еленному,  в  то
время как цель прозы - удовольствие определенное. Поэзия является таковой  в
той мере, в какой достигает своей цели. В прозе доступные восприятию  образы
возникают из определенных, в поэзии  же  -  из  неопределенных  ощущений,  в
которых существенное место принадлежит музыке, ибо постижение красоты звуков
есть самое неопределенное  из  наших  чувствований.  Музыка,  соединенная  с
доставляющей удовольствие идеей, есть поэзия,  без  таковой  идеи  -  просто
музыка; идея же без музыки есть проза в силу самой своей определенности".
     Приведенный отрывок  содержит  в  изначальной  форме  основные  посылки
знаменитой лекции "Поэтический принцип", прочитанной По  много  лет  спустя.
Мысли эти, уходящие корнями в теории Кольриджа,  послужили  По  основой  для
создания собственных канонов  поэтического  творчества  и  критики.  Подобно
почти всем критическим опытам  в  области  поэтики,  предпринимаемым  самими
поэтами, рассуждения По представляли собой в конечном счете целенаправленную
и изобретательную апологию его собственного поэтического метода.
     Мир, который По видел вокруг себя, совершая путешествие из Нью-Йорка  в
Балтимор, все еще хранил свой древний облик, черты которого мало  изменились
за многие столетия, разделявшие времена Юлия Цезаря и Наполеона. Скорости  и
ритмы этого мира  задавали  конная  упряжка  и  водяная  мельница,  а  мысль
по-прежнему вращалась  вокруг  откровений  греческих,  римских  и  иудейских
мудрецов  и  поэтов.  Редкие  пока  знамения  новой  эпохи  только  начинали
проникать в его жизнь. Время  от  времени  белоснежные  паруса  заволакивали
клубы дыма, рвущиеся из топок неповоротливых  пароходов,  кое-где  вырастали
фабричные  трубы,  бросавшие  вызов  высокомерному  господству  церковных  и
дворцовых  шпилей;  ландшафт  то  тут,  то  там  пересекали  голубые   ленты
судоходных каналов, а  в  сельской  глуши  квакеры  в  недоумении  повторяли
услышанное  от  путепроходцев  странное  словосочетание  "железная  дорога".
Пройдет немного лет, и деревенскую тишину разорвет скрежет колес и  пыхтение
первого  паровоза,  и  ликующие  фермеры  будут  бросать  в  воздух   шляпы,
приветствуя проносящегося мимо "железного коня". Природе суждено было вскоре
пробудиться  от  безмятежного  сна,  ибо  в  городах   уже   набирала   силу
промышленность  будущего  индустриального  колосса.  Непредвиденные  излишки
бюджетных средств федеральное казначейство делило  между  штатами,  ассигнуя
деньги на "национальное благоустройство". Производство  и  продажа  товаров,
ставшие со временем самодовлеющей целью американского общества,  уже  начали
подчинять себе все его интересы. В последний раз По видел  во  всей  полноте
картину дышащего спокойствием мира, в котором родился. Через несколько лет в
знакомом с детства пейзаже произошли огромные  перемены,  до  неузнаваемости
преобразившие окружающее  и  нарушившие  утонченную  взаимосвязь  вещей,  их
вечную и мудрую гармонию, которую лишь природе под силу  сотворить  в  столь
грандиозной необ®ятности и которую  люди  назвали  красотой.  Процесс  этот,
происходивший так стремительно и в первых своих бурных проявлениях прямо  на
глазах у По, не укрылся от его взгляда и  нашел  отклик  в  его  творчестве.
Подобно древним божествам, которых "преобразившая все сущее"  и  "простершая
рассудочности  серые  крыла"  наука  изгнала  из  стихий,  где  те   некогда
властвовали, он тоже искал спасения в иных пределах - там,  куда  звали  его
мечты и видения, в  более  цельном  мире  своей  ранней  юности,  в  грезах,
навеянных книгами давних времен. Всей душой он стремился к этой недосягаемой
области, глядя в прошлое с ностальгической тоской - с той странной  печалью,
что бросает романтический  отсвет  на  некогда  виденные  уединенные  уголки
природы, воспоминания о которых наполняли его сердце мистическим  восторгом.
Воссоздать  их  очарование  он  пытался  в   "Долине   разноцветных   трав",
"Зачарованном  саде",  новелле  "Поместье  Арнгейм".   Вместе   с   желанием
"вернуться  к  минувшему",  столь  безнадежно   неосуществимым,   с   годами
углублялась   пропасть   между   царством   его   фантазий   и    окружающей
действительностью,   усиливалась   и   обострялась    его    психологическая
несовместимость   с   реальностью,   дисгармония   между   стремлениями    и
необходимостью, вызывавшая в нем  растущее  внутреннее  сопротивление.  Этот
разлом,  оставивший  по  одну  сторону  действительное,  а   по   другую   -
воображаемое, следует постоянно иметь в виду, ибо иначе  невозможно  постичь
смысл мучительной дилеммы По - личности, не нашедшей своего места  в  жизни.
Попытки избежать боли или хотя бы облегчить ее, все  рискованные  уловки,  к
которым он прибегал, часто таили в  себе  еще  большую  опасность,  чем  сам
недуг. Собственно, самые лекарства,  что  он  для  себя  находил,  были,  по
существу,  симптомами   прогрессирующей   болезни,   которую   он   старался
превозмочь. То было странное, с годами все более запутывающееся переплетение
причин и следствий, действием которых он был в  конце  концов  извергнут  из
того мира, где жизнь  казалась  ему  невыносимой  пыткой.  Развязка  явилась
трагедией, отголоски которой звучат и поныне.
     Через несколько дней после от®езда из Нью-Йорка По прибыл  в  Балтимор.
Тогда это был третий по величине город Соединенных  Штатов,  и  он,  подобно
многим другим американским городам, в то время  как  раз  вступал  в  период
удивительно  бурного  развития.  Расположенный  у  впадения  в  океан   реки
Потапско,  устье  которой  образует  удобную,  защищенную  холмами   гавань,
Балтимор уже в ту пору был крупным морским  и  речным  портом.  Его  широкие
улицы украшали многочисленные монументы и внушительные общественные  здания,
чьи  архитектурные  совершенства  ограничивались  в  основном  великолепными
фасадами. Над низкими черными крышами  домов  возвышались  купол  городского
собора, величественный памятник Джорджу Вашингтону,  стройный  шпиль  церкви
св. Павла и круглая, диковинного вида дроболитейная башня.
     Тетка  По  Мария  Клемм  жила  в  деловом  районе  города,   где   были
сосредоточены арматорские конторы  и  всякого  рода  торговые  заведения,  у
подножия  пологого  холма,  на  склоне  которого  раскинулись  фешенебельные
кварталы. Сюда, в гостеприимный дом на Милк-стрит, По  возвратился  в  конце
марта  1831  года.  Нетрудно  представить,  с  каким  безудержным  восторгом
Вирджиния (ставшая уже  совсем  большой  девочкой)  встретила  кузена  Эдди,
который поднялся в комнату, не  снимая  щеголеватой  кадетской  шинели;  как
немного растерянная,  однако  искренне  обрадованная  миссис  Клемм  бросила
шитье, чтобы заключить странника в крепкие материнские об®ятия.  Бледный,  с
ввалившимися  щеками  Генри  приветствовал  брата   слабым,   но   сердечным
рукопожатием; даже изможденное лицо разбитой  параличом  бабки  По,  уже  не
покидавшей постели, на мгновение озарилось улыбкой. В тот вечер  Мадди,  как
звали в семье миссис Клемм, поставила на стол еще один  прибор  и  налила  в
кастрюлю с супом еще одну чашку воды, пока Эдгар распаковывал свой  нехитрый
гардероб и раскладывал по  полкам  привезенные  книги  и  бумаги.  Он  снова
поселился в мансарде вместе с Генри. Благодаря миссис Клемм у  братьев  была
пища и крыша над головой. Эдгару предстояло прожить так много лет. Дни Генри
были сочтены.



        Глава четырнадцатая

     Весной 1831 года По принялся за поиски постоянной литературной  работы.
6 мая он пишет Уильяму Гвинну, владельцу и редактору  балтиморской  "Федерал
газетт", прося предоставить ему должность в редакции еженедельника. Женитьба
Джона Аллана, говорит По, совершенно изменила его виды на будущее, и,  кроме
того, его опекун хочет, чтобы он оставался в Балтиморе. Когда-то между По  и
Гвинном  вышла  размолвка  по   поводу   оценки,   которую   последний   дал
"Аль-Аарафу". Теперь По приносил извинения и просил  редактора  отнестись  к
нему  великодушно.  Однако  Гвинн  не  счел  нужным  ответить.  По  не   мог
встретиться с ним лично, потому что не покидал своей комнаты из-за "сильного
повреждения колена". Следующим шагом было письмо к его другу Нэйтану  Бруксу
с просьбой предоставить ему пост младшего учителя  в  школе  для  мальчиков,
которую д-р Брукс недавно  открыл  в  Райстертауне,  штат  Мэриленд.  Однако
вакансия оказалась уже занятой. Возможность поступления на службу в качестве
преподавателя По постоянно имел в виду во время пребывания в Балтиморе - эта
работа давала постоянный доход и какой-то досуг для занятий сочинительством.
     Спустя два месяца смерть избавила бедствующее семейство миссис Клемм от
тяжелого бремени, каким был для нее  совершенно  беспомощный  Генри  По.  Он
скончался от туберкулеза 1  августа  1831  года;  весь  июнь  и  июль  Эдгар
продолжал заботливо ухаживать за умирающим  братом.  Как  и  Джон  Китс,  не
отходивший от постели брата Тома в его  предсмертные  дни,  По  наблюдал  за
неотвратимым угасанием Генри, пораженного тем же страшным  недугом.  Времени
для работы оставалось очень мало, и к тому же все происходящее оказывало  на
По невыразимо гнетущее воздействие, усугубляемое крайней бедностью.
     Генри По не стало, и миссис Клемм, чей собственный сын "мало что  собой
значил" (говорят, что позднее он ушел из дому и  сделался  моряком),  хорошо
понимала, что в доме нужен мужчина - защитник и, поелику возможно, кормилец.
Всякий, кто способен зарабатывать деньги игрой в слова, думала  она,  должен
быть гением. К тому же, и это было главное,
     она питала  глубокую  привязанность  к  Эдгару  По.  Его  душа,  облик,
связывающее их кровное родство были достаточны сами по себе.  Однако  особой
притягательной силой для женщины ее склада обладало то  обстоятельство,  что
По нуждался в помощи. Переступив порог дома миссис Клемм по  возвращении  из
НьюЙорка, он нашел убежище в крепких об®ятиях этой мужественной, властной  и
в то же время бесконечно нежной и отзывчивой женщины, из которых,  преодолев
отчаянное и самоотверженное сопротивление, его смогла вырвать  лишь  смерть.
Последующая женитьба  на  Вирджинии  скрепила  отношения,  наложившие  самый
глубокий  отпечаток  на  вторую  половину  его  жизни.  Ибо  на   протяжении
остававшихся ему двадцати лет миссис Клемм играла в делах  По  ту  же  роль,
какая в первые два десятилетия принадлежала Джону Аллану. Впрочем, ни в  чем
ином этих двух людей сравнить нельзя.  Без  ясного  понимания  значительного
влияния,  оказанного  на  По  Марией  Клемм,  невозможно  составить  верного
представления о нем самом.
     Мария По (Клемм) родилась 17 марта 1790 года и была на пять  или  шесть
лет младше своего брата Дэйвида, отца  Эдгара  По.  Родители  ее,  "генерал"
Дэйвид По и Элизабет Кернс По, жили тогда в Балтиморе. В возрасте 27 лет она
вышла замуж за Уильяма  Клемма,  вдовца  с  пятью  детьми,  очень  небольшим
состоянием и кое-какими видами на будущее. Спустя девять лет, в  1826  году,
мистер Клемм умер, оставив жену без средств к существованию и с двумя детьми
на руках, родившимися от их  брака  -  восьмилетним  Генри  и  четырехлетней
Вирджинией. Немногое оставшееся после него имущество частью отошло детям  от
первой жены,  частью  попало  в  тяжбу.  Генри,  как  уже  говорилось,  стал
каменотесом, но проку от него было мало, ибо он страдал запоями.  После  его
исчезновения место сына  для  миссис  Клемм  окончательно  занял  Эдгар  По,
который теперь делил кров с  самыми  близкими  из  его  оставшихся  в  живых
родственников - теткой, бабкой по  отцовской  линии  и  двоюродной  сестрой.
Вирджинии было в ту пору только девять лет, однако спустя всего лишь  четыре
года она стала женой По.
     Летом 1831 года По, по-прежнему помогая ухаживать за братом,  попытался
хоть как-то облегчить тяжелое положение семьи, приняв участие в устроенном
     газетой "Филадельфия сэтэрдей курьер" конкурсе на  лучший  рассказ,  за
который была назначена премия в 100 долларов. По послал несколько новелл, но
награда все же досталась некой Делии С. Бейкон за рассказ  "Мученик  любви".
Старания По, впрочем, не  пропали  даром,  потому  что  редактор  согласился
напечатать его "Метценгерштейна", который появился на  страницах  упомянутой
газеты 14 января 1832 года. Это был первый опубликованный По рассказ.
     Однако рассказ,  напечатанный  в  январе  1832  года,  никак  не  помог
прокормить семью летом 1831-го, и миссис Клемм  приходилось  отправляться  с
рыночной корзиной не в торговые ряды, а  к  родственникам  и  знакомым.  Эта
большая плетеная корзина хорошо запомнилась  многим  из  тех,  кому  не  раз
доводилось вносить лепту в ее содержимое. В черном вдовьем чепце,  дородная,
с круглым добродушным лицом, омраченным  взывающей  к  состраданию  скорбью,
миссис Клемм являлась нежданной, сеявшей замешательство гостьей;  в  руке  у
нее была уже описанная корзина, в чистых серых глазах - тревожная мольба,  а
на устах - печальный  рассказ  о  претерпеваемых  ее  домочадцами  лишениях,
который заставил бы разрыдаться даже маску Комедии. Устоять перед ней не мог
никто, ибо все, что она говорила, было горькой правдой:  Вирджиния  ходит  в
лохмотьях, "милый Эдди" очень болен, старая миссис По стоит  одной  ногой  в
могиле (агония ее продолжалась уже пять лет), сама она - бедная  вдова,  сын
Генри снова заглядывает в бутылку, огонь в камине погас,  и  в  доме  совсем
нечего есть! Что можно было ответить этой осанистой,  опрятной,  просящей  о
помощи женщине, которая столь красочно описывала свою нелегкую долю? Слов не
находилось - оставалось лишь  положить  что-нибудь  в  корзину.  Ее  темный,
ненасытный зев проглатывал детское платьице, цыпленка, несколько картофелин,
реп  или  хлебных  караваев  и   захлопывался   в   унисон   с   прощальными
благословениями хозяйки. Некоторое время корзина не  покидала  дома,  однако
рано или поздно снова наставал ее час. Ибо череде бедствий, в таком изобилии
обрушившихся на миссис Клемм, не было конца. К счастью для  великого  поэта,
женщина эта обладала редкостным, изощренным нуждой умением  находить  прямую
дорогу к человеческому сердцу, минуя воздвигнутые умом преграды.  Духом  она
была чемто сродни тем сестрам-черницам, на которых в  своем  вдовьем  трауре
походила и видом, что от века скитаются по миру,  стучась  в  каждую  дверь,
чтобы напомнить благоденствующим о нищих,  сиротах  и  страдальцах,  живущих
рядом и ждущих подаяния. Как  ни  противна  была  эта  роль  ее  врожденному
чувству собственного достоинства, играла она ее превосходно, так что сам св.
Франциск мог бы гордиться такой  ученицей.  Ее  слова,  жесты  и  жертвенное
самоотречение  взывали  о  милосердии  к  голодной  старости,  обездоленному
детству и беспечному гению. Противостоять ей могли лишь редакторы, но и  они
делали это со слезами на глазах. Несколько раз  ей  удалось  одолжить  денег
даже у издателя. Поистине, благотворительность не знает более блистательного
триумфа!
     Тем не менее  даже  ее  поразительные  способности  иногда  оказывались
тщетными. 7 ноября 1831 года Эдгар Аллан По был арестован за неуплату долга,
который он "и не помышлял платить".  Речь,  очевидно,  шла  о  80  долларах,
взятых взаймы при поручительстве По его покойным братом Генри,  который  был
теперь свободен от всех земных обязательств. Эдгар немедленно написал  Джону
Аллану.  Молодому  поэту  реально  угрожала  тюрьма.  Он   чувствовал   себя
нездоровым и писал, что уже не в состоянии переносить такие суровые  тяготы,
как раньше. В Балтиморе закон был очень строг к  несостоятельным  должникам.
Неуплата долга в каких-нибудь пять долларов могла повлечь за собой  тюремное
заключение, и, кроме того, уроженцы других городов  не  имели  спасительного
права об®являть себя банкротами. В постскриптуме По добавляет: "Я предпринял
все возможные усилия, но напрасно". Письмо было отправлено 18 ноября, однако
осталось без ответа. Спустя более двух недель, 5 декабря, миссис Клемм  сама
пишет Джону  Аллану  душераздирающее  письмо,  в  котором  присоединяется  к
просьбе По. Стиль и содержание этого послания делают ей честь.  Ей  каким-то
чудом удалось самой собрать 20  долларов,  однако  этого  недостаточно.  Она
напоминает Аллану, что По больше не к кому обратиться за помощью, и говорит,
что, кроме упомянутых 80 долларов, у него нет  других  долгов,  что  молодой
человек был все это время очень добр к ней и помогал чем только мог.  Письмо
содержит указание на то, что Джон Аллан "отказался" выручить  По,  хотя  под
этим,
     вероятно, подразумевается лишь его затянувшееся молчание.
     Еще через десять дней По в полном  отчаянии  снова  пишет  Аллану.  Ему
казалось, что перед ним уже отверзлись двери темницы. То было одно из  самых
униженных и умоляющих писем, с которыми По когда-либо обращался к опекуну.
     Впрочем, Джон Аллан не был столь бездушен, как  можно  предположить  из
письма его воспитанника, хотя то обстоятельство,  что  косвенным  образом  в
бедах По был повинен и  он,  давало  последнему  достаточные  основания  так
думать. Как мы видели, письмо миссис Клемм было послано 5  декабря,  а  7-го
Джон Аллан написал распоряжение для своего агента в  Балтиморе  "предпринять
необходимое для освобождения Эдгара По и передать ему сумму в  20  долларов,
дабы избавить его от дальнейших затруднений", но по какой-то  причине  забыл
отправить письмо адресату и вспомнил о нем лишь 12 января 1832 года.  Не  на
шутку встревоженный столь несвойственным ему небрежением в денежном деле, он
пишет на обороте письма По от 15 декабря: "Самому  отнести  распоряжение  на
почту". Тем не менее  помощь,  видимо,  подоспела  вовремя,  ибо  достоверно
известно, что в тюрьму По не попал.
     1832 год представляется самым неясным в жизни Эдгара Аллана По.  В  его
биографии  период  этот  во  многих  отношениях   остается   белым   пятном.
Относящейся к нему переписки не сохранилось,  где  находился  По  в  течение
значительной части года,  неизвестно,  что  создает  благодатную  почву  для
всевозможных гипотез. И  все  же  немногие  заслуживающие  доверия  сведения
заставляют предположить, что все это время По провел в доме на Милк-стрит  и
что "Рассказы Фолио клуба" и стихотворение  "Колизей",  появившиеся  в  1833
году в газете "Балтимор сэтэрдей визитэр", были написаны именно там.  Другие
его прозаические вещи,  печатавшиеся  в  "Филадельфия  сэтэрдей  курьер"  на
протяжении 1832 года, были, вероятно, завершены годом раньше.
     Главным событием этого периода была романтическая  любовь  По  к  некой
Мэри Девро, молодой девушке, жившей по соседству с Клеммами. Ее воспоминания
были опубликованы лишь сорок лет  спустя,  и  поэтому  сейчас  трудно  точно
сказать, к какому именно
     времени  относится  описываемый  в  них  эпизод  из  жизни  По.  Однако
многочисленные свидетельства указывают на то, что некоторые  из  событий,  о
которых там идет речь, произошли в 1832 году.
     Мансарда,  где  обитал  По,  выходила  окнами   во   двор,   образуемый
несколькими домами по Эссекс-стрит, которые находились в старом  городе.  По
часами просиживал за письменным столом у себя в комнате и однажды,  взглянув
через двор, почти сплошь завешанный полощущимся на ветру стираным бельем, он
заметил в окне дома напротив  хорошенькую  девушку  с  золотисто-каштановыми
волосами, завитыми по тогдашней моде в крупные, свободно ниспадающие локоны.
Она тоже увидела его,  и  со  временем  молодые  люди,  проникшись  взаимной
симпатией, стали подавать друг другу знаки взмахами платка; к  их  невинному
флирту вскоре присоединилась подруга Мэри Девро, Мэри  Ньюмэн.  Обе  девушки
знали, что По был молодым солдатом и  поэтом,  и  сердца  их  при  виде  его
трепетали не меньше, чем зажатые в руках платочки.
     Одним летним вечером, когда Мэри Девро и Мэри Ньюмэн сидели, беседуя на
смежных, разделенных лишь балюс