у- тить собственную
Власть; вот к чему мы стремимся веч- но,  несмотря на то что упоение Властью
заставляет нас  чувствовать себя еще более одинокими, чем прежде. Фактически
одиночество  есть удел всех  людей,  и смяг- чить его  можно лишь с  помощью
Забытья, Отупения или Грез; но острота его переживания пропорциональна  силе
ощущения человеком собственной Власти и  ее  реально- му масштабу. При любых
обстоятельствах;  чем  больше у нас  Власти,  тем острее мы  чувствуем  свое
одиночество. Я наслаждался Властью на протяжении многих лет".
  "Июль  1788. Сегодня мне нанес визит капитан Пейви, круглолицый, жизнерадостный, грубый человек, ко-
торый,  несмотря  на все  свое  благоговение  передо мною, иногда  не  может
удержаться   от  приступов  свойственно-   го  ему  вульгарного  Веселья.  Я
расспросил капитана о  его  последнем  Путешествии, и он очень подробно опи-
сал  мне, как Рабов содержат в  трюмах; как их заковы- вают в  цепи;  как их
кормят  и в  тихую погоду  выпускают  размяться  на  палубу,  предварительно
натянув по бортам

       426
Сети,  дабы  воспрепятствовать самым отчаянным  бро-  ситься в  море; как их
карают за Непокорство;  как  судно сопровождают  когорты голодных  акул; как
свирепству- ют  цинга и иные  болезни;  как  от долгого  лежания на  твердых
досках у Негров стирается кожа и как корабль непрестанно качают Волны; какой
ужасный смрад царит в трюме -- он способен свалить  с ног самого закаленного
морского волка, отважившегося спуститься туда; как час- ты смертные случаи и
как поразительно быстро  разлага- ются трупы -- особенно  во влажном Климате
поблизости от Экватора. Когда он уходил, я подарил ему золотую табакерку. Не
ждав   от  меня  такой   чести,  он   принялся  столь  шумно  рассыпаться  в
благодарностях и обещаниях блюсти мои будущие Интересы, что  я вынужден  был
перебить  его.  Табакерка обошлась мне в  шестьдесят ги- ней;  три последних
путешествия  капитана  Пейви  принес-  ли  мне  более сорока тысяч. Власть и
достаток человека возрастают с удалением его от тех материальных об®ек- тов,
кои  являются непосредственными источниками  этой  власти и достатка.  Риск,
выпадающий   на  долю   Генера-  ла,  во  сто  раз  меньше  риска,  которому
подвергается  про- стой солдат; а на каждую гинею, заработанную после- дним,
приходится  сотня  генеральских. Так  же  и со  мной, Пейви  и рабами.  Рабы
трудятся на Плантации, получая  за это  лишь побои  и скудную пищу;  капитан
Пейви пре- одолевает все трудности и опасности морских Путеше- ствий и живет
хуже Галантерейщика или  Виноторговца; а среди того, к чему прилагаю руку я,
нет ничего более материального, нежели банковские  Чеки, и в награду  за мои
усилия  золото сыплется на меня дождем. В  нашем  мире у человека  есть  три
пути. Во-первых,  он  может  из-  брать удел  большинства  и, будучи слишком
безмозглым,  чтобы  превратиться  в  отпетого   негодяя,  ограничивать  свою
врожденную низость столь  же врожденной глупостью. Вовторых, можно пополнить
ряды совсем  уж круглых ду- раков,  с болезненным  упорством отрицающих свою
врожденную Низость, дабы практиковать Добродетель.

       427
В-третьих, можно выбрать  путь здравомыслящего чело- века -- того, кто, зная
о  своей врожденной Низости, учится извлекать из нее выгоду и с помощью сего
уме-  ния возвышается  над нею  и  над своими  более глупыми Собратьями; Что
касается меня, то я пожелал быть здра- вомыслящим".
     "Март 1789. Разум сулит счастье; Чувство возражает против того, что это
Счастье; дает же Счастье лишь Здравомыслие. А само  Счастье  подобно пыли во
рту".
     "Июль  1789. Если бы Мужчины и Женщины преда- вались Наслаждениям столь
же шумно,  как это делают Кошки, разве мог бы  хоть  один  Лондонец спокойно
спать по ночам?"
     "Июль 1789. Бастилия пала. Да здравствует Басти- лия!"
     Следующие  несколько страниц  были  посвящены Ре-  волюции. Их  Джереми
пропустил. В  1794  году интерес  Пятого  графа  к  Революции  уступил место
интересу к собственному здоровью.
     "Моим посетителям, -- писал он, -- я  говорю, что был  болен,  а теперь
снова поправился.  Это совершенная  ложь; ибо тот, кто  находился на  пороге
Смерти, равно как  и тот, кто  теперь якобы здоров, не  имеют со мною ничего
общего.  Первый был  частным  порождением Ли- хорадки,  воплощением  Боли  и
Апатии; второй -- тоже не я, а усталый, высохший и ко всему равнодушный ста-
рик.  От Существа,  коим я некогда был, мне  осталось лишь имя да  несколько
воспоминаний.  Словно Человек умер  и завещал пережившему  его Другу горстку
ненуж- ных безделушек на память".
     "1794. Больной Богач подобен одинокому раненому  в  Египетской пустыне;
над его головой парят Стервят- ники, спускаясь все ниже и ниже, а рядом, все
более сужая круги, рыщут Шакалы и Гиены.  Таковы Наслед-  ники Богача -- они
окружают  его  столь  же неусыпным вниманием. Когда я  смотрю  в лицо своему
Племяннику и читаю на нем под маской Заботливости алчное Нетер
                                           428
пение  и  Досаду  на  то, что я  еще не умер,  это  вызывает  у меня  прилив
жизненных  сил. Я  буду  продолжать  жить хотя  бы  затем, чтобы  лишить его
Счастья, до  которого,  как он полагает (ибо знает о моем Рецидиве), ему уже
рукой подать".
  "1794. Мир  есть Зеркало, в коем всякий видит свое
Отражение".
  "Январь  1795. Я попробовал воспользоваться сред-
ством царя Давида от старости*  и нашел его негодным. Тепло нельзя передать,
его можно  лишь выманить  изнут-  ри; и  там, где  не теплится  уже  ни одна
искорка, разжечь пламя не поможет и трут.
  Пусть  Священники правы, говоря, что мы спасены
чужим  страданием;  но  я  могу  поклясться, что  от чужого наслаждения  нет
никакого проку  --  оно лишь усиливает в том, кто  его доставляет,  сознание
собственной Власти и Превосходства".
  "1795. Когда нас покидают Чувственные Радости, мы
возмещаем  эту  потерю,  лелея  в  себе  Гордыню  и Тщесла-  вие.  Любовь  к
Господству  над другими  не зависит  от  на-  ших физических  возможностей и
посему легко заменяет Наслаждение, уже  не доступное нам вследствие телесной
слабости. Меня, например, никогда не  покидала любовь к Господству -- даже в
Пылу  Наслаждения. После моей  недавней смерти оставшийся  от  меня  Призрак
вынужден довольствоваться первым,  не  столь сильнодействующим, зато и более
безобидным из двух средств, которые дают нам Удовлетворение".
  "Июль  1796. Гонистерские рыбоводные пруды были
вырыты в Эпоху Суеверий монахами  монастыря,  на деньги которого  и построен
мой нынешний  Дом. При короле Карле I мой прапрадед велел  сделать несколько
свинцовых Дисков, выгравировать на них его монограм-  му и дату и прикрепить
к серебряным кольцам, кои за-  тем были надеты  на хвосты пятидесяти больших
карпов. Не  менее двадцати из  этих Рыб живы по сей  день, в чем я убедился,
глядя, как они подплывают на звон коло
                                            429
кольца  к  месту  Кормления. Их сопровождают другие,  еще  более крупные, --
возможно,  свидетели  жизни  мона-  хов  до  Роспуска Монастырей  при короле
Генрихе*. На- блюдая,  как они плавают в  прозрачной Воде, я дивился силе  и
неизменной живости этих гигантских  Созданий, старейшие из которых родились,
наверное,  еще  тогда, когда была  написана  "Утопия"*,  а младшие  являются
ровесниками автора  "Потерянного Рая"*. Этот поэт пы- тался оправдать Бога в
том, что  Он  содеял  с Человеком.  Было  бы  гораздо  полезнее,  если  б он
попробовал об®яс- нить, что Бог содеял с Рыбой. Философы отнимают  вре- мя у
себя  и  у  своих читателей,  рассуждая о  Бессмертии  Души; Алхимики веками
потели над своими  тиглями в тщетной надежде найти  Эликсир  Бессмертия  или
Фило-  софский Камень.  Однако  в любом пруду  и любой реке можно обнаружить
Карпов,  которые пережили бы трех  Платонов и полдюжины  Парацельсов. Секрет
вечной Жизни следует искать не в старых Книгах, не в жидком Золоте и даже не
на Небесах; он должен  быть найден в речной  Тине  и  ожидает лишь искусного
Удильщика".
     Где-то  в глубине  коридора зазвонил колокольчик -- пора было  идти  на
ленч. Джереми встал, отложил запис- ную книжку Пятого графа  и  направился к
лифту,  внут- ренне  улыбаясь  при мысли, как  приятно будет сообщить  этому
нахальному ослу Обиспо, что все его замечатель- ные идеи  о долголетии  были
предвосхищены в восемнад- цатом веке.

        ГЛАВА ПЯТАЯ

     В  отсутствие хозяина  за ленчем было  очень весело.  Слуги  занимались
своим  делом, не  получая  ежеминутных  нагоняев. Джереми  мог говорить,  не
рискуя  нарваться  на  грубость  или  оскорбление.  Обиспо  беспрепятственно
рассказал анекдот о  трубочисте, который  побежал стра- ховать  свою  жизнь,
едва у него начался Медовый месяц,
                                430
и Вирджиния,  погруженная в привычное теперь состоя-  ние похожей  на  транс
глубокой усталости -- она умыш-  ленно не выходила из этого состояния, чтобы
поменьше думать и не  чувствовать себя такой виноватой, -- могла рассмеяться
не таясь. И хотя какая-то часть ее существа противилась  этому смеху -- ведь
лучше  было  бы смол-  чать, чтобы  Зиг не решил, будто она  его поощряет,--
Вирджиния все же  хотела смеяться; она просто не мог- ла не смеяться, потому
что анекдот был действительно  очень  смешной.  Кроме  того, на время отпала
необходи- мость разыгрывать перед Дядюшкой Джо этот спектакль с Питом, и она
чувствовала  огромное  облегчение.  Не надо  никого обманывать. На несколько
часов она может  снова стать собой  --  обыкновенной, нормальной Вирджинией.
Единственной  ложкой дегтя было  то,  что  эта  "нормальная Вирджиния" такое
жалкое существо: суще- ство,  у которого руки-ноги становятся как резиновые,
едва только этот проклятый Зиг вздумает заявиться в очередной раз, существо,
которое не способно  сдержать  обещание, данное даже Пресвятой Деве. Ее смех
внезап- но оборвался.
     Один  Пит был безоговорочно несчастен -- конечно, и из-за трубочиста, и
бурного веселья  Вирджинии;  но  так- же  из-за того, что  пала Барселона, а
вместе с нею рух- нули и все его надежды на скорую победу над фашиз- мом, на
будущие встречи со старыми  товарищами, которые едва ли останутся в живых. И
это было  не  все.  Смех  после  анекдота  о  трубочисте являлся лишь  одним
удручающим  обстоятельством  среди  многих. Прошло  уже  две смены  блюд,  а
Вирджиния еще ни разу не обра- тила на  него  внимания. Но почему, почему? В
свете слу- чившегося за последние  три недели это было необ®ясни- мо. С того
самого  вечера, когда Вирджиния повернула назад у Грота, она была так мила с
ним  --  часто  подхо-  дила поболтать,  расспрашивала  об Испании и даже  о
биологии. Мало того, она  попросила посмотреть что-ни- будь через микроскоп!
Дрожа от счастья, так что едва

       431
смог пристроить как следует предметное стекло,  он  под-  крутил резкость, и
препарат из кишечной флоры карпа стал отчетливо виден. Потом она села на его
место и  склонилась над окуляром, и  пряди ее каштановых волос свесились  по
обе  стороны  от  микроскопа,  а   над  краем  розового  свитера  показалась
неприкрытая  шея -- такая  белая, такая заманчивая, что он чуть  не  упал  в
обморок, гигантским усилием преодолев соблазн поцеловать ее.
     За  прошедшие с тех пор дни он часто жалел, что не поддался тогда этому
соблазну. Но затем снова брали верх его лучшие чувства, и он радовался,  что
все сложи- лось  именно так. Ведь иначе, без сомнения,  было  бы не- хорошо.
Потому  что, хотя  он  давно уже перестал верить в эту чепуху  насчет  крови
Агнца и прочего, в которую верили  его родные, он все еще помнил слова своей
на- божной и свято чтущей приличия матушки о том, как дурно целовать девушку
до  помолвки; в  душе он  по-пре- жнему оставался пылким юношей,  который  в
трудный период  созревания с восторгом внимал красноречивому пастору Шлицу и
с  тех пор твердо решил  хранить цело- мудрие, глубоко  уверовал в  Святость
Любви,  проникся благоговением  к некоему чуду,  именуемому  христиан-  ским
браком.  Но  пока, к  сожалению,  он  еще  слишком  мало  зарабатывал  и  не
чувствовал  за  собой  права  гово- рить Вирджинии  о своей высокой  любви и
предлагать  ей  сочетаться  с  ним  христианским  браком.  Имелась  здесь  и
дополнительная  сложность, которая  состояла в том, что с его  стороны  этот
брак  был  бы  христианским  только   в  обобщенном  смысле;   Вирджиния  же
принадлежала к церкви, которую пастор Шлиц называл вавилонской  блудницей, а
марксисты считали особенно отвратитель- ной. Кроме того, эта церковь вряд ли
отнеслась бы  к  нему  лучше, чем он к  ней; правда, теперь,  после  пресле-
дований, которым Гитлер подверг ее в Германии, и ис- панского госпиталя, где
за  Питом ходили сестры-като- лички,  она  заметно выиграла  в его глазах. И
даже если бы эти финансовые и религиозные трудности каким-ни
                                432
будь чудом удалось уладить, все равно  остался бы еще  один  ужасный факт --
мистер Стойт. Он, конечно же, знал,  что мистер Стойт для Вирджинии не более
чем отец  или максимум  добрый  дядюшка,  -- но знал  это с  той  чрезмерной
определенностью,  которую  порождает жела- ние; его  уверенность была сродни
уверенности Дон-Кихо- та, твердо знавшего,  что картонное забрало его  шлема
прочнее  стали.  Когда знаешь что-то подобным образом,  разумнее не задавать
лишних вопросов;  а  если  он  пред-  ложит  Вирджинии  выйти за него замуж,
подробности ее отношений  с мистером Стойтом  почти наверняка  должны  будут
проясниться даже помимо его воли.
     Очередным осложняющим фактором в этой ситуации  был мистер Проптер. Ибо
если мистер Проптер прав, а Пит все более и более склонялся к мысли, что это
так,  то, очевидно,  нет никакого резона совершать поступки,  которые  могут
затруднить переход с человеческого уров-  ня на уровень вечности.  И хотя он
любил Вирджинию, ему едва ли удалось бы убедить себя, что брак с ней мо- жет
способствовать просветлению какой бы то ни было из сторон.
     Прежде он,  пожалуй, питал на  этот счет некоторые  иллюзии;  однако за
последние неделю-две  изменил  свое мнение. Точнее, теперь у  него  вовсе не
осталось  никако-  го  мнения;  он  был  просто-напросто сбит  с толку.  Ибо
характер Вирджинии неожиданно стал другим. Ее не- винность, по-детски шумная
и открытая, вдруг превра- тилась  в тихую и непроницаемую. Раньше она всегда
беззаботно подшучивала  над ним, держала  себя раско- ванно, по-приятельски;
но недавно в ее поведении про- изошла странная перемена. Шутки прекратились,
и их место заняла какая-то трогательная заботливость. Она была очень ласкова
с ним -- но не так, как девушки быва- ют ласковы с человеком, которого хотят
влюбить в себя. Нет, Вирджиния была с ним ласкова, словно сестра,  и даже не
просто  сестра: почти как сестра  милосердия.  И  даже не просто как  сестра
милосердия, а как та самая

       433
сестра, которая ухаживала за ним в геройском госпита- ле,  -- молоденькая, с
большими  глазами  и бледным  овальным лицом,  точно у  Девы Марии, какой ее
обычно  изображают;  казалось,  ее  всегда  переполняет  затаенное  счастье,
источник которого  не в том, что происходит вок- руг,  а где-то внутри;  она
словно вглядывалась во что-то удивительное и прекрасное, видное только ей; и
когда она вглядывалась туда, у нее уже не было причин пу- гаться, к примеру,
воздушного  налета  или расстраивать-  ся  из-за  ампутации.  Она, очевидно,
смотрела на вещи с  другого  уровня -- с того самого, который мистер Проптер
называет уровнем вечности; и реагировала на все иначе, чем люди, живущие  на
человеческом  уровне. На человеческом  уровне ты то злишься, то пугаешься; а
если  и  спокоен, так только благодаря усилию воли. Но  та  сестра сохраняла
спокойствие без всяких усилий. Тог- да он восхищался ею, не понимая. Теперь,
спасибо  мис-  теру  Проптеру,  он  уже не  просто  восхищался,  а кое-что и
понимал.
     Да, в последние недели Вирджиния напоминала ему именно эту  сестру. Как
будто в ней произошел внезапный переход  от обращенности вовне к  внутренней
жизни; от  открытого  реагирования на окружающее  к  глубокой, за-  гадочной
отрешенности. Причина этого превращения ос- тавалась для него непонятной, но
сам  факт был налицо, и он уважал  его. Уважал -- вот почему он не поцеловал
ее в  шею,  когда  она  склонилась  над  микроскопом; вот почему  ни разу не
дотронулся до ее локтя и не взял ее за руку;  вот почему ни единым словом не
обмолвился ей о своих чувствах.  Он  понимал, что теперь,  после  ее  стран-
ного, необ®яснимого преображения, все эти поступки  были бы неуместны, почти
кощунственны. Она  решила быть с ним ласковой, как сестра; значит, он должен
вес- ти себя как брат. А сейчас, непонятно почему, она слов- но вовсе забыла
о его существовании.
     Сестра забыла своего  брата; а  сестра милосердия за- былась настолько,
что позволила себе слушать гадкий
                                434
анекдот Обиспо о трубочисте да еще смеяться над ним. И тем не менее, заметил
сбитый с толку Пит, как только она перестала смеяться, ее лицо  вновь обрело
выраже-  ние этой  таинственной  отрешенности, погруженности в себя.  Сестра
милосердия вернулась  к прежнему облику так же быстро, как оставила его. Это
было недоступно его пониманию; просто в голове не укладывалось.
     Когда подали кофе, Обиспо об®явил, что намерен ус- троить себе выходной
до завтра, а поскольку в лабора- тории сейчас нет никакой срочной работы, он
советует Питу сделать  то же самое. Пит поблагодарил его и, при- творившись,
будто спешит (ибо за обсуждением послеобе- денных планов Вирджиния наверняка
проигнорировала бы  его опять, а он  не  хотел подвергаться очередному  уни-
жению), наскоро проглотил кофе, невнятно извинился и покинул столовую.  Чуть
позже он уже шагал по залитой солнцем дороге вниз, в долину.
     По пути он размышлял  о том, что услышал от мисте- ра Проптера во время
последних встреч.
     О  том,  что он сказал насчет  самого  глупого места в Библии и  самого
умного:  "Возненавидели Меня  напрас-  но"  и "Бог поругаем не  бывает.  Что
посеет человек, то и пожнет"*.
     О том, что никому и ничего не достается даром -- на- пример, за избыток
денег, за избыток власти или секса человеку приходится платить более прочной
привязан- ностью к своему "я"; страна, которая развивается слиш- ком быстро,
порождает тиранов, подобных Наполеону, Сталину  или Гитлеру; а представители
процветающей, не  раздираемой внутренними склоками  нации платят за это тем,
что становятся чопорными, самодовольными и консервативными, как англичане.
     Бабуины  загомонили,  когда  он  проходил мимо. Пит вспомнил  кое-какие
высказывания  мистера Проптера о литературе.  О скуке,  которую нагоняют  на
человека зрелого ума все эти  чисто описательные пьесы  и повес-  ти,  столь
превозносимые критикой. Все эти бесчис
                                435
ленные, нескончаемые зарисовки  из жизни, романы и литературные портреты, но
ни  одной общей теории за- рисовок, ни одной гипотезы в об®яснение романов и
портретов. Только гигантское скопище фактов, свиде- тельствующих о похоти  и
жадности,  о страхе и често- любии, о долге  и симпатиях; только факты, да к
тому же  еще  и  воображаемые, и  никакой  связующей  фило-  софии,  которая
возвышалась бы над здравым смыслом  и местной системой условностей, никакого
упорядочи- вающего  принципа, который мог  бы  заменить простые эстетические
соображения.  А сколько  чепухи нагороди- ли те, кто брался пролить  свет на
эту  мешанину фак-  тов, причудливо переплетенных с фантазиями! К при- меру,
вся эта напыщенная болтовня о Региональной Литературе -- словно в том, чтобы
записывать случаи проявления похоти, жадности и гражданской созна- тельности
жителями  своей страны,  говорящими на  мест-  ном  наречии,  есть  какая-то
особенная, выдающаяся зас- луга! Или еще: набирают  фа