ссказывает сказку. Нехорошо получилось.


     Сержант Олафсон заслужил бочонок пива,  мушкетеры Салтыков и Лютцен  по
штофу водки. За  то, что быстро бегают -- так об®явил  им капитан  фон Дорн,
немного отдышавшись и вернувшись от небесных забот к земным.
     За спасение от  верной гибели  можно бы дать и куда большую награду, но
надо  было  блюсти  командирскую честь. Когда  из-за угла церкви с  железным
лязгом  выбежали трое  солдат, страшного татя в клобуке словно Божьим ветром
сдуло. Только что был здесь, уж и кинжал занес, а в следующий  миг растаял в
темноте, даже снег не скрипнул. Солдаты разбойника и  вовсе не разглядели --
только  ротного  начальника,  с  кряхтением   поднимавшегося  с   земли.  Не
разглядели  -- и отлично. Незачем им смотреть, как ночной бандит их капитана
ногами топчет.
     Адам Вальзер -- тот, конечно,  все видел, но языком болтать не стал. Да
к нему от пережитого страха  и речь-то вернулась  не  сразу,  а  лишь  много
позже, когда в караульной ему влили в рот стопку водки.
     -- Я сердечно благодарен вам, господин капитан фон  Дорн, за  спасение.
--  Аптекарь  схватил  Корнелиуса  за  руку  --  пожать,  но  вместо  этого,
всхлипнув, сунулся с  лобзанием, и раз --  таки чмокнул в костяшки  пальцев,
прежде чем  капитан  отдернул кисть. -- Я старый,  слабый человек.  Меня так
легко убить! И все знания, все тайны, которыми я владею, навсегда  исчезнут.
Мой разум угаснет. О, какая это была бы потеря!
     Фон  Дорн  слушал  вполуха,  озабоченный  совсем   другой  потерей.  Из
карманного зеркальца на безутешного капитана  щерился дырявый  рот. И это на
всю жизнь! Не говоря уж о том, что единственное преимущество перед блестящим
князем Галицким  безвозвратно утрачено. Теперь никогда больше  не улыбнешься
дамам, не свистнешь  в четыре пальца, не оторвешь с хрустом кусок от жареной
бараньей  ноги...  Черт  бы  побрал этого лекаря-аптекаря с его  излияниями,
лучше б его тихо прирезали там, в переулке!
     -- Я дам вам солдат. Проводят до дома,  -- буркнул  Корнелиус и чуть не
застонал: он еще и шепелявил!
     -- Милый, драгоценный господин фон Дорн, -- переполошился Вальзер. -- А
не могли бы вы проводить меня сами? У... у меня есть к вам один очень важный
разговор. Интереснейший разговор, уверяю вас!
     При  всем  желании Корнелиус не мог себе  представить, какой интересный
разговор возможен у него  с этим сморчком. О клистирных  трубках? Об  ученых
трактатах?
     -- Нет. Служба, -- коротко,  чтоб не шепелявить отрезал  капитан. Черт!
"Шлужба"!
     Вдруг тон аптекаря переменился, из молящего стал вкрадчивым.
     -- Бросьте вы  любоваться  на осколки  зубов. Я вставлю вам новые зубы,
белее  прежних!  И  совершенно  бесплатно.  У  меня  остался  кусочек  кости
африканского единорога, берег для самых высоких особ, но для вас не пожалею.
     Капитан так и дернулся:
     -- Зубы можно вставить? Вы не шутите?
     -- Ну, конечно, можно! Я нажил здесь, в  Московии  неплохое  состояние,
делая  замечательные  искусственные  зубы  для зажиточных  горожанок  --  из
моржовой  и  слоновой  кости,  а  особенным  модницам  даже  из шлифованного
жемчуга!
     От  внезапно  открывшихся  горизонтов  Корнелиус просветлел и  лицом, и
душой.
     -- Из жемчуга это прекрасно! Я тоже хочу из жемчуга!
     Вальзер поморщился:
     -- Единорог гораздо лучше.  Что жемчуг? Через год-другой раскрошится, а
рог  риносероса  будет служить вам  до  гроба. И  не  забывайте, что  писали
древние  о  магических  свойствах  единорога.  Его  кость   приносит  удачу,
оберегает от болезни, а главное -- привораживает женские сердца.
     Аптекарь хитро подмигнул, и капитан сразу же сдался:
     --  Да,  единорог  --  это  то,  что  мне  нужно.  Ну,  что  вы сидите?
Поднимайтесь, идем! Так и быть, я провожу вас. Когда вы изготовите мне новые
зубы?
     -- Если угодно, нынче  же, во время разговора.  Я удалю  корни,  сделаю
слепок, выточу  новые  зубы  и вставлю. Кусать  ими  антоновские яблоки  вы,
конечно, не сможете, но улыбаться девушкам -- сколько угодно.
     Черт с ними, с антоновскими яблоками. Корнелиус пробовал -- кислятина.
     Идти  оказалось далеко  --  за стену  Белого  Города,  за  Скородомский
земляной вал, но  не  на Кукуй,  где проживали  все иностранцы, а в  обычную
русскую слободу.
     -- Не удивляйтесь, -- сказал Вальзер, едва поспевая  за широко шагающим
капитаном.  -- Приехав  в Московию, я первым  делом  перекрестился в местную
веру, и  потому могу  селиться,  где пожелаю.  Там мне  спокойней,  никто из
соотечественников не сует нос в мои дела.
     Корнелиус был потрясен. Ренегат! Вероотступник! А с виду такой славный,
душевный старичок.
     --  Покороблены?  --  усмехнулся  Адам  Вальзер. --  Напрасно.  Я  этим
глупостям значения  не придаю. Бог у  человека один -- разум.  Все прочее --
пустое суеверие.
     --  Любовь  Христова  суеверие?  --  не выдержал  фон  Дорн.  --  Божьи
заповеди? Спасение души?
     Не  стал  бы ввязываться  в  богословские  споры,  но  уж  больно легко
отмахнулся аптекарь от Иисусовой веры.
     Вальзер охотно ответил:
     -- Суеверие  -- думать, что от того,  как  ты молишься  или крестишься,
зависит  спасение души.  Душу  -- а  я  понимаю  под  этим  словом  разум  и
нравственность -- спасти можно, только делая  добро  другим людям. Вот вам и
будет  любовь,  вот вам  и будут  Моисеевы  заповеди. Что  с того,  если я в
церковь не  хожу и чертей не  боюсь? Зато, мой храбрый господин фон  Дорн, я
бесплатно  лечу бедных, и сиротам бездомным в  куске хлеба не  отказываю.  У
меня подле ворот всегда ящик с черствым хлебом выставлен.
     -- Почему с черствым? -- удивился Корнелиус.
     -- Нарочно. Кто сытый, не  возьмет, а кто по-настоящему голоден, тому и
черствая краюшка в радость.
     Потом  шли  молча. Фон Дорн  размышлял  об услышанном.  Суждения  герра
Вальзера при всей еретичности казались верными. В самом деле, что за радость
Господу от человека,  который тысячу раз на дню сотворяет крестное знамение,
а ближних  тиранит  и мучает? Разве мало вокруг таких  святош? Нет,  ты будь
добр и милосерден к  людям, а что  там  между тобой  и Богом  --  никого  не
касается. Так и старший брат Андреас говорил. Божий человек.
     Пожалуй, Корнелиус уже не жалел, что ввязался из-за маленького аптекаря
в ненужную потасовку -- тем  более что место утраченных зубов вскоре  должны
были занять новые, волшебные.
     Посреди  темной,  состоявшей сплошь из  глухих  заборов  улицы аптекарь
остановился и показал:
     -- Вон,  видите  крышу? Это и  есть  мой  дом.  --  Хихикнул,  поправил
заиндевевшие очки. -- Ничего особенного не примечаете?
     Фон Дорн посмотрел. Дощатый забор в полтора человеческих роста, над ним
довольно  большой  бревенчатый сруб  с  покатой крышей.  Темные окна. Ничего
особенного, вокруг точно такие же дома.
     -- Окна посчитайте.
     Посчитав узкие  прямоугольники, Корнелиус непроизвольно  перекрестился.
Чертова дюжина!
     -- Это зачем? --  спросил он вполголоса. Вальзер  открыл ключом  хитрый
замок на калитке, пропустил капитана вперед.
     -- И  на первом, каменном этаже  тоже тринадцать. Отлично  придумано! Я
среди здешних жителей и  без того колдуном слыву -- как же,  немец,  лекарь,
травник. А тринадцать окошек меня лучше любых сторожевых псов и караульщиков
стерегут. Воры стороной обходят, боятся.
     Он довольно засмеялся, запер калитку на засов.
     -- Слуг  у меня теперь нет. Было двое парней, да остались там, на снегу
лежать, -- горестно  вздохнул  Вальзер.  -- Глупые были,  только им жрать да
спать,  а  все равно жалко.  Один приблудный, а  у  второго мать-старушка на
посаде. Дам  ей денег, на похороны и на прожитье.  Теперь  новых  охранников
трудненько будет нанять. Вся надежда на вас, герр капитан.
     К  чему он  это  сказал, Корнелиус не  понял и  расспрашивать не  стал.
Хотелось, чтоб аптекарь, он же лекарь, поскорей занялся зубами.
     Дом стоял на белом каменном  подклете, до половины утопленном в землю и
почти  сливающемся  с  заснеженной землей.  Спустившись  на  три  ступеньки,
Вальзер отворил кованую дверцу и на сей раз вошел первым.
     --  Осторожней, герр капитан! --  раздался из темноты его голос. --  Не
напугайтесь!
     Но  было поздно. Корнелиус шагнул вперед, поднял фонарь и  окоченел: из
мрака на него пялился черными глазницами человеческий скелет.
     --  Это  для анатомических  занятий,  -- пояснил  Вальзер, уже успевший
зажечь  свечу. --  Его, как  и меня, зовут  Адам. Я держу  его в  сенях  для
дополнительной  защиты от воров --  вдруг кто-нибудь из  самых  отчаянных не
устрашится  чертовой  дюжины или,  скажем, не умеет считать  до  тринадцати.
Входите, милости прошу.
     Он  зажег  еще  несколько   свечей,  и  теперь  можно  было  разглядеть
просторную комнату, верно, занимавшую большую часть подклета. Диковин  здесь
имелось предостаточно, одна жутчей другой.
     На стене, над  схемой человеческого чрева, висела  большущая черепаха с
полированным  панцирем.  Слева   --  огромная  зубастая  ящерица  (крокодил,
догадался Корнелиус). На  полках стояли желтые людские черепа и склянки, где
в прозрачной жидкости плавали куски требухи -- надо думать, тоже человечьей.
Повсюду на веревках были развешаны пучки сухой травы, низки грибов, какие-то
корешки. Ни иконы, ни распятия Корнелиус не обнаружил, хотя нарочно осмотрел
все углы.
     --  Тут  у  меня  и  приемный  покой,  и  аптека,  -- об®яснял  хозяин,
устанавливая  меж  четырех  канделябров  чудной  стул  --  с  ремешками   на
подлокотниках.
     --  Это  зачем?  --  опасливо покосился  фон  Дорн  на  пытошного  вида
седалище.
     -- Чтоб мои пациентки  не бились и не дергались, -- сказал  Вальзер. --
Но вас я, конечно, привязывать  не стану. Для мужественного воина, как и для
философа,  боль   --   пустяк,   не  заслуживающий  внимания.  Простой   зуд
потревоженных нервов. Садитесь и откройте пошире рот. Отлично!
     Корнелиус приготовился терпеть, но пальцы лекаря были ловки и осторожны
-- не трогали, а скользили, не мучили, а щекотали.
     -- Очень хорошо.  Удар был так  силен, что оба корня расшатаны. Я легко
их выдерну... Какие  превосходные, белые зубы --  словно у молодого льва. О,
вы  настоящий  храбрец!  Знаете,  я человек  робкий, я  не  понимаю  природы
бесстрашия.  Храбрые  люди  так  легко и безрассудно рискуют  своей  жизнью,
совершенно не думая о последствиях. Ведь  малейшая ошибка -- и все. Чернота,
небытие, всему конец. Девять месяцев  в материнской утробе, долгое и трудное
взросление, счастливое избавление от  мириада болезней и опасностей -- и все
это растоптано,  перечеркнуто  из-за одного  неразумного шага.  Гибнет целый
мир, данный  человеку  в ощущениях и работе  рассудка! Ведь  умрешь  -- и не
узнаешь, что  будет завтра, через год,  через десять лет. Никогда больше  не
увидишь  весеннего утра,  осеннего вечера, травяного луга,  стелящегося  под
ветром! Как вы непростительно,  преступно глупы, господа смельчаки! И все же
я восхищаюсь  вашей глупостью. Она великолепна, эта бесшабашность, с которой
человек  из-за  прихоти, вздора, каприза отказывается  от всех даров жизни и
самого   бытия!   Воистину   лишь   царь   вселенной   способен   на   такое
расточительство! Шире рот, шире!
     Корнелиус  замычал,  ибо  лекарь вдруг ухватил его  чем-то  железным --
показалось, что прямо за челюсть -- и потянул.
     -- Один вынут.  Р-раз! Вот и второй. Прополощите рот водкой и выплюньте
в миску.
     Как  следует погоняв  меж  щек изрядный  глоток  водки, выплевывать  ее
капитан, конечно,  не  стал -- проглотил  и сразу потянулся к бутылке выпить
еще, но Вальзер не дал.
     --  Довольно.  Я  хочу,  чтобы  вы  внимали мне  с  ясным рассудком.  Я
собираюсь сообщить вам нечто такое, что изменит всю вашу жизнь.
     Аптекарь  взволнованно поправил  очки, испытующе  посмотрел фон Дорну в
глаза.
     -- Надеюсь, изменит к лучшему? -- пошутил тот.
     Вальзер задумался.
     -- Прежде,  чем я отвечу на этот вопрос, скажите, герр капитан, есть ли
в вашей жизни какая-нибудь великая тайна, которую вы пытаетесь разгадать?
     -- Великая? Слава богу,  нет.  --  Корнелиус улыбнулся. --  Разумеется,
кроме самой жизни.
     -- Тогда считайте,  что  до сих пор вы  по-настоящему не жили, -- очень
серьезно, даже  торжественно сказал  Вальзер. -- Человеческая жизнь обретает
смысл, только  когда в ней возникает Великая Тайна.  Слушайте же. Вы первый,
кому я решил открыться. Если  б я верил в  Бога, то счел бы, что  вас послал
мне  Господь. Но  Бога нет, есть только слепой случай, а стало быть, спасибо
слепому случаю.
     Фон Дорн  почувствовал,  что  ему  передалось  волнение собеседника,  и
шутить больше не пытался -- весь обратился в слух.
     -- Вы храбрый,  сильный, великодушный рыцарь. У вас живые, умные глаза.
Как редко соединяются в  людях эти драгоценные качества: сила, великодушие и
ум. Возможно,  я совершаю непоправимую ошибку, доверяясь вам, но ведь если б
вы не кинулись с такой самоотверженностью спасать меня, я все равно  уже был
бы мертв.  --  Вальзер  содрогнулся.  -- Монахи выпотрошили  бы меня заживо,
выпытали мою тайну, а потом бросили бы на поклев воронам.
     -- Монахи? А я думал, это  обычные грабители, которые  нацепили  черные
рясы, чтобы их было не видно в темноте.
     -- Разве вы не узнали Юсупа? --  удивился аптекарь. -- Вы же были с ним
лицом к лицу.
     -- Какого  Юсупа? Вы имеете в  виду ту каналью, что  вышибла мне  зубы?
Нет, лица я не разглядел -- луна светила ему в спину. Разве он мне знаком?
     -- Это же Иосиф, подручный митрополита Антиохийского!
     -- Вы хотите сказать, что на вас напали люди Таисия?
     Корнелиус  вспомнил,  как  высокопреосвященный  шептался  о   чем-то  с
чернобородым  аскетом, и  тот  сразу выскользнул  за дверь.  Нет,  это  было
совершенно невозможно.
     -- Не  может  быть, --  затряс  головой капитан. --  Такой  ученый муж,
служитель Божий. Вы ошибаетесь!
     -- Кто служитель  Божий, Юсуп? -- Вальзер  рассмеялся. -- Не хотел бы я
встретиться с его богом. Юсуп -- сириец, хашишин, главный доверенный Таисия,
исполнитель всех его темных дел.
     -- Хаши... Кто?
     -- Хашишин. Есть на Востоке такой тайный  орден. Его членов сызмальства
готовят  к  ремеслу  убийцы.  Эти люди  верят,  что  могут  достичь райского
блаженства, если будут убивать по  велению своего имама. Все тайные убийства
Леванта и Магриба совершаются хашишинами, они мастера своего кровавого дела.
У них нет ни семьи, ни  обычных человеческих  чувств и пристрастий -- только
курение хашиша да верность имаму.
     -- Да, я что-то слышал  про этих  фанатиков, -- кивнул фон Дорн.  -- Их
еще называют ассасинами. Но только при чем здесь его высокопреосвященство?
     -- Много лет назад Таисий выкупил Юсупа у антиохийского паши,  спас  от
мучительной казни -- сдирания кожи заживо. С тех пор Юсуп  считает его своим
имамом  и  предан ему  как пес. Знаете, как  Таисий достиг своего  нынешнего
положения? Все его недоброжелатели и соперники чудесным образом отправлялись
в мир иной. Стоило Таисию пожелать епископской кафедры в Салониках, и тут же
освободилась вакансия -- архиерей ни с того ни с сего свернул себе шею, упав
ночью с кровати.  Так же досталась греку  архиепископская митра,  а после  и
митрополитская. О, я многое знаю про их с Юсупом  дела!  Когда Таисий ставит
перед  собой цель,  он  не останавливается ни  перед чем. Ради Либереи  этот
хищный зверь разорвет меня в клочья. А ведь он еще не знает про Замолея!
     -- Либерея? Замолей? -- нахмурился Корнелиус на новые слова. -- Что это
или кто это?
     Адам Вальзер сбился, потер пальцами лоб.
     -- Простите  меня, друг мой. Я перескакиваю с одного на другое и только
путаю вас. Сейчас, сейчас я успокоюсь и расскажу все по порядку. Знаете что?
Я  буду говорить и одновременно делать вам зубы -- это поможет  моему разуму
выстроить последовательную цепочку изложения.  В  начале же скажу лишь одно:
речь пойдет о величайшем сокровище из всех, ведомых человечеству.
     Это предуведомление мудрый аптекарь несомненно  сделал для  того, чтобы
капитан выслушал рассказ с подобающим вниманием.
     Уловка подействовала -- Корнелиус всем телом подался вперед.
        x x x
     -- Величайшее сокровище? -- спросил  фон Дорн, не  только пришепетывая,
но еще и как-то вдруг осипнув. -- Вы говорите о золоте?
     Вальзер рассмеялся -- не весело, а скорее горько.
     -- Вы полагаете, герр капитан, что на свете нет ничего ценнее золота?
     --  Почему  же, есть.  Драгоценные камни,  например.  Алмазы,  сапфиры,
смарагды.
     -- Что  ж, -- аптекарь  взял  какие-то  костяные рогульки  и  загадочно
усмехнулся, --  есть  там  и драгоценные камни, а золота столько, сколько вы
пожелаете.
     -- Столько, сколько я пожелаю? -- озадаченно переспросил Корнелиус,
     -- Именно  так. Сколько вам  нужно для полного удовольствия -- пуд, сто
пудов, тысяча?
     Брови фон Дорна грозно сдвинулись. Кажется, герр Вальзер позволяет себе
насмешничать? Аптекарь же,  заметив, как изменилось лицо мушкетера,  зашелся
тихим смехом -- пожалуй, все же не издевательским, а возбужденным.
     --  Не  вертите головой, мой  молодой друг,  вы мне  мешаете.  Сидите и
терпеливо слушайте, я начну издалека.
     Он вставил  Корнелиусу  в  рот костяные  распорки,  и  на  этом  диалог
естественным образом превратился в монолог.
     -- Восемь лет назад я поступил профессором фармакологии  и травоведения
на медицинский  факультет  Гейдельбергского  университета.  Вы, конечно  же,
слышали об этом почтенном учебном заведении.
     Фон   Дорн  подтверждающе   угукнул  --   в   Гейдельберге,  только  на
теологическом факультете, учился его брат Андреас.
     --  Не  трясите головой,  сидите  смирно...  Условием моего  договора с
ректоратом было то, что в свободное  от  лекций и лабораторных опытов  время
мне будет дозволено  свободно рыться в университетских архивах. В  ту пору я
был приверженцем  галенистской  терапии, изучал целебные  свойства  сурьмы и
надеялся  отыскать  полезные  сведения  об  этой  удивительной  субстанции в
трактатах  и  записках  знаменитых алхимиков  прежних столетий.  Попутно мне
попадалось  множество  любопытнейших  документов,  не  имеющих  отношения  к
предмету  моего научного интереса, однако человек  с пытливым разумом всегда
держит глаза широко открытыми  --  ведь  никогда не знаешь, откуда забрезжит
благословенный свет. И  вот  однажды я наткнулся на  записи  одного пастора,
некоего  доктора Савентуса,  человека большой  учености, знатока греческой и
древнееврейской премудрости. Он жил сто лет назад.
     Фон Дорн замычал -- больно.
     -- Потерпите, здесь, в десне, застрял маленький осколок зуба. Вот  так!
Больше  больно  не  будет...  Этот  богослов  служил  в  Ливонии  приходским
священником и  во время  войны попал  в  московитский  плен. После множества
приключений, которые я вам сейчас пересказывать не буду, Савентус оказался в
Кремле,  где  предстал  перед  очами   царя  Ивана  --   того  самого,  кого
впоследствии  прозвали  Грозным.  Пастор  пишет,  что  царь  обошелся  с ним
милостиво  и сказал,  что  давно ищет  ученого  мужа,  который  помог бы ему
разобрать  старинную библиотеку, доставшуюся  государю от предков.  И  далее
автор записок подробно излагает историю этого книжного  собрания, которое он
именует Либереей. Царская библиотека... Прополощите рот  водкой, но  только,
умоляю, не глотайте.
     Воспользовавшись  тем,  что снова может говорить, Корнелиус нетерпеливо
воскликнул:
     --  Послушайте, герр Вальзер, к дьяволу  вашу библиотеку! Рассказывайте
про сокровища.
     -- Так библиотека и есть то самое сокровище!
     Капитана  охватило глубокое  разочарование.  Он  так и  знал, что  этот
книжный  червь вывернет на какую-нибудь тоскливую чушь. Нашел, кого  слушать
всерьез, развесил у