свойствами; это не зависит от того, какой об®ем
массы мы исследуем - тонну или грамм.  А если мы  исследуем  вещество  под
микроскопом?  Или  даже  допустим,  что  изучаем  вещество,  не  видное  в
микроскоп? Будем  ли  мы  обнаруживать  в  толике  вещества  все  то,  что
обнаруживали ранее?  Вещество  не  обладает  непрерывной  структурой,  оно
состоит из совокупности молекул. Например, один грамм воды содержит 33 500
000 000 000 000 000 000 молекул - тридцать три тысячи  пятьсот  миллиардов
миллиардов! Но ведь молекулы - это гиганты  в  сравнении  с  атомами.  Что
такое масса атома? Это масса молекулы соответствующего простого  вещества,
деленная на число атомов, из которого она составлена.  Генератором  атома,
его ядром, является электрон, он - главный переносчик электричества. Заряд
электрона мы будем называть  э л е м е н т а р н ы м  зарядом.  А  что  же
такое энергия - в приложении к элементарным частицам, да  и  не  только  к
ним? Что есть энергия атома?  Давайте  уговоримся,  что  теплота  является
одной из форм энергии, это очень важно.  Но мы обязаны постоянно помнить о
такой величине, как  и м п у л ь с, то есть  к о л и ч е с т в о движения.
В  противоположность  энергии  она  выражается  не  только  числом,  но  и
н а п р а в л е н и е м;  обозначим  это  направление  в е к т о р о м.  И
условимся: в  изолированной  системе  ни  энергия,  ни  импульс  не  могут
изменяться, что бы с ней ни происходило".
     Криста снова увидела лицо Пола: склонившись над ней, он  улыбался,  и
от него пахло его "Лаки страйк" и сухим лосьоном, которым он протирал щеки
и подбородок после бритья, похоже на сушеные яблоки, прекрасный запах:  "А
что  такое  изолированная  система,  конопушка?  Разведка?   Банк?    Наша
демократия?"
     Криста вздохнула и продолжила выводить своим  быстрым,  очень  четким
почерком: "Изолированная  система  есть  совокупность  предметов,  которые
никак  не  взаимодействуют  с  другими  предметами,  не  входящими  в  эту
совокупность.  Мужчины должны вспомнить бильярд: до удара мы имеем дело  с
замкнутыми, изолированными системами, все шары стоят на месте. После удара
кием движется лишь один шар, ему сообщена кинетическая энергия;  когда  же
он ударит второй шар, то оба будут заряжены энергией; из ничего  не  будет
ничего.  Если от  бильярдных  шаров  перейти  к  атомной  физике,  то  нам
необходимо внести коррективы, потому что обычные скорости - это одно дело,
а вот  а т о м н ы е  - триста тысяч километров в секунду - совсем другое.
По  Эйнштейну  -  масса  движущегося  тела  увеличивается  со   скоростью.
Происходит постоянный процесс преобразования энергии и массы.  Но  в  этой
концепции отсутствует такое важное звено, как с в е т. Что это такое? Свет
распространяется  в  виде  неких  электромагнитных  волн.  Энергия   света
сконцентрирована  в  частицах,  которые  называются  ф о т о н а м и.  При
этом условимся, что фотон можно называть  к в а н т о м  света.  Вещество,
образующее атом, сконцентрировано в крошечной его  частице,  в  ядре.  Вся
остальная масса атома веществом не заполнена. Если наука овладеет запасами
энергии, заключенными в недрах вещества, в его  ядре,  она  может  создать
оружие, которое обладает сверхмощной силой, в то время как истинный  смысл
использования этой энергии заключен в другом: наравне со сжигаемым углем и
падающей массой воды она  есть  источник  движущей  с и л ы.  Надо  всегда
помнить, что если бы мы смогли превратить в энергию массу одного атома, то
смогли бы извлечь  из  грамма  вещества  20  000  000  000  киловатт-часов
энергии, - вот что такое секрет атома не  в  военном,  а  в  человеческом,
планетарном смысле.
     Следовательно, - заключила Кристина,  глянув  на  часы:  пора  давать
телеграмму, время, - если всерьез говорить  о  тайне  атома,  о  том,  кто
втянут в увлекательнейший поиск его  г л у б и н н о г о,  еще  непонятого
секрета, то,  видимо,  надо  назвать  химиков-теоретиков,  физиков  самого
широкого профиля, а в промышленности - фирмы, связанные в первую очередь с
жаропрочностью, энергетикой, радиологией, медициной (рентгенология)".
     Кристина закрыла тетрадку, подумав: "А если ты,  моя  любовь,  хочешь
подойти к этому узлу самым  близким  путем,  тогда  мы  займемся  фирмами,
которые поставляют пленку для ваших паршивых ковбойских фильмов!  Вот  как
ловко я тебя раскусила, какой же ты хитренький.  Пол, оберегаешь  меня  от
твоего  з н а н и я!  Ты прав, связь необходима лишь после того,  как  был
разрыв".
     На центральном телеграфе она заполнила бланк очень быстро, текст  был
выучен заранее; в тот день, когда  они,  уговорившись  обо  всем,  приняли
решение, Пол просил дважды повторить  его:  "Дорогая  Элизабет  зпт  очень
сожалею болезни Пола зпт чем я могу помочь  вопр  если  нужны  деньги  зпт
назови сумму зпт Криста".
     Около под®езда ее ждал Пауль, он  обещал  пригласить  ее  сегодня  на
"Женщину моих грез", один из последних фильмов третьего рейха,  -  комедию
снимали в те дни, когда союзники крушили  немецкие  города,  а  на  экране
девочки дрыгают ножками; говорят, актрисам  давали  дополнительную  порцию
маргарина, чтобы не выглядели тощими глистами.
     - Выпьем кофе? - спросила Кристина. - Или надо бежать - опаздываем?
     - Я бы не отказался от чашечки кофе, магистр, - ответил Пауль.
     - Что ж, выпьем кофе.
     Однако кофе они пить не стали: под дверь была подсунута телеграмма  в
траурной рамке.  Увидев  ее,  Кристина  медленно  осела  на  пол,  потеряв
сознание.



        РОУМЭН                                           (Голливуд, сорок седьмой)
__________________________________________________________________________

     Клиника доктора Рабиновича была маленькой,  всего  два  этажа;  внизу
лежали  выздоравливающие,  на  втором  этаже  операционная  и  две  палаты
реанимации; Роумэн лежал в той, что ближе к операционной.
     - Честно говоря, я не знал, что ваш  друг  такая  важная  персона,  -
сказал  Рабинович  раздраженно,  отодвинув  от  себя  большой  старомодный
телефонный аппарат. - Вы-то знали это, Спарк? Звонили из трех  газет,  все
как один интересуются его здоровьем.
     Спарк и Элизабет переглянулись:
     - Он начал работать  с  режиссером  Гриссаром,  -  задумчиво  сказала
Элизабет, - они затеяли какое-то суперкино, может быть, тот рассказал им о
трагедии?
     - Роумэн не сможет делать никакого кино...  Я не знал,  что  отвечать
прессе, пока вы не приехали...  Пошли к нему, я позволяю навещать пациента
в любом состоянии, допинг радости - лучшее лекарство...
     В большой палате возле Роумэна сидела толстая  негритянка  в  зеленом
халате; увидев доктора, сразу же поднялась.
     - Вы свободны,  миссис  Диббс,  -  сказал  Рабинович.  -  Это  друзья
больного.
     Когда сестра вышла,  Рабинович  вытащил  из  носа  Роумэна  тоненькие
кислородные  трубочки,  отключил  капельницу,  из  которой  в  вену    шел
физиологический раствор, и тихонько рассмеялся:
     - Все, люди, здесь-то вас никто не  услышит,  а  в  карточку  Пола  я
подшил кардиограмму Лависа, у того третий инфаркт, так что с  этим  все  в
порядке, камуфляж абсолютен.
     Пол сел на кровати, кивнул на дверь:
     - Сюда ненароком кто-нибудь не ворвется?
     - Нет, - ответил Рабинович, - у меня штат вышколен.
     - А если начнет умирать этот ваш Лавис?
     Доктор почесал кончик носа:
     - В вопросе  есть  резон,  Пол.  Я  продумаю  это  дело,  надо  будет
вмонтировать кнопку в дверь, поставлю пневматику - пройдет полминуты, пока
створки распахнутся, так что лучше ляг и я воткну  тебе  в  нос  кислород,
Лавис действительно должен умереть с минуты на минуту.
     - Пусть живет.  А я пока полежу, - усмехнулся Пол, -  хотя  эти  игры
стоят у меня поперек горла.  Ты совершенно убежден, что  здесь  ничего  не
всунули мальчики Макайра?
     Рабинович развел руками:
     - Погляди сам: куда они могли что воткнуть? Я  даже  штепсели  отсюда
перенес в операционную,  когда  Грегори  сказал,  что  инфаркт  ты  будешь
и г р а т ь  у меня... И потом в клинику никто из посторонних не входит...
Нет, Пол, это уже психоз, нельзя  постоянно  оглядываться  на  собственную
тень.
     - Умница, - сказал Пол, сунув в нос тоненькие резиновые  трубочки,  -
щекотно, черт возьми.  А вообще кислородом дышать приятно, голова делается
пьяной, но по-хорошему, очень как-то звонко...  Ты иди, Эд,  пускай  возле
тела побудут близкие, нам надо побыть вместе минут пятнадцать...
     - Заговорщики, - Рабинович усмехнулся, - шепчитесь, черти...  Я зайду
через двадцать минут, пока займусь твоей дверью.
     - Моей не надо, - заметил Роумэн. - Займись дверями  в  операционной,
это в порядке вещей, не будет бросаться в глаза...  ж у р н а л и с т а м,
которые так интересуются моей персоной...  Они-то как раз  и  могут  войти
сюда без стука, так что подключай эту чертову капельницу.
     Рабинович покач