Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Фантастика. Фэнтези
   Зарубежная фантастика
      Василий Григорьевич Ян. Чингиз-хан (Книга 1) -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
ни одной золотой? - Принеси важные новости, получишь золотую... Старая ворожея, худая и смуглая, с большими серебряными кольцами в ушах, вошла в калитку двора новой жемчужипы гарема и остановилась. Прищуренными черными глазами она окинула небольшой дворик, окруженный высокими стенами. Как обычно во дворах других шахинь, с одной стороны тянулась одноэтажная длинная постройка без окон с террасой, на которую выходило пять раскрытых створчатых дверей. Посреди двора протекал ручеек и впадал в круглый бассейн. По сторонам пышно цвели две куртины роз. В глубине, у стены, под высоким развесистым тополем одиноко стояла нарядная туркменская юрта, обтянутая белыми войлоками и цветными веревками. Оправляя полосатый плащ, Илан-Торч направилась к бассейну. Небольшая, очень смуглая девушка с продолговатыми черными глазами сидела на каменной ступеньке. Она брала из голубой кашгарской чашечки крупинки вареного риса и бросала их крошечным серебряным карасям. Илан-Торч упала на каменные плиты и, целуя край малиновой рубашки, начала низким певучим голосом: - Салям тебе, ненаглядная "Улыбка цветка"! Дай поцеловать твои светящиеся руки, коснуться твоей тени! Ворожея уселась около девушки. Слова нежности, восхищения и лести неслись непрерывным, привычным потоком, а сама она думала: "За что падишах полюбил ее? Она маленькая, смуглая, как абрикос, нет в ней пышности и дородства других красавиц шахского гарема! Поистине причуды наших владык безграничны!" - Что говорят сейчас в степи? - прервала се Гюль-Джамал. - Недавно один степной хан прислал за мной верблюда, чтобы я вылечила его от тоски по любимой девушке. Все там тебя вспоминают, все называют счастливицей. "Хорезмшах, говорят, больше всех жен любит нашу туркменскую красавицу, надел на все ее пальцы перстни с каменьями, из которых летят голубые искры, поставил белую юрту с персидскими коврами и каждый день присылает ей из своей кухни жареных фазанов и уток, начиненных фисташками..." - Я только называюсь женой падишаха, но я триста первая жена! Я бы лучше хотела быть женой простого джигита. В степи мне завидуют, а я тоскую по ветру, который проносит по Каракумам запах полыни и вереска. Здесь же болит голова от постоянного чада шахской кухни. Зачем мне белая юрта, если я ничего не вижу, кроме этой серой стены, сторожевой башни с часовым и старого тополя? Один раз я хотела влезть на вершину дерева, чтобы увидеть голубую даль степей, но евнухи стащили меня. Потом они срезали даже веревки от качелей. Скажи, разве это счастье? - О, если бы у меня была сотая доля того, что есть у тебя, я бы стала счастливой. Но мне никто не даст утки с фисташками! - Девушки,- крикнула Гюль-Джамал,- приготовьте достархан. А ты, женщина, погадай мне. Две рабыни побежали к белой юрте. Подошла старая туркменка с красной повязкой на голове, обшитой серебряными монетами, и опустилась на землю. Пристальным взглядом она следила за ворожеей. "Чешуя змеи" разостлала на каменной плите шафрановый платок и выбросила из красного мешочка горсти белых и черных бобов. Тонкой костяной палочкой она проводила круги по рассыпанным бобам и говорила непонятные слова на языке кочевого племени люли. Расширяя горящие черные глаза и поводя голубыми белками, она начала об®яснять хриплым шепотом: - Вот что говорят бобы, как меня старые люди учили. Есть в степи джигит, хотя и молодой, а большой батыр. Тигра встретит - не боится, стрелу в него пустит. Десять разбойников встретит - первый на них бросается и всех рубит. Этот джигит по тебе мучается, не спит ночи, все слушает любовные песни певца-бахши и смотрит на небо... "Ее глаза, говорит, как эти звезды". Я вижу, что ты вздыхаешь. Разве я верно говорю? Гюль-Джамал вздрогнула. Зазвенели золотые и серебряные монеты, нашитые на рубашке. Она взяла одну монету и хотела ее оторвать, но монета не поддавалась. - Энэ-джан, принеси ножницы! Илан-Торч прошептала вкрадчиво: - А где твой маленький ножик с белой ручкой? Как степная девушка, ты всегда его носила за поясом. Тень тревоги скользнула по лицу Гюль-Джамал. Старая туркменка степенно встала и принесла из юрты большие ножницы для стрижки ниток при тканье ковра, Гюль-Джамал срезала с рубашки тоненькую золотую монету и сжала ее в смуглой руке. - Ты сейчас сочинила сказку про скучающего джигита. Почему ты не говоришь его имени? - Бобы мне не говорят этого. Только сердце твое подскажет имя безумно любящего. - Кипчаки меня насильно увезли сюда, в гарем падишаха, когда в степи много джигитов спорили из-за меня. Но разве нас, девушек, спрашивают старики, к кому влечет наше сердце? - Эта пестрая сорока все спутала,- сердито прервала старая туркменка.- У жены падишаха может быть на сердце только одно имя - нашего властелина, Мухаммеда хорезм-шаха, прекрасного, как Рустем и храброго как Искендер. И каждая женщина во дворце живет только для него и только о нем думает. Не слушай эту лукавую женщину, Гюль-Джамал! В калитку вошел толстый евнух в огромной белой чалме и поманил гадалку. Она подбежала к всесильному сторожу гарема и пошепталась с ним. Вернувшись, она упала на плиту и, касаясь пальцами края одежды Гюль-Джамал, скавала: - Прости меня, негодную. Сейчас мать нового наследного принца Озлаг-шаха потребовала меня к себе для гадания. Нет времени посидеть спокойно...- Она еще раз поцеловала полученную золотую монету и, следуя за евнухом, скрылась за калиткой. Глава восьмая. "ГОНЕЦ СКОРБИ" МОЖЕТ ПРИНЕСТИ РАДОСТЬ Хорезм-шах занимался делами государства в одном из самых отдаленных покоев. "И стены имеют уши",- но их не могло быть в этой комнате без окон, затянутой коврами и похожей на колодец, где только наверху, в отверстии потолка, ночью светилась звезда. Здесь шах не боялся беседовать с глазу на глаз с главным палачом или выслушивать от векиля дворца о новых проделках его скучающих многочисленных жен. Здесь шах давал шепотом приказы: тайно удавить неосторожного хана, говорившего на пирушке дерзские слова про своего повелителя, или отправить всадников с закутанными лицами в усадьбу старого скупого бека, давно не привозившего ему блюда золотых монет. Не раз после тайной беседы шаха в ковровой комнате с высокой башни на рассвете падал с отчаянным криком неизвестный и разбивался о камни. Не раз при тусклом свете полумесяца палачи бросали с лодки в темные воды стремительного Джейхуна извивающихся в мешках людей, неугодных шаху. Затем на широким простором реки проносилась песня: Весной в твоих садах распевают соловьи, В цветниках свешиваются алые розы. А гребцы подхватывали припев: О, прекрасный Хорезм! В этот вечер Мухаммед сидел мрачный, неразговорчив вый, а векиль дворца докладывал ему, какие лица посетили днем его сына, хана Джелаль эд-Дина: - Приезжали на прекрасных длинноногих жеребцах три туркмена. Один из них прятал лицо, закрываясь шалью. Заметили, что он молод, строен и глаза его остры, как у ястреба. - Почему же ты не задержал его? - Поблизости в роще его ожидал целый отряд, десятка четыре отчаянных туркменских молодцов. Однако на базаре в чайхане Мердана, куда обычно заезжают туркмены, мой человек слушал, как не раз повторяли имя Кара-Кончара... - Кара-Кончар, гроза караванов! - Верно, хазрет. Но можно ли допустить, чтобы наследный хан... - Он больше не наследник. - Устами шаха говорит аллах! Но все же трудно допустить, чтобы даже простой бек унизился до беседы с разбойником караванных дорог... - Чего не услышишь в наше тревожное время! - Не находит ли государь, что если бы Джелаль эд-Дин уехал подальше, например, на поклонение гробу пророка в священную Мекку, то прекратились бы его перешептывания с туркменами? - Я назначил его правителем отдаленной Газны на границе с Индией. Но и там он соберет вокруг себя мятежных ханов и будет их уговаривать идти походом на Китай А затем Хорезм развалится, как рассеченный ножом арбуз. Нет, пусть Джелаль эд-Дин будет здесь, под моей полой чтобы я мог всегда его прощупать. - Мудрое решение! - Однако слушай ты, векиль, виляющий хвостом! Если я еще раз услышу, что разбойник Кора-Кончар свободно раз®езжает по Гурганджу, как по своему кочевью, то твоя голова с потухшими глазами будет посажена на кол перед дворцом Джелаль эд-Дина... - Да сохранит нас аллах от этого! - бормотал вакиль, пятясь к двери. Вошел старый евнух. - Согласно приказанию величайшего, хатун Гюль-Джамал прибыла в твои покои и ожидает твоих повелений. Шах как бы нехотя поднялся. - Ты ее приведешь сюда, в ковровую комнату... Шах вышел в коридор, нагнувшись, шагнул в узкую дверь и стал подыматься по винтовой лесенке. В маленькой каморке он припал к деревянной узорчатой решетке узкого окна и стал наблюдать, что произойдет в ковровой комнате. Старый безбородый евнух с согнутой спиной и широкими бедрами, затянутыми кашмирской шалью, отпер украшенную резьбою дверь. В руке он держал серебряный подсвечник с четырьмя оплывшими свечами. Оглянувшись на маленькую фигурку, окутанную пестрой тканью, он сочувственно вздохнул. - Ну, пойдем дальше! - пропищал он тонким голосом. Он откинул тяжелый занавес и поднял высоко подсвечник. Гюль-Джамал проскользнула, изгибаясь, точно ожидая сверху удара, оставила у двери туфли и сделала два шага вперед. Узкая комната, затянутая красными бухарскими коврами, казалась игрушечной. Потолок уходил высоко в темноту. Евнух вышел. Повернулся со звоном ключ в двери. Высоко в стене засветилось полукруглое окно с затейливой узорчатой решеткой,- там, вероятно, евнух поставил свечу. На противоположной стене темнело такое же узорчатое окно. Не подглядывает ли из него кто-либо? Гюль-Джамал слышала дворцовые сплетни о какой-то ковровой комнате. Женщины гарема рассказывали, будто в ней палач Джихан-Пехлеван душит жен, уличенных в неверности, а хорезм-шах наблюдает через узорчатое окошко наверху в стене. Не в эту ли ковровую комнату она попала? Гюль-Джамал обошла комнату. На полу лежало несколько небольших ковров, обычно расстилаемых для молитвы. "Вероятно, в такой ковер заворачивают обреченную женщину, когда ее уносят ночью из дворца?" Набросав в угол цветных шелковых подушек, Гюль-Джамал опустилась на них, настороженная, вздрагивая от каждого шороха. Вдруг зашевелился ковер, свисающий с двери, и показалась из-под нее звериная голова. В тусклом сумраке круглые глаза мерцали зелеными искрами. Гюль-Джамал вскочила, прижалась к стене. Желтый в черных пятнах зверь бесшумно вполз в комнату и лег, положив морду на лапы. Длинный хвост, извиваясь, ударял по полу. "Барс! - подумала Гюль-Джамал.- Охотничий барслюдоед! Но туркменки без борьбы не сдаются!" Опустившись на колени, она схватила за край разостланный ковер. Барс, урча, стал подползать. - Вай-уляй! Помогите! - закричала Гюль-Джамал и приподняла ковер. Сильный прыжок зверя опрокинул ее. Она сжалась, прячась под ковром. Барс, ударяя лапами, старался разодрать толстую ткань. - Помощи! Последний мой день пришел! - кричала Гюль-Джамал. Она слышала сильный стук в дверь и спорившие голоса. Крики людей и рычанье зверя усилились... Потом шум затих... Кто-то откинул ковер... Длинный худой джигит в черной бараньей шапке, с разодранной от виска до подбородка щекой, стоял около девушки, вытирая о край ковра меч-кончар. Старый евнух, вцепившись в рукав джигита, старался оттащить его. - Как ты смел войти сюда, в запретные покои? Что ты наделал, несчастный? Как ты смел зарубить любимого барса падишаха? Повелитель посадит тебя на кол! - Отстань, безбородый! Или я тебе тоже отсеку голову. Гюль-Джамал приподнялась, но снова бессильно упала на подушки. Барс лежал посреди комнаты и как будто держал лапами свою отрубленную голову. Тело его еще вздрагивало. - Ты жива, хатун? - А ты сильно ранен, смелый джигит? Кровь течет по твоему лицу. - Э, пустое! Шрам поперек лица - украшение воина. В комнату вбежал начальник охраны Тимур-Мелик. В дверях толпились несколько воинов. - Кто ты? Как ты попал во дворец? Как ты смел побить часовых? Отдай оружие! Джигит не торопясь вложил меч в ножны и спокойно ответил: - А кто ты? Не начальник ли стражи Тимур-Мелик? Салям тебе! Мне нужно видеть хорезм-шаха по крайне важному для него делу. Плохие вести из Самарканда. - Кто этот дерзкий человек? - прогремел властный голос. В ковровую комнату вступил широкими шагами Хорезм-шах, положив ладонь на рукоять кинжала. - Салям тебе, великий шах! - сказал джигит, сложив руки на груди и слегка склоняясь. Затем он резко выпрямился.- Ты здесь занят шутками и пугаешь степными кошками слабых женщин, а во вселенной происходят важные дела. На караванном пути я встретил гонца из Самарканда. Он загнал коня и бежал дальше пеший, пока не свалился. Он, как безумный, твердил: "В Самарканде восстание. Всех кипчаков убивают и развешивают по деревьям, как бараньи туши в мясных лавках". Во главе восставших твой зять, султан Осман, правитель Самарканда. Он хотел зарезать и твою дочь, но она с сотней отчаянных джигитов заперлась в крепости и отбивается день и ночь. Вот письмо от твоей дочери... Хорезм-шах вырвал из рук джигита красный пакет и вскрыл его концом кинжала. - Я им покажу восстание! - бормотал он, стараясь в тусклом свете прочесть письмо.- Самарканд всегда был гнездом бунтовщиков. Слушай, Тимур-Мелик! Немедленно созвать кипчакские отряды! Я выступаю в Самарканд. Там не хватит тополей и веревок, чтобы перевешать всех, кто осмелился поднять руку на тень аллаха на земле... Эту женщину отнести в ее белую юрту и позвать к ней лекаря... Джигит, как звать тебя? - Э, что спрашивать! Так, один маленький джигит в великой пустыне! - Ты мне принес "черную весть", а по древнему обычаю я должен "гонца скорби" предать смерти. Но помимо этого ты зарубил моего любимого барса. Какую казнь тебе назначить - не знаю... - Я это знаю, государь! - воскликнул Тимур-Мелик.- Позволь мне сказать. - Говори, храбрый Тимур-Мелик, и об®яви это от моего имени дерзкому джигиту. - В военных делах упустить день и даже час - значит упустить победу. Джигит выказал великое усердие и привез важное и хорошее для твоего величества письмо. В нем говорится, что твоя дочь жива и храбро отбивает нападения врагов, точно она сама воин. Ты, мой великий падишах, теперь помчишься в Самарканд и еще успеешь спасти твою храбрую дочь от гибели. За такую услугу шах прощает джигиту девять раз девять его преступлений. А взамен убитого барса хорезм-шах получает другого, еще более яростного барса - вот этого самого отчаянного джигита, и назначает его сотником ста всадников-туркмен, которых джигит приведет с собой. Они вступят в твой отряд личной охраны... Хорезм-шах стоял изумленный и накручивал на палец с алмазным перстнем завиток своей черной бороды. - Сокол с пути не сворачивает, Хорезм-шах двух разных слов не говорит,- с достоинством сказал джигит.- Куда прикажешь отнести туркменскую девушку? Джигит наклонился и бережно поднял лежавшувшую Гюль-Джамал. На пороге он на мгновение остановился высокий, худой и хмурый, сказал, обращаясь к хорезм-шаху, точно равный к равному: - Салям тебе от Кара-Кончара, грозы твоих караванов! - и гордый пошел дальше. Шах смотрел на Тимур-Мелика и не знал, гневаться на него или благодарить. Тимур-Мелик громко смеялся. - Какой, однако, лихой удалец! А ты, государь, еще говорил, что на туркмен нельзя положиться. Да с войском таких джигитов ты покоришь вселенную. ...Прошло несколько дней. Когда в ночном мраке тонкий серп полумесяца повис над минаретом, несколько бесшумных теней проскользнуло мимо дворца в переулок и остановилось в том месте, где свешивались над стеной ветви старого тополя. Волосяная лестница с крюком была закинута на гребень стены. Одна тень взобралась наверх. Над белой юртой вился дымок, щели светились. На крик совы из юрты вышла закутанная женщина.. В темноте послышались слова: - Все туркмены - братья! Салям! Здорова ли хатун Гюль-Джамал? - Я - служанка ее. Горе нам! Хорезм-шах уже три дня как уехал с войсками усмирять восставший Самарканд. За дворцом теперь следит острый глаз свирепой старухи, ханши-матери Туркан-Хатун. Она приказала перевести нашу "Улыбку цветка" в каменную башню дворца и удвоила стражу. Она сказала, что Гюль-Джамал останется в башне до смерти. - Ты проберись к ней. Вот золотой динар для евнуха, а вот еще два для стражи. Передай хатун Гюль-Джамал пусть она скажет ханше-матери, что хочет произнести молитвы у могилы святого шейха, что находится за городом на большой дороге. Туркан-Хатун не посмеет ей отказать молитвах, а когда она выедет из города,- там Кара-Конча сделает что надо. Тень снова взобралась на гребень стены и скрылась мраке. Служанка шептала: - Нет в мире злобнее и хитрее Туркан-Хатун! Если она захочет кого-нибудь сжить со света,- кто может бороться с ней? Глава девятая. В САДУ ОПАЛЬНОГО НАСЛЕДНИКА Вот конь, и вот мое оружие! Они заменят мне пир в саду. (Ибрагим Моитесер, Х в.) Тимур-Мелик был опытный воин, видевший немало сражений. Он не боялся опасности. Не раз сабля врага взвивалась над ним, копье пробивало его щит, стрелы впивались в кольчугу; барс терзал его, настигал тигр, смерть реяла над ним, застилая глаза черным облаком. Что еще может испугать его? Поэтому, не боясь гнева Хорезм-шаха, Тимур-Мелик отправился в загородный сад Тиллялы, чтобы посетить его владельца, опального сына Хорезм-шаха Джелаль эд-Дина. Он застал молодого хана в глубине густого сада. Джелаль эд-Дин в раздумье одиноко сидел на ковре. Он легко поднялся и пошел навстречу гостю. - Салям тебе, храбрый Тимур-Мелик! Я пригласил к себе несколько друзей, но большинство уже прислали свои "огорчения", сообщив, что по болезни приехать не могут. Только три кочевника из степи да ты, Тимур-Мелик, не побоялись посетить опального владетеля далекой Газны, которую мне, конечно, никогда не придется увидеть. - Воля шаха священна,- сказал Тимур-Мелик, опускаясь на ковер. - Разве я виноват,- продолжал задумчиво Джелаль эд-Дин,- что я родился от туркменки, а все кипчаки хотят иметь наследником кипчака? Пусть будет кипчак, но пусть мне отец позволит уехать простым джигитом на границу, где постоянные стычки. Я люблю горячего коня, светлую саблю да степной ветер и не хочу валяться на ковре, слушая песни и сказки стариков. - Но ведь война у нас кругом,- сказал Тимур-Мелик.- Кипчакские беки просят Хорезм-шаха двинуться с войском в их степи. Туда пришел с востока неведомый народ, он отбирает нашу землю, сгоняет кипчакский скот с хороших пастбищ... - Лучше бы отец выгнал из Хорезма всех кипчаков и стал править без них,- заметил Джелаль эд-Дин.- Кипчаки изнежились и развратились. В тяжелую минуту кипчаки предадут моего отца. - Почему ты так думаешь? - спросил Тимур-Мелик. - Когда шах не доверяет народу Хорезма и отдает защиту власти и порядка иноземцам-кипчакам, то он похож на того хозяина, который поручает сторожить и стричь своих баранов степным волкам. У него скоро не окажется ни шерсти, ни баранов, да и сам он попадет на обед к волкам. Джелаль эд-Дин взглянул на стоявшего в стороне гуляма и повел бровью. Тот подошел и наклонился. - У нас приготовлен большой достархан на много гостей, а их нет. Поставь заставу на дороге и спрашивай всех, кто проедет мимо. Среди них найди таких людей, которые развеселили бы мою душу, и приведи их сюда да поставь передо мною моих любимых жеребцов: если приглашенные гости не приехали, то я буду угощать моих коней и нищих с дороги... - Ты меня звал, и я здесь! - раздался спокойный голос. Из кустов сада вышел высокий, тонкий туркмен в большой овчинной шапке. Он поклонился, сложив руки на груди. - Я рад тебя видеть, барс пустыни Кара-Кончар. Проходи и садись с нами. Али-Джан, десятник из к

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору